готовыми цепко схватить любое подобие сине-зеленой упаковки.
Очередь движется медленно, Червь в нетерпении. Он жадно ухватывает
любые детали поведения бабы-фармацевта. Терки берет небрежно, значит
вглядываться не будет. О, этому отказала, что же у него было, неужели
салют?! Но старпер отошел, недовольно заныкав свою кровную номерную.
Пальцы, потеющие переработанным винтом, намертво вцепились в рецепт.
Пока отпускаются стоящие впереди, подушечки прорастают миллиардами
псевдоподиев, которые присасываются к бумаге, обволакивая ее своей слизью и
гнусными выделениями. Несколько минут -- и на рецепте невозможно будет
прочесть корявую надпись Sol. Solutani 50,0.
-- Что у вас?
-- Солутан есть?
-- Только по рецептам.
-- Пожалуйста...
Измочаленная, проеденная кислотами и щелочами, прожженная утюгом, потом
и слезами наступающего отходняка терка отрывается от руки и вместе с
ошметками пальцев со всхлипом падает на стекло перед аптекаршей. А под
стеклянной баррикадой уже лежит ее сестра, источающая вонь застреманного на
месте преступления наркомана. Сквозь прозрачную тюрьму она посылает
ультразвуковые призывы о помощи, но красный карандаш, который своей кровью
загубил попытки сняться с ломки, работает как источник шумовых сигналов, не
дающих использовать ее по святому назначению.
В руке тетки появляется авторучка.
Неужели? -- Проносится по всем извивам Червя. Но шарик стержня, не
коснувшись бумаги проносится мимо.
-- У нас сейчас нет.
-- А не подскажете, где это может быть? Мой дед...
-- Нет, не знаю. Возьмите рецепт...
-- А?..
-- Следующий.
Негромкое похлопывание холеной руки аптекарши превращается в смертельно
меткую очередь из калашникова. Отброшенный инерцией пуль, торчок
вываливается сквозь витрину на жесткий асфальт. Его друг подбегает и
начинает зубами выковыривать из неудачника пули, не забывая закусить свежей
кровью, в которой может быть остались следы вчерашней ширки.
Старики и старухи танцуют вокруг них ламбаду, как платочками размахивая
простынями бесплатных терок и сверкая бельмами желтых, как у гепатитных
больных, глаз.
-- Наркоман!.. Наркоман!..
Не удался вам обман!.. -- Поют они гнусными скрипящими голосами,
которые перерастают в вой милицейской сирены. Сам танец сменяется
стробоскопическим мельканием синюшных тел, плоть исчезает и из воздуха
выкристаллизовывается раковая шейка, прибывшая свинтить нарушителей
венозного спокойствия. Менты окружают лежащих у аптечных дверей, но поздно,
их тела превращаются в реактивных гусениц, которые включают сопла и
расссредотачиваются на местности, орошая стражей порядка вонючим калом.
Поход по Великому Джефому Пути продолжается.
Поход, имеющий начало, теряющееся в веках вечного зашира, и не имеющий
конца. Марафон, с тысячами промежуточных финишей, на которых надо всучить
недоверчивой тетке измятую бумажку и получить взамен банку, пахнущую
толутанским бальзамом. Бег, в результате которого каждый атлет становится
профессионалом в игре на самом странном музыкальном инструменте -- баяне со
струнами. Инструменте, который воздействует непосредственно на кору
головного мозга.
Гусеницы, перебирая стотней ножек, вваливаются в очередной драгстер.
Одна, зыркая сложнофасеточными смотрилами, реагирующими на появление кокарды
в радиусе ближайших световых лет, стоит на стреме, делая вид, что
разглядывает список ближайших аптек. Другая, подобострастно изогнувшись,
пытается втолковать тупой бабке в полукруглом окошке, что ему не нужны ни
бронхолитин, ни теофедрин, что она целенаправленно ищет одно-единственное
лекарство, и другое не сможет помочь Почетному Астматику, Заслуженному
Больному Советского Союза господину Эпхману В.В.
Великий Джефой Путь зовет дальше, и нет возможности с него свернуть.
Оставляя за собой след из бычков, мочи, слизи, градом скатывающейся с
покрытых заскорузлой от миллиардов следов от инъекций кожей тел, они
блуждают от каличной к драгстеру, от кормушки к кресту, от терочной к
апытеке и дальше, дальше, дальше... Прижимаясь друг к другу, поддерживая
друг друга, обвиваясь друг о друга, они предаются воспоминаниям. Их мало.
Они однообразны, как копейки, отличающиеся лишь годом выпуска и потертостью.
Но торчки вспоминают, смакуя каждое движение, приводившее их за ворота
обрыдшего существования в царство вселенского властителя по фамилии Эйфория.
А помнишь, в 85-м джеф стал по теркам? А я в 86 весной драгу нарыл, в
которой без вытерок. Месяц на ней пасся, пока не застремал...
О!..
А помнишь, как раньше? Заходишь в безтерочный отдел, мажористый, с
пионерской удавкой, говоришь:"Мне двадцать пузырьков эфедрина." Тебя
спрашивают:"Мальчик, зачем тебе столько?" А ты им гордо так:"А мне в школе
задание дали. Мы с ним на химии будем опыты делать." О-о!.. А помнишь, джеф
везде исчез? Мы тогда шоркались по терочно-бодяжным отделам. Утром
пройдешься -- вечером урожай. О-о-о!.. А помнишь, мы винта на знали, сколько
джефа на мульку перевели?! У-у-у!.. А помнишь, эфедрин соплями называли?
Были детские сопли, по два процента и взрослые сопли по три процента. А на
бумагу выдавали или два трех-, или три двухпроцентных. А мы брали только
трешки... В них джефу было больше... У-у!.. А помнишь, Ташкентский
стекольный джеф? Как замутишь, петуха в мульку поставишь, а он стоит!.. У!..
А помнишь?.. А помнишь?.. А помнишь?.. Великий Джефой Путь не оставляет
места для других путей. Он един как Истина и всепоглощающ, как йога
преданного служения. В глюках, на абстяге, при варке, при поиске вены, в
которую можно погрузить струну, на приходе, во время перерывания помоек, ты
все равно идешь по Великому Джефому Пути. И если ты еще к чему-то привязан в
этом мире, Великий Джефой Путь убьет эти привязанности. Они будут лежать в
тебе дохлыми и разлагаться, пока ты не выблюешь их вместе с другими
огрызками недопереваренных чувств. Великий Джефой Путь не любит ничего
лишнего. Ему не нужен ты по кусочкам, он хочет тебя целого, пусть и
изуродаванного, пусть и изъеденного червями, пусть и иссушенного
непрекращающимся марафоном, ведь червь, поселившийся в твоей голове -- это
он и есть -- Великий Джефой Путь, это его извивы маршрута заменили тебе
извилины сожранного мозга, это его микроскопические пасти над каждой веной
требуют:"Джефа. Джефа! Джефа!!!", это его щупальца заменили твои пальцы
когда они берут наполненный желтоватой жидкостью шприц и раз за разом
втыкают под кожу тупое копье, не в силах попасть в затромбленный веняк,
набирая восемь кубов контроля на два куба винта, это его, незаметные
поверхностному взгляду непосвященных в его тайну, отростки прорасли в кожу
твоих ступней так, что даже когда ты не шевелишь ногами, они все равно
передвигают тебя в направлении места, где тебя ждет вмазка...
Сторож.
Случилось так, что Семарь-Здрахарь устроился сторожем в какую-то
контору. Днем Семарь-Здрахарь хуи валял, за салютом бегал, а ночью варил в
этой конторе винт.
И забрел как-то к нему на огонек Навотно Стоечко. Забрел и остался.
А у Семаря-Здрахаря там плитка, койка из трех кресел, ключи ото всех
комнат и две банки салюта. Сварили они, вмазались, и напала на Навотно
Стоечко поискуха. Всю ночь он шмонал контору. Ни хуя не нашел и поплелся
домой.
Вот, собственно, и вся история.
Воры прихода.
Висевший в комнате запах толутанского бальзама смешался с горьковатой
вонью.
-- Варить поставили. -- С видом знатока произнес Седайко Стюмчик. Он
сидел в комнате вместе с Леной Погряззз, травил ей байки, и на нюх определял
стадию готовности винта. Винтом занимались Семарь-Здрахарь и Блим Кололей,
их приглушенные голоса иногда доносились с кухни.
Лена Погряззз, юная, циничная и наивная одновременно, лишь недавно
стала приобщаться к винтовой культуре. До того она дышала всякой гадостью,
хавала мерзкие колеса, пока не познала истинное блаженство, которое дает
только винт.
-- Ты ведь пол года сидишь, не больше? -- Спрашивал Седайко Стюмчик не
скрывая своих сексуальных поползновений.
-- Восьмой месяц. -- Отвечала Лена Погряззз, прекрасно понимая, что от
нее, пионерки, хочет проширянный олдовый нарк, и относила это к проявлению
его съехавшей крыши.
-- Ты и не знаешь, сколько раньше джефа пропало почти впустую! --
Прижимал к себе Седайко Стюмчик девочку, методичными поглаживаниями
приближаясь к ее пизде.
-- Почему впустую? -- Спрашивала Лена Погряззз и закладывала ногу на
ногу, преграждая путь похотливым пальцам Седайко Стюмчика.
-- До 87-го все ведь только мульку ширяли. Знаешь что это такое? -- Не
отказавшись от первоначальных намерений, Седайко Стюмчик теперь все внимание
уделял массажу груди Лены Погряззз.
-- Ну откуда ж мне знать? -- Лена Погряззз въезжала, что пока они
наедине, от Седайко Стюмчика не избавиться и терпела, птаясь кайфовать,
абстрагируясь от личности Седайко Стюмчика и представляя на его месте
Семаря-Здрахаря.
-- Эх, мулька... -- Мечтательно закатил глаза Седайко Стюмчик. -- Моя
молодость.
Чем она была хороша, ее бодяжить две минуты. А плоха тем, что ее ширять
надо было раз в пять больше, чем винта. И джефа уходило тоже в пять раз
больше.
Ширнешь ее, покайфуешь часок-другой, и опять догоняться можно.
Некоторые в день насколько граммушников чистяка прошмыгивали! Во расход
продукта!
Седайко Стюмчик настолько погрузился в воспоминания, что Лена Погряззз
приняла его мечтательность за забвение сексуальных поползновений и
отодвинулась. Седайко Стюмчик это засек, но вида не подал, он продолжал
гнать телегу:
-- Но мулька жутко странная штука. Бывает, вмажешь сразу весь пузырь,
десять кубов -- и хорошо. А бывает, и после пяти передоз катит.
Так торчки чего надумали? Делиться приходом!
Чуешь, передознулся, шибко уж сильно в бошку бьет, кричишь:"Хэнду мне!
Поделиться!" И кто-то, еще не ширяный, тебе руку протягивает. Ты за не
берешься и перекачиваешь в него лишнее. А он все это чует и тоже
кричит:"Приход катит!"
Въезжаешь?
Вот так вот поделишься, и такое взаимопонимание вдруг накатывает!
Словно ты и он -- один человек. Некоторые девчонки только и ждали, чтобы с
ними кто-нибудь приходом поделился. Дырок нет, а кайф есть!
Потом это и на винт перешло. С винта-то передоз круче, и дележка
сильнее.
Так что, на будущее, ежели кто с тобой поделиться хочет -- бери, не
заморачивайся. Знаешь, что такое прикол на приходе? Это святое. Если покатил
прикол -- его надо исполнить, а то приход обломается и это на все действие
винта перейдет. Вместо крутого кайфа поимеешь крутой облом.
-- А что такое прикол?
-- Ну, это желание какое-то. -- Пояснил Седайко Стюмчик и придвинулся к
Лене Погряззз. Обняв ее, он проникновенно продолжил:
-- Песенку, там, конкретную послушать. Это называется приходская
песенка. Или чтобы его по голове погладили... Много бывает. И разные. Но
обламывать нельзя!
В это время воздух наполнился горечью, к которой примешивался слабый
химически-сладкий запах.
-- Слышишь? -- Обрадовался Седайко Стюмчик. -- Сварили уже.
Тут же в комнату вошли Блим Кололей и Семарь-Здрахарь, ктороый и нес
пузырь свежесваренного винта. Каждый заказал себе дозняк. Подсчитав общее
количество квадратов, Семарь-Здрахарь выбрал требуемый объем, отщелочил и
тут же вмазался.
Лена Погряззз внимательно следила за ним, не будет ли у Семаря-Здрахаря
какого-ибудь прикола. Но Семарь-Здрахарь как будто был чем-то недоволен.
Вскоре он открыл глаза, почесал колено. Взгляд его при этом странно блуждал.
-- Как? -- Вопросительно кивнул Блим Кололей.
-- Не было прихода. -- Ответил Семарь-Здрахарь. -- Вроде был,
начинался, мощный такой, и вдруг исчез.
Может догнаться, пока не подно? -- Спросил Семарь-Здрахарь сам у себя.
И сам же себе ответил:
-- Не стоит, пожалуй.
Блим, теперь ты давай.
Выбрав свой дозняк, Блим Кололей вмазался и замер.
-- Да, -- Сказал он через минуту, -- Тащит, а прихода нет. Непонятно.
На самом деле им все было понятно. Если приход исчезает, значит его
кто-то ворует. Подозрение падало на Седайко Стюмчика и Лену Погряззз. Но
выяснить кто из них вор, можно было одним лишь путем. Ширнуть и посмотреть,
что будет.
Первым въехал Седайко Стюмчик. Он внимательно посмотрел на Лену
Погряззз у вдруг понял, что ее уже трясет от передоза. Седайко Стюмчик хотел
приходнуться. Это было важнее, чем ебля с какой-то мокрощелкой-воровкой и
поэтому он пропустил свою очередь.
Подмигнув Семарю-Здрахарю, Седайко Стюмчик выбрал Лене Погряззз на
полкуба болье, чем она заказывала. Чтобы она этого не просекла раньше
времени, он разбодяжил раствор водой и тлько после этого ширнул девушку.
-- Много!.. -- Прошептала Лена Погряззз после вмазки. -- Поделиться!..
И она протянула руку. Семарь-Здрахарь взял ее кисть, а Блим Кололей
схватил вторую. Каждый потянул на себя ту энергию, которая переполняла Лену
Погряззз.
Пользуясь моментом, Седайко Стюмчик добавил из нещелоченого винта свои
полкуба и ширнулся. Приход был.
В это время Блим Кололей и Семарь-Здрахарь уже вытягивали из Лены
Погряззз ее торч. Герла не понимала пока, что происходит и лежала смирно. Но
когда к наркоманам присоединился и приходнувшийся Седайко Стюмчик, который
схватил ее за ступни, она стала соображать, что они делают что-то не то. С
каждым мгновением эйфория слабела, а вместе с ней уходили и силы. Лена
Погряззз попыталась вырвать руку, лягнуть Седайко Стюмчика, он вместо резких
движений у нее получилось слабое трепыхание.
-- Ага, бля! -- Злорадно пробормотал Блим Кололей, -- Чеетвину. А еще
целкой прикидывалась.
-- Теперь будешь знать, как воровать приходы! -- Добавил
Самарь-Здрахарь.
-- Я не... Не нарочно... -- Без слез плакала Лена Погряззз, но ей никто
не верил.
Вскоре троица так опустошила Лену Погряззз, что у нее не осталось сил
ни на что, кроме дыхания. Тут бы торчкам остановиться, но они, полные
праведного гнева и решимости наказать злодейку, продолжали ее высасывать.
Тело Лены Погряззз стало на глазах съеживаться, усыхать. Внутренности
девушки, трансформируясь в энергию, перетекали в наркоманов, наполняя их
силой.
-- Эй, -- Остановился вдруг Седайко Стюмчик, -- Мужики, да вы ее сейчес
до конца выпьем!
Семарь-Здрахарь и Блим Кололей посмотрели на результат своих трудов и
увидели, что между ними лежит лишь высохшая шкурка Лены Погряззз.
-- Чего-то мы разошлись... -- Покачал разбухшей головой
Семарь-Здрахарь.
-- Может, вернем часть? -- Предложил Блим Кололей. -- Не убийцы же мы?
Седайко Стюмчик и Семарь-Здрахарь согласились.
Вскоре тело Лены Погряззз стало напоминать человеческое она смогла
открыть глаза и вздохнуть.
-- Будешь еще так? -- Строго спросил Блим Кололей и сверкнул глазами.
-- Не... -- Пролепетала Лена Погряззз.
-- Что-то она слаба... -- Задумчиво подметил Седайко Стюмчик. -- Может
ее еще подпитать? -- И он обнажил свой хуй.
-- Это дело! -- Обрадовались Семарь-Здрахарь и Блим Кололей и тут же
стали раздеваться.
После групповухи они выдали Лене Погряззз пару квадратов и выгнали
ширяться в другом месте. Сами же остались обсуждать сегодняшнее приключение.
Заморочка -- 4. Телекинез.
Однажды, в каком-то документальном фильме, ты видел, как карандаш висел
в воздухе безо всяких видимых средств поддержки. Кроме, естественно, мужика,
который усиленно вперивался взглядом в деревянное изделие, и именно
психическая сила этого мужика заставляла висеть в воздухе карандаш, который
висел в воздухе.
А ты-то чем хуже?
Дозняк винта блуждает среди твоих эритроцитов и аксонов. Если в это
врубаться, то можно съехать: непонятно, как такое небольшое количество
каких-то ебаных молекул, может дать такие пиздатый ощущения во всем теле и в
башке, в частности.
Вероятно, думаешь ты, винт -- это такая поебень, которая содержит хуеву
кучу энергии. Энергия винта вводится с веняк вместе с жидкостью,
ассимилируется и выплескивается наружу в виде биополя. Причем биополе это
такое плотное, что пробиваясь наружу оно буквально раздирает твое тело.
Так почему же этим не воспользоваться?
Где бы ты не сидел, на винтоварне или дома, ширнувшись, ты кладешь
перед собой спичку.
Сперва ты просто смотрел на нее, взглядом приказывая ей подняться в
воздух на метр. Вроде как спичка шевелилась, подергивалась, но подниматься
не хотела. Ты концентрировался, напрягался, вкладывал всю, как тебе
казалось, волю в приказ деревяшке, но она не слушалась.
Так проходили дни.
Потом ты врубился, что делаешь что-то не так. Не правильно. Но как
делать правильно, никто сказать тебе не мог. Поэтому ты бросил пустое
глазение и начал экспериментировать со своими оккультными силами.
Спичка лежала перед тобой, а ты подносил к ней указательные пальцы и
представлял себе, что между ними натянута нить, которая проходит сквозь
спичку по всей ее длине. Очень медленно ты начинал отводить руки. Но спичка
не поднималась. Невидимая нить растягивалась под ее весом и спичка
оставалась лежеть как лежала.
Тогда ты придумал нерастяжимую нить.
Но она была такой скользкой, что ты не мог ее удержать в себе. Она
выскальзывала из кожи пальцев, а если она была на них намотана, все равно не
задерживалась, вытягиваясь соответственно отдалению объекта.
Тебе было по хую,смотрят на тебя, или нет. Ты никогда не думал, как же
выглядят твои действия со стороны. Чувак ест глазами спичку. Он подносит к
ней руки. Замирает. Отводит. Опять смотрит. И это все сутками! С мелкими
перерывами на посрать, поссать, пожрать, ширнуться. Курить приходится не
отходя от спички.
С каждым часом работы твое мастерство совершенствуется. Ты уже четко
видишь нити, исходящие из твоих пальцев, видишь, как они входят в спичку,
что они делают внутри нее. Множество неудач не обламывают тебя, наоборот,
рождают в тебе странную уверенность, что ты все ближе к минуте своего
триумфа.
После нескольких недель методика опять изменяется.
Сейчас ты обматываешь нитями спичку, как посылку бечовкой. Ты тщательно
вяжешь невидимые остальным узлы, осторожно проверяешь их на прочность,
пытаешься приподнять... Но морские узлы развязываются, и спичка вываливается
из паутины канатов.
Проходит еще одна неделя. Ты непрерывно торчишь и занимаешься
телекинезом. Много раз тебе кажется, что спичка стронулась со своего места и
поплыла куда-то вбок. Но каждый раз, приглядевшись внимательнее, ты с
огорчением осознаешь, что это была очередная глюка.
Отныне ты носишь с собой квадратик миллиметровки. Спичка занимает на
нем свое, строго определенное положение, чтобы ты мог убедиться в реальности
ее продвижения.
Но каждый день усилий все сильнее убеждает тебя в тупиковости твоих
попыток. Ты понимаешь, что обвязывать спичку -- это что-то не то. И ты
начинаешь делать гамаки.
Из твоих пальцев выходит множество нитей, они сплетаются, образуя
сетку, в центре которой покоится спичка. Ты отводишь руки, но энергетическая
авоська растягивается или просто просачивается сквозь дерево, и спичка опять
недвижима.
В какой-то из дней она-таки страгивается с места. Ее передвижение очень
мало, полмиллиметра, но это уже победа!
И ты начинаешь новые эксперименты.
Ты вспоминаешь Уэлса, его кэйворит, вещество, неподверженное
гравитации, и теперь пытаешься трансмутировать дерево в этот металл.
Ты отклоняешь лучи земного притяжения.
Ты создаешь в пальцах притягивающую силу, превышающую земную.
Ты делаешь спичку железной, а в руках у тебя сильные электромагниты.
Через пару месяцев спичка надоедает тебе, ты пытаешься поднимать любые
предметы, попадающиеся тебе на глаза: шкафы, шприцы, стулья, людей, деревья,
машины... Они летают по воздуху как тебе заблагорассудится. Ты силой мысли
поднимаешь и сам себя. Ты летаешь по комнатам и улицам, вызывая зависть и
удивление всех встречных.
Ты демонстрируешь это умение знакомым торчкам: из окна одиннадцатого
этажа ты делаешь шаг в пространство...
Экспериментатор.
Порох был отбит, высушен и почищен ацетоном. Пришла пора варки винта.
Аптекарем был сегодня Седайко Стюмчек, в комнате его ждало бабье и Блим
Кололей. Бабье повизгивало от оголтения и предвкушения знатной ебли, а Блим
Кололей тусовался, мешая всем заниматься своими делами.
Уравновесив раздолбанные весы, Седайко Стюмчек отмерял белый сверкающий
порошек эфедрина. За этим процессом наблюдал Блим Кололей, стараясь кашлять
в противоположную от весов сторону. Блим Кололей всегда кашлял, когда
поблизости кем-то другим готовился винт. Это было нервное. Несчастные
волокна синапсов и аксонов не выдерживали такой страшной нагрузки. Как!?
Варит! И не он!? Не лучший варщик на свете Блим Кололей! И, полностью
солидарный со своей нервной системой, Блим Кололей старался, как мог,
улучшить условия проведения реакции.
-- Стоя по шуйцу от Седайко Стюмчика и стараясь не пихнуть его
ненароком под локоть, Блим Кололей полюбопытствовал:
-- Сколько выбилось?
-- Примерно два.
Бумажку с эфедрином уравновешивала такая же бумажка с двумя копейками.
В принципе, Блим Кололей мог бы и сам сообразить, не первый день мажется, но
по непонятной даже для него самого причине, он задал этот вопрос вслух.
-- Значит, будет двадцать квадратов...
-- Угу... -- Замычал Седайко Стюмчек, он уже снял эфедрин и взвешивал
красный, подцепляя его спичкой и аккуратно ссыпая на вторую бумажку.
-- Слушай, а не отделишь пол грамма? -- Просьба Блима Кололея была
настолько неуместной, что Седайко Стюмчек оторвался от взвешивания и
непонимающе пронзил сказавшего взглядом.
-- Пол грамма чего?
-- Пороха... -- Соловея от собственной наглости чуть не выкрикнул Блим
Кололей.
-- А с какого хуя, собственно? -- Седайко Стюмчек восстановил душевное
равновесие, необходимое для равновесия чашек весов и выслушивания блим
кололеевской телеги, и продолжил насыпать красный на бумажку.
-- Я сварить хочу. -- Попытался пояснить Блим Кололей свое неадекватное
поведение.
-- А с какого хуя, собственно? -- Повторил Седайко Стюмчек. Чашки
стронулись с насиженных мест и закачались, показывая, что скоро взвешивание
будет закончено.
-- Есть у меня одна идейка... -- Таинственно приподнял брови Блим
Кололей, но его мимика не была замечена затылком Седайко Стюмчека.
-- Какая? -- Полюбопытствовал Седайко Стюмчек. Он уже досыпал красного
до нормы и теперь мойкой перемешивал два порошка, красныйи и белый.
Получалась розоватая смесь.
-- Так дашь? -- Безнадежно упорствовал Блим Кололей.
-- Хуюшки. Вот отбей сам, тогда и вари любую поебень. А мне качество
важно. Понял? -- С этими словами Седайко Стюмчек постелил тетрадный листок,
поставил на него реактор на двадцать квадратов и стал засыпать в него
приготовленную смесь.
-- Бля, ну ты не въезжаешь! -- Суетился Блим Кололей, понимая, что
поздно, но надеясь на какое-то чудо. -- Врубись, черного поменьше, красного
побольше, пару стекляшек, для кипения, и катализатор -- пористый никель.
-- И чего будет? -- Седайко Стюмчек уже взвешивал черный. Блим Кололей
напрягся, если черный будет засыпан, то реакция уже началась, прерывать ее
нельзя, а так, пока еще есть последние секунды.
-- Ништяк будет! Бля буду! -- Запрыгал Блим Кололей, потрясая
скрюченными пальцами. В один из прыжков он оказался в опасной близости от
пололка и прилип к известке, цепляясь за нее грязными всклоченными волосами.
Седайко Стюмчик посмотрел вверх, оценивая устойчивость позиции все еше
машущего руками Блима Кололея, как бы тот не ебнулся и не уронил реактор.
Оставшись, видимо, довольным увиденным, Седайко Стюмчек сакзал:
-- Хорошо.
И засыпал черный в пузырек.
От неожиданности хваталища волос Блима Кололея разжались и он упал.
-- Но ты... Обещал!.. -- Прохрипел сверзнувшийся, пытаясь подняться с
пола, отпихивая при этом особо назойливые бычки от "Пегаса" и "State Line".
-- Обещал. -- Спокойно подтвердил Седайко Стюмчек, закупоривая реактор
пробкой и встряхивая, для равномерного распределения черного по объему
порошка.
-- Но ты уже начал... -- Блим Кололей уже поднялся и теперь нависал над
Седайко Стюмчиком с грозностью Ролингов.
-- В углу стоят пол литра вторяков. Отбей и вари по-своему, если
хочешь. -- Дав такое указание, Седайко Стюмчек установил утюг, гладящей
пластиной вверх, постелил на него клочек асбеста и воткнул утюговскую вилку
в сеть.
Опешивший от непочтительного обращения и наглости, Блим Кололей не
сразу нашелся что ответить. Наконец, мысль сформировалась в его мозгу,
заполненном самыми разнообразными способами приготовления винта, и он выдал:
-- Сам вторяки отбивай, варщик хуев!
Невозмутимый Седайко Стюмчек отреагировал мгновенно:
-- Можешь моим винтом не шмыгаться...
Реакуия уже началась, порошек в реакторе превратился в черную
пузырящуюся жидкость и Седайко Стюмчику было недосуг тратить энергию,
которую он хотел вложить с свой винт, на пререкания с Блимом Кололеем.
-- С хвоста хочешь скинуть? -- Взъярился обиженный в альтруистических
чувствах Блим Кололей. -- Вот уж хуй! Вмажусь, бля! Вотрусь!
-- Успокойся! -- Рявкнул Седайко Стюмчик, -- Реакцию запороть мне
хочешь?! Чернухи в винт нагонишь, мудила!
Этот аргумент внезапно подействовал, и Блим Кололей почувствовал себя в
чем-то виноватым, хотя и не понял в чем. Он наклонился к варщику и
примирительно прошептал:
-- Все. Меня нет.
Кивок Седайко Стюмчика мог означать что угодно, но Блим Кололей
истрактовал его как выражение прощения.
Некоторое время они сидели рядом и молчали, наблюдая за пузырящейся
жидкостью в реакторе, за каплями, стекающими из отгона, за дымом,
заполнявшим свободное пространство пузырька. Блим Кололей пару раз выпинывал
из помещения оголтелых бабов, которые не могли потерпеть до конца процесса и
порывались ускорить его. За эти действия он получил молчаливую благодарность
Седайко Стюмчика.
Приободрившись, Блим Кололей решил-таки спросить:
-- Ты черного сколько добавляешь?
-- Один к одному.
-- А не пробовал в два раза меньше?
-- Нет.
-- А я тут в учебник химии залез и посчитал, что черного для реакции
надо две трети от пороха.
-- Хуево посчитал.
-- Нет, -- Просиял Блим Кололей, обрадованный, что его телеге внимают,
-- Есть такой метод, расчет по мо'лям. Моль красного реагирует с молем
белого и с тремя молями черного. Я не помню цифры, но на граммушник эфедрина
надо две трети черного и одну треть красного.
-- Черный-то летит. -- Хмыкнул Седайко Стюмчик.
-- Или еще такая феня... -- Блим Кололей чувствовал, что приближается
время готовности продукта, а с ним и его кровная вмазка, и не мог
остановиться, -- У фосфора есть два йодида, PI-3 и PI-5. И если заранее
смешать красный с черным в молярном соотношении 1 к 5-ти, а потом засыпать
туда порох, то реакция пойдет быстрее, а сам винт выйдет более качественным.
-- А ты пробовал? -- Безразлично ответил Седайко Стюмчек, в реакционной
смеси уже пошли мелкие пузыри, да и сама смесюга стала из коричневой темно
бордовой.
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |