Выдвижение трех важнейших факторов общественного развития — «природы страны», «природы племени» и «хода внешних событий» позволяло говорить Соловьеву о влиянии на общественный прогресс, этнический облик и быт народов, их культурно-исторические отношения природно-географического фактора, т.е. гор и равнин, системы рек и морей, климата и почвы. Ему ясно, в свою очередь, что «занятия» людей, производственная деятельность формирует их этнический облик и детерминирует социально-политические отношения. Постоянный интерес ученого к вопросу о соотношении биологического и социального не дал ему повода для преувеличения значения параллелей между природным и общественным организмами. Скорее наоборот, Соловьев все время подчеркивал активную, созидательную, творческую роль человека (общества) в преобразовании природы. Свойства эти идут от «родоначальника» и передаются по наследству, составляя «народный образ». В «природе племени», таким образом, всегда есть нечто органичное, но всегда развивающееся по законам, общим всей природе человечества.
Русский народ, «как и другие европейские народы, древние и новые», сочетал в себе «особенное» в своем русском историческом развитии и «общее», присущее всему человечеству. «Особенность» русского народа Соловьеву виделась в таких объективных условиях (социальных, экономических, политических), как пограничный характер Руси, «посредствующей между Европой и Азией», «обширность и редкость населения», борьба «оседлости» с кочевниками, «леса со степью» и «отсутствие моря». Эти черты и обусловили «задержку» России в историческом развитии. Впрочем, сам ученый не раз подчеркивал неприемлемость термина «отставание» при сравнении истории России и Европы.
Согласно Соловьеву, в своем историческом развитии все народы проходят два периода: период господства «чувства» — период юности народов, где их общественная жизнь еще не развита, а индивидуальные страсти еще ничем не ограничены, — и период господства «мысли»- — период зрелого развития, распространения просвещения и науки. Если первый период в развитии европейских народов он связывал с эпохой Возрождения, то в России — с деятельностью Петра I, которую он в отличие от славянофилов считал образцом разумных и плодотворных общественных преобразований.
Основное содержание исторического развития России после петровских преобразований виделось Соловьеву в реализации выдвинутой нашим великим реформатором программы, «которую Россия выполняет до сих пор и будет выполнять, уклонение от которой сопровождалось всегда печальными последствиями». Соловьев и другие «государственники» в современных им условиях для реализации в России идей, заложенных Петром, своей задачей считали пропаганду мирных конституционных преобразований «сверху», государственной властью, по их мнению, фактически единственной творческой силой русской истории.
§ 3. А. И. Герцен
Герцен Александр Иванович (1812—1870) — основоположник теории «русского социализма» и народничества, крупный философ, социальный и политический мыслитель радикального направления русского западничества.
Имея едва ли не самую широкую и многостороннюю образованность и замечательный литературный талант, Герцен, как художник и публицист, создал в русской литературе самостоятельный жанр мемуаров. В «Былом и думах» (1852—1868) он соединил самый пылкий пафос гражданина с трезвостью ума и практичностью требований, здесь им представлены великолепные в литературном отношении картины русской жизни, интеллектуальные портреты русских и зарубежных мыслителей-современников. Без ссылок на герценовскую автобиографию не обходился ни один исследователь истории русской философии.
Герцен прошел хорошую философскую школу, будучи в молодости некоторое время гегельянцем, сторонником учений Фейербаха, Сен-Симона и Конта. Как философ, впрочем, не создавший стройной философской системы, он стремился не к законченности логических построений, а по преимуществу к поиску практического значения философии. Так, философию Гегеля он понял как «алгебру революции». В его философских сочинениях, пронизанных атеизмом, почти неизменно выражается враждебное отношение к христианству, основанное не на истинном духе учения, а главным образом на церковных злоупотреблениях. В работе «Дилетантизм в науке» (1842—1843) он противопоставил идее славянофилов о необходимости подчинить философию религии мысль о соединении философии с естествознанием. Исследуя идею связи философии с жизнью, он пришел к пониманию философии как науки о всеобщих законах бытия, имеющих объективное значение. Герцен показал, что народ всегда был поглощен добыванием материальных средств существования, поэтому наука стала достоянием немногих. Только преодолением разрыва между «кастой» ученых и народными массами можно снять противостояние «духа» и «материи».
В «Письмах об изучении природы» (1845—1846) Герцен развивал мысли о союзе философии и естествознания, о необходимости овладения натуралистами методом диалектики. Диалектический метод ценен для него тем, что, во-первых, соответствует вечному движению природных и общественных процессов (Беспрерывное движение понимается им как «деятельная борьба» и «беспрерывное взаимодействие, из которого они выйти не могут»), а во-вторых, рассматривает предметы в их целостности, в единстве всех их противоположных определений, переходящих друг в друга. Признавая идею развития природы, ее первичность по отношению к мысли, Герцен не соглашался с гегелевским взглядом на природу как на «прикладную логику».
Он настаивал на том, что несотворимая и неуничтожимая материя вовсе не «немое, недеятельное, страдательное наполнение пространства, но обладает внутренней активностью». Сознание выступает как «цель», к которой стремится природа в своем развитии, оно — «разумение природы о себе». Отвергая всяческие формы агностицизма, Герцен признавал, что чувственное познание, ощущение есть «действительно непосредственная связь сознания с внешним миром», и провозглашал необходимость единства опыта и умозрения. Герцену ясно, что «правильно развиваясь, эмпирия непременно должна перейти в спекуляцию», апеллируя при этом к присущим человеческому сознанию свойствам. Использование диалектики для преобразования общественной жизни давало философскому радикализму Герцена возможность оправдать и обосновать борьбу прогрессивных сил в истории против реакции.
В 1847 году Герцен навсегда покинул Россию, жил и работал во Франции, Швейцарии, Италии, Англии, но до конца своих дней думал о преобразованиях, которые привели бы родину на путь свободы и процветания. Главными чувствами, объединяющими русских людей того времени, были отвращение к официальной России, к бюрократическому абсолютизму, к крепостному праву, к полицейским стеснениям. Вся обстановка николаевского режима каждому порядочному русскому человеку с исстрадавшейся душой позволяла смотреть на Запад с позиций религиозной веры: «мы верим в Европу, как христиане верят в рай». Задыхающемуся человеку нет ничего дороже воздуха свободы, и естественно, что о знании действительного Запада, каков он есть, не может быть и речи: «Мы являемся в Европу со своим собственным идеалом и с верой в него. Мы знаем Европу книжно, литературно, по ее праздничной одежде, по очищенным, перегнанным отвлеченностям, по всплывшим и отстоявшимся мыслям, по вопросам, занимающим верхний слой жизни, по исключительным событиям, в которых она не похожа на себя».
Как всякий русский человек, Герцен вырвался за границу «опьяненным», когда «сердце настежь, язык развязан». Ему, знающему западный мир заочно, поначалу все казалось хорошо, потом мало-помалу он начал что-то не узнавать, на что-то сердиться, ему стало не доставать русских просторов и воздуха, и со стыдом пряча от себя это открытие, он пережил разочарование в Западе. В сочинениях «Письма из Франции и Италии», «С того берега» и «Концы и начала» Герцен, которому весь Запад представляется «мертвыми костями», из одной крайности бросается в другую. Он разочарован людьми, а не событиями, всем западным обществом, а не только сословием предпринимателей. Его мучают вопросы нравственной философии: «Не проще ли понять, что человек живет не для совершения судеб, не для воплощения идеи, не для прогресса, а единственно, потому что родился для... настоящего».
В «Западных арабесках», которые являются единым аккордом отчаяния, он уже не ждет ничего, после увиденного и испытанного, ему почти все стало «безразлично», а ведь он нашел все, чего искал. Он желал революции, но увидел в 1848 году ее поражение. Ему ясно, что насилие способно только расчищать место для будущего, и он не уставал выступать против поэтизации «вспышкопускательства», которой особенно грешил М. А. Бакунин, нигилистического отрицания общечеловеческих ценностей и культуры прошлых эпох. Герцен страдал и понимал, что мы «нашим страданием доходим до смирения и покорности перед истиной и избавляем от этих скорбей следующие поколения. Нами человечество протрезвляется, мы его похмелье... Выхода нет».
С. Н. Булгаков отмечал, что Герцен дерзновенно заглянул в бездну, которой не замечали другие; он спустился в ее глубину и возвратился к нам, чтобы рассказать, что на дне ее таится отчаяние. Герцен показал, что, имея перед собой в качестве недостигнутого идеала внешние, политические формы жизни Запада, — идеал прогресса, человечества, науки, — мы невольно впадаем в идеализацию всей западной культуры. А ведь он любил западную культуру, которая впитала в себя не только собственные идеалы «вчерашнего дня, но и Египта и Индии, Греции и Рима, католицизма и протестантизма, народов римских и народов германских». И он так же, как славянофилы, заговорил о гниении Запада. Только у него эти идеи были не плодом национальной исключительности, а пониманием того, что современная западная жизнь — результат тяжелого нравственного кораблекрушения, которое потерпел Запад. Герцен считал, что в культурно-историческом смысле Запад не является уже для нас ни совершеннейшим, ни единственно возможным воплощением культуры.
У Герцена еще сохранилась вся полнота жизненных сил, и он искал замены веры в Запад верой в Россию, находившуюся теперь по отношению к Герцену в положении того же «прекрасного далека», как первоначально Запад: «Начавши с крика радости при переезде через границу, я окончил моим духовным возвращением на родину. Вера в Россию спасла меня на краю нравственной гибели».
Из зрителя он превращается в деятеля. Герцен стал живым посредником между русской и западноевропейской общественной мыслью, способствовал распространению истинных, неискаженных сведений о России в среде европейской интеллигенции. В «Вольной русской типографии», основанной им в 1853 году вместе с Н. Огаревым, издавались газета «Колокол», журнал «Полярная звезда», сборники «Голоса из России», здесь появились запрещенные цензурой на родине произведения.
Если главными врагами России являлись, по их мнению, невежество народа и деспотическое самодержавие, то для либерального Запада врагом прогресса стало мещанство, узкий эгоизм, погоня за комфортом, лицемерие, половинчатость мысли и действия. Его Герцен считал свойством не одного только класса предпринимателей, но болезнью всего европейского общества. В Европе люди свободны, но пользуются ею для устройства своих «мелких делишек». Здесь больше социальной справедливости, но ее характер чисто формальный. Яркими красками рисует Герцен свой протест против западного мещанства: «Современное поколение имеет единого бога, имя которому капитал; у буржуазной европейской цивилизации нет соперников, но есть эпоха мещанства, эта гнилая червоточина в организме Европы...
Здесь само христианство обмелело в мирной гавани реформации, обмелела и революция в мирной гавани либерализма». Даже «самый социализм ее будет мещанским». Опасаясь торжества мещанского социализма, Герцен указывал, что социализм должен быть только средством освобождения личности, но не самоцелью. Подчинение личности обществу, народу, человечеству, идее — это продолжение человеческих жертвоприношений. А в пророческую минуту из-под его пера вырвалось: *Быть может, настанет день, когда социализм окажется худшей формой тирании — тиранией без тирана, тогда в душах неведомого нам нового поколения проснется новая жажда свободы, и оно подымет бунт против социализма во имя свободы».
С беспристрастной смелостью Герцен обличал низкий уровень образования среднего европейца, упадок искусства, которое не мирится с «вульгарностью», упадок личности и другие симптомы мещанства. Обличение Европы велось во имя высшего, нравственного начала под руководством выстраданного им принципа, что человек есть мера вещей. Причем важно отметить, что обличал западную цивилизацию один из самых просвещенных и внутренне свободных людей своего времени, не ослепленный ее блеском, ее великим историческим прошлым и современными успехами.
Запад совершенно не способен осуществить свои идеалы, считал Герцен, в силу того, что там наличествует мещанство, так глубоко оскорблявшее мыслителя, и это позволяло ему делать вывод, что только Россия, чуждая западного мещанства, в которой живет живой дух братства, призвана осуществить идеи Запада. Таково своеобразие позиции позднего Герцена — западника по убеждению, славянофила по инстинкту. Характерной чертой герценовской концепции этического социализма была вера в крестьянскую общину, унаследованная им от славянофилов. Только в отличие от них Герцен высоко ценил общину как зародыш расцвета русского социализма. Он думал даже, что Россия сможет миновать капитализм и через социальную революцию перейти прямо в социализм.
Деятельность и литературное творчество Герцена оказали огромное влияние на развитие различных направлений русской философии. В. И. Ленин считал «великой заслугой» Герцена перед русским освободительным движением тот факт, что он первым поднял великое знамя борьбы против царской монархии «путем обращения к массам с вольным русским словом». Он «развернул революционную агитацию», которую «подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы». Под влиянием теории «русского социализма» находились большинство народников.
Наоборот, культурофильство К. Н. Леонтьева, противника революции, впитало в себя идеи «изящных» сочинений позднего Герцена, разочаровавшегося в западном прогрессе, ужаснувшегося прозаической перспективе сведения всех людей к типу европейского буржуа и с беспощадной настойчивостью напавшего на пошлость и бесцветность этого всепоглощающего типа, с энергией не меньшей, чем это делали славянофилы. Н. А. Бердяева в творчестве Герцена увлекали его идеи о свободе личности. С. А. Левицкий считал лучшими чертами Герцена — высокий этический идеализм и нравственную чуткость, которые вскормлены и воспитаны в нем христианством, отмечая «раздвоенность его натуры»: его «религиозные искания... не могли найти адекватного выхода при его натуралистическом мировоззрении. Отсюда — раздвоение между этикой и философией, между западническими идеалами и верой в Россию и ее великую миссию». С. Н. Булгаков называл Герцена «Прометеем, сам себя приковавшим к скале» материализма, когда «каждый умственный его полет, смутное влечение в запредельные сферы только более дает чувствовать цепи здравого смысла, посредством которого Герцен хотел решать все вопросы бытия». При этом «умственный мещанин, резонер здравого смысла, душит Прометея, постоянно палимого тем внутренним огнем, который был похищен им с неба. В этом состоит душевная драма».
Глава 2. Русская философия 50-70-х годов XIX в.
§ 1. Н. Г. Чернышевский
Научно-философская, литературная и общественная деятельность Николая Гавриловича Чернышевского (1828—1889) началась в середине 50-х годов, в последнее десятилетие дореформенной России. Началом конца деспотического николаевского режима была трагедия Крымской войны (1853—1856 гг.), закончившаяся тяжелым поражением России, политическая и экономическая отсталость которой по сравнению с ведущими странами Запада (Англией и Францией) стала уже очевидной. Отмена крепостнического рабства стала неотложным требованием времени. Речь теперь могла идти только о путях и способах освобождения народа: произойдет ли оно «сверху», по велению властей, или, если власти на поспеют за ходом истории, — «.снизу», в огне новой крестьянской войны, как это было при Разине и Пугачеве.
Смерть Николая I (1855 г.), олицетворявшего собою государство крепостников-помещиков, приход на российский престол «либерального» императора — Александра II — давал, казалось бы, надежду, оставлял шанс на мирный исход разрешения уже давно назревшего социального конфликта. И действительно, реформу 1861 года (при всех ее недостатках и ограниченности) приветствовали самые широкие слои общества — от крестьян до умеренных либералов-помещиков. Ее приветствовал из Лондона Герцен. В глазах народа (но очень ненадолго) новый император России обрел ореол героя и освободителя.
Но только не в глазах Чернышевского. Еще в 50-е годы, т.е. еще до Реформы, молодой философ, литературный критик и экономист пришел к глубокому убеждению о неспособности, нежелании российских «верхов» удовлетворить — за счет отказа от своих эгоистических интересов — справедливые требования и чаяния народа (крепостного крестьянства). Формально-юридическое освобождение крестьян — это самое большее, на что способны крепостники-либералы. Но такое «освобождение», если оно не будет дополнено справедливым переделом земли, передачей ее в крестьянские руки, еще больше ухудшит жизнь народа и приведет неминуемо к взрыву, к народной революции. Чернышевский и его единомышленники ждали такой революции, желали и готовили ее.
Эстетика. Первой самостоятельной работой, сделавшей имя Чернышевского широко известным всей образованной, читающей России, стала его магистерская диссертация — «Эстетические отношения искусства к действительности» (1853 г.). Почему мыслитель-революционер, поглощенный, казалось бы, полностью и прежде всего острыми политическими вопросами своего времени, обратился к проблемам искусства, места и роли его в духовном мире человека? Ответ здесь может быть только один: потому что Чернышевский (как и Белинский) видел в искусстве великую, могучую силу, способную воспитать в человеке именно те нравственные и гражданские качества, которые необходимы для творческого преобразования и его личной и общественной жизни. Но на это способно не любое искусство. А только такое, которое сознательно посвятило себя служению высшим гуманистическим идеалам. В борьбе за освобождение человечества художник не может быть нейтральным, не может и не должен оставаться «над схваткой» сил добра и зла.
Искусство — вторично по отношению к жизни. Это значит, что не жизнь рождается из искусства, а искусство из жизни. Но если в жизни еще нет единства и согласия, если в мире есть борьба, есть бедные и богатые, а интересы и понятия общественных классов прямо противоположны, то и эстетические представления людей разных классов не могут быть общими «усредненными». Это касается и высших эстетических категорий: прекрасного, возвышенного и т.д. Так, представление о женской красоте у крестьянина, занятого тяжелым физическим трудом с раннего утра до позднего вечера, и у бездельника-аристократа будет совсем не одним и тем же. Крестьянин не признает красавицей бледную и томно вздыхающую девушку (он сочтет эти качества, столь ценимые дворянами, скорее признаками болезни). Вместе с тем физически сильная девушка (то есть хорошая работница) в оценке скучающего дворянина — груба, неженственна и т.д. Рассуждая подобным образом, Чернышевский оспаривает идеалистическую эстетику Гегеля, категории которой, как ступеньки мирового духа, носят вечный, «неземной» характер.
Антропологический материализм. Спор с эстетикой немецкого идеализма вскоре перерастает у Чернышевского в критику философского идеализма в целом. В этом споре русский мыслитель опирается на подобного рода работу, уже начатую в европейской (прежде всего немецкой) философии — на антропологической материализм Фейербаха, В 1860 г. он публикует статью «Антропологический принцип в философии». Суть этого принципа, по разъяснению автора статьи, можно выразить предельно кратко: человек есть естественное существо, у него нет души, независимой от тела. Все духовные качества и свойства человека — не дар небес. Они выработаны, развиты им в процессе долгой и трудной общественной жизни. Но по сравнению с материализмом Фейербаха материализм Чернышевского менее натуралистичен и более исторически конкретен. Естественная, антропологическая природа человека не заслоняет для русского философа социально-классовой принадлежности человека, его определенной привязанности к своему социальному пространству и времени.
Этика. Из общефилософских посылок антропологического принципа вырастает этическая концепция Чернышевского — его учение о разумном эгоизме. Эгоизм — естественное свойство человека, заложенное в нем самой природой. Все люди эгоисты: все дорожат своей жизнью, все стремятся к максимуму наслаждений и хотят избежать страданий. Поэтому, вопреки обывательским представлениям, в слове «эгоизм» нет ничего зазорного. Но есть животный, зоологический эгоизм, а есть эгоизм подлинно человеческий — разумный.
В отличие от эгоизма животного, неразумного разумный эгоизм основан на приоритете духовных, нравственных потребностей и благ перед благами и потребностями материальными, физическими. Если голодная мать отдает последний кусок хлеба голодному ребенку, она поступает как разумная эгоистка — потому, что из двух страданий: физического (голода) и нравственного (переживать муки своего ребенка) выбирает — для себя — меньшее, то есть первое.
Этику разумного эгоизма осуществляют в жизни герои романа Чернышевского «Что делать?»: они могут быть по-настоящему счастливы только счастьем других людей. И это не «жертва» с их стороны, не «подвиг», а естественный склад, норма жизни и действия «новых людей», приходящих на смену людям корыстным и алчным — эгоистам грубым, непросвещенным, неразумным. Теория разумного эгоизма имела весьма красноречивый революционно-демократический, социальный смысл: она должна была воспитать в новых поколениях готовность к любым испытаниям во имя высоких нравственных идеалов, разумного трудоустройства жизни.
Социальный идеал Чернышевского — социализм, основанный на обобществлении туда (крестьянского и ремесленного). Свое понимание социалистического общежития философ изложил в романе «Что делать?» (в литературной интродукции к роману — в «Снах Веры Павловны»). Путь к социализму в России может быть только один: народная революция.
В 1862 году Чернышевский был арестован за революционную деятельность и пропаганду, заключен в Петропавловскую крепость, а после свершения над ним обряда гражданской казни (лишения его гражданских прав) отправлен на поселение в Вилюйский край (Якутию). Лишь через 25 лет, незадолго до смерти, ученому удалось возвратиться в родной край (Саратов), где он умер в 1889 году.
Н. Г. Чернышевский — не кабинетный мыслитель. Он был вдохновителем и руководителем всего революционно-демократического лагеря 60-х годов. В истории российского освободительного движения от Чернышевского пролегает уже прямой путь к революционерам-народникам и русскому марксизму.
§ 2. Философия народничества
«Хождение в народ» началось в России в 70-х годах XIX века. С 1874 года для установления контактов с народом тысячи юношей и девушек отправились в деревни и села России. Молодежью двигало стремление учиться народной мудрости, желание просветить народ светом цивилизации и подготовить почву для будущей революции. Если сначала народническая идеология не была ясно дифференцированной, то вскоре в народничестве оформилось три основных направления, развитые в работах М. А. Бакунина, П. Л. Лаврова, П. Н. Ткачева, Н. К. Михайловского.
Последователи Лаврова не ожидали народной революции без пробуждения в народе социального и политического мировоззрения, и поэтому вели среди населения мирную просветительскую работу. Последователи же платформы Бакунина делали ставку на крестьянский бунт как основу всенародной революции, призванную смести царский режим и установить республику на началах «анархизма». Те, кто разделял идеи Ткачева, ставили целью политический переворот посредством политического заговора во имя и на благо народа, но без его участия.
Народники, полагавшие, что развитие общества зависит от действия критически настроенных личностей, противопоставляли их активность объективному ходу истории, тем самым пропагандировали субъективистски-волюнтаристические идеи. После убийства народовольцами Александра II (1881) народническое движение становится более умеренным. Либеральные народники-публицисты газеты «Неделя» Я. В. Абрамов, С. Н. Кривенко, С. Н. Южаков развивали теорию малых дел (улучшение народной жизни народными учителями, врачами, земской интеллигенцией, которые способны приносить благо своему народу). Н. К. Михайловский был идейным выразителем легального народничества, сочетавшего идеалы аграрного социализма с либеральными требованиями конституционных форм, гражданских свобод и прав личности. Развивая идеи Лаврова, он решительнее защищал позиции персонализма или «этического индивидуализма».
Анархистское направление в народничестве развивал Михаил Александрович Бакунин (1814—1876) в работах «Федерализм, социализм и антитеологизм» (1867), «Кнуто-германская империя и социальная революция» (1871), «Государственность и анархия» (1873). Он был убежден, что вся земля должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает своим трудом, и предлагал идеи общинного самоуправления, которое «решительно враждебно» государству, и немедленного народного бунта. Только бунт разрушит государство, только разум преодолеет религию. Религия, по его мнению, — страшное зло для человечества, выгодное исключительно власти и государству. Если Бог — господин, то человек — раб, но люди, как рабы Божьи, должны быть также рабами Церкви и с ее благословения рабами государства. Освободить массы от религиозных суеверий, считал Бакунин, можно лишь двумя средствами: рациональной наукой и пропагандой социализма. Религия — плод легковерной фантазии человека, еще не достигшего уровня чистой рефлексии и свободной, основанной на науке, мысли.
Вся история человечества — постепенное удаление от чистой животности путем созидания своей человечности. Начавшись с едва организованной простой клетки, из растительной и животной организации трансформируется органическая жизнь, создав человека. Исторический мир построен деятельностью человека, предшествующей всякому мышлению, но которая, будучи озарена его разумом и волей, преобразуется в нем в сознательный и свободный труд. Человек отличается от животного способностью мыслить, то есть комбинировать представления о внешних и внутренних предметах, данных нам чувствами, создавать из них при помощи рассудка понятия; эти понятия соединяются и образуют в нашей памяти идеи, которым человеческий разум находит необходимые применения. «Источником идей являются чувственные впечатления, источником чувств — впечатления инстинктивные». Благодаря силе абстракции человек раздваивается и, отделяясь в себе от самого себя, возвышается над своими побуждениями и инстинктами, может сравнивать одни предметы с другими и исследовать их взаимоотношения, пробуждая свое сознание и волю. Здесь Бакунин усматривал начало анализа и «драгоценнейшего сокровища» — экспериментальной науки.
Только посредством мысли человек приходит к сознанию своей свободы, порывая с голодом, лишениями, болезнями. Сущность религии Бакунин усматривал в страхе индивида от всемогущей природы. При помощи религии человек, выходя из животности и освобождаясь от страха перед внешним миром, делает первый шаг к человечности, но, оставаясь религиозным, он не достигнет свободы, ибо религия заставляет его искать божественное вместо человеческого.
Человек осуществляет свою свободу не как изолированный индивид, а как общественное существо благодаря труду. Печать естественно-биологической тенденции легко увидеть в понимании Бакуниным общества как «социального тела», развивающегося по естественным законам. С понятием общества как организма связан у него, как и у О. Конта, предмет социологии — «науки об общих законах, управляющих всем развитием человеческого общества», недаром он считал социологию последней ступенью и венцом позитивной философии. Выступив против отождествления Гоббсом и Руссо общества и государства, Бакунин впал в другую крайность, противопоставив государство обществу. Он считал, что государство, подобно гоббсовскому Левиафану, — это «самое вопиющее, самое циничное и самое полное отрицание человечности». Созданное меньшинством, оно стоит над обществом, разрывает всеобщую солидарность людей на земле и объединяет только часть их с целью уничтожения, завоевания и порабощения всех остальных. Раз возникнув, государство превратилось в политическую силу, решительно враждебную индивидуальной свободе. Отсутствие исторического подхода к государству как историческому явлению породило у Бакунина его знаменитый принцип «Страсть к разрушению есть страсть творческая», который стал основанием требования анархической безгосударственности.
Нельзя сказать, чтобы представление о немедленном «взрыве» и отмене государства определяло позицию всех народников. Отмечая «силу инерции» крестьянства, Петр Никитич Ткачев (1844—1885) не разделял надежд бакунистов на стихийный бунт. В отличие от них он считал, что государство не отменяется революцией, наоборот, первостепенную роль отводил действиям «партии меньшинства», которые прерывают состояние инерции, пробуждают в народе «дух» борьбы, подталкивают общество к скачку и создают государство революционной диктатуры. В статьях журнала «Набат» Ткачев с группой единомышленников из русских эмигрантов призывал к политической борьбе с целью захвата власти в форме заговора как «внешнего толчка» революции. Террор против самодержавия для него — «единственное средство нравственного и общественного возрождения России».
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |