- Доедай.
- Спасибо, – она взяла его. – Мне нравится…
- Что?
- Ничего. Просто… спасибо за попкорн.
Она сидела так близко, что я мог чувствовать ее дыхание. Я хотел придвинуться еще ближе, но не мог себе этого позволить. Так мы и сидели в голубом свечении телевизора, в тишине, наблюдая за фильмом. Когда он закончился, я увидел, что Линди уснула.
Гроза поутихла, и мне хотелось просто сидеть и смотреть, как она спит, не отводя глаз от нее так же, как и от кустов роз. Но если она проснется, ей это покажется странным. Я и без того был более, чем странным для нее. Поэтому я выключил телевизор.
Комната погрузилась во мрак, я поднял ее на руки, чтобы отнести в комнату.
На полпути она проснулась.
- Что за…?
- Ты уснула. Я несу тебя в твою комнату. Не переживай. Я не причиню тебе вреда. Обещаю. Ты можешь мне верить. И я тебя не уроню, - я практически не ощущал ее веса в своих руках. Чудовище тоже было сильным.
- Я могу идти, - сказала она.
- Хорошо, если ты так хочешь. Но разве ты не устала?
- Устала. Немного.
- Тогда доверься мне.
- Знаю. Я подумала, что если бы ты хотел навредить мне, давно уже так бы и сделал.
- Я не намерен делать тебе больно, - сказал я, съежившись от понимания того, что она обо мне думает. - Я не могу объяснить, почему держу тебя здесь, но уж точно не за этим.
- Я понимаю, - прижавшись к моей груди, она поудобнее устроилась у меня на руках.
Я пронес ее по лестнице на самый верх и взялся за ручку двери. Она схватилась за нее.
В темноте раздался ее голос.
- Меня никто никогда не носил на руках, такого я не припомню.
Я еще крепче прижал ее к себе.
- Я очень сильный, - сказал я.
На это она ничего не ответила. И снова погрузилась в сон. Она верила мне. В темноте я пробрался в ее комнату, думая о том, что для Уилла это повседневная жизнь – быть предельно осторожным, боясь наткнуться на что-нибудь.
Я подошел к кровати и уложил ее, накрыв пледом. Мне захотел поцеловать ее, прямо здесь, в темноте. Прошло так много времени с тех пор, как я прикасался к кому-либо, по-настоящему дотрагивался. Но с моей стороны было бы нечестно воспользоваться тем, что она спит. И если она проснется, то, скорее всего, никогда меня не простит.
В конце концов, я сказал: - Спокойной ночи, Линди, – и собрался уходить.
- Адриан? - уже у двери я услышал ее голос. – Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, Линди. Спасибо за то, что провела со мной время. Это было замечательно.
- Да, замечательно, - я услышал, как она заворочалась на кровати, скорее всего поворачиваясь на другой бок. - Знаешь, в темноте твой голос кажется мне таким знакомым.
С каждым днем воздух становился все более холодным и влажным, и я уже стал привыкать, что могу разговаривать с Линди, не волнуясь ни о чем.
Однажды, после уроков, Линди спросила: - А что находится на пятом этаже?
- Что? – я услышал, что она сказала, просто хотел потянуть время и придумать подходящий ответ. Для меня пятый этаж ассоциировался с безнадегой, просиживанием возле окна и чтением историй о Квазимодо. Чувствовал я себя в те моменты так же одиноко, как и он. Я совсем не хотел туда возвращаться.
- Пятый этаж, - сказала Линди. – Ты живешь на первом этаже, кухня и гостиная - на втором, я сплю на третьем, комнаты Магды и Уилла - на четвертом. Но когда я впервые попала сюда, я видела, что было пять рядов окон.
Теперь я уже был готов.
– Ааа, да ничего особенного. Всякий хлам, коробки какие-то.
- Ух ты, звучит интересно. А мы можем пойти посмотреть? – Линди повернулась в сторону лестницы.
- Да это обычные коробки. Что в них может быть интересного? От пыли ты начнешь чихать.
- А ты знаешь, что в тех коробках? – когда я покачал головой, она сказала: - Вот в этом весь интерес и заключается. Может, там спрятаны какие-нибудь сокровища.
- Сокровища? В Бруклине?
- Ну не настоящие сокровища, а например, старые письма или фотографии.
- Ты хотела сказать: макулатура.
- Ты не обязан идти. Я могу и одна взглянуть, не заморачивайся.
Но я все-таки пошел, хотя мысль о пятом этаже приводила меня в ужас, который осел в моем желудке не переваренным куском мяса. Я пошел, потому что хотел провести время с ней.
- Ого, ты только посмотри. Здесь диванчик у окна.
- Да, и здесь прикольно сидеть и наблюдать за прохожими. Ну, я про тех, кто жил здесь раньше – должно быть, это было здорово.
Она влезла на подоконник. На мой подоконник. Меня передернуло. Наверное, она скучала по свежему воздуху.
- О, ты прав. Отсюда прослеживается весь путь до метро. А какая это станция?
Но я продолжал говорить: - Можно наблюдать за тем, как люди выходят с поезда и расходятся по своим конторам, а днем возвращаются, – когда она посмотрела на меня, я сказал: - Не в том смысле, что я сам смотрел.
- А я бы смотрела. Готова поспорить, что люди, жившие здесь, постоянно так и делали. Столько жизней проходит перед твоими глазами.
Она наклонилась вперед, пристально разглядывая улицу. А я уставился на нее, на то, как рассыпались по спине ее густые, отливающие золотом на полуденном солнце, волосы, на веснушки на ее лице. Что за чертовщина с этими веснушками? Они то появляются по одной, то высыпают все сразу. В последнюю очередь я заглянул в ее глаза: светло-серые, обрамленные белесыми ресничками. Они были очень добрыми, и я подумал, а достаточно ли доброты в глазах, чтобы простить мне мою чудовищность?
- Ну и что там с коробками? – я жестом указал в сторону груды в углу.
- О, точно, - она выглядела расстроенной.
- За окном интересней после пяти. В это время люди как раз возвращаются с работы.
Она подняла на меня глаза.
- Ну, да, было дело, я сидел тут… разок-другой.
- Ааа, понимаю.
В первой коробке лежали книги, и хотя у Линди их было сотни, она все равно пришла в неописуемый восторг.
- Посмотри! Маленькая принцесса! Я так обожала эту книгу в пятом классе!
Я подошел к ней, чтобы взглянуть.
Как девчонки могут радоваться таким глупостям?
Следующее восклицание прозвучало еще громче. Я поспешил к ней, чтобы убедиться, что она не поранилась, но все, что я услышал: - Да это же Джейн Эйр! Моя самая-пресамая любимая книга.
Мне сразу вспомнилось, что именно ее она читала, когда я впервые наблюдал за ней.
- У тебя очень много любимых книг. И разве у тебя еще нет такой?
- Есть, но ты посмотри на эту.
Я взял книгу в руки. Она пахла так, будто долгое время пролежала где-то в метро. Она была датирована 1943 годом, иллюстрации в ней были почти полностью черные и занимали целую страницу. Я открыл книгу на странице с картинкой, на которой была изображена парочка под деревом.
- Я никогда раньше не видела таких старых книг с картинками. Они клевые.
Она забрала у меня книгу.
- Я обожаю эту книгу. Мне нравится, что в ней описывается, что, несмотря на все препятствия, два человека все равно будут вместе. Словно по волшебству.
Я вспомнил, как мы с Линди встретились на танцах, как потом я наблюдал за ней в зеркале, а сейчас она была здесь. Было ли это волшебством? Волшебством в стиле Кендры? Или мне просто повезло? В глубине души я понимал, что это чудо. Просто не знал, к лучшему ли оно.
- Ты в это веришь? – спросил я. – Во все эти магические штучки?
Ее лицо посуровело, как будто она подумала о чем-то еще.
- Я не знаю.
Я снова взглянул на книгу.
- Мне нравятся картинки.
- Правда, они отлично вписываются в сюжет?
- Не знаю, я никогда ее не читал. Она же из разряда женских романов?
- Ты никогда не читал ее? Серьезно? – кажется, я знал, что меня ждет. – Значит, тебе просто необходимо ее прочесть. Это самая замечательная книга в мире – история любви. Я постоянно перечитываю ее, когда у нас отключают свет. Она просто создана для того, чтобы читать ее при свечах.
- Отключают свет?
Ее передернуло.
- Полагаю, с нами это случалось гораздо чаще, чем с остальными. Просто мой отец нерегулярно платил за электричество.
Предпочитая тратить деньги на ханку для своего носа или инъекции в вену. Кому что важнее. Я в очередной раз подумал о том, что мы с Линди очень похожи. И о том, как схожи наши отцы, только моему отцу наркотиком служила его работа.
Я взял у нее книгу и уже знал, что проведу за чтением всю ночь.
Наконец, мы переключились на другие коробки. Следующая оказалась набита альбомами и вырезками из журналов, все они были посвящены какой-то актрисе - Иде Данливи. Я вынул из нее афиши: Ида Данливи в роли Поршии в "Венецианском Купце". Ида Данливи в "Школе Злословия". Были и рецензии.
- Послушай, - сказала Линди. – Иду Данливи запомнят, как одну из величайших актрис нашего времени.
- Ерунда. Никогда не слышал о ней, – я посмотрел на дату вырезки. Тысяча девятьсот двадцать четвертый год.
- Посмотри, какая она хорошенькая, – Линди показала мне другую вырезку.
На ней была изображена красивая темноволосая женщина в старомодном платье.
В следующей вырезке было что-то про свадьбу.
На смену вырезкам о фильмах пришли статейки о младенцах. Юджин Данливи Уильямс родился в тысяча девятьсот двадцать четвертом году, Уильбур Стэнфорд Уильямс - в тысяча девятьсот двадцать девятом. Страницы были испещрены замысловатыми надписями, и местами проложены прядями золотистых волос.
Вырезка от тысяча девятьсот тридцатого года гласила: «Банкир Стэнфорд Уильямс свел счеты с жизнью».
- Он убил себя, - прочитав, воскликнула Линди. – Выпрыгнул из окна. Бедная Ида.
- Он, наверное, был одним из тех парней, которые потеряли все в 'экономическом кризисе двадцать девятого года'.
- Ты думаешь, они жили здесь? – Линди провела пальчиками по пожелтевшим страницам.
- Или, может быть, их дети или внуки.
- Так грустно, – она пролистала оставшиеся вырезки.
На них были еще несколько статей о Стэнфорде, фотография двух маленьких мальчиков, трёх-четырех лет, и ничего больше. Линди отложила вырезки в сторону и полезла вглубь коробки. Достала из нее другую коробочку, открыла ее и вынула бумажные салфетки, которые в ее руках превратились в пыль. В конце концов, она достала зеленое сатиновое платье. Зеленый был очень странным: что-то среднее между цветом мяты и денег.
- Смотри! Это же платье Иды с фотографии.
Она приложила его к себе. Казалось, будто на нее оно и было сшито.
- Тебе стоит примерить его.
- Оно ни за что не подойдет мне!
Я заметил, как она держала его за пожелтевшее кружево, мысленно примеряя на себя. Некоторые бусинки еле держались, а в целом оно выглядело довольно неплохо.
- Примерь, - сказал я. – Можешь спуститься вниз, если переживаешь из-за моего присутствия.
- Дело не в этом, - сказала она, покружившись, и побежала вниз по лестнице.
Я подошел к шкафу и вознамерился поискать что-нибудь интересное, чтобы показать ей, когда она вернется. В отделе для шляп я нашел цилиндр. Примерил его, но на моей чудовищной голове он держался плохо. Я отбросил его на диван. Нашел также пару перчаток и нарядный шарф. Они на меня - с трудом - но налезли. Наверное, у Стэнфорда были большие руки.
Я открыл еще одну коробку и обнаружил там граммофон и кое-какие пластинки. Уже собрался было их вытащить, но тут вернулась Линди.
Я оказался прав насчет платья. Оно было сшито по ее фигуре - именно фигуре, которую она почему-то всегда прятала под футболками и мешковатыми джинсами. Но сейчас, когда сатин и кружева подчеркнули каждый изгиб ее тела, я просто не мог оторвать от нее взгляда. И глаза ее, которые раньше казались мне серыми, теперь были практически одного цвета с платьем. Может быть, из-за того, что я не так много общался с девчонками, но выглядела она горячо. Изменилась ли она столь же сильно, как и я? Или она и раньше так выглядела, просто я не замечал этого?
- Распусти волосы, - сказал я, не подумав. А вдруг это прозвучало странно?
Она скорчила рожицу, но подчинилась, распустила волосы, и они рассыпались по ее плечам огненным водопадом.
Я уставился на нее.
- Боже! Ты такая красивая, Линди, - прошептал я.
Она засмеялась.
- Ну конечно. Ты думаешь, что я красивая, только потому, что… – она осеклась.
- Потому что я уродлив? – закончил я за нее.
- Я не это хотела сказать, – она покраснела.
- Не переживай за мои чувства. Я знаю, что я урод. Разве можно это скрыть?
- Но я, правда, имела в виду не это. Я лишь хотела сказать, что ты считаешь меня красивой, просто потому, что ты не знаком с другими девушками, которые еще красивее.
- Ты красивая, - повторил я, представляя, каково это - дотронуться до нее, какие чувства овладеют тобой, если провести рукой по холодному сатину и ощутить под ним тепло ее тела.
Нужно было прекратить думать об этом. Я должен контролировать себя. Если бы она узнала, как сильно я ее хотел, она перепугалась бы до безумия. Я держал в руках ее зеркало – то самое зеркало. И пока она рассматривала свое отражение, я исподтишка наблюдал за ней, за тем как рассыпаются по спине ее рыжие локоны. Она слегка подкрасилась: вишневая помада и розовые румяна. Впервые. Я себя уверял, что все это было из-за платья, ну не из-за меня же.
- В одной из коробок я нашел старый граммофон, - сказал я. – Можем проверить, работает он или нет.
- Правда? Вот здорово, – она захлопала в ладоши.
И я достал этот старый проигрыватель. На маленькой пластинке красовалось название «Голубой Дунай».
- Вот это, наверное, вставляется сюда, – поставил я иглу на пластинку. – А теперь покрутить.
Но когда я начал вращать ручку, мы не услышали ни звука. Линди выглядела расстроенной. А потом рассмеялась.
- Я в любом случае не умею танцевать вальс.
- Я умею. Мой др… – я замолчал.
Чуть было не проговорился, что как-то раз, когда нам было по одиннадцать, мой друг Трей - по указке своей матери - потащил меня в один местный клуб, на новомодные уроки танцев. Но вовремя спохватился.
- Однажды я видел уроки танцев по телевизору, могу показать тебе. Это несложно.
- Это легко для тебя.
- Тебе тоже трудно не будет, – я достал из коробки перчатки и шарф.
Мне хотелось дотронуться до нее, но я ни в коем случае не собирался поранить ее своими когтями. Я протянул ей руку.
- Можно пригласить вас на танец?
Она пожала плечами.
- Что я должна делать?
- Возьми меня за руку.
Она так и сделала. Я остановился, замерев на секунду.
- А другую куда? – спросила она.
- Положи мне на плечо. А я свою… – кладя свою руку ей на талию, я не отводил взгляда от окна. - И просто повторяй за мной, - я принялся показывать ей самые простейшие шаги в вальсе. – Вперед, в сторону, сближаемся.
Она попыталась, но у нее ничего не вышло.
- Сюда, - я притянул ее к себе ближе, чем следовало.
Ее ноги прижались к моим. Я почувствовал, как каждый нерв, каждый мускул в моем теле напрягся. И молил бога, чтобы она не почувствовала, как бешено бьется мое сердце. Я продолжал направлять ее, и после пары попыток, она запомнила шаги.
- Музыки-то нет, - сказала она.
- Уже есть.
Я стал напевать «Голубой Дунай» и скользил с ней по комнате, среди стоящих повсюду коробок. Танцуя, мы слегка сбивались с ритма, и мне приходилось еще сильнее прижимать ее к себе. И нельзя сказать, что я уж очень возражал. Я заметил, что она подушилась какими-то духами, от их запаха, и от того, что я напевал мотив песни, голова у меня пошла кругом.
Но продолжал скользить по полу, ведя ее по небольшому кругу, так, как нас учили, и жалея, что не знаю никаких других песен, чтобы можно было продлить этот момент. В конце концов, слова закончились, и мне пришлось остановиться.
- Вы танцуете просто божественно, моя дорогая Ида, - сказал я.
Какой же я придурок!
Она захихикала и отпустила мою руку, но не отодвинулась от меня.
- Адриан, я никогда не встречала никого, похожего на тебя.
- Ха, не сомневаюсь в этом.
- Нет, ты меня не понял. Я имела в виду, что у меня никогда не было такого друга.
Друга. Она сказала: друга. Это звучало намного лучше, чем «похититель», «тюремщик». И все равно недостаточно хорошо. Я хотел большего, и уже не столько из-за заклятья. Я хотел ее навсегда. Беспокоила ли меня уверенность в том, что единственной причиной, по которой мы до сих пор ни разу не поцеловались, единственной причиной, из-за которой она не хочет меня, была моя ужасная внешность? Несомненно. Но, может быть, если бы приложил к этому больше усилий, она бы смогла увидеть настоящего меня. Если не считать того, что теперь я и сам не знал, какой я на самом деле. Я стал другим - не только моя внешность, я весь изменился.
- Я ненавидела тебя за то, что ты заставил меня остаться здесь, - продолжила она.
- Я знаю. Но, Линди, я был вынужден, я не мог больше выносить одиночество. Только поэтому…
- Ты думаешь, я этого не вижу? Тебе, наверное, было так одиноко. Я все понимаю.
- Понимаешь?
Она кивнула, но мне хотелось, чтобы она возразила, хотелось, чтобы я сумел найти в себе силы отпустить ее, и услышать, как она скажет: - Нет. Я останусь. И не потому, что ты меня заставляешь, или мне тебя жаль, а потому, что хочу быть здесь, с тобой.
Но я знал, что не могу сделать этого, да и она никогда так не скажет. Я задавался вопросом, почему она до сих пор не попросила отпустить ее. Значило ли это, что она больше не хочет уходить, что она счастлива? Я не смел надеяться. И по-прежнему вдыхал аромат ее духов – духов, которыми никогда раньше она не пользовалась. Наверное.
- Адриан, почему ты… такой?
- Какой именно?
- Забудь, – она отвернулась. – Прости.
А я вспомнил свою легенду.
- Я всегда был таким. Неужели я настолько уродлив, что противно смотреть?
Она не отвечала мне некоторое время, и не смотрела в мою сторону. На минуту мне показалось, что мы оба забыли, как дышать, и все рухнуло, разрушилось.
Но в конце концов она сказала: - Нет.
Мы оба сделали глубокий вдох.
- Твоя внешность для меня ничего не значит, - продолжила она. – Я привыкла к ней. Ты был так добр ко мне, Адриан.
Я кивнул.
- Я же твой друг.
Мы провели в этой комнате весь остаток дня и даже не притронулись к учебникам.
- Я попрошу Уилла перенести завтрашние занятия на более позднее время, - сказал я Линди.
Под вечер она сняла это зеленое платье и сложила его обратно в коробку. Той же ночью я - в свете луны – тайком пробрался наверх, забрал платье и положил его к себе под подушку.
Учитывая мое звериное обоняние, я без труда чуял легкий аромат ее духов. Где-то я читал, что запахи нередко будоражат воспоминания. Всю ночь платье пролежало в непосредственной близости с моим лицом, и я мечтал о том, как держу ее в своих объятиях, и о том, что она тоже желает меня. Но это было невозможно. Она же сказала, что я просто друг.
Но на следующее утро, когда Линди спустилась к завтраку, с распущенными блестящими локонами, я снова почуял этот аромат.
Это подарило мне надежду.
Комната Линди находилась на два этажа выше моей. Как же было трудно уснуть, зная, что она здесь, рядом, спит одна-одинешенька. По ночам я практически ощущал ее тело, скользящее на белых прохладных простынях. Мне хотелось изучить каждую родинку на ее коже. И теперь я просто не мог успокоиться. Мои простыни казались мне такими горячими, временами потными, неприятными. До боли я желал, чтобы она оказалась в моей постели, представлял ее, лежащую в своей. Я засыпал с мыслями о ней, и просыпался - весь мокрый – на простынях, скрутившихся вокруг моих ног. Я представлял, каково это - прижаться к ней всем телом. Безумно хотел дотронуться до нее. В тот день, когда она примерила платье, я обратил внимание на то, что она смягчилась по отношению ко мне. Как бы то ни было, я знал, что накрасилась она для меня.
- Жаль, что мы не можем ходить в школу вместе, - как-то раз после урока сказала Линди. – Имею в виду, что ты не можешь ходить в ту школу, где раньше училась я.
Она произнесла это, и я понял, что она по-прежнему хочет вернуться туда, но и со мной она тоже хотела бы остаться.
- Мне бы понравилось там?
Было уже за полдень. Я – без лишних церемоний - открыл окно, и лучи света коснулись ее волос, отчего они стали отливать золотом. Я хотел было протянуть руку и дотронуться до них, но не стал.
Она задумалась.
- Скорее всего, нет. Там все богатые и высокомерные. Я так и не стала для них своей.
А я стал. Сейчас меня это удивляло.
- Что сказали бы твои друзья, если бы увидели среди них кого-то вроде меня?
- У меня не было там друзей, - улыбнулась она. – Но я уверена, кое-кто из членов родительского комитета выступали бы против тебя.
Я засмеялся, представив себе эту картину. И абсолютно точно знал, о чьих родителях идет речь – нет, они не имели ко мне никакого отношения. Но это одни из тех, кто не пропускают ни одного собрания, всячески помогают школе и постоянно на что-то жалуются. Им до всего было дело.
Я помог ей собрать книги.
- «Я не желаю, чтобы какое-то чудовище сидело за одной партой с моим ребенком» - вот, что бы выкрикивали они на очередном собрании. «Я плачу этой школе огромные деньги. Вы не можете позволить всяким отбросам учиться здесь».
Она засмеялась.
- В точку.
Положив книги на стол, она устремилась к оранжерее. Это уже стало ежедневной традицией. После уроков мы шли обедать, потом читали, делились прочитанным – такое своеобразное домашнее задание для тех, кто никогда не выходит за пределы дома. Затем мы шли в оранжерею, там она помогала мне поливать и выполнять другую работу.
- Мы могли бы проводить наши занятия здесь, не правда ли, это отличная идея? – сказал я.
- Мне нравится.
- Тебе нужны какие-нибудь цветы? – я спрашивал ее об этом каждый день.
Если те, что стояли в ее комнате, начинали вянуть, мы срезали новые. Это единственный подарок, который я мог ей сделать, единственная вещь, которую она хотела от меня. Я предлагал и другие подарки, но она постоянно отказывалась.
- Пожалуй, да. Если только ты не будешь по ним скучать.
- Мне будет их не хватать. Но я получаю истинное наслаждение от того, что дарю их тебе, Линди, от того, что есть кто-то, кому я могу их подарить.
Она улыбнулась.
- Я понимаю, Адриан, – мы остановились у белой чайной розы. – Я знаю, каково это - быть одиноким. Я была одинока всю свою жизнь, пока… – она замолчала.
- Пока что? – переспросил я.
- Ничего. Забыла, что хотела сказать.
Я улыбнулся.
- Ладно. Какого цвета розы ты хочешь сегодня? В прошлый раз, по-моему, были красные, и, вроде, они стоят не очень долго, так ведь?
Она наклонилась и потрогала белую розу.
- Знаешь, в школе я по уши влюбилась в одного парня.
- Правда? – от ее слов мороз прокатился по моей коже, и мне стало любопытно, знаю ли я его. – И какой он?
- Идеальный, – она рассмеялась. – Типичный парень, на которых постоянно западают девчонки. Красивый. Популярный. Мне казалась, что он еще и умный, но, скорее всего, мне хотелось, чтобы он таким был. Мне не нравилось, что я стала одной из тех, кто клюнул на его внешность. Ну, ты знаешь, как это бывает.
Я отвернулся, чтобы не видеть своих лап на розах. На их фоне и в свете воспоминаний об этом красавчике я выглядел просто омерзительно.
- Это немного странно, - сказала она. - Люди придают такое большое значение внешности, но потом, со временем, когда ты узнаешь кого-то получше, ты перестаешь обращать на нее внимание, ведь так? Просто так они выглядят.
- Ты думаешь? – я придвинулся ближе, представляя, каково это - провести своим когтистым пальцем по ее ушку, коснуться ее волос. – Так как звали того парня?
- Кайл. Кайл Кингсбери. Невероятное имя, правда? Его отец очень известный телеведущий. Каждый раз, когда вижу его на экране, я вспоминаю Кайла. Они так похожи.
Я скрестил руки перед собой, чтобы сдержать рвущиеся наружу эмоции.
- И тебе нравился этот Кайл лишь потому, что он потрясающе выглядел, и у него был богатенький папочка и невероятное имя?
Она засмеялась, как будто поняла, как мелочно это звучит.
- Ну, не только поэтому. Он был таким уверенным, бесстрашным. Я совсем не такая. Он говорил все, что думал. Разумеется, он и не подозревал о моем существовании, за исключением того единственного раза… это было так глупо.
- Нет, расскажи мне, - но я уже знал, что она скажет.
- Дело было на танцах. Ненавижу танцы. Чувствуешь себя так глупо, но если ты получаешь стипендию, ты должен присутствовать на них. Как бы то ни было, он пришел со своей девушкой. Ее зовут Слоан Хэйген, и она ужасная стерва. Помню, как он прикрепил к корсажу ее платья великолепную белую розу, - свои розы она держала прямо перед собой. – Слоан была в ярости, потому что это была не орхидея, полагаю, она считала розы не достаточно дорогими. Но я помню, как подумала тогда, что если бы такой парень как Кайл Кингсбери подарил мне ту розу, я была бы на седьмом небе от счастья. И как только я подумала об этом, он подошел и подарил мне ее.
- Да? - я практически перестал дышать.
Она кивнула.
- Могу поспорить, для него это было мелочью, но мне, за всю мою жизнь, никто никогда не дарил цветов. Никогда. Я всю ночь смотрела на ту розу, на то, что чашечка, в которой находился цветок, была похожа на маленькую ручку. На ней даже были капельки воды, чтобы она дольше сохранила свежесть. А запах. Пока я ехала домой на метро, я, не переставая, нюхала ее, а затем засушила в книге, чтобы всегда помнить об этом.
- Ты до сих пор ее хранишь?
Она снова кивнула.
- Она там, в книге наверху. Я принесла ее с собой. В тот понедельник я хотела найти Кайла, еще раз поблагодарить его, но он не появился. На выходных он заболел и пропустил остаток учебного года. А потом уехал учиться за границу. Больше я его не видела.
Она выглядела грустной. Я представил, как бы смеялся над ней, если бы она подошла ко мне в тот понедельник и поблагодарила за то, что я подарил ей старую сломанную розу. Я бы расхохотался ей прямо в лицо. Впервые в жизни я был рад, что не попал в школу в тот понедельник. Кендра защитила ее от меня.
- Хочешь, мы сейчас же нарвем тебе много-много роз? – спросил я.
- Мне нравятся те, которые ты дал мне, Адриан.
- Правда?
Она кивнула.
- У меня никогда не было красивых вещей. Хотя мне грустно смотреть, как они умирают. Желтые розы стоят дольше всего, но и этого слишком мало.
- Поэтому я и построил оранжерею, чтобы розы окружали меня круглый год. Как будто зимы не бывает, даже не смотря на то, что скоро выпадет снег.
- А я люблю зиму. Уже почти Рождество. Я скучаю по возможности выйти на улицу и потрогать снег.
- Извини, Линди. Мне жаль, что я не могу дать тебе все, что ты хочешь.
Но я пытался. Я очень старался сделать мир вокруг нее идеальным: приносил ей розы, читал стихи. Все, что требовалось красавчику Кайлу Кингсбери, чтобы она влюбились в него - просто шагать по этой планете со своей симпатичной мордашкой. Если бы ее заперли здесь с ним, она была бы счастлива. А вынужденная торчать тут со мной, она думала о нем. Но принимая во внимание все происходящее, мне уже не стоило возвращаться к своему прежнему облику, даже если бы я мог. Я бы жил как мой отец, у которого нет ничего, кроме его внешности и денег. Я бы был несчастен и даже не знал, почему.
Если бы меня не заколдовали, я так никогда бы и не узнал, чего лишился. Теперь я, по крайней мере, знаю. Если даже я останусь таким навсегда, это будет лучше, чем быть тем, кем я был до этого. Достав из кармана садовые ножницы, я нашел самую красивую белую розу и передал ее ей.
Я хотел дать ей все, даже свободу.
Я люблю тебя, - подумал я.
Но вслух не произнес. Нет, я не боялся, что она рассмеется мне в лицо, она была совсем не такой. Я боялся худшего - что она не ответит мне взаимностью.
Позже, в комнате Уилла, я сказал ему:
- Она никогда меня не полюбит.
- Почему ты так говоришь? Все идет хорошо. Мы неплохо проводим время на уроках. И я чувствую химию между вами.
- Ага, наверное, потому, что это уроки химии. Но меня она не хочет. Ей нужен нормальный парень, который сможет долго гулять с ней по снегу, который вообще просто сможет выйти из дома. Я - чудовище. А ей нужен человек.
Уилл подозвал Пилота и что-то ему прошептал. Собака подошла ко мне.
Уилл сказал: - Адриан, я могу доказать тебе, что ты гораздо человечнее, чем большинство людей. Ты очень изменился.
- Но этого недостаточно. Я не выгляжу как человек. Стоит мне только выйти на улицу, как при виде меня люди станут кричать. Для большинства из них внешность имеет колоссальное значение. Это реалии нашего мира.
- Только не моего.
Я погладил Пилота.
- Мне нравиться твой мир, Уилл, но таких, как ты, мало. Я собираюсь отпустить ее.
- И ты считаешь, это именно то, чего она хочет?
- Я уверен, что она никогда не полюбит меня, и…
- Что?
- Ты хотя бы понимаешь, каково это – хотеть дотронуться до кого-то, а нельзя. Если она меня не полюбит, ни к чему мучиться.
Уилл вздохнул.
- Когда ты скажешь ей?
- Не знаю, - мое горло нестерпимо жгло, когда я пытался произнести эти слова.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |