«Самое главное для меня – сделать то, чего никто не делал» (Интервью с актёром Рыбинского Драматического Театра Павлом Ивановым)

«Самое главное для меня – сделать то, чего никто не делал»
(Интервью с актёром Рыбинского Драматического Театра Павлом Ивановым)

- Паша, что для тебя главное в театре? Ради чего ты пришёл на эту территорию?

- Честность. На самом деле это очень простая профессия. Всё это враки и придумки, что это очень сложная профессия – перевоплощения и прочее… Это враньё! Это врут люди. Самое главное здесь – честность. Когда я маленький ходил в театр на сказки, я чувствовал, что меня кто-то обманывает. Кощей, семидесятилетняя Василиса… сплошной обман. Потом я в юношестве ходил в театр, смотрел что-то вроде «Лорда Фаунтлероя», и другие для юношества спектакли. И опять вижу враньё… потом уже старым человеком, каким я являюсь сейчас, в свои семьдесят пять лет, приходил в театр опять. И опять хотелось сказать: «Ну, враньё же! Врут люди!» И самое главное, к чему стремлюсь я, это честность. Вот и всё! Больше ничего не нужно. Для детей – честно сделай работу. Для взрослых – сделай честно. Для меня главное – честность. Ни за деньги, ни за баллы. Сама понимаешь, какая тут может быть корысть?

- Я тоже «Маленького лорда Фаунтлероя» в детстве раз восемь смотрела. Со школой водили по два раза в год. Я уже ненавидела этот спектакль.

- Спасибо, я в нём играл. (улыбается)

- Я знаю. Ну, понимаешь, не восемь же раз.

- Я играл в нём несколько ролей. Я в нём, понимаешь, рос. Я был сначала актёр массовки – такой мальчик-даун, который пускал пузыри из слюней. А потом я дорос до адвоката главной семьи. Это для меня такое становление, целый этап.

- Там ещё Володя Калюкин с подносом ходил, насколько я помню.

- Это этап для всех был.

- Я согласна, что это нужно. Выйти с подносом на сцену, будучи молодым актёром, чтобы потом играть Лопахина в Вишнёвом саде. Есть какой-то общий импульс, который толкает тебя на создание всех ролей?

- Да. Сделать то, чего не делали до меня. Дело в том, что нот – семь, тем – двенадцать. Все роли уже у Кирилла Серебренникова, например, сыграны. Оттуда всё копируют и режиссёры, которые к нам приезжают. Они считают, что мы такая величайшая провинция, и мы этого не понимаем. И преподносят нам это так: «Вот, смотрите, как я классно построил сцену». Смотришь – как у Серебренникова. Один в один снято. Поэтому, самое главное для меня – это сделать то, чего никто не делал. Извратить роль, в хорошем смысле этого слова. Оставить то, что автор внёс – зачем этот персонаж вообще здесь нужен, и извратить так, чтобы оно было новое.

- Сделать свою интерпретацию.

- Абсолютно. А больше смысла нет. И опять же, сделать так, чтобы «глумиться» с партнёрами тоже была возможность.

- Если ты заговорил о провинции, то такой вопрос. Каким ты видишь современного актёра? Каким бы ты хотел его видеть, и насколько это реализуется в пространстве провинциального театра?

- Во-первых, я убеждён, что это должен быть образованный человек. Обязательно читающий. Читать, читать, читать… но, что на данный момент происходит… мы, к сожалению, очень мало читаем. Я в этом вижу большую проблему. Мы очень мало смотрим то, что нужно смотреть. Мы всё ближе, ближе, ближе к «заводчанам». Мы смотрим сериалы, пришли, поели, отработали… Это неправильно. Актёры должны ездить везде, всё смотреть. И общаться больше с актёрами, нежели с телевизором.

- Это, наверное, от нехватки времени происходит.

- Ещё это не самое грамотное административное распределение.

- Проблема организации работы в театре?

- Да. И это очень большая беда. Есть у нас свободная неделя. На эту неделю нас можно закинуть на мастер-классы куда-нибудь, но нам её просто дадут, и мы будем свободно проводить время, смотреть «голубой огонёк», «кривое зеркало», а больше нечего смотреть в новогодние дни.

- Устроим небольшой экскурс в прошлое. Ты закончил ЯГТИ на базе Рыбинского Драматического театра. Каким было это обучение? В чём ты видишь плюсы и минусы того, что твоё обучение проходило непосредственно на сцене профессионального театра?

- Большущий плюс в том, что мы уже были связаны с этой сценой, с этими людьми, с этими актёрами, с которыми мы уже и вливались в работу. Минусом является только то, что у нас не было параллели. Например, параллельный курс одного мастера, другого… чтобы можно было от других мастеров что-то «урвать», утащить для себя. Это минус.

- А каким был дипломный спектакль? Какая у тебя была роль?

- Если я не ошибаюсь, дипломным был «Дон Жуан». Естественно, такой шикарный мужчина мог играть только Дон Жуана. И, кстати, мы тогда заняли то ли первое место, то ли получили «Гран-при», я на самом деле до сих пор не разбираюсь, и не вижу разницы между этими наградами. Мы выиграли Международный фестиваль, не будучи профессиональными актёрами - мы ещё были студентами. Это первый дипломный. Но, мы же умненькие, мы несколько спектаклей сделали. Был «Зверь». Спектакль называется «Зверь», прошлый спектакль назывался «Дон Жуан», и я был Дон Жуаном. Тут я, естественно, был зверем. Ну, что я тебе всё рассказываю?

- Какая роль стала для тебя любимой?

- Моя любимая роль ещё не сыграна. Подожди. Я хочу, всё-таки, сыграть ещё Сирано де Бержерака. Нос же не зря рощу. А на данный момент – Тиль. Это было хорошо. А после Тиля… да я от любой роли, даже маленькой, получаю удовлетворение. Стопроцентное удовлетворение от Тиля. Потому что ты тащишь всё это, и купаешься в процессе от начала и до конца. Но есть же ещё «Шутки в глухомани», где у меня маленький-маленький выход в самом конце. Но мы с Вовкой (Владимир Калюкин) постоянно придумываем новые фишки. Теперь, например, делаем селфи прямо во время спектакля. И ты и от этого получаешь удовлетворение. Поэтому, нельзя сказать ничего определённого… Вот самая маленькая роль, и в ней уже классно. Понимаешь? Вот на секунду времени «клёвая» штука произошла. А есть спектакли, где ты «колобродишь», ходишь, а удовлетворения на секунду времени не происходит. Но зато в конце что-то случается, и вроде бы как, здорово.

- Я предполагала, что ты вспомнишь Тиля. Поэтому, давай поговорим об этой роли. Углубимся в неё. Ты работал с Виталием Львовичем Стужевым. Тяжело было работать с мэтром, будучи ещё юным актёром?

- Виталий Львович – фактурный, потрясающий актёр. Он здорово делает свою роль мелодически. Когда он говорит текст, он его прямо кладёт на ноты, на интервалы. Он настоящий профессионал. С ним здорово, это был огромный опыт. Это не обсуждается. Работать было приятно – и на контакт идёт, и придумки все твои воспринимает. Хороший партнёр.

- В чём была концепция той роли? Какой был главный, стержневой принцип существования?

- Протест. В тот момент, как и сейчас, в обществе был протест. В первую очередь – политический. В спектакле это проявлялось и на уровне костюмов. Серёжа Шарагин выходил в борцовке с буквой «П» - Путин, если помнишь. Протест общества – в этом была подоплёка, в этом была ярость. Говоришь текст автора, который уже миллион раз умер. Текст не меняешь, ни коверкаешь ни сколько, и этим же текстом туда же бьёшь – на то, что болит и сейчас. И всё очень точно в цель. И дело в том, что ты можешь протестовать сколько угодно, но власть тебя всё равно сломает. Мы привыкли к достаточно банальным финалам. Если ты с чем-то борешься, и ты являешься главным героем в пьесе, ты обязан это всё победить. Тут ничего подобного не происходит. Тут есть очень простая «обманочка». Ты борешься, борешься, борешься, побеждаешь, побеждаешь, побеждаешь, и всё. А финал-то ты проиграл – ты умер. Вот и вся любовь.

- Это прочитывалось. Даже я со своим детским мировоззрением на тот момент это понимала.

- Бросьте, бросьте, бросьте. Это просто талантливая игра актёров. Ну, ещё Григорий Горин. Я немножечко молюсь на этого человека каждый день.

- Какая главная черта характера в Тиле?

- Вот опять же: роль и игра. Разница есть. В роли всё очень просто выписано: человек протестует против власти. А здесь нужно сделать так, чтобы свести XIV век – протест героя – с нашим временем, и чтобы тебя, заразу, ещё жалко было.

- Была динамика развития этой роли?

- Абсолютно. Мы сдавали очень сырой спектакль. Мы играли кусками. Кусок отыграл, и ты даже не понимаешь, к чему этот кусок должен приклеиваться. И мы доработали это до такой степени, что с первого выхода уже было понятно, куда ты будешь вести. Режиссёр нас не довёл до этой стадии. То ли прогонов не хватило, то ли времени. Это дело десятое, чего не хватило. А в результате всё обросло, обросло смыслами…

- Как должно быть, наверное.

- Нет. В принципе этот процесс должен происходить на прогонах, а не на зрителях. Мы должны к премьере уже прийти к пониманию.

- Если бы ты сейчас работал над Тилем, эта роль была бы другой?

- Да. Времени-то сколько прошло! Я немножко стал умнее.

- Можешь сформулировать, что новое ты бы привнёс?

- Например, я бы не стал, как на тот момент, сглаживать какие-то углы. Тогда я считал, что многое надо объяснять. Сейчас я вижу, что зритель у нас очень умный, грамотный, и не стоит его носом тыкать в информацию, а нужно просто ярче делать акценты. Ярче, ярче, ярче… Фраза дурная, на самом деле. Ну, что это такое – «делать ярче»? Акцентировать чётче. Делать острее партнёрские сцены. С Володей (Владимир Калюкин) – тем же рыбником, Лёней Пантиным – палачом. Просто делать острее. Делать сцены короче и ярче. Дело в акцентах. Конечно, всё было бы по-другому.

- Спасибо. Оставим пока Тиля. В каких жанрах тебе интереснее работать? Тебе больше нравится создавать трагические образы или комические? Или тебе комфортнее существование на грани?

- Я в принципе себя позиционирую как острохарактерный актёр. Переломы, прямо по лезвию – это вот моё. Я от этого получаю удовлетворение. Если играть «голубую» героиню с огромными ресницами, я начинаю скучать. Василиса – это прямо не моё.

- Ты нашёл своего режиссёра? С каким режиссёром тебе удобнее работать, или каким бы ты хотел видеть режиссёра?

- Если ты нашёл своего режиссёра, значит, карьерка-то твоя и подзакончилась. Ты на себе точку поставил. Я считаю – нет. Мы ищем. Мы ещё с такими людьми встретимся! Хорошо было работать с режиссёром, который ставил у нас «В день свадьбы» (Семён Лосев), очень было классно, заряжал нас энергией. Потом мы ещё всегда вспоминаем Салеса Михаила Абрамовича. Зачастую в личных моментах, но если человека вспоминаешь, значит, он оставил в тебе след. Дурной, не дурной…

- Дурной пример – это тоже пример.

- Это опыт. Я не нашёл своего режиссёра, да и не хочу. Они же разминают нас. Нужно уметь подстроиться под любую режиссёрскую эстетику.

- Если был какой-нибудь интересный случай, то какой была самая странная зрительская реакция?

- Сложный для меня вопрос. Вот, например, дети. Мы репетируем сказку, сдаём её на взрослых людей, своих коллег, а потом выходим на детей, и там всё очень странно, поверь мне. Они реагируют там, где мы не планировали. Там, где мы планировали, они нам говорят «до свидания», и шестой ряд уходит параллельно от нас. Так что, это сложный для меня вопрос.

- Итак, ты – актёр массовых сцен, как мы уже сегодня выяснили.

- Пошла вон! (смеётся)

- Конечно, шучу. Скажем по-другому. Тебе удаётся создавать яркие, незабываемые, отличительные образы даже из ролей второго плана.

- А, если в этом смысле, то, конечно, продолжаем.

- Я на самом деле про роль Горецкого. Эта роль из спектакля «Волки и овцы» на всех фестивалях получила награды. В чём ты видишь свою актёрскую находку в рисунке этой роли?

- Тут опять очень просто. Всё зависит от партнёра. Нас учили: чем больше ты отдашь партнёру, тем больше ты получишь. И дело случая, что эта роль связала меня с Володей (Владимир Калюкин), мы работаем по этой школе – больше отдаём и больше получаем. Режиссёр сказал нам, что не знает, как решать эту сцену. Она решается как всегда? Приходит здоровенный «амбал» – Горецкий. Берут самого большого мальчика в театре. Он приходит: «Дай денег! – Не дам. – Дай денег! – Не дам». Всё! Сцена заканчивается. Сцена тухлая, вырезают её везде и повсюду. Мы придумали действовать от обратного. Просто на голубом глазу: «Я тебе дом сожгу».

- Да, эта сцена просто взрывает зал. Это классно.

- Ляль, только партнёрство. Мы с Вовкой (Владимир Калюкин) написали эту сцену за ночь. Режиссёр говорит: «Я не знаю, как её решить. Ребят, подумайте». Мы сели, взяли бутылку водки, закрылись в гримёрной, выпили водку, придумали сцену, на следующий день мы её показали. Пётр Орлов, режиссёр, сказал, что он это даже режиссировать не будет. Добавил только: «А можете ещё половину труппы «запрячь» в вашу парную сцену?» А мы: «Ради бога».

- И там появляются нищенки…

- Да! Появляется эта проходка – гулянье. Этого же нет ничего в тексте – это всё выдумано. Так что всё зависит от партнёра. Если тебе с партнёром комфортно, ты с ним начинаешь фантазировать. Если ты выходишь на сцену и: «господи, только б отговорить свой текст», то, извини, это уже не работа. А так бывает зачастую. Вова – как брат мне, поэтому, нам хорошо. Мы придумываем. Вот и весь секрет.

- Я как раз хотела поговорить с тобой про партнёрство с Володей Калюкиным, хорошо, что мы к этому пришли. Ты много сказал по этому поводу, можешь добавить?

- Симпатичный. Я добавил?

- Я о том, что ты в какое-то время играл в «Чемодане» майора КГБ. (Спектакль по повести Сергея Довлатова «Чемодан»). Тебе дорога эта роль?

- Что ты! Для меня это было очень значительно! Владимир Викторович Ершов, который изначально играл эту роль – мой педагог по мастерству. Заменять его с одной стороны – здорово, а с другой стороны – это большая сложность. Он же приходил на каждую репетицию, на каждый спектакль – смотрел за кулисами. Потом я столько замечаний каждый раз получал: «какую ерунду ты делаешь…», и прочее. В этом сложность. А так я люблю по жести-то пройтись. Так людей поломать – радость. Это же грань. Это не моноспектакль, но мы считаем его моноспектаклем. Здесь нельзя вылезти. Ты хочешь себя открыть, но нельзя. Главный персонаж кто? На какую мельницу мы воду льём? Это опыт. Это большой плюс.

- А как ты вообще оцениваешь этот спектакль в театральном процессе города?

- Он ценен для Рыбинского театра во-первых тем, что с него начались моноспектакли. Все же боялись. А Вова с Антоном (режиссёр спектакля – Антон Неробов) сделали крутой рывок вперёд. Получилось здорово. Это смело, страшно, но молодцы. Сколько он у нас был по времени? Минут 90?

- Там два действия. Оба по часу.

- Тем более! И надо это держать! И это всё держалось. Сколько было выездных спектаклей!

- Их было больше, чем в нашем городе.

- Вот! И я вспоминаю, как мы в Питере выступали. Во-первых, Вова ещё схож с героем. Лицом, и по поведению анархическому. Люди, театроведы подходили, говорили, как Вова похож на Довлатова, как это всё здорово. Для меня это явление. Потому что этого опыта не было, этого никто не делал, это было очень смело. И я рад, что в некоторых небольших моментах я причастен к этому. Я счастлив.

- Возможно, это не так важно, но мне интересно. У вас с Володей Калюкиным было творческое сотрудничество – вы называли это «Истерикон». Что это было?

- Творческое объединение. В театре ты чего-то не получаешь, тебе хочется открытой эмоции, а ты носишь подносы. Мы нашли такой выход. Это тоже творчество. Мы же писали сценки. В городе Рыбинске тогда в такой ипостаси никто не работал. Каждый спектакль заканчивается, участвуем мы в нём или нет, мы показывали представления про режиссёров, про то, как ребята ставили. Это был эмоциональный выход, «выхлест» эмоций, с помощью того же театра. Наши сценки и номера потом были показаны на капустниках. При всём при этом нам хотелось донести какую-то информацию. Нам многое не нравится, почему бы об этом не сказать?

- Ты в самом начале упоминал о спектакле «Зверь». Я была слишком юной, когда вы оканчивали институт, спектакля не видела, но я смотрела фильм, который вы сняли – «Два солнца».

- Высокобюджетный проект был, конечно. (смеётся)

- Ты сыграл главную роль. Можешь что-нибудь рассказать о съёмках? В чём разница между ролью в театре и ролью в кино?

- У нас были каникулы. Нормальный человек поехал бы на дачу, отдыхал бы, но мы же ненормальные люди, нам нужно творить. У нас было десять тысяч рублей, две машины и несколько канистр бензина, и практически бесхозная дача.

- Ты про алкоголь не упомянул.

- И наркотики! (смеётся) Время было, десять тысяч рублей, две камеры – абсолютно профессиональные. На телефонах лучше сейчас. И хорошие ребята. Предложили: «А давайте? - А давайте!». Мы приехали, первый день там был, такой общий сейшн – всё обсуждалось. Мне хотелось сказать: «Ребят, на этом наше общение, видимо, закончится». Весь день прошёл в разговорах. Я сказал: «Если мы завтра не начнём снимать, я, наверное, уеду». После чего мне дали лодку с вёслами, и я грёб. Это было здорово. Опять же – почему это произошло? Тот же вопрос «Истерикона» – выход. Ты не реализован, с материалом прощаться жалко. Мы ж когда снимали, не думали, что сейчас такое снимем, прямо небеса запоют. Мы хотя бы попробовали. Это как про лягушек: одна болтыхала ногами в ведре с молоком, взбила масло и вылезла. Кстати, бред. Не взбить лягушке – я пробовал. Вот и мы хотя бы попробовали.

- Хорошая фраза из хорошего фильма.

- Как минимум неплохого. Для нас это был опыт – дурной ли, не дурной ли. И не только для нас. Ребята тоже получили опыт – Вася, Митя. Вася в этом году заканчивает «режиссёрский». И это тоже был его толчок. Он до этого про кетчуп снимал фильм, а тут с живыми людьми поработал.

- И всё же после опыта на сцене сложно было перейти в кинематографическое пространство?

- Конечно. Всё же по-другому. Для кино нужны определённые примеры. Берём звуки. Всё, что мы производим на сцене, оказывается на камере невнятно. Идём по снегу – ненастоящий получается звук – надо жамкать паралон. То же самое в актёрской работе. Какую-то эмоцию, которую, как казалось тебе, уже на сцене выверил, делаешь искренне, а получается, что её мало или слишком много. Ты отыгрываешь привычную сцену, ты накатал этот спектакль. Ты знаешь, что играешь. У тебя первый зритель сидит в шести метрах, последний зритель – в пятидесяти, шестидесяти. Эмоционально выдаёшь из этого расчёта. Для камеры – это слишком много, этого не нужно. И к этому надо привыкать.

- А те съёмки, в которых ты сейчас участвуешь, для тебя есть в этом какой-то интерес или это чисто коммерция?

- Для меня огромный интерес: это всё в моей жизни. Даже вот эти вот сериалы «потрясающие» - либо бандитов, либо ментов играть. Во-первых, если честно, относительно того, сколько мы зарабатываем в театре, это деньги. Я могу за час заработать как за месяц. Во-вторых, мне нравится. Но нет, не эти фантастические роли, а сам процесс. Всегда интересно пробовать что-то новое. Конечно, хотелось бы в полном метре, с известным режиссёром, и чтобы тебе не говорили: «Вот сейчас ты выйдешь, захватишь бандитов и ты вообще класс!» Конечно, хотелось бы по-взрослому поработать. Но если этого нет, то как с «Истериконом», мы довольствуемся тем, что есть. Сами себе придумываем удовольствие. В этом выход.

- Напоследок немного журналистский вопрос. Счастлив ли ты в пространстве театра, в котором ты существуешь? Комфортно ли тебе?

- Всегда хочется большего. Да, здесь хорошо, но хочется-то большего. Хочется, чтобы и планирование было «поумнее», и распределение ролей, чтобы было оправдано. И режиссёры, чтобы были интересные, и партнёры иногда не болели, не кашляли. Хочется-то лучшего всегда. Счастлив? Счастлив. Как бомж, нашедший десять рублей. Но надо любить то, что у тебя есть. Это сто процентов. А хотеть того, чтобы было всё лучше и лучше.

- Другими словами: нужно ценить то, что имеешь, но если успокоился, то, скорее всего, умер.

-Абсолютно!

Ляля Кацман

Дата добавления: 2015-09-29