– Что это значит?
– Что ты не прав. Мальчику нужен отец. Это значит, что ты не прав, Брет.
– Нет, Джейн, это ты была не права. В первую очередь ты неправильно поступила, родив этого ребенка, – сказал я, встретившись с ней глазами, – и сама знала, что поступаешь неправильно. У нас не было таких планов, и когда ты вроде как пришла посоветоваться со мной, я сказал, что не хочу ребенка, а ты все равно его родила, хотя и знала, что это неправильно. Это не было нашим общим решением. Так что если кто и не прав, так это ты, Джейн…
– Да ты аптека ходячая – ты даже не знаешь, о чем говоришь. – Джейн снова распустила нюни. – Как это можно слушать?
Мне казалось, что я уже достиг порога, но усталость давила, и я продолжал рационализировать.
– Робби родился исключительно из твоего эгоизма, и теперь ты понимаешь, насколько это было эгоистично, и поэтому обвиняешь во всем меня.
– Ты просто мудак, – всхлипнула Джейн, уже разбитая. – Какой же ты мудило.
– Джейн, – вмешалась доктор Фахейда, – мы с вами говорили о том, что нужно игнорировать Брета, когда он говорит что-то, с чем вы не согласны или знаете, что это заведомая ложь.
– Эй! – воскликнул я, выпрямляясь.
– Да я пытаюсь, – сказала Джейн, вдыхая, лицо ее сморщилось от боли, – но он не дает мне себя игнорировать. Потому что мистер Рок-Звезда требует всеобщего внимания, а сам не способен уделить его никому. – Она подавила всхлипывания и снова направила на меня всю свою ярость. – Ты не в состоянии сделать шаг в сторону и взглянуть на ситуацию с другой точки зрения. Это ты, Брет, жуткий самовлюбленный эгоист, эгоцентрист и…
– Когда я пытаюсь проявить внимание, так нужное, как ты говоришь, тебе и детям, вы только пятитесь от меня, Джейн. Какой смысл мне вообще стараться что-то делать?
– Хватит хныкать! – крикнула она.
– Джейн… – вскинула руку доктор Фахейда.
– Робби офигел еще до моего приезда, Джейн, – тихо сказал я. – И произошло это не по моей вине.
– Ничего он не офигел, Брет. – Она закашлялась и потянулась за «клинексом». – Неужели только это ты и понял?
– Главное, что я понял за последние четыре месяца, – это что враждебность, принятая по отношению ко мне в этом доме, отвратила меня от налаживания отношений с кем бы то ни было. Вот что я понял, Джейн, и…
Я остановился. И вдруг сломался. Обмяк невольно. Заплакал. Как же так получилось, что я остался совсем один? Хотелось перемотать все назад. Я тут же поднялся с кресла, встал на колени перед Джейн и склонил голову.
Она попыталась оттолкнуть меня, но я крепко сжал ее руки. Я излился обещаниями. Я говорил срывающимся голосом, и меня никто не прерывал. Я говорил, что буду рядом с ним, что многое уже изменилось, и что на прошлой неделе я осознал, что должен быть рядом с ним, и что пришло время и мне становиться отцом. Никогда еще не произносил я эти слова с такой силой, и на этот раз я решил отдаться потоку красноречия – пусть несет меня, куда хочет, а именно к Робби, так мне во всяком случае казалось, и я все говорил, говорил и плакал. Теперь семья для меня важнее всего. Семья – это единственное, что имеет для меня значение. И когда я закончил и наконец поднял глаза на Джейн, лицо ее было перекошено, искажено, и тут что-то промелькнуло между нами, что-то четкое и внятное, и голова ее, как в сказке, склонилась, и в это мгновение я почувствовал подъем, и лицо ее разгладилось, она взглянула на меня, и мы перестали лить слезы, и это новое выражение настолько контрастировало с резкостью, исказившей ее облик, что в комнате воцарилась тишина и мы словно куда-то перенеслись. Мое откровение парализовало, приковало ее к месту, я все стоял на коленях, руки наши были сплетены. Мы впитывали друг друга. То было слабое движение к взаимопониманию, к спокойствию. Чтобы прийти к этому, казалось, я пересек весь мир. Что-то во мне разжалось, и ее полный раскаяния взгляд обещал какое-то будущее. Но (и я постарался прервать ход этой мысли) кого мы видели – друг друга или же тех, кого хотели видеть?
. «Спаго»
«Спаго» на Мейн-стрит открылся в апреле, почти ровно через двадцать лет после открытия оригинального ресторана на бульваре Сансет в Лос-Анджелесе, куда я впервые отвез Блэр на кремовом «450SL» после концерта Элвиса Костелло в «Греческом театре» и за столиком у окна с видом на город сообщил ей, что меня приняли в Кэмден и что в конце августа я уезжаю в Нью-Гэмпшир, и до конца ужина она не сказала ни слова. (Блэр, девушка из Лорел-Каньон, на обложке выпускного альбома всерьез написала куплет из «Оползня» «Флитвуд Мэк»,[33] отчего тогда меня слегка перекосило, но теперь, спустя двадцать лет, эти строчки растрогали меня до слез.) Когда мы с Джейн вошли в ресторан, он был уже наполовину пуст. Мы сели у окна, и наш официант с набриолиненными волосами уже начал перечислять фирменные блюда, когда вдруг узнал Джейн и затараторил пободрее, робея в ее присутствии. Я обратил на это внимание. А Джейн не заметила, потому что все время смотрела на меня грустными глазами, и, когда я заказал себе «Столичной» с грейпфрутовым соком, выражение ее не изменилось. Она приняла это и заказала себе бокал домашнего «Вионье». Мы взялись за руки. Она отвела глаза и посмотрела в окно. Было холодно, витрины Мейн-стрит уже погасли, и на пустом перекрестке желтым глазом мигал светофор. Мы оба уже не так угрюмились. Мы стали проще, устойчивее, между нами не было трений и страхов, и нам хотелось быть нежными друг с другом.
– Сначала мужчина берет выпивку, потом выпивка берется сама, а потом берет мужчину, – пробурчала она.
Я сконфуженно улыбнулся. Заказать коктейль было для меня так естественно, что я даже не задумался. Это произошло невольно.
– Прости…
– Зачем ты заказал алкоголь? – спросила она.
– Пятьдесят грамм премиальных?
– Откуда мне было знать, что ты понесешь такую брехню?
Но злобы в ее голосе не было, и мы все еще держались за руки в тусклом свете ресторана.
– Ты правда хочешь остаться здесь на ближайшую неделю? – спросила Джейн.
Вся глубина и яркость моего прочувствованного выступления в кабинете доктора Фахейда – на коленях, склонив голову – как будто уже рассеялась, выветрилась из памяти. И тут я заподозрил: о чем же ты думал во время этого страстного монолога, если не о себе?
– О чем это ты? Куда еще мне должно хотеться?
– Ну, я подумала, может, ты захочешь отдохнуть недельку, – пожала она плечами. – Марта ведь остается. И Роза.
– Джейн…
– Или поехали со мной в Торонто.
– Эй, – наклонился я вперед, – ты прекрасно знаешь, что ничего хорошего из этого не выйдет.
– Ты прав, ты прав, – покачала она головой. – Дурацкая идея.
– Это не дурацкая идея.
– Я просто подумала, вдруг ты захочешь куда-то поехать. Отдохнуть.
– Мне больше некуда идти. – Теперь я работал под Ричарда Гира в «Офицере и джентльмене». – Идти мне больше некуда…
Она чуть-чуть посмеялась и вроде бы даже без натяжки, и мы еще крепче сжали руки. Тут я решил открыться.
– Ну, я вроде как вписался в эту тему с Харрисоном Фордом, и они, возможно, захотят со мной встретиться на этой неделе. – Пауза. – В Эл-Эй.
– Вот и здорово, – сказала Джейн.
И хотя ее энтузиазм меня не удивил, я спросил:
– Правда?
– Да. По-моему, тебе стоит об этом подумать.
– Это всего на день-два.
– Отлично. Надеюсь, у тебя все получится.
И вдруг я спросил:
– Почему ты не уйдешь от меня?
– Потому что… – Она вздохнула. – Потому что… я добиваюсь тебя, наверно.
– А я только и делаю, что расстраиваю тебя, – виновато пробормотал я. – Я только и делаю, что всех расстраиваю.
– У тебя есть потенциал.
Она замолчала. Вполне банальное замечание силой ее нежности превратилось в нечто особенное.
– Раньше мне было с тобой весело, и ты был… добрый… – Снова пауза. – И я верю, что это время вернется. – Она опустила голову и долго еще не поднимала.
– Ты так себя ведешь, будто настал конец света, – мягко сказал я.
Официант принес напитки. Он притворился, что признал Джейн только теперь, и широко на нее оскалился. Она заметила и ответила грустной улыбкой. Он предупредил, что кухня скоро закрывается, но нас по большому счету это не волновало. Посетители отходили от бара, и посреди зала возникла сутолока. Джейн сделала глоток вина, отпустила мою руку и спросила:
– Почему же мы не работали над этим? – Пауза. – Ну, еще в начале… – Снова пауза. – До того, как мы расстались.
– Не знаю. – Другого ответа я не нашел. – Мы были еще слишком молоды? – предположил я. – Может, поэтому?
– Ты никогда не доверял моим чувствам, – пробурчала она. – Мне кажется, ты никогда по-настоящему не верил, что ты мне нравишься.
– Вовсе нет, – сказал я. – Верил. Я знал это. Я просто… был не готов.
– А сейчас готов? После особо пламенной сцены?
– По шкале пламенности эта сцена потянет, ну, максимум на семь баллов.
Мы оба постарались улыбнуться, и затем я сказал:
– Может быть, ты никогда не понимала меня по-настоящему. – Я произнес это тем же мягким голосом, какой взял на вооружение с тех пор, как мы вошли в ресторан. – Ты говоришь, что понимала. А вдруг – нет. Не до конца. – Я сам задумался. – Может, недостаточно, чтобы что-либо решить? Но это, наверное, моя вина. Я был таким… скрытным и…
– Который не давал ничего решить, – закончила она за меня.
– Но теперь я хочу. Я хочу, чтоб у нас все получилось… и… – Под столом я коснулся ногой ее коленки. И тут меня посетило видение: Джейн стоит одна возле могилы посреди выгоревшего поля на закате, и видение это заставило меня признаться: – Кое в чем ты права.
– В чем же?
– Я боюсь одиночества.
Когда спотыкаешься и падаешь в кошмар – хватаешься хоть за соломинку.
– Я боюсь потерять тебя… и Робби… и Сару…
Если уже написано, можно ли переписать?
Я напрягся и сказал:
– Не уезжай.
Впрочем, я не имел это в виду буквально.
– Я уезжаю всего на неделю.
Я вспомнил прошедшую неделю.
– Это так долго.
– Весна приходит всегда, – задумчиво вымолвила она знаменитую фразу одной из своих киногероинь – неуловимой любовницы, которая бежит от своего жениха из-под венца.
– Не уезжай, – повторил я.
Она развернула платок. Она тихо плакала.
– Что? – Я потянулся к ней и почувствовал, как обвисли уголки моего рта.
– Я впервые слышу это от тебя.
Это станет нашим с Джейн последним ужином вместе.
Среда, 5 ноября
. Кошка
Я проснулся в общей спальне и уставился в еще темный потолок.
Писатель представлял себе сложносочиненную сцену: Джейн прощается с детьми, выходит на холодный гранит дорожки, а за ней на заднем плане маячит водитель седана, дети в школьной форме совсем не дуются, они уже привыкли, столько раз она оставляла их, им уже почти все равно, такая работа: мама снова уезжает неизвестно куда. (Если у Робби и екнуло сердечко в это ноябрьское утро, он скрыл это от Джейн.) Почему Джейн медлила, прощаясь с Робби? Почему искала его глаза? Почему гладила сына по щеке, пока он не отпрянул, поморщившись, в то время как Сара все не хотела выплетать свои пальчики из материнской ладони? Она сжала детей в объятиях, они коснулись лбами, а над ними нависал фасад с распластанной по поверхности картой. Мамы не будет всего лишь неделю. Вечером она позвонит им из гостиницы в Торонто. (Чуть позже, уже в Бакли, Сара ткнет пальчиком в другой самолетик, то ныряющий в облака, то выныривающий, и скажет: «Вон там моя мама», и в этот момент боль Джейн утихнет.) Почему Джейн плакала по дороге в аэропорт Мидленда? И почему я произнес «обещаю», прежде чем Джейн вышла из темноты нашей спальни? Подушка промокла. Я снова плакал во сне. Солнце постепенно просачивалось в комнату, и ромбик света на потолке спокойно разрастался с каждой минутой, а зонтики все кружились, и переливчатые нимбы все вращались надо мной – следы уже забытого сна, – и на полузевке моей первой мыслью было: «Джейн ушла». Писатель же хотел знать, чем это Джейн была так напугана утром пятого ноября? Или, точнее, что подсказала ей интуиция относительно того, что случится с нами в ее отсутствие.
Ни на что не обращать внимания – плевое дело. Следить и контролировать куда сложнее, но именно это от меня требовалось, поскольку теперь я – и.о. главного стража.
Пришло время собрать все воедино, и от этого все стало происходить быстрее. Теперь у меня был список, что нужно проверить пятого ноября.
Поглядеть, что пишут газеты о пропавших мальчиках. (По нулям.) Кроме того, посмотреть, нет ли сообщений об убийстве в мотеле «Орсик». (По нулям.) Утром пятого ноября я последний раз позвонил Эйми Лайт. Ее мобильный был уже отключен.
Я проверил почту. Писем из отделения Банка Америки в Шерман-Оукс, отправленных в 2:40 ночи, больше не приходило.
Я не мог с уверенностью сказать, стал ли ковер в гостиной еще темнее.
Писатель убедил меня, что стал. Но добавил, что это уже не имеет значения.
Мебель была расставлена все так же, как в детстве. Писатель согласился – а затем пожелал проинспектировать внешний вид дома.
Подойдя к стене, смотревшей на дом Алленов, мы увидели, что она продолжает облезать. Розовый стал темнее, и штукатурка проступала все отчетливей, большими округлыми пятнами. Писатель шепнул мне: этот дом превращается в тот, в котором ты вырос.
Я повернул к главному фасаду, где облезающая краска продолжала о чем-то меня предупреждать.
Тут же послышался сладкий прогорклый запах мертвечины. С северной стороны дома была живая изгородь, и, принявшись осматривать ее, я тут же обнаружил кошку.
Она лежала на боку, выгнув спину, желтые зубы стиснуты в мертвенном оскале, кишки присосались к земле, цепляясь за комки грязи. Глаза были крепко сжаты, как мне сперва показалось, от боли.
Когда же писатель заставил меня присмотреться, я понял, что глаза выклеваны.
Земля была пропитана кровью, и внутренности, которые Терби выкорчевал из кошачьей утробы, покрывали цветущий куст, роившийся теперь мухами.
Вообразив, что кто-то наблюдает за тем, как я рассматриваю кошку, я резко обернулся, и черная тень мелькнула за угол.
Это тебе не приснилось, убеждал меня писатель.
Но я не мог представить себе, как Терби поймал кошку.
Как кукла могла это сделать.
Терби – это же просто реквизит из фильма ужасов.
Но часть писателя настаивала на том, что кошку убил именно Терби.
Писатель вполне представлял себе эту сцену: игрушка подстерегает – как часовой, – следит со своей жердочки на подоконнике в комнате Сары, игрушка засекла кошку, камнем вниз, выпускает когти, цепляет кошку под низко постриженной изгородью, дальше-то что? Она что – питается кошками?
Неужели последнее, что видела кошка, – искаженный перспективой птичий клюв и пустое серое небо за ним? Писатель принялся разрабатывать сразу несколько сценариев, но тут вступил я и заставил его понадеяться, что все это неправда. Ведь если я поверю, что виновата игрушка, земля у меня под ногами обратится в мир зыбучих песков.
Но было уже поздно.
И тут я узнал эту кошку.
Я видел ее вчера вечером.
Тогда ее морда была перепачкана красным, и лапа оставила на стекле кровавый след.
Изуродованное тельце у моих ног – домашняя кошка Эйми Лайт.
Я не стал говорить об этом писателю, потому что утром пятого ноября просто не смог бы вынести сценарий, который он предложит, обойдя все препятствия и заставив меня поверить в его мир.
Поэтому, идентифицировав кошку, я моментально вытеснил мысль о ней, чтобы писатель не успел ухватиться за эту деталь и не развил свои жуткие логические построения до той степени, когда все, что нас окружает, тонет во мраке.
Убил кошку Терби или нет – не важно, в любом случае я решил избавиться от него сегодня же.
Я вернулся в дом, чтобы найти его.
Марта повезла Робби и Сару в школу. Роза убиралась на кухне.
Я решил, что если Терби в доме, то он, наверное, лежит как ни в чем не бывало в комнате Сары.
Но его там не было. Это открытие я сделал после беглого осмотра комнаты.
Писатель утверждал, что он прячется. Он говорил, что я должен выманить его из укрытия.
Я спросил писателя, как прячутся неодушевленные предметы.
Я спросил его, как он предполагает выманить неодушевленный предмет из укрытия.
На время это заставило писателя замолчать. В итоге его молчание стало меня беспокоить.
Писатель снова включился, когда я подошел к окну и выглянул на ограду с выпотрошенной кошкой под ней.
Он предложил посмотреть в комнате Робби.
В коридоре возле комнаты Робби я постоял в нерешительности, разглядывая царапины внизу двери, но потом повернул ручку и вошел.
Комната была убрана идеально.
Никогда еще я не видел здесь такого порядка. Все было разложено по местам.
Постель аккуратно заправлена. На полу не валялась одежда. Картриджи видеоигр, DVD и журналы были составлены в ровненькие стопки. Марсианский ландшафт на ковре пропылесосен. С мини-холодильника пропали ряды использованных бумажных стаканчиков. Стол был безукоризненно чист. На подушках кожаного дивана ни вмятинки. Все поверхности блестели. Пахло лаком и лимоном.
Просто образцово-показательная комната.
Без задоринки.
И пусто.
Вроде должно быть спокойно.
Кроме того, чувствовалось серьезнейшее усилие задобрить пространство.
Никто здесь и не жил.
Было в этом что-то жутко неправильное.
И это что-то потянуло меня к компьютеру.
На экране пульсировала луна.
И снова: нерешительность. А потом: необходимость ускорить процесс.
Выстраданная теория Надин Аллен вихрем пронеслась по стерилизованной комнате.
Слово «Небывалия» заставило писателя коснуться мышки.
На экране вспыхнул рабочий стол.
Я знал, что наверху никого, но все равно обернулся.
Я щелкнул «Мои документы», встал и закрыл дверь.
Когда я вернулся к столу, на мониторе значился список примерно ста документов «Ворд-перфект».
Я стал покрываться испариной.
Я прокрутил до конца списка, где нашел десять документов, откуда-то скачанных.
В названиях файлов стояли инициалы.
Писатель моментально распознал имена.
МК, должно быть, Маер Коэн.
ТС, наверно, Том Солтер?
ЭБ – Эдди Берджесс.
ДВ: Джош Волицер.
КМ равно Клиэри Миллер.
Я щелкнул «КМ», и тут же выскочило окошко с требованием ввести пароль.
А зачем ограничивать доступ к документу?
Он не хочет, чтобы ты его читал, прошептал писатель.
Пока я осматривал комнату, писатель гадал, какой же у Робби пароль.
Писатель искал способ его узнать.
Может, Марта знает пароль, подумал он.
Я оторвал глаза от компьютера и поймал свое отражение в огромном зеркале.
Мужчина, одетый в штаны цвета хаки, красный джемпер-поло и белую футболку, припал к компьютеру сына, жутко потея. Я снял джемпер. Но менее нелепо выглядеть не стал.
Я вернулся к компьютеру.
И стал впечатывать слова, которые, по моему мнению, могли что-то значить для Робби.
Названия лун: Титан. Миранда. Ио. Атлас. Гиперион.
Ни одно слово не подошло.
Писатель ничего другого и не ожидал и бранил отца за растерянность.
Склонившись над компьютером, я не заметил, как дверь за моей спиной стала медленно открываться.
Писатель сказал, что я вроде бы закрыл дверь.
Он даже предположил, что я ее запер.
Я держался версии, что оставил ее приоткрытой.
Пока я печатал неподходящие пароли, дверь настежь распахнулась, и в комнату проникло нечто.
И когда писатель решил набрать «Небывалия», я понял, в чем Надин была не права.
Не просто Небывалия.
Но – страна Небывалия.
Страна Небывалия – вот куда уходили пропавшие мальчики.
Не просто Небывалия, а страна Небывалия.
Писатель потребовал немедленно набрать «страна-небывалия».
Это и был пароль.
И когда экран заполнило цифровое фото Клиэри Миллера, открывавшее длинное письмо, датированное третьим ноября и начинавшееся словами «Привет, РД», в комнате Робби вскрылась еще одна глубокая трещина. (РД – это Роберт Деннис.) Я замер, когда за моей спиной послышалось щелканье.
Не успел я обернуться, как раздался высокий визг.
Терби стоял в дверях, расправив крылья.
Это была уже не птица. Это было что-то иное.
Он стоял как вкопанный, но что-то шевелилось под его оперением.
Присутствие Терби – и все, что он наделал, – избавило меня от страха, и я рванул к нему.
Я схватил его, накинув на него джемпер, и ждал, как он на это отреагирует. Мультяшные губы под клювом раскрылись, обнажив неровный ряд клыков, о существовании которых я и не подозревал.
Черная морда блестела влажными глазками, перья встали дыбом, когда я набросил на него свитер.
Но когда я поднял игрушку, борьбы не последовало.
«О'кей, – сказал я себе, – Сара ее не выключила. Игрушка может разгуливать по собственному хотенью. Вот и пошла по коридору. И зашла в комнату.
Дверь я не закрывал. Просто Сара, уходя в школу, забыла выключить игрушку».
Я медленно стянул с Терби джемпер; птица неприятно пахла, была мягкой и податливой и слегка подрагивала в моих руках.
Я перевернул игрушку, чтоб выключить красный огонек на ее затылке.
Но, перевернув, обнаружил, что огонек не горит.
Это обстоятельство мгновенно вытиснуло меня из комнаты.
Страх, послуживший тому причиной, обернулся энергией.
Я поспешил в кабинет за ключами от машины.
Я бросил игрушку в багажник «порше».
Я специально направил машину к окраинам.
Писатель рядом со мной обдумывал события, отрабатывал свои версии.
Огонек не горел, потому что игрушку никто и не включал.
Игрушка, Брет, учуяла твой запах.
Она знала, что ты у Робби в комнате, и не хотела, чтоб ты обнаружил файлы.
Точно так же воскресной ночью она не дала тебе увидеть, что там происходило.
Когда она тебя укусила, она метила в руку, в которой ты сжимал пистолет.
Она что-то стережет.
Она не хочет, чтоб ты узнал правду.
Кому-то понадобилось, чтоб она окопалась в твоем доме.
А ты просто посредник.
Я должен был позвонить Кентукки-Питу и выяснить, где он раздобыл эту игрушку.
Я сказал писателю, что с ответа на этот вопрос потянется ниточка ко всем остальным.
О'кей: я купил эту штуковину в августе. В августе же умер мой отец, и…
Перестань, перебил меня писатель. Вопросов – целая империя, и ты никогда не сможешь ответить на них: их слишком много и они слишком злокачественные.
Вместо этого писатель требовал, чтобы я направился в колледж. Он хотел, чтобы я забрал «Отрицательные числа» – рукопись, оставленную Клейтоном в моем кабинете. Там ты и найдешь ответ, убеждал меня писатель. Но этот ответ в итоге повлечет за собой еще больше вопросов, ответы на которые я уже знать не хотел.
Было еще слишком рано, чтобы дозвониться до Пита, но я все равно набрал его мобильный и оставил сообщение.
В какой-то момент я просто притормозил у поля на безлюдном участке хайвея.
Небеса за окном разделились на две части: ту, что светилась яркой арктической голубизной, медленно покрывал пласт черных туч. Деревья облетали. Поле покрылось глазурью росы.
Я открыл багажник.
Писатель обратил мое внимание на джемпер, в который была завернута игрушка. За двадцать минут езды от Эльсинор-лейн до поля у шоссе красный джемпер-поло был изорван в клочья.
Я поднял Терби за крыло и тут же отвел глаза, потому что игрушка стала мочиться: тонкая желтая струйка из черной тушки расплескивалась об асфальт.
Писатель поспешил обратить мое внимание на ворон, рядами усевшихся на телефонных проводах надо мной. Я швырнул игрушку в поле, она приземлилась в позе сидя и недвижно замерла.
Над полем взвихрились листья.
Послышался шум речки, или это морские волны бьются о берег?
Терби почти сразу облепили тучи мух.
Со стороны – метрах в сорока – на меня глазела лошадь, и, когда мухи закружились над игрушкой, она вскинула морду и поскакала подальше в поле, как будто присутствие этой твари ее оскорбляло.
Убей его, прошептал писатель, прикончи прямо сейчас.
Меня не нужно уговаривать, сказал я писателю.
Писатель меня недолюбливал, потому что я старался действовать по схеме.
Я следовал плану. Высчитывал погоду. Прогнозировал события. Мне требовались ответы. Мне требовалась ясность. Мне нужно было держать свой мир под контролем.
Но писатель жаждал хаоса, тайны, смерти. Это приносило ему вдохновение, это служило ему импульсом. Писатель хотел, чтобы рвались бомбы. Писателю было нужно олимпийское поражение. Писатель не мог без мифа, без тайны, без совпадений, без пламени. Писатель хотел, чтоб Патрик Бэйтмен вернулся в нашу жизнь. Писатель надеялся, что весь этот ужас разбередит, оживит меня.
И вот теперь все его желания вызывали во мне элементарное раскаяние. (Я все еще верил, невинный, в метафору, писатель же это активно не одобрял.) Теперь для выхода из сложившейся ситуации имелись два противоположных решения.
Но когда я уселся обратно в «порше», до меня долетел ощутимый запах моря, и значит, писатель выходил победителем.
. Кентукки-Пит
Я не отрывал глаз от горизонта. Небо заволакивало черными тучами, которые постоянно меняли форму. Они были похожи на волны, на гребни, на пену морскую с многих тысяч пляжей. Время от времени я поглядывал в зеркало заднего вида, нет ли за мной хвоста. Мне плевать было, как отреагирует Сара на исчезновение игрушки, ей придется смириться с этим, и все. Писатель заметил, что мы едем не в колледж, и снова поднял вопрос об «Отрицательных числах». Я терпеливо объяснил ему, что мы в колледж не поедем. Сказал ему, что мы возвращаемся на Эльсинор-лейн. Напомнил писателю, что нам нужно вернуться в комнату Робби. На его компьютере важная информация. В ней нужно разобраться. Это может многое объяснить.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |