Видя, что гость не торопится выкладывать свое дело, Арнэус спросил его:
— Что тебе надо от меня, Йоун Хреггвидссон? Вместо ответа Йоун нагнулся и принялся стаскивать сапог.
— Ты промочил ноги? — спросил Арнэус.
— Нет.
— Значит, ты поранил ногу?
— Нет.
Нога Йоуна была обернута тряпками, и, когда он размотал их, оказалось, что на один из пальцев надето золотое кольцо. Йоун снял его, вытер о штаны и протянул хозяину.
Арнэус холодно взглянул на кольцо, но тон его стал чуть более сдержанным. И когда он спросил гостя, как попало к нему кольцо, казалось, будто сам он вдруг отодвинулся куда-то далеко.
— Златокудрая дева просила меня передать...
— Довольно,— перебил Арнэус и положил кольцо на стол перед гостем.
— Златокудрая дева просила меня передать...— повторил гость, но хозяин вновь не дал ему договорить.
— Не надо! — сказал он.
Йоун Хреггвидссон поднял глаза на Ариэуса и, должно быть, впервые в жизни оробел. Во всяком случае, ясно было одно: после такого долгого путешествия он не решался теперь выполнить поручение, которое все эти дни хранил в своем сердце. Он молчал, не осмеливаясь передать доверенные ему слова.
— Я слышал, ты убил человека, Йоун Хреггвидссон. Это верно?
Йоун Хреггвидссон привстал и ответил:
— Убил ли я человека или нет? Кто убил и кто не убил человека? Когда убивают и когда не убивают человека? Разрази меня гром, я никого не убивал. И все-таки...
— Странные речи,— заметил Арнэус без тени улыбки. На кольцо он больше не смотрел, но не отводил глаз от Йоуна.
— А сам ты считаешь себя убийцей? — спросил он наконец.
— Как когда, я чуть было не сказал — не всегда.
— Не понимаю. В бумагах, присланных из Ислапдии, сказано, что ты обвиняешься в убийстве и в прошлом году был осужден на альтинге, но каким-то образом бежал из-под стражи. Теперь я спрашиваю тебя, что здесь правда,— и снова ничего не могу понять.
Тут Йоун Хреггвидссон повел рассказ о всех своих делах с богом и королем с того самого дня, когда голодной весной он украл леску, чтобы сделать себе удочку. Он рассказывал, как угодил в тюрьму, как два года назад помог разбить исландский колокол по приказу нашего всемилостивейшего короля. Как не сумел держать язык за зубами в разговоре с королевским палачом и был наказан за это плетьми, о чем господину Арнэусу уже известно, ибо после этого наказания он сам посетил Йоуяа в его лачуге в Рейне. Он сообщил Арнэусу о внезапной смерти Сигурдура Сноррасона и о том, как сам он проснулся в подозрительной близости от мертвого тела. Он говорил о своем пребывании в Бессастадире; о сплошной темной ночи, когда он месяцами не видел света божьего, кроме как на рождество и на пасху; о приговоре, который ему вынесли в Тингведлире на Эхсарау, в том месте, где бедному люду Исландии приходилось терпеть горькие муки и унижения; о ночи перед казнью, когда с него сняли цепи и когда он получил кольцо и приказ разыскать милостивого господина и молить его о спасении. О том, как он скитался после того, как потерял из виду берега Исландии и как проклинал эту страну. И как, наконец, после долгих скитаний по разным землям и странам, он — простой маленький человек из Скаги — притащился в этот зал и хочет умолить его всемилостивейшее величество, чтобы тот дозволил Йоуну мирно трудиться на своем жалком клочке земли.
Арнас Арнэус внимательно выслушал этот рассказ. Затем он раз-другой прошелся по комнате, откашлялся и снова сел в кресло.
— Все это так,— начал он медленно, глядя мимо гостя, словно мысли его витали где-то далеко.— Когда осенью я читал здесь, в канцелярии, копии судебных актов по твоему делу, мне было трудно на основании свидетельских показаний составить себе правильное представление о твоей виновности. Я не уловил ясной связи между следствием и приговором. Иными словами, мне показалось, что это один из тех замечательных приговоров, которые наши мудрые мужи и столпы общества выносят по каким-то более важным мотивам, нежели справедливость.
Тут Йоун Хреггвидссон спросил, не может ли друг короля, человек, который сидит за одним столом с графами, добиться, чтобы его дело было пересмотрено и чтобы здесь, в Копенгагене, был вынесен другой, более справедливый приговор.
Арнас Арнэус вновь прошелся по комнате.
— К сожалению,— сказал он,— ты обратился не по адресу. В этом королевстве я не являюсь блюстителем закона и справедливости ни по своему роду занятий, ни по должности. Я всего-навсего жалкий книжный червь.
Он указал рукой на стены, уставленные книгами, и, посмотрев на крестьянина странно заблестевшими глазами, прибавил:
— Эти книги я купил.
Йоун Хреггвидссон глядел на книги, разинув рот.
— Если можно было купить так много книг, то неужто трудно замолвить слово, которое выкупит жизнь Йоуна Хреггвидссона? — произнес он наконец.
— В твоем деле Йоун Хреггвидссон ни при чем,-— ответил, улыбаясь, Арнэус.
— То есть как это?
— Дело вовсе не в тебе. Все гораздо сложнее. Какое значение может иметь жизнь или смерть одного нищего? Целый народ не может жить милостью короля.
— Своя рубашка ближе к телу. Я знаю, что в доброе старое время не считалось достойным просить пощады. Но разве может бесприютный нищий бороться за свою жизнь против всего мира?
Арнэус снова внимательно посмотрел на этого человека, которого наказывали плетьми в Кьялардале, заковывали в кандалы в Бессастадире, приговорили к смерти на Эхсарау, колотили на дорогах Голландии, едва не повесили в Германии, а в Глюкштадте облачили в солдатский мундир. Теперь он сидел в гостях у него, Арнэуса, поставив рядом с собой свои, или, вернее, казенные, сапоги. Он хотел жить.
— Если твое дело так запутали, то лучше всего тебе самому исхлопотать аудиенцию у короля и устно изложить свою просьбу о пересмотре. Король не прочь лично видеть своих подданных и охотно и милостиво выполняет их просьбы, если считает таковые справедливыми. Но меня в это дело не вмешивай, ибо, спасая тебя, я не спасу ничего, и никому не будет пользы, если, занимая этот пост, я стану просить о мелочах.
— Н-да,— вздохнул Йоун Хреггвидссон.— Значит, конец. Выходит, зря сидел я под повешенным. Но вот передо мной лежит это кольцо, которое мне велели передать, и я думаю, будет не слишком дерзко с моей стороны попросить еще кружку пива.
Арнэус налил ему полную кружку и подождал, пока он выпьет.
— Як тебе зла не питаю, Йоун Хреггвидссон, и еще более теплое чувство я испытываю к твоей матери. Она сохранила шесть листов из «Скальды». И тебе благодаря этому кое-что перепадет, хотя и не так уж много. Кольцо, которое ты видишь перед собой, некогда украшало руку знатной дамы с юга. Как-то летней в Брейдафьорде мне довелось надеть его на палец другой королеве. Теперь она вернула его мне, а я дарю его тебе. Эту драгоценность, которой любовались королевы, этого дракона, кусающего себе хвост, я дарю тебе, Йоун Хреггвидссон. Купи себе па него пива.
— Что нужно здесь этому солдату? Разве я не прогнала его?
В комнате стояла горбатая ведьма. Прическа наподобие башни и острый подбородок, напоминающий скалистый мыс, удлиняли ее и без того вытянутое лицо; и казалось, что рот у нее нриходится где-то на середине груди. Ее визгливый, резкий голос нарушил тишину, царившую в библиотеке.
— Дорогая моя,— обратился к ней Арнэус. Он подошел к женщине и ласково потрепал ее по щеке.— Как хорошо, что ты пришла!
— Почему этот солдат снял здесь сапоги?
— Они ему, наверное, жмут, дорогая,— ответил супруг, продолжая ласкать ее.— Этот человек исландец, и он хотел навестить меня.
— Конечно, он исландец. От него по всему дому вонь пошла. И, уж разумеется, он пришел за подаянием, как это делают все исландцы у себя дома и в других странах,— что бы они ни носили — шерстяную ли куртку, плащ или солдатский мундир. Неужели, моя дорогой, вы недостаточно натерпелись с этим сумасшедшим Иоганном Гриндевигеном и этим сущим дьяволом Мартипсеном? Вчера этот проклятый Мартинсен украл у меня двух петушков, а сегодня я видела, как он прокрадывался в сад. А теперь вы пустили к себе еще одного из этих ужасных исландцев, За те полгода, что я ваша жена, мне пришлось истратить на лаванду больше, чем за все время моего счастливого первого брака.
— Но, дорогая моя, таков уж мой несчастный народ,— заметил высокоученый архивариус, Assessor consistorii et Professor antiquitaturn Danicarum. И он продолжал, хотя и с немного грустным видом, ласкать свою супругу.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Йоун Хреггвидссон бродил по улицам, не зная, как убить время: ею отпустили на целый день. Было бы не плохо заглянуть в погребок, чтобы утолить жажду, но у него оставалось лишь немного мелочи. Йоун нерешительно остановился на у1лу, а люди проходили мимо него. И вдруг один из прохожих заговорил с ним.
— Что? — удивился Йоун Хреггвидссон.
— Говорил я тебе, что толку ты не добьешься,— сказал ему человек равнодушным тоном.
Йоун промолчал.
— Я-то вижу его насквозь,— продолжал тот.
— Кого это?
— Кого же еще, как не этого плута Арнэуса.
— Ты украл кур у его жены.
— Подумаешь! После первого мужа ей досталось в наследство огромное поместье в Зеландии и в придачу еще дома, корабли и бочка золота,— сказал Йоун Мартейнссон.— Послушай, приятель, какой смысл околачиваться здесь на улице. Пойдем-ка выпьем по кружке пива у докторовой Кирстен.
— Я и сам об этом подумывал, да боюсь, денег не хватит.
— У докторовой Кирстен человеку всегда подадут, лишь бы на нем были приличные сапоги.
Они спустились в погребок, п им подали любекского пива. Исландцы, жившие в Копенгагене, были, оказывается, хорошо осведомлены о деле Йоуна Хреггвидссона п его бегстве из Тингвед-лира на Эхсарау прошлой весной. Зато о его дальнейшей судьбе мало что было известно, пока он сам не явился сюда в мундире солдата, имя которого было занесено в воинский реестр королевской армии. За кружкой пива Йоун поведал о своих странствиях. Он умолчал, однако, о том, кто освободил его от цепей. Он никого не хотел предавать и сказал лишь, что знатная женщина вручила ему вот это красивое золотое кольцо, велев передать его самому знатному из исландцев, и человек этот должен был помочь Йоуну получить помилование. Затем Йоуп рассказал своему новому другу, чем кончилась его встреча с этим знатным господином. Он даже разрешил Йоуну Мартейнссону поглядеть на кольцо, и тот взвесил его на руке, чтобы прикинуть ценность этого сокровища.
— Хм,— заметил Йоун Мартейнссон,— я-то знался со знатными дамами и даже с епископскими дочками. Все девки на один покрой. Давай-ка лучше выпьем водки.
Когда они выпили, Мартейнссон снова предложил:
— Давай спросим французского вина и супу. Все одно, Исландия погрузилась в море.
— По мне, пусть сгинет хоть сотню раз.
— Вот она и сгипула. Потом они запели:
Ай да Йоун, пьян с утра, Пил и иыичо и вчера.
Какой-то посетитель погребка заметил:
— Сразу можно услышать, что это исландцы. А другой прибавил ему в тон:
— Не только услышать, но и почуять.
— Не плохо было бы, если б она сгинула,— повторил Йоун Хреггвидссон.
— Я же тебе сказал, что сгинула.
И они продолжали пить водку и горланить:
Ай да Йоун, пьян с утра, Пил и нынче и вчера.
В конце концов Йоун Хреггвидссон попросил своего нового приятеля Йоуна Мартейнссона походатайствовать за него перед графом и королем.
— Спросим дичи и французского вина.
Им подали и то и другое. Посидев так некоторое время, Йоун Хреггвидссон вдруг с размаху всадил свой нож в стол и сказал:
— Вот когда я наелся досыта. Теперь Исландия снова начинает понемногу всплывать.
Йоун Мартейнссон жадно набросился на еду.
— Она погрузилась,— сказал он.— Она начала погружаться еще тогда, когда была поставлена точка в конце саги о Ньяле. Никогда еще ни одна страна не опускалась так глубоко, п ей ни за что не всплыть.
Йоун Хреггвидссон сказал:
— В Рейне жил однажды человек, которого наказали плетьми. И вот пришла Снайфридур, Солнце Исландии, и стала об руку с благороднейшим рыцарем этой страны, который знал наперечет все саги о древних конунгах. Но за ее спиной виднеются во мраке лица прокаженных, родные мне лица. Жил однажды человек, которого в Тингведлире на реке Эхсарау приговорили к смертной казни. «Завтра тебя обезглавят»,— сказали ему. Я открываю глаза, а она стоит надо мной, светлая, вся в золотом сиянии, тонкая, как тростинка, и с такими синими глазами. А я — черный, чумазый. Она победила ночь и освободила меня. Она всегда останется настоящей королевой и златокудрой девой, светлой аульвой, даже если ее предадут. А я — черный, чумазый.
— Кончишь ты наконец свои vanitates. Не мешай мне, пока я ем дичь и пью бургундское.
Они снова принялись за еду. Когда они наконец справились с жарким и вином и хозяйка поставила перед ними пунш, Йоун Мартейнссон сказал:
— Теперь я расскажу тебе, как переспать с епископской дочкой.— Он придвинулся к Хреггвидссону п шепотом растолковал крестьянину, что надо делать. Затем он выпрямился, хлопнул ладонью по столу и заявил: — Вот и все.
На Йоуна Хреггвидссона это не произвело особого впечатления.
— Когда он вернул мне кольцо, я сказал себе: «Кто из нас больше достоин жалости? Он или ты, Йоун Хреггвидссон из Рейна?» Я бы не удивился, узнав, что с таким человеком стряслась большая беда.
Пустую болтовню (лат.).
Тут Йоун Мартейнссон вдруг вскочил со стула будто ужаленный. Он угрожающе сжал худые кулаки и вплотную придвинулся к Йоуну. Все его равнодушие как рукой сняло.
— Ну ты, дьявол этакий! Ты что же, хочешь накликать беду? Посмей только произнести имя, которое у тебя на уме, и больше тебе не жить.
Йоун Хреггвидссон вытаращил глаза.
— Да ты же его только что обозвал плутом, а про его дом говорил, что это жалкая лачуга.
— Только посмей произнести его имя,— шипел Мартейнссон.
— Заткнись лучше, не то я плюну тебе в морду,— сказал Йоун Хреггвидссон.
Но так как больше он ничего не говорил, Мартейнссон попросту отодвинулся от него.
— Никогда не принимай всерьез трезвого исландца. Милосердный бог открыл исландцам лишь одну истину — водку.
И они снова затянули:
Ай да Йоун, пьян с утра, Пил нынче и вчера.
Другие посетители погребка смотрели на них с ужасом и отвращением. Но вот Мартейнссон вновь нагнулся к Хреггвидссону и шепнул ему:
— Я хочу поверить тебе тайну.
— А я не желаю ничего больше слышать об этих треклятых епископских дочках.
— Вот, ей-богу, совсем не про пих.
Он еще ближе подсел к Хреггвидссону и шепнул ему на ухо:
— У нас есть всего-навсего один человек!
— Всего один? Кто же это?
— Вот он один и есть. А кроме него — никого и ничего.
— Не пойму я тебя.
— Он все разыскал,— ответил Мартейнссон.— Все, что имеет хоть мало-мальскую ценность. То, чего он не нашел сам на чердаках церквей, в кухонных чуланах и в захламленных постелях, он скупал у знати и богатых хуторян за землю и за деньги, пока не разорил всю свою родню. Ведь он знатного рода. А за теми книгами, что были вывезены из страны, он гонялся по всему свету, пока не нашел их,— одни в Швеции, другие в Норвегии, в Саксонии, Богемии, Голландии, Англии, Шотландии и Франции — и так до самого Рима. Чтобы расплатиться за них, он брал золото у ростовщиков мешками и бочками, и никто никогда не слыхал, чтобы он торговался. Некоторые книги он покупал у епископов и аббатов, у графов, герцогов, курфюрстов и королей, а кое-какие дажо у самого папы. В конце концов он увяз в долгах, и ему грозила тюрьма. Только та Исландия, которую Арнас Арнэус купил ценой своей жизни, и есть настоящая, другой же никогда не было и не будет.
По лицу Йоуна Мартейнссона катились слезы.
Солнце клонилось к закату.
— А теперь я покажу тебе Копенгаген, город, который датчанам подарили исландцы,— сказал Йоуну Хреггвидссону его новый покровитель и проводник поздним вечером, когда они расплатились золотым кольцом за свою пирушку в погребке. Они получили даже сдачу и на эти деньги решили заглянуть к девицам.
— Этот город не только построен на исландские деньги, но и освещается исландской ворванью,— сказал Йоун Мартейнссон.
Йоун Хреггвидссон пропел строфу из древних рим о Понтусе:
Там, где бочка с винной влагой, Там скупиться, друг, грешно! Пей с веселою ватагой, Пей с веселою ватагой, Чтоб увидеть бочки дно!
— А вот это — королевский парк, где благородные господа в соболях встречаются с полураздетыми знатными дамами, которые носят золотые пряжки на туфлях, в то время как другие люди слезно вымаливают себе железные крючки и снасти.
— Может, ты думаешь, я не знаю, что не хватает лесок и крючков? — сказал Йоун Хреггвидссон.— Но теперь я хочу к девкам.
Они двинулись по набережной и свернули в центр города. Потеплело. Погода стояла мягкая, и па помощь исландской ворвани, тускло освещавшей улицы, пришла луна. По одну сторону улицы высились дома знатных господ,— один лучше другого. У них был тот холодный неприступный вид, который и является истинным признаком богатства. Перед этими внушительными зданиями красовались ворота из дорогого дерева, всегда крепко запертые на замок. Йоун Мартейнссон продолжал просвещать приезжего.
— В этом доме,— сказал он,— живет благословенная Мария фон Хамбс, у которой самая большая доля в исландской торговле. Боясь угодить в ад, она пожертвовала недавно уйму денег, чтобы бедняки могли раз в день получать миску похлебки, и теперь исландской торговлей живет не только треть населения этого города, то есть люди состоятельные, но ею кормятся и несчастные горемыки, которые бродили прежде по улицам с пустыми желудками, а когда околевали с голоду, то их бросали в канал. А вон тот освещенный дом во фруктовом саду, откуда слышатся музыка и пение, принадлежит Хинрику Муллеру, владельцу пристани у восточного фьорда. Кроме нас с тобой, дружище, нынче кутят еще многие. А домом с ангелом над дверью владеет один из самых богатых кавалеров города — Педер Педерсен, владелец пристаней в Батсендаре и Кефлавике. Говорят, ему стоит лишь поднять на ближайшем пиру платок короля, чтобы сделаться настоящим дворянином с приставкой «фон» и длинной немецкой фамилией.
Наконец они подошли к большому парку, обнесенному высокой оградой. Они посмотрели сквозь решетку. Стволы деревьев обледенели, а газоны искрились от инея. Весь этот ледяной лаыд-^ шафт был залит лунным светом, который отбрасывал золотые блики на пруды парка. В ночной тиши пара белых лебедей скользила по воде, величественно выгибая шеи.
Посреди парка, под сенью могучих дубов, высился совсем недавно выстроенный роскошный дворец с островерхой крышей, скульптурным фронтоном, с эркерами из красного песчаника и нишами, в которых стояли па пьедесталах статуи. Каждая из четырех дворцовых башен с балконами завершалась шпилем. Дворец был почти готов,— достраивалась последняя башня. Луна золотила медные крыши.
Йоун Мартейпссон продолжал:
— Этот замок отделан с особой роскошью, чтобы поразить чужеземных послов и князей. Денег на это не пожалели. Камень возили издалека. Строил замок голландский зодчий; украшал — итальянский ваятель, залы были убраны французскими художниками и резчиками по дереву.
Йоун Хреггвидссон не мог оторвать глаз от всего этого великолепия. Белый, словно фарфоровый, лес, блестящая крыша, озаренная луной, пруд с лебедями, которые плыли по тихой воде, величественно выгибая шеи. Все это казалось сном.
— Этот дворец,— монотонно продолжал Йоун Мартейнссон с равнодушием человека, которому все это давно приелось,— этот дворец принадлежит родичу короля Ульрику Кристиану Гюльден-леве — он же граф Самсё, барон Марселисборг, кавалер, адмирал, генерал-лейтенант, главный почтмейстер Норвегии, губернатор Исландии. Чрезвычайно благочестивый и добрый господин.
Вдруг Йоун Хреггвидссон словно очнулся от своего оцепенения. Он больше не смотрел в сад. Засунув пальцы под шапку, он почесывал себе голову. Придя в себя, он сказал:
— Ха, убил я его или не убил?
— Ты пьян.
— Хотелось бы мне, чтобы я его убил.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Вот уже более ста лет народ по ту сторону Эресунна, в стране, которая зовется Швецией, жил в постоянной вражде с датчанами. Шведы не раз нападали на Данию, вторгались в ее пределы, подкупали крестьян, вымогали деньги у датского короля, бесчестили женщин и обстреливали из пушек Копенгаген. Вдобавок они отняли у датчан плодородную землю Сконе. Часто шведы объединялись с другими народами против датчан, но иной раз и датчанам удавалось с божьей помощью натравить на шведов далекие народы, например, народ великого князя Московского.
Теперь, как и раньше, между соседями часто возникали нелады, причем и те и другие искали помощи в дальних странах.
В тот вечер, когда Йоун Хреггвидссон на пару с Йоуном Мар-тейнссопом пропил золотое кольцо и отправился ночевать к своему новому другу, он был в самом воинственном настроении и готов был сцепиться с этими негодяями, которые никогда не уставали мучить нищих исландцев. К сожалению, повода для драки так и не нашлось. Стража в городе была усилена, и жители получили приказ поддерживать строгий порядок: ожидалась высадка шведов. Йоун, правда, влепил прохожим несколько затрещин, но потасовка не завязалась, просто он получил в ответ два-три увесистых тумака. Все думали только о войне. Кто-то сказал, что шведам, конечно, мало одной Сконе. Теперь наступит черед Зеландии, а там они заберут остров Фюн и Ютландию. Какой-то человек спросил, где же флот, разве корабли не охраняют Зунд?
Другой сказал, что англичане и голландцы прибыли сюда па военных кораблях и делают вид, будто собираются прогуляться в Московию и поговорить с царем. Вот почему наш адмирал Гюль-денлеве сошел на берег и остановился во дворце, чтобы облапить на прощание свою возлюбленную Амалию-Розу.
По этому поводу Йоун Хреггвидссон спел строфу из древних рим о Понтусе:
Владычица песен, прощай! Ночные рассеяны тени. Пылает пожаром наш край. Погибель трусливой измене!
На следующий день солдаты привели в порядок сапоги и плащи. А на заре забили барабаны, запели рожки и трубы и войско выступило в поход, чтобы ударить на врага. Каждый солдат нес на спине пятьдесят фунтов клади. Моросил мелкий дождь, дорога превратилась в сплошное грязное месиво. Многие, в том числе и Йоун Хреггвидссон, с трудом держали шаг. Основательно подвыпившие немецкие офицеры ехали сбоку, размахивая пистолетами и хлыстами.
Музыка давно уже смолкла,— у музыкантов онемели пальцы. Лишь трубач слабо блеял на своей трубе. Кто-то сказал, что шведы на больших кораблях подошли к берегу и выслали вперед разведчиков, которые уже завязали перестрелку с датским авангардом.
Йоун Хреггвидссон был голоден, как и его товарищ — южанин, шагавший рядом. Дождь шел не переставая. Над черными голыми деревьями с карканьем кружили в тумане стаи ворон. Войска проходили мимо крестьянских хуторов, длинных строений, в которых люди и животные ютились под одной крышей. Хлевы у датчан служили как бы продолжением человеческого жилья. На лугах паслись лошади и овцы. Соломеппые крыши нависали так низко, что солдаты едва не задевали их плечом, на маленьких застекленных окошках висели занавески, и из-за них выглядывали молодые девушки; они пялили глаза на воинов, которые собирались расправиться со шведами именем короля. Однако вымокшим до нитки, измученным солдатам было не до девиц.
В одной из таких деревень к их роте подъехали три драгуна с хлыстами. Они о чем-то переговорили с ротным офицером, который скомандовал солдатам «стой». Драгуны проехали по рядам, пристально вглядываясь в лица солдат. Перед Йоуном Хреггвидс-соном они остановились, и один из них указал на него хлыстом. Потом его окликнули тем немецким именем, которое дали ему на военной службе:
— Иоганн Реквиц!
Сначала Йоун не принял это на свой счет, но когда его окликнули второй раз, товарищ толкнул его в бок, давая понять, что зовут именно его. Тогда Йоун поднес руку к шапке, как положено солдату. Ему приказали выйти из строя. Поскольку офицеры опознали в нем человека, которого искали, они подозвали двух возниц, связали Йоуна и бросили его в телегу, а затем его под эскортом конных драгун отправили назад в Копенгаген. По прибытии туда его потащили в какой-то дом, и там немецкие офицеры учинили ему допрос. Немцы были усатые, в нарядных мундирах, сбоку у них висели сабли, а на шлемах красовались султаны. Йоуна спросили, он ли будет Иоганн Реквиц из Исландии. Крестьянин, обросший, грязный, промокший до нитки и к тому же еще привязанный к двум вооруженным стражам, ответил:
— Я Йоун Хреггвидссон из Исландии.
— Ты убийца,—сказали офицеры.
— Да? Кто вам это сказал? — Он еще смеет спрашивать,— удивился один из офицеров и приказал принести плеть и отстегать Йоуна. Плеть принесли, и Йоуна начали хлестать по спине и по лицу.
Потом офицер остановил порку и снова спросил Йоуна, убийца ли он.
— Пустое дело бить исландца,— сказал Йоун Хреггвидссоп.— Нам это не больнее, чем укус вши.
— Значит, ты не убийца? — повторил офицер.
Тогда офицер велел принести «патерностер». Как убедился вскоре Йоун, этот патерностер представлял собой веревку со множеством узлов. Ее надевали на голову и затем с помощью деревяшки закручивали до тех пор, пока узлы не впивались в череп так, что глаза чуть не выскакивали из орбит. Йоун решил, что запираться не стоит, и признал, что он убийца. Тогда с него сняли патерностер.
После этого Йоупа Хреггвидссона потащили в Синюю башню, куда согнали детоубийц и воров. Его раздели и напялили на него рубашку из мешковины. Затем его приковали к стене. С нее свисала тяжелая цепь с тремя кольцами. Одно из них надели Йоуну на лодыжку, другое замкнули вокруг пояса, а третье — на шее. Кольцо на шее закреплялось болтом, который назывался королевским. Кандалы тоже были королевские.
Был уже поздний вечер, а Йоун за весь этот день еще ничего не ел. Когда люди, которые приковали его, ушли и унесли фонари, он утешился тем, что вновь запел одну из древних рим о Понтусе:
Лишь из желудка и кишок Иду г запасы сил телесных. Сокрыт в еде волшебный сок, Сокрыт в еде волшебный сок, Сильней всех сил чудесных!
Другие узники, заточенные в этой башне, проснулись и громко выругали его. Завязалась перебранка. Все орали, бранились, насмехались над ним. Однако Йоун Хреггвидссоп сказал, что он исландец и ему плевать, нравится им это или нет. Он продолжал петь. Тогда они поняли, что ничего не поделаешь, и молча смирились со своей участью.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Йоуну Хреггвидссону редко доводилось видеть такое сборище безродных нищих, ничего не смыслящих в сагах, как люди в этой башне. Сидя на привязи, подобно скотине, опи дотемна теребили пеньку, и, кроме ругани и проклятий, ничего не было слышно.
Йоун Хреггвидссон потребовал, чтобы его, как королевского солдата, перевели в крепость, где помещалась военная тюрьма и где бы он мог находиться в обществе порядочных людей. Тюремщик насмешливо спросил, неужели это общество недостаточно хорошо для исландца.
Йоун спрашивал, на основании какого закона его поместили здесь и где приговор. Ему ответили, что король справедлив. Некоторые из узников, услышав это, стали проклинать короля, он-де только и делает, что развлекается со своей Катрипой.
Казалось, из этой башни не было ни законного, ни незаконного возврата к человеческой жизни. Окна ее были забраны крепкими железными решетками и «.находились так высоко, что никому еще не удавалось заглянуть в них. Единственным развлечением узников были изредка пробегавшие по степе тени больших птиц.
Староста камеры, преступник, который просидел здесь чуть ли не целый век, рассказал, что однажды ему разрешили поглядеть в это окно. Он утверждал, что башня стоит на пустынном острове, далеко в море, а быть может, она так высока, что, когда смотришь с нее, берегов не видно.
Однажды в башню привели нового преступника, и он принес известие, что война кончилась, по крайней мере на время. Шведы высадились у Хумлебекка и одержали победу, а датчане потерпели поражение. Битва была не слишком кровопролитная, убитых и раненых оказалось сравнительно немного. Зато наш всемилостивейший король был вынужден принять крайне тяжелые условия мира. Все важнейшие крепости пришлось оставить, а новых строить теперь не разрешают. Но самое ужасное то, что нужно выплатить шведскому королю двести тысяч далеров звонкой монетой. Один из преступников удивился, как это король в столь тяжелое время сумеет наскрести такую кучу денег. Кто не знает, что у короля одни долги и нет денег даже на курево.
— Это уж дело немецкого графа фон Розенфалька,— заметил новый преступник.— Когда враг стал показывать зубы и потребовал деньги, король послал за этим молодым красавцем, и тот немедля выдал золото из своих подвалов.
— А кто этот граф фон Розенфальк? — спросил первый преступник.
— Да ведь это Педер Педерсен,— заметил второй.
— Какой еще Педер Педерсен?
— Сын старого Педера Педерсена.
Тогда все спросили хором, кто такой, черт возьми, Педер Педерсен.
Поун Хреггвидссон ответил: — Это тот, что взял в аренду пристани в Батсендаре и Кефла-вике. Я когда-то знавал человека по имени Хольмфастур Гудмундс-сон. Так вот, он торговал и со старым и с молодым Педером Пе-дерсеном.
Хотя Йоун Хреггвидссон изо дня в день, из недели в неделю то слезно умолял стражу, то яростно требовал передать начальнику тюрьмы, который здесь назывался комендантом крепости, чтобы его дело вновь рассмотрел хоть какой-нибудь суд, все было напрасно. Ни один суд не хотел этим заниматься. Трудно было также установить, как крестьянин очутился в этой тюрьме и кто его сюда засадил.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |