* * *
Старый король выходил в старый сад. Юные красавицы склонялись перед ним, и он похотливо (более по привычке, нежели по надобности) отпячивал толстую нижнюю губу. Слова же, которые произносил при этом король, закреплены в истории.
– Как прелестны... Но к чему их так много в Версале? – удивлялся Людовик. – Король Франции уже давно стар, и одной женщины ему вполне хватает...
С лицом сизого цвета, расслабленный и сонный от разврата, брел король к графине Дюбарри, ставил на огонь камина кофе для последней своей фаворитки. Все понемногу забывалось. Даже Семилетняя война, Елизавета и Фридрих... Ах, этот старый Фриц, вот был безобразник смолоду! Кстати, как же он называл его любовные увлечения? «Котильонами...» Какой дивный танец прошлого!
– Эй ты, недотепа! – орала на короля мадам Дюбарри. – Смотри, черт слепой, твой кофе опять убежал в пламя... Что ты вспоминаешь там и хихикаешь? Рыбьи кости давно сгнили в земле...
Когда Помпадур была жива, ее звали «рыбешкой», теперь она стала «рыбьими костями». А вскоре до де Еона дошли слухи, что Дюбарри имеет к нему какой-то особый интерес. Это очень плохо, когда тобою начинают интересоваться, как диковинкой. И все забыли во Франции: его миссию в Петербурге, его скачку от Вены, мирный трактат и три раны.
Осталось только одно – любопытство:
– Оставьте меня, люди... Мне совестно – за вас!
У короля наступила дряблость мысли и страсти. Началось царство Дюбарри, и Людовик был от нее без ума. Он так нахваливал ее везде, что смелый герцог Айен однажды не выдержал.
– Ах, ваше величество, – сказал он королю, – сразу видно, что до мадам Дюбарри вы не имели дела с уличными потаскухами!
Но даже Дюбарри, этой уличной потаскухе, был противен зловонный осклизлый старик. На одну ночь вместо себя она прислала королю дочь плотника. Людовик заразился от нее оспой и умирал, брошенный всеми. Словно испуганные ночные птицы, разлетелись из Версаля метрессы; опустел страшный «Олений парк». И никто – никто! – не захотел видеть своего короля; только три его дочери (Ворона, Швабра и Тряпка) ухаживали за умирающим.
Ни души – Людовик исповедовал свои грехи в тишине...
Он умер, и на окне его спальни загорелась одинокая свеча.
Таков обычай Бурбонов: свеча на окне – кончилось старое царствование. Но свеча эта еще не успела разгореться, как в галереях дворца раздался неровный гул и топот.
И внук покойного, уже ставший Людовиком XVI, воскликнул:
– Боже мой, теперь я самый несчастный человек на свете!
А его жена, Мария-Антуанетта, с плачем произнесла слова, которым суждено стать словами историческими:
– Я королева... а меня ничему никогда не учили!
Топот придворных приближался к их комнатам. Работая локтями, обрывая шлейфы платьев, сталкиваясь в дверях, толпа царедворцев спешила упасть к ногам новых светил:
– Король умер – да здравствует король!
Но простой Париж встретил смерть Людовика XV криками радости, и тут же, на улицах, была сложена песня:
Трепещите, воры и куртизанки, —
Ваш папаша отдал концы...
Граф Брольи представил новому королю (который ничего так не любил, как чинить испорченные замки) полный и всесторонний отчет о «секретах» в политике его дедушки. Людовик XVI, этот коронованный слесарь, распорядился навсегда уничтожить «секрет».
Но вот вопрос, куда деть целую армию тайных агентов, разбросанную по всему миру? Стали думать.
– Дайте им пенсию, – сказал король, – и пошлите их всех к дьяволу!
Все были довольны таким решением, но...
– Что там еще? – недовольно спросил молодой король.
– Ваше величество, мы совсем забыли о кавалерше де Еон, которая поганой мушкой сидит на лице ваших дивных начинаний!
* * *
Маленькое самостоятельное государство требовало признания своих прав на гражданство, и король был вынужден отправить к шевалье свое посольство.
Маркиз Прюнево, глава этой миссии, доказывал де Еону:
– Все уже довольны судьбой. Осталось только решить с вами. Король прощает вам все ваши удивительные метаморфозы. Только верните нам все документы, прекратите дерзить министрам. А также избегайте мест, где вас могут встретить лица из семейства Герши... При этих условиях приезжайте на родину.
Они беседовали полгода (!), после чего Прюнево не выдержал и уехал в Париж, где заявил:
– Он остался неумолим.
– Постойте... он или она? Неумолим или неумолима?
– Она неумолима.
– Вот так и надобно говорить впредь о де Еоне!
О переодевании кавалера в женский наряд существует несколько версий, каждую из которых с одинаковым успехом можно и принять на веру, и с таким же успехом отбросить. Совершенно непонятно, почему с такой настойчивостью Версаль домогался видеть де Еона именно женщиной, непременно в женском наряде. Никакие доводы рассудка в этом случае не применимы. Очевидно, сцепление интриг и обстоятельств было уже в то время настолько сложно и запутанно, что даже современники де Еона не всегда могли определить мотивы, по которым де Еон стал «женщиной».
В Париже было решено отправить к де Еону еще одно посольство. Министр обратил внимание на подающего большие надежды капитана Помареля. Бедный молодой человек как следует расспросил дорогу до Лондона, на всякий случай причастился, и скоро пакетбот выплеснул его в устье Темзы.
Всю дорогу, жестоко страдая от качки, Помарель думал и взвешивал. Конечно, кавалерша де Еон уже старовата для молодого капитана. Но астрономический счет долгов, сделанных ею в цветущей молодости, настраивал душу Помареля на любовный лад. «Король добр, – ликующе размышлял Помарель. – И что ему стоит оплатить старые долги? А потом она, может быть, скоро помрет, и я сразу стану богатым вдовцом. И женюсь тогда на молоденькой – по вкусу моих благородных родителей...»
С такими-то вот самыми скромнейшими желаниями капитан Помарель с ходу опустился на колени перед капитаном де Еоном.
– Что может воспрепятствовать нашему союзу? – певуче услаждал он кавалера. – Мы даже равны в чинах, – убеждал Помарель, – а это равенство само по себе уже послужит залогом счастья и согласия... Не будьте жестоки!
Де Еон ответил на это вполне серьезно – без шуток:
– А вы смелый офицер, Помарель; так и надо седлать свою судьбу для бешеной скачки в жизни. Но... мои годы!
– Вы так милы... так нравитесь мне!
– Да, мои годы и мой несносный характер, – продолжал де Еон. – Боюсь, что эти качества расстроят нашу связь в самом начале... Поверьте: я не единственная женщина, Помарель, которую вы встретите в своей жизни. Встаньте. Вы меня не обрадовали, а... потрясли, капитан!
И поплыл Помарель обратно, опять ужасно страдая от качки.[20]
Наконец новый министр Франции – граф Вержен – лично взялся за это щекотливое дело. Он был умен, этот дипломат.
– В этом случае, – сказал Вержен, – необходим для успеха архиплут, а не банковская контора... Зовите ко мне негодяя Бомарше! Если уж он не справится, тогда мир треснет.
* * *
Кто не знает автора «Севильского цирюльника» и «Свадьбы Фигаро» Пьера Карона – Бомарше? Все его знают.
Однако мало кому известно, что драматургия занимала в его жизни самое последнее место. Представление об этом незаурядном таланте лучше всего дает список его профессий: часовщик, учитель игры на арфе, супруг умирающих богачек, ловец по лесам браконьеров, спекулянт-подрядчик, опытный сводник, поставщик негров в колонии, карточный шулер и... шпион Франции. Последнее – едва ли не самое главное его занятие, хотя в истории главным делом Бомарше принято считать именно драматургию.
Жизнь этого человека – в своем роде фильм-боевик, отснятый в XVIII столетии. Чего тут только не было!.. Неутомимые скачки, тайны замков, выстрелы в ночной погоне, прыжки с третьего этажа, таинственные незнакомки... и много-много другого!
Граф Брольи вполне одобрил выбор агента.
Бомарше отнекиваться не стал.
Попутно ему дали задание уничтожить в Лондоне книгу-пасквиль о мадам Дюбарри, написанную жуликом Тевено де Моранда, который и писал только затем, чтобы продавать свои книги на корню. Он даже выслал Бомарше подробный каталог всех своих сочинений и напротив каждого поставил сумму, – за какую он согласен предать книгу сожжению. Черт возьми, как подумаешь, из каких только типов не слагается великая мировая литература!
Сейчас Тевено де Моранда «продавал» королю Людовику свою очередную поделку под широковещательным названием «Тайные мемуары одной известной публичной женщины» (фиктивные мемуары, якобы написанные самой графиней Дюбарри). В уничтожении этой книги Пьеру Бомарше должен был помочь де Еон, хорошо знакомый с верхами и низами всей эмигрантской литературы...
Переговоры Бомарше с Тевено де Моранда не заняли много времени. Сообща они отвезли весь тираж за город. Де Еон уже заранее приготовил печи для обжига кирпичей, и они с Бомарше провели здесь дивную поэтическую ночь, пока в огне не погибла последняя страница «Тайных мемуаров одной известной публичной женщины»...
Де Еон понимал, что с появлением умного и беспринципного противника, каким был Бомарше, игра заметно усложняется. Но флаг мужества надо спустить с честью. Даже проиграв, надо выиграть! Бомарше – всё-таки поэт, а поэтов следует ошеломлять...
– Итак, до завтра, – договорились они.
На следующий день Бомарше был проведен слугою в комнаты де Еона. Быстрый взгляд на вещи, взгляд оценщика мебели, – ничего примечательного. Музей холодного оружия и партии шахмат – еще не законченные – на раскрытых досках. Откуда-то снизу, должно быть из подвала, Бомарше ощутил, как терпко благоухает вином.
Резкий шорох дамского платья за спиной...
Бомарше резко обернулся и – обомлел, ошеломленный.
– Вы удивлены, Бомарше, что я так хорошо сохранилась?
Перед ним стояла миловидная, женщина. Рука ее небрежно придерживала накрахмаленные фижмы, кружевной чепец укрывал голову, в ушах – коралловые завитки. Букет живых цветов закрывал грудь, а вокруг ослепительной шеи обвилась узенькая бархотка в сверкающих драгоценных камнях.
– Верить ли мне в это? – прошептал Бомарше.
Мохнатый веер – часто-часто – затрепыхался в руке де Еона.
– Это значит, – сказал он (или она?), – что перед автором комедий я, конечно же, не рискну играть свою старую и надоевшую всем, даже королям, комедию.
– Постойте... постойте... – не мог опомниться Бомарше.
– Ну да. Пора бы уж вам, мой милый, догадаться, что я женщина... Садитесь, Бомарше, напротив. Каков Париж? И лают ли по-прежнему ньюфаундлендские собаки на Сене, ныряя за утопленниками? Я так любила в юности засыпать под их лай. Виноградный ли год во Франции?
Бомарше похлопал платком по лбу.
– Капитан, я вас не совсем понимаю... объяснитесь же.
– Ха, как вы наивны, Бомарше! Здесь был до вас капитан Помарель, он куда догадливее; на этом самом месте два часа стоял передо мною на коленях... Знать, напрасно ходят всякие сплетни, что вы озорник и шалунишка... Мне не бояться вас?
Бомарше уже освоился с присутствием в доме женщины.
– Мадемуазель, – сказал он, входя в роль обольстителя, – если правда то, что о вас говорят, то вы очень опытная кокетка!
– О нет, – снова затрепетал мохнатый веер. – Я решила быть честной перед вами... Филидор был моей первой любовью, вы – моя вторая любовь. Неужели вы не заметили моего смятения?
Рука Бомарше робко обвила талию де Еона.
– Так в чем же дело, душа моя? – сказал он очарованный невольно. – Маленький роман делу не повредит. Давай же покончим с делами, а потом как следует закоптим окна!
И через несколько дней Лондон был ошарашен.
– Вы слышали? – говорили кругом. – Бомарше уже потребовал от девицы де Бомон башмак, туфлю и пояс для снятия мерки.
– Неужели дело дойдет до свадьбы?
– Да, пора бы уж этой девице успокоиться в замужестве.
– Господа, а Бомарше и здесь не прогадал, невеста хлопочет о пенсии, которая составит немалое приданое.
– Уж кто-кто, а плут Бомарше устроит свои дела...
Бомарше вернулся в Версаль и потребовал от Вержена шесть тысяч фунтов стерлингов на окончание дела с де Еоном.
– Что с вами? – спросил министр. – Вы как-то не в себе.
– Ах, милый граф! Париж может хохотать: назревает моя гениальная комедия под названием «Свадьба Бомарше».
– Но зачем вам столько денег?
– А разве вы, граф, ухаживаете за женщиной без денег?
Вержен спокойно (без поэзии) рассудил так:
– Вот неукоснительное условие для кавалерши де Еон и де Бомон: чтобы никогда она не носила мужского платья, тем более – мундира. Вы слышите, влюбленный Бомарше, что я говорю?
– Неужели вы думаете, – отвечал Бомарше Вержену, – я могу позволить, чтобы моя прелестная жена донашивала старые драгунские штаны? Теперь я сам заинтересован в этом более, нежели ваше министерство!
...Я часто думал об этом: если де Еон блестяще играл женщину, то Бомарше как раз не играл; он поверил в то, что де Еон – женщина. Я не ручаюсь, что он любил эту женщину, но он сознательно шел на брачные узы с нею.
* * *
Вержен случайно оказался прав; де Еон как-то даже не заметил, когда это случилось. Но капкан уже захлопнулся, намертво прищемив его судьбу обручами корсетов. Единожды выступив в роли женщины, он терял право требовать для себя восстановления прав дипломата. И – что очень важно! – ни он сам, ни его противники уже не могли рассчитывать на поединок с ним. Кто станет обнажать шпагу перед женщиной?
* * *
Бомарше настолько увлекся предстоящей женитьбой, что решил заодно окупить и накладные расходы на свадьбу. Для этого он баллотировал себя в клубе спорщиков на пари. Ставки на женский пол де Еона после сватовства Бомарше круто подскочили. Теперь семь против четырех выставлялось за женщину!
Бомарше выступил в клубе с заверением:
– Джентльмены, я беру на себя, как вы сами о том догадываетесь, самый неблагодарный труд в этом многолетнем споре, давно зашедшем в тупик побочных соображений. Ваше дело оплатить мне открытие истины, а всю тяжелую работу я выполню сам... Три процента с общего сбора в мою пользу – это разве не честно?
– На кого вы ставите, Бомарше? – задали ему вопрос.
– Как на кого? Естественно, на то, что невеста моя – женщина!
– Это надо еще доказать... – нашлись пессимисты.
– Я докажу! – поклялся Бомарше. – Но я могу это доказать никак не раньше свадьбы...
Свадьба же могла состояться не раньше, чем Бомарше с де Еоном покончат с официальными делами. Однако после смерти Людовика XV тайна «королевских секретов» пала в цене, и Бомарше торговался со своей «невестой».
– Послушайте, – оскорбился де Еон, – вы ведете себя столь неприлично, что я могу заподозрить вас в неискренности чувства ко мне. Наконец, для кого я стараюсь? Вы же будете тратить мою пенсию... Не так ли заведено в добрых семействах?
Бомарше смущенно оправдывал себя приказами Вержена.
– Ну и скотина же вы, Бомарше! – сказал ему де Еон. – Подумайте еще раз: гожусь ли я вам в супруги?
Поэт поискал глазами свою измятую в дорогах шляпу.
– Может, мне уйти? – оскорбился он.
– Нет, нет. Я все равно так люблю вас, негодный Бомарше...
И он (или она) повис (или повисла) на шее великого комедианта. Недаром я предпослал к этой части вступительную фразу из «Торжествующего хамелеона» – «Сие поистине одно токмо французы производить способны!..».
* * *
Со скрипом выпали ржавые гвозди, и половица, поднятая де Еоном, открыла взору Бомарше незабываемое зрелище. Уложенные в плотный ряд, как поросятки в хлеву, лежали под полом толстые фолианты, аккуратно перевязанные, и на каждом было написано: «Секретно, подлежит возвращению только королю».
– Вот из-за чего шла война! – сказал де Еон. – Из-за этого хлама я страдала немало... Но сначала – договор!
Франция заключила мирный трактат с «девицей де Еон и де Бомон». Статей было много, но главная из них подтверждала, что пол девицы – женский и эта женщина больше не станет грешить международными скандалами. За все это смирение Франция обещала поддержать девицу своими субсидиями и открывала перед ней свои границы.
– Драгунский же костюм с каской, мушкет, пистоли и сабли, – диктовал де Еон, – остаются девице на память... Так и пишите, Бомарше: «на память». И не забудьте указать, что девица де Еон уже носила женское платье в известных королю случаях...
Бомарше увязал секретные бумаги и отвез их в Версаль. Последнее время, от постоянной возни с тяжестями, у поэта даже окрепли мускулы. Людовик XVI великодушно пометил «трактат» задним числом, показав тем самым, что милости королей сыпались на голову де Еона и ранее этого союза.
– Но, – заметил король, – носить орден моего святого патрона Людовика кавалерша может только в провинции. И никогда да не снимет она женского платья! Лишь в этом случае ей будет обеспечена пожизненная рента за прошлые заслуги в дипломатии.
* * *
Лондонские граверы изображали теперь кавалершу в виде богини Паллады, патронессы наук и мудрости. Иметь женой Палладу, которая обладает к тому же значительной рентой, такое не часто встретишь во Франции, и Бомарше – торжествовал. Париж со дня на день ждал, чем закончится первая брачная ночь драгунского капитана с ловким комедиантом.
– Я счастлив, – говорил Бомарше. – Поверьте, ко мне вернулась легконогая юность...
Между тем все ждали свадьбы, и англичане, как завзятые спорщики, перенесли свои дебаты даже в газеты. Это надоело де Еону, и однажды на каком-то рауте, невзирая на приличия, он публично послал Бомарше к чертовой матери.
– Опомнитесь, дорогая, – растерялся поэт.
– Ты слышал, негодяй? Убирайся к черту...
Свадьба расстроилась, и биржа стала играть на понижение. Газеты писали, что навряд ли де Еон – женщина, ибо женщина не страшилась бы общения с будущим своим супругом. Растерянный Бомарше подкупил авантюриста Тевено де Моранда (книгу которого он недавно спалил в печках), и началась война перьями. Памфлет за памфлетом, один грязнее другого, выбегал из кипящих ядом чернильниц...
Но Вержен пресек эту войну в самом ее зародыше.
– Исполните условия договора, – продиктовал он де Еону в Лондон, – иначе вы лишитесь ренты. И срочно выезжайте на родину!
Исполняя приказ министра, 6 августа 1777 года кавалер появился в гостиных Лондона уже официально признанной женщиной. Голову его украшала бриллиантовая булавка.
– Вопрос разрешен без Бомарше! – заволновалась биржа.
И суды Лондона сразу же наполнились заявлениями о возбуждении исков: спорщики требовали оплаты выигранных пари. Королевские судьи хватались в ужасе за пышные парики времен Кромвеля, спикеры, сильно потея, не уставали стучать молотками.
– Джентльмены! Ваши иски удовлетворены быть не могут. Мы имеем только старое решение суда, назвавшего де Еона девицей. Но суду короля Англии еще неизвестно, что в действительности укрывается под женским платьем девицы де Еон и де Бомон!
Прощальный банкет с друзьями, где де Еон блистал в дорогих нарядах, ослепляя гостей белозубой улыбкой и сверканием драгоценностей. Правда, очаровательная хозяйка напилась крепче всех под вечер. Но сомнений ни у кого не осталось: женщина!
– Прощай, Лондон... Неужели навсегда?
августа де Еон в дормезе, запряженном четверкой лошадей, тронулся в путь. Но («Что это? Ужас! Ужас!») за кучером сидел опять драгунский капитан со шпагой на боку. Придержав лошадей возле редакции газеты «Морнинг пост», де Еон требовательно окликнул издателя, и тот высунулся из окна на улицу, не веря глазам.
– Ах ты старый беззубый враль! – кричал ему де Еон. – Не поленись напечатать по моем отъезде следующее: «Сожалея о тех скандалах, которые были вызваны глупцами и кретинами, я, кавалер де Еон, заверяю торжественно, что никогда не был женщиной». А следовательно и не способен стать ею в будущем... Трогай!
Лошади понесли его в гавань, а черную биржу Лондона снова затрясло в лихорадочном ознобе различных предположений...
* * *
Франция дохнула в лицо ему запахом отцветающих яблонь. Сытые лошади с короткими хвостами, откормленные моченным в пиве овсом, быстро везли его в Париж, где он так давно не бывал.
Но в Сен-Дени кавалера остановили: принцесса Луиза (аббатиса монастыря кармелиток) просила удостоить ее обитель визитом. В приемной обители перед бравым драгуном с писком разлетелись по углам испуганные монахини. Сама же принцесса скрылась за решеткой и только чуть-чуть отодвинула ширмочку.
– Мы совсем не ждали увидеть мужчину, дочь моя! – сказала Луиза. – Вот как вредно читать газеты и верить им.
Впрочем, ханжество принцессы было ничто по сравнению с гневом самого министра Франции.
– Как?! – топал ногами Вержен. – Мало того, что вы осмелились сменить костюм, так вы еще и в мундире капитана? Я вас спрашиваю: по какому праву?
– По праву крови, пролитой мной за Францию...
На выходе от министра его встретили две версальские матроны в сопровождении лейб-медика. Тоном приказа де Еону было объявлено, чтобы нигде он не смел появляться в мужском костюме.
– Иначе, – было заявлено ему, – вас ждет суровое заключение в женском монастыре.
– В женском? – расхохотался де Еон. – О, теперь-то я вижу, что во Франции остался только один нормальный человек, да и тот – не разберешь, что такое... Этот человек – я!
Превращение кавалера в женщину было заверено декретом:
«От имени короля приказано Шарлю-Женевьеве-Луизе-Августе-Андрэ де Еон и де Бомон перестать носить драгунскую форму и снова надеть приличные своему полу платья, с запрещением показываться в королевстве в другом, кроме женского, одеянии. Писано в Версале, 27 августа 1777 года...»
На горизонте жизни кавалера де Еона появилась портниха Антуанна Майо, которой было заказано сразу пять платьев.
– Какой прикажете цвет? – спросила Майо.
– Подберите цвета невинности, – уныло отвечал де Еон...
Но продолжал ходить в мундире, и Вержен снова вызвал его:
– Итак, вы не исполнили приказа короля?
На глазах де Еона вдруг появились слезы:
– Что было позволительно за границей, того нельзя делать на родине. Не забывайте, граф, что у меня в Тоннере еще живет старая мать. Можно издеваться надо мною... Но зачем же издеваться над чувством матери, превращая сына ее в дочь!
– Тогда, – заявил Вержен, – вас ждет неприятная дорога...
В окружении солдат де Еона усадили в коляску, наглухо закрыли стекла ширмами и повезли по ночной дороге. Тяжко разомкнулись монастырские ворота, запели женские голоса.
– Сен-Сирская обитель... Вылезай! – сказали жандармы.
Что делал там, среди монахинь, кавалер де Еон – мне неизвестно. Но до нас дошел оттуда его гневный голос.
– Английский суд вовлек меня в секту девственниц! Версаль же заставил меня сменить платье, дом, мнения, язык, лицо, волосы, моду, тон и манеры! И все это – исключительно по воле короля! Теперь у меня ничего не осталось в запасе, кроме девственности, публично заверенной судьями Лондона. И лучше идти по новой дороге добродетелей, нежели погрязать на старой, среди пороков. Надеюсь, никто отныне не осудит дурного мужчину, который волею короля стал доброй девицей!
Так говорил, так писал, так издевался де Еон...
* * *
Решив, что смирение кавалерши уже достигнуто, Версаль милостиво забрал его в свои апартаменты.
Не как-нибудь забрал – на дрессировку!
По рисункам самой королевы Марии-Антуанетты был сооружен наряд, какого хватило бы и на четырех фрейлин. Из-под иглы модистки Бертень наш кавалер вышел изящной щеголихой.
По приказу свыше де Еона поселили в семействе опытного царедворца Женэ, в одном из предместий Версаля – в Малом Монтреле. Дочь этого Женэ (а именно – известная госпожа Кампан) оставила позже «Мемуары», в которых много рассказывала о жизни де Еона. Много и напутала она, конечно, в своих мемуарах.
Обед ему носили с кухни короля. Де Еон очень много читал. В карты не играл. Но зато вышивал ковер. Самыми противными днями считал те дни, когда нужно было наряжаться, чтобы следовать в часовни Трианона – заодно с придворными шелестящими дамами.
– Колени, колени... – зловеще шептали статс-дамы. – Когда вы научитесь делать реверанс, не выкидывая колен?
– Ах, какая милая деревенская непосредственность! – потешалась над де Еоном королева Мария-Антуанетта.
Впрочем, после молебна его приглашали к столу, и королева, зная о слабости кавалерши, сама подвигала к нему бутылки. Глазами, мутными от вина, смотрел де Еон на придворных, и это были взгляды, не предвещавшие ничего доброго.
Когда же вокруг него заговорили, что «пора найти утешение в брачной жизни», кавалер де Еон вдруг исчез из версальских предместий. Ковер так и остался незаконченным, и Женэ испугался:
– О, скотина! Захламила нам все комнаты, настругала каких-то веревок, всюду рвань, грязь... Где же она, неблагодарная?
Следы кавалера отыскались на улице Конти, но, прожив тут с неделю, он перебрался в дом Маржу на улице Ноайль.
Шахматы... книги... вино... и – шпаги!
– А на вас на всех я плюю! – так и сказал де Еон.
Париж прозвал это чудо – кавалером-амфибией.
* * *
Толпы любопытных парижан неотлучно следовали за ним по пятам. Все хотели видеть ту, в которую был влюблен Бомарше. Но зеваки соблюдали дистанцию, ибо знали по опыту, что на выходе из Кафе де Фуа «амфибия» – под влиянием выпитого вина и острых закусок – приобретала драгунскую драчливость.
– Женевьева! – кричали на улицах. – Опять ты вышла из дому без муфты. Обернись в мужчину обратно... Что тебе стоит?
Один современник оставил нам описание «кавалера-амфибии». По его словам, де Еон был слишком шумливой гостьей, но «обладала красивым бюстом, приятным голосом, чарующей белизной лица и вызывающей жестикуляцией». Очевидно, так оно и было! Не дай бог, если де Еон забывал побриться... Парижская газета сообщала тогда своим читателям, что скверно выбритый кавалер «выглядел более чем когда-либо мужчиной именно теперь, когда он стал женщиной».
Одна из дам как-то спросила его в обществе:
– Если не ошибаюсь, когда вы были мужчиной, то говорят, у вас была красивая и стройная нога?
– Дьявол вас побери, – отвечал де Еон, задирая юбки. – Вот же она, если это вас так сильно интересует...
Появление в Париже Вольтера, приехавшего из Фернея в дормезе с дымящейся печкой, заставило французов на время забыть о «кавалере-амфибии». Вольтер стоял на закате дней и уже «не совался (как он сам говорил) в дела королей, а больше ходатайствовал за народы».
Сорок важных франкмасонов пешком (кареты ехали следом) отправились на поклон к философу. Впереди процессии шагал глава всей французской магии – граф Александр Строганов, знакомец де Еона по Петербургу. Ложа «Девяти сестер» посвятила Вольтера в звание «профана» (низшее звание в масонстве), а вдова Гельвеция повязала чресла фернейского мудреца сказочным запоном своего покойного мужа.
Среди пышных празднеств в его честь Вольтер не забыл и «кавалера-амфибии», признавшись однажды друзьям:
– Я решительно не могу понять всей этой истории с де Еоном! Не понимаю ни его самого, ни Людовика XV, ни Людовика XVI, ни тогдашнего министерства, ни теперешнего...
В феврале 1778 года известная Дюдефан справилась через секретаря, сможет ли принять ее Вольтер, на что ей ответили, что уже триста человек ожидают случая увидеть мудреца. Но для «кавалера-амфибии» очереди не существовало, – настолько велико было любопытство Вольтера...
Вольтер после свидания с де Еоном сказал графу Аржанталю:
– А это славная загадка для истории... не правда ли? Что, если наша академия докажет совершенную подлинность его женского пола и де Еон станет Орлеанской девой, спасшейся от костра?
Но шевалье было не суждено стать Орлеанской девой, спасать отечество и всходить на пламя легендарного костра. Он написал серию памфлетов, которые громыхнули над Парижем, словно петардная батарея. Этим он смутил прежде всего Версаль: выходит, королева напрасно тратилась, сама рисовала, кроила и мерила – из-под юбок де Еона все равно торчат сапоги лихого драгуна...
Скоро Франция опять начала войну с Англией, вступая в борьбу Канады за независимость. Де Еон только и ждал сигнала военной трубы: теперь его пышные юбки взметали пыль в темных галереях военного министерства. Но старый маршал Виктор Брольи не был уверен в успехе:
– Я знаю вас, мадемуазель, еще по старым кампаниям за храброго офицера. Но как посмотрит на это министр?
Военный министр посмотрел на де Еона и увидел... женщину.
И тогда кавалер сорвал с себя ненавистные юбки. Натянул мундир, прицепил шпагу, кинул треуголку под локоть и, напудрив парик, отправился в Кафе до Фуа, чтобы основательно напиться. Вызывающе и броско пестрел бант ордена, качалась в ухе его сережка. Это было уже явное нарушение приказа короля.
К нему подошел русский доброжелатель – Хотинский, секретарь посольства в Париже:
– Зачем вы это сделали, сударь? Вы ведь знаете, что, отказавшись от женского платья, вы лишаете себя пенсии.
– Не тревожьтесь, дружище, – ответил де Еон. – Мои фижмы уже заложены в ломбарде на «Горе благочестия», и нищета отодвинута ровно на тот срок, с которого его величество король снова поставит меня на свою казенную конюшню...
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 50 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |