Фантазии мужчины средних лет 10 страница

Итак, назавтра в назначенное время подъехал государственный «ауди» и покатил меня на «Вершину», на которой, надо сказать, я никогда прежде не бывал.

Ступая по ковровой коридорной дорожке, я все-таки почувствовал волнение – во-первых, для тех, кто по ней не ходил, скажу: мало на земле мест, которые поражают великолепием и величественностью наподобие нашей российской «Вершины». Впрочем, оно и понятно, денег в нее угрохано во все времена – на сотню-другую вашингтонских Белых домов хватит. К тому же не каждый день меня, простого смертного, еще недавно не самого заметного в стране писателя, вызывают в это головокружительно высокое место.

Потом распахнулись двери, и я вошел в просторный кабинет, который тоже поражал величием и великолепием. Хорошо одетый, хорошо подстриженный и причесанный человек поднялся со стула, сделал несколько шагов навстречу, доброжелательно улыбнулся, протянул руку. Его лицо показалось мне знакомым, возможно, я видел его по телевизору(хотя телевизор я включаю крайне редко – я человек, мало обращающий внимание на политику, тем более на политику сиюминутную).

– Здравствуйте, спасибо, что приехали. Вы Иван Гольдин, не правда ли? Очень приятно. Кстати, как вас по отчеству?

– Достаточно просто Иван. Я, видите ли, в офисах никогда прежде не работал и к обращению по отчеству не привык. К тому же у нас, у писателей, оно не в ходу. Старит оно. А мы пытаемся оставаться молодыми как можно дольше, вот и обходимся одними именами до старости. А многие вообще за псевдонимами прячутся. Ведь всегда хорошо разделять реальную жизнь от жизни выдуманной.

Мой собеседник усмехнулся, закивал, соглашаясь.

– Хорошая мысль, надо и мне принять ее на вооружение. Знаете что, давайте, я себе тоже псевдоним придумаю. Чтобы мы были на равных. Прямо сейчас, а вы мне поможете. Ну,скажем… – он задумался на минутку, – как вы считаете, ЧК2 подойдет?

Я пожал плечами:

– Как-то «ЧК» двусмысленно звучит.

– Ах да, я и не подумал, простите. Я просто сократил «Член Команды», вот и получилось. Мы же все здесь «Члены одной Команды», занимающейся одним важным делом. А вы чтодумаете, какой мне псевдоним взять?

Теперь задумался я.

– А что, если просто Ч2? И легко запомнить, и ассоциаций никаких.

– А что, мне нравится. Чисто, и даже немного загадочно. Мне очень нравится, – повторил он. – Так и зовите меня в дальнейшем, Ч2. Я буду откликаться, мне ведь преждевременно стареть тоже как-то не хочется. – Он коротко усмехнулся, я вслед за ним, показывая, что оценил шутку.

Он указал рукой на кресло, которое стояло тут же, у кофейного столика. Мы присели. Помимо кофейного, столик еще оказался конфетным, вафельным, фруктовым и вареньевым. Потому что был заставлен баночками, вазочками, розетками, чашками и блюдцами.

– Значит, вы отгораживаетесь от мира псевдонимом? – покачал головой Ч2. – Да, читал я ваш… – Он назвал один из моих романов. – Но больше всего мне понравился… – и он назвал еще один.

– Надо же, – удивился я. – У вас на такую ерунду, как мои книги, времени хватает?

– Да что вы, как вы можете, – возмутился он. – Получил огромное удовольствие. Особенно вот эта фраза мне запомнилась. «Мораль – это дистанция между желанием и исполнением этого желания». Как точно подмечено и хорошо сформулировано. Я ее даже жене не раз цитировал.

Я удивленно поднял брови. И оттого, что он действительно запомнил фразу, и оттого, что фраза была про мораль, и оттого, что он жене ее цитировал. Впрочем, я тоже считал, что фраза удачная, я всегда был горд за нее.

– Мне вообще ваш подход к действительности симпатичен, – продолжил Ч2. – Вы жизнь под другим углом рассматриваете, непривычным немного. И оставляете нас, читателей, как бы на грани реальности и нереальности. Как будто «так», в принципе, может случиться, но обычно не случается. Я бы еще что-нибудь из вашего почитал, но вы, увы, не так много пишете.

– Не конвейер же, – пожал я плечами. – Я же не уголь на-гора выдаю. Тут товар штучный, вымученный.

– И то правда, – закивал Ч2. – Писательский труд тяжелый, изматывающий. Я знаю. Даже если Пушкина взять. Ведь по откликам современников, легкий человек был, с легким искрящимся талантом. Веселый, позитивный. А тоже из депрессий не вылезал. Особенно в зрелые года. Я читал письма его жены к родственникам, в них она его психическое состояние очень подробно описывает. Точная клиника депрессии. Писать не мог, злой, раздражительный, целыми днями на диване лежал, из дома не выходил. Она жалуется, чток нему даже подойти боязно было… И это искрометный весельчак Пушкин!!! Что тогда про других говорить.

Он помолчал, я не перебивал, слушал, тема мне и самому была интересна.

– Я вот что думаю, – продолжил «Член Команды 2». – Я думаю, он не случайно под пулю шагнул. Такие вещи вообще случайно не происходят, чтобы человек добровольно на смерть шел. Надо хотеть этого, желать. Пусть подсознательно, но желать. Думаю, у него был позыв к самоубийству. Смерти он желал. Тоже типичный признак депрессии.

– Ему жена, похоже, изменяла, – проявил я эрудицию. – Точных доказательств нет, но известно, что они с Дантесом несколько раз встречались наедине. По несколько часов каждый раз. Сестра Гончаровой им эти встречи организовывала у себя дома втихомолку. Так что, наверное, все-таки изменяла. Что им было делать несколько часов в пустом доме? Вот тебе и причина для депрессии, для поиска смерти – жена изменяет. И кому? Ему, Пушкину, который все знает, все давно описал, у которого самого баб было невпроворот. А тут прилюдно рога наставляют. Тоже, надо сказать, обида… А у нас так называемые историки-литературоведы, как всегда, факты подтасовали. Конечно, свалить на какого-то несчастного французика проще всего…

Я осекся, потому что вспомнил, где сижу, а здесь, наверное, официальную точку зрения нельзя было ставить под сомнение. Никакую нельзя, даже литературную. Но Ч2, похоже, совершенно не обиделся.

– Возможно, что и с женой связано, – согласился он. А потом чуть сместил тему. – Здесь вот что интересно… Вы правильно заметили, что он все понимал… а в результате попал в ловушку, аналогичную той, которую сам же и описал. Странно, не правда ли? Вроде бы знаешь, где мины расставлены, вроде бы даже сам их расставлял, сам даже карту минного поля составил, а все равно наступил…

– Ваше наблюдение приводит к другой мысли, – подхватил я. – Похоже, что это разные вещи: одно дело – знать природу возможных ошибок. А другое дело – эти ошибки не совершать. Получается, что знание еще не гарантирует безошибочного исполнения, особенно когда дело касается личной жизни. И, увы, это к каждому из нас относится.

– Точно, – поддержал меня Ч2. – Вы просто с языка у меня сняли. Я всегда то же самое говорю. Сколько ошибок можно было бы избежать? Но мы на них не учимся. Даже самые мудрые из нас, которые все понимают. Даже они не учатся. Нашу человеческую природу сложно переделать.

Так мы сидели, попивали кофе, заедали сладостями и вели разговор на странные для этого кабинета темы. А я смотрел на него и удивлялся: ну, откуда у Ч2, наверняка занятого по горло человека, такие разнообразные интересы и широкий кругозор мысли?

Потом он снова перевел тему:

– А сейчас мы всей командой с интересом наблюдаем за вашим свежим начинанием. Мы его называем «многопольем». В шутку, как вы понимаете. В противовес «подполью» у вас – «многополье».

Он рассмеялся, я вслед за ним; этот Ч2 и вправду мне нравился все больше и больше. Тонкий, умный человек, я бы мог с ним подружиться.

– Расскажите, как вы пришли к такой идее? Я понимаю, до этого непросто додуматься, что мы, человеки земные, не на два пола делимся, как мы всегда считали… А на шестнадцать. Как вам удалось?

Я сосредоточился. Ведь если я ему начну всю правду рассказывать про параллельные миры, про трансформацию, он меня либо за сумасшедшего примет… Либо, если поверит, что еще хуже, упечет меня для последующего всестороннего изучения и исследования. На благо отчизне… Такие варианты тоже хорошо известны, даже описаны. И хотя, если пользоваться недавней аналогией, не я эти мины расставлял, подрываться на них я не собирался. Пришлось выкручиваться, придумывать с ходу:

– Все, как всегда, с литературной идеи началось, – пожал я плечами. – Новую книгу начал писать. А потом думаю: а что, если в идее есть реальный смысл? Мы с моей подругой, с Аркадией… вы знаете, она актриса…

– Замечательная притом, – вставил Ч2 и замолчал.

– Так вот, мы с ней попробовали, ну, чтобы по-другому. Я имею в виду, принципиально по-другому… Не буду сейчас в подробностях. Но в результате у нас получилось. Выяснилось, что она плеврита. Настоящая плеврита.

– Аркадия – плеврита!!! – удивился Ч2. – Надо же! – Он покачал головой и повторил: – Надо же… – Затем добавил: – И не обидно вам?

Пришло время удивляться мне:

– А почему мне должно быть обидно?

– Ну как, не женщина все же…

– Так у нас все полы равны, один ничем не лучше другого. Просто от ошибочной идентификации люди страдают. Вот мы и помогаем им сбросить оковы. Аркадия сейчас совершенно счастлива, да и я тоже. У нас отношения совершенно замечательные. – Я приподнял брови. – Ну, вы понимаете. У нас вообще статистика уже набралась: подавляющее большинство наших клиентов после перехода в свой истинный пол обретают себя заново. В полной мере. И живут теперь совершенно иной, совершенно счастливой жизнью.

– Это замечательно, – подхватил Ч2. – Мы для того вас и позвали. Мы считаем, что вы улучшаете климат в стране. Ведь когда человек нашел себя, когда он счастлив и ему живется лучше, тогда всякие мелкие социальные недоразумения его больше не смущают.

Ч2 прервал свою речь, задумался, возникла пауза, я ее не стремился прерывать.

– Видите ли, – произнес он наконец, но каким-то другим голосом, более сжатым, сдержанным, что ли, более интимным. – У нас вот какое видение ситуации. – Он склонился над столом, немного при этом придвинувшись ко мне. – Аналитический такой взгляд. Мы считаем, что ситуацию в стране изменить невозможно. И вот почему: нам сверху невероятно сложно что-либо сдвинуть, если тяги к преобразованиям нет у народных масс. Поэтому мы и…

– Вы что имеете в виду? – не понял я, ошарашенный неожиданным поворотом в разговоре.

– Да по сути все. – Ч2 пожал плечами. – Экономические реформы, демократические, борьбу с коррупцией. Вообще любые радикальные преобразования… Ну как их можно производить, когда «низы» их на самом деле не хотят? Более того, противодействуют им.

– Не хотят? – снова удивился я.

– Конечно. Вы сами подумайте, возможности-то существовали. В начале двадцатого века, когда демократические силы наконец пришли к власти. Я про Февральскую революцию 1917 года и про период правления Временного правительства. Ведь был шанс, хороший шанс. А что в результате получилось? Октябрьский, большевистский переворот. С анархией, массовыми убийствами и прочими безобразиями. А он, в свою очередь, привел к все тому же самодержавию – ленинизм, сталинизм и последующий генсекретаризм, если так можно выразиться. То есть такой круг по спирали получился. Только спираль не вверх увела, а вниз. Потому что народ опять запрягли в крепостное право. Всякой коллективизацией, колхозами, лагерями, трудовыми сменами и прочей повинностью. И обратите внимание, самому народу там было хорошо, в этих колхозах и лагерях, он до сих пор ностальгирует по тому времени.

Я молчал, мне было интересно. Я никогда не слышал подобных откровений от людей, находящихся на «Вершине». Впрочем, я от них вообще никаких откровений прежде не слышал.

– А в конце двадцатого и в начале этого, нашего века, – продолжал Ч2. – Еще один шанс выпал. И к чему он привел? Опять же к полной анархии, к дезинтеграции. В точности к такой же ситуации, которая сложилась после семнадцатого года – еще одна спираль. Бандитские формирования захватывали целые районы и области, сажали в губернаторские кресла своих ставленников… да чего говорить… известное дело. И это при полной поддержке народа. Потому что… – Ч2 еще ближе склонился ко мне, как будто хотел рассказать страшную тайну. – Потому что народ у нас такой. Ему никаких свобод и демократий не надо, он со свободами не справляется никак.

– Почему? – только и смог вымолвить я.

– Такой народ… – повторил «Член Команды» под номером 2, а затем добавил: – Свобода ответственности требует, самоответственности. В свободном обществе не похалявничаешь и не поворуешь бесконтрольно, там разнообразные контрольные механизмы выставлены. Самим обществом выставлены. А у нас? Что у нас общество выставляет? Бандитов? Мздоимцев? – Он махнул рукой. – Во всем, конечно, крепостное право виновато. Рабство, иными словами. А у раба и сознание, и психология, и принцип мышления – особенные, специфические. И тремя-четырьмя поколениями их не вытравишь. Они ведь формировались тысячелетиями. Вот смотрите, в Штатах рабство было отменено почти в те же самые года, что и у нас. И они до сих пор с его последствиями мучаются. Более того, есть шанс, что именно из-за этих последствий им вообще недолго мучиться осталось.

– Штатам? – переспросил я. Ч2 кивнул.

– Но у них-то количество рабов на тот момент не превышало пяти процентов населения. А у нас около пятидесяти процентов. А после череды эмиграций прошлого века, репрессий, войн – и того больше. При большевиках еще как-то на евреях продержались – искусство, конечно, наука, здравоохранение, образование, ну и прочее. А сейчас и их почти не осталось. Вот мы и оказались прижатыми к стенке. Выходов нет.

– Совсем нет? – переспросил я. Не знаю, заметил ли он в моих интонациях иронию?

– Нет, никаких… Возьмем для примера эту компанию с коррупцией. Хорошо, пересажаем мы их всех… как раньше говорили, проведем чистку. Но им на смену такие же придут. Из народа. Ничем не отличающиеся. Если культура в народе такая. Вы спросите: какая возможная альтернатива? Только одна, возвращаться назад: гайки закручивать, снова всех сажать, опять из страны лагерь делать. Но мы не хотим лагеря. Более того, мы его не допустим.

Он замолчал. Молчал и я. А что я мог сказать? Возражать ему, спорить, доказывать? Нет, спорить и доказывать я не хотел.

– Тогда что нам остается в результате? – продолжил Ч2 после паузы.

– Что? – из вежливости переспросил я.

– Строить страну в рамках наших объективных обстоятельств. Где коррупция – есть часть формулы. Еще одна дополнительная переменная, без которой формула не будет работать. И подобных переменных много, просто сейчас их все перечислять нет смысла. Но главное, если все эти специфические переменные не учитывать, то любые наши благие начинания тут же распадутся. Вот нам и приходится подстраиваться, балансировать, чтобы, с одной стороны, к ГУЛАГу не скатиться, а с другой, анархию снова не породить. Которая, кстати, так или иначе тоже приводит к ГУЛАГу. И поверьте мне… ох, как нелегко держать этот баланс, значительно проще было бы руководить страной без всяких этих переменных. Но нам эта страна досталась. Другой нет.

Он замолчал. Я тоже. Конечно, у меня имелось свое мнение, но я не чувствовал, стоит ли мне его высказывать. Правильное ли место, время, правильный ли человек передо мной, да и нужно ли ему мое мнение в принципе?

– Но знаете, – все-таки осторожно начал я. – Там, за забором… – я указал пальцем за окно, на высокую кирпичную кладку, – там порой другие мнения бытуют. Если с людьми поговорить, они часто иные точки зрения высказывают. – Я подумал, надо ли конкретно о точках зрения, и решил, что не надо, он наверняка и без меня хорошо осведомлен. – Все же демонстрации на улицах тоже неслучайны. И оппозиция…

Ч2 посмотрел на меня, но я не смог прочитать его взгляда. Кого он во мне видел: единомышленника, противника, просто собеседника для разговора? Может быть, ему самому надо было выговориться, может быть, у него у самого внутри накипело.

– Смотрите, Иван… – Он первый раз назвал меня по имени. Хорошо ли это было, плохо ли или вообще никакого значения не имело? Я понятия не имел. – Давайте не мелкими, сиюминутными аргументами обмениваться, а все-таки постараемся поглубже на проблему взглянуть. Опять же, аналитически. Три, ну максимум, четыре процента… – произнес Ч2 и остановился.

Когда пауза стала значительной, я развел руками, в смысле: что эти проценты означают?

– Хорошо, скажем, четыре процента населения… Они всегда существовали. При царе, при большевиках, сейчас. Каким-то образом страна умеет регенерировать и восстанавливать их, несмотря на все потери. Четыре процента населения – те, что читают книги, ходят в театры, консерватории. Те, кто мыслит, умеет мыслить, хочет мыслить. Которые задают вопросы. Которые сомневаются. Тех, кого раньше принято было называть интеллигенцией, хотя сейчас само слово, сам термин устарел, конечно, и уже не звучит и популярностью не пользуется. В четыре процента для нашей большой страны, если подсчитать, входит большое количество людей. Скажем, шесть-восемь миллионов человек. Получается колоссальная аудитория для тех же консерваторий, театров, книжных тиражей. Многие европейские страны могли бы позавидовать.

Ч2 задумался, помолчал. Я тоже не сбивал паузу, и ему пришлось продолжить:

– Но ведь не надо забывать, что четыре процента – это ничтожная часть от ста процентов. Не надо забывать, что есть другие девяносто шесть. И они – очень другие. Они сильно отличаются. Между этими четырьмя и остальными девяносто шестью процентами – разрыв. Пропасть, понимаете? Непреодолимая. Вот в чем проблема. В других странах,скажем, в Европе, Америке, там народ немного приподнят, а интеллигенция немного приспущена. И разрыв между ними небольшой. В Штатах, например, вообще разницы почти не чувствуешь. Не знаешь порой, с кем говоришь, профессором университета или водопроводчиком. А у нас – пропасть. В которую, кстати, при разных неблагоприятных обстоятельствах эти четыре процента запросто могут кануть.

– Каких неблагоприятных обстоятельствах? – решил уточнить я.

– Да каких угодно, – пожал плечами Ч2. – Экономические кризисы, социальные волнения, революции, неурожай, стихийные бедствия… много всего может произойти. Достаточно в историю недалекую взглянуть. Количество примеров поражает. И от каждого примера страшно становится. С этими четырьмя процентами как только не разбирались, какими только путями их в землю не втаптывали. Ссылали в лагеря, из страны выдавливали, голодом морили, просто примитивно убивали… И вот что поразительно. Казалось бы,колоссальное количество людей – миллионы. А следующее поколение о них уже не помнит. Удивительно, правда? Да, сколько раз происходило, что сталкивали их в пропасть и они в ней исчезали навеки… Бесследно, заметьте. И никто не гарантирован, что так снова не произойдет. Вот в чем основная угроза.

Я кивнул, а что я мог возразить? Меня вообще сюда позвали не для того, чтобы я возражал.

– Парадокс заключается в том, что именно эти четыре процента, которые всегда приносятся в жертву, – и есть наша с вами уважаемая оппозиция. Те, кто на демонстрации выходит, те, кто подталкивает страну сначала к анархии, потом к лагерю. И не догадываются они, что первыми же пойдут на заклание. Потому что для истории четыре процента – это малая малость, практическое ничего. Для генофонда нации они, возможно, и имеют значение, но для истории – никакого. Вот мы и предохраняем их от той ямы, которую они сами себе упорно пытаются вырыть. Наши усилия на их же благополучие и безопасность направлены. И на безопасность их детей. Понимаете?

Я не хотел возражать, но все же не сдержался, даже немного усмешки в интонации добавил:

– Что же получается? Эти, как вы их назвали, четыре процента, они, выходит, сами ситуации не осознают? Не понимают, что вы за их здравие ратуете? Что они, слепые, что ли? Сами не разумеют ничего, как дети малые?

Конечно, он услышал иронию в моем голосе, ее нельзя было не услышать, но виду не подал.

– Слепые? – повторил он за мной. – Можно и так сформулировать. Тут в чем проблема: слои не пересекаются. Четыре процента и остальные девяноста шесть. В разных местах обедают, в разных районах живут, по разным дорогам ездят, в разных кабинетах работают. Вы поймите, четыре процента – большая прослойка, миллионы людей, средняя европейская страна. Вот они внутри своей прослойки и вращаются, в пузыре таком. Там им есть с кем дружить, с кем бизнес вести, с кем любовь крутить. Им за рамки этого пузыря и не требуется выходить, им в нем комфортно вполне, они в нем самодостаточны. Оттого и нет у них панорамного, глобального видения, они даже не представляют, что происходит за пределами пузыря. А мы знаем, потому что мы сверху и наша задача все прослойки отслеживать и мониторить без исключения. А еще мы знаем, что пузыри имеют тенденцию лопаться. Всегда. Вопрос времени и обстоятельств. И если наш лопнет, то это к серьезным катаклизмам может привести. Мало никому не покажется.

Я кивнул, я его понимал. Разделял ли я его точку зрения? Нет, не разделял, но понимал ее вполне. Конечно, мне снова захотелось возразить, поспорить. Но я не решился, я же говорил уже, я с сиюминутной политикой себя не ассоциирую.

– И что в результате? – спросил я, чувствуя, что разговору требуется логическое завершение.

– А в результате безысходность. У нас нет никаких инструментов, никаких решений. Как бы мы ни хотели улучшить ситуацию, народ нам ее улучшить не позволит. Единственный выход – это стараться по возможности дольше сохранять статус-кво. Балансировать. Политика вообще не живет в перспективе на столетия, она живет сегодняшним днем, ну, годом, шестилетием максимум. Вот мы и заботимся о своем шестилетии, стараемся, как можем. И стараемся делать все, что улучшает общее самочувствие в народе. Любыми способами. У нас уже много чего в арсенале накопилось. Но мы и для новых веяний открыты. Ищем, приглядываемся. Вот и ваша деятельность тоже нам приглянулась.

Тут я, конечно, насторожился – немного резко получилось: от четырех процентов и бездны, в которую они в любой момент могут провалиться, непосредственно ко мне. А я даже не представлял, вхожу ли я в эти четыре процента? Или за обочиной остался?

– Мы приветствуем все то, что отвлекает общество от ежедневных забот, что улучшает общее самочувствие населения. А ваша многопольная платформа, кажется, именно так и воздействует на массы. Мы свой собственный мониторинг тоже проводим и видим, как ваша деятельность позитивно влияет на общество. В смысле, на тех, кто себя нашел, кто идентифицировался. Поэтому мы пришли к решению, что вас необходимо поддержать. И административным ресурсом, а если надо, то и материально.

У меня камень с плеч свалился. Нет, не камень, целая гора камней. Ведь они могли к любому решению прийти, а пришли к… «поддержать». Замечательно! Великолепно! Что может быть лучше!

– Поэтому мы для вас подготовили пакет предложений. Начнем с самого главного: мы хотели бы…

И вдруг Ч2 осекся. Потому что в эту секунду двери широко раскрылись и моложавый человек в отлично подогнанном под его фигуру костюме быстрым, решительным шагом вошел в кабинет. Конечно, я узнал его, нельзя было не узнать, он выглядел именно так, как на новостных телевизионных сводках. Я поднялся, оправил пиджак, пожал руку в ответ на его энергичное рукопожатие.

– Как тут у вас? Общаетесь? Разговариваете? – доброжелательно спросил он и улыбнулся.

– Да вот, псевдоним мне придумали, – поделился новостью Ч2. – Иван помог. Мы вдвоем решили, что раз он под псевдонимом живет, то нам тоже полагается. Чтобы на паритетных началах было, на равных.

– Правда? И какой выбрали?

– Мне сначала ЧК2 приглянулось. От «Члена Команды», если сокращенно, – пояснил Ч2. – Мы же все из одной команды. Но Иван заметил, что двусмыслица получается…

– Правильно заметил. Нам двусмыслицы не нужны, – закивал вновь пришедший.

– Вот мы и остановились просто на Ч2. Такой у меня теперь псевдоним, неброский, но хорошо запоминающийся, – и он громко и жизнерадостно захохотал.

– Тогда получается, что я Ч1, – в ответ ему захохотал Ч1. – Значит, это теперь мой псевдоним. Тоже неброский и запоминающийся… – И они оба покатились от смеха. Я тожезаулыбался, но скорее для порядка, если честно, я не совсем понял, что их развеселило.

– Итак, на чем вы остановились? – наконец смог выговорить Ч1, когда утер платком слезы с раскрасневшихся и повлажневших щек.

– Мы как раз и подошли к вопросу о поддержке Ивановой инициативы, – отчитался Ч2 перед старшим товарищем. – Я только начал пояснять нашу позицию о том, что мы обеими руками за те программы, которые повышают общий эмоциональный климат в стране.

– Совершенно верно, – легко взял в свои руки ниточку разговора Ч1. И потом сразу ко мне: – Вам, Иван, наверняка уже известно, что всем Членам нашей Команды пришлась по душе ваша идея, и мы решили ее поддержать. И вот в каком виде…

Он замолчал и выдержал театральную паузу. Но она здесь как раз и подразумевалась, любой бы ее выдержал.

– Как вы думаете, на каких условиях мы решили вас поддержать? – вдруг ошарашил меня Ч1 вопросом.

Вопрос застал меня врасплох.

– На условии, чтобы я в политику не вмешивался? – предположил я неуверенно. – Чтобы моя деятельность не выходила за рамки…

И тут они оба, и Ч1, и Ч2, снова покатились от хохота. Я сидел, смотрел на них и ничего не мог понять – может, в их команде всегда так весело?

Наконец они отсмеялись, пришли в себя.

– Да нет, Иван, наоборот, – начал Ч1, – мы хотим, чтобы вы создали политическую партию. И мы вас в этом поддержим. Потому что во всем другом у вас, похоже, и без нас хорошо получается.

Я был готов к чему угодно, но не к такому повороту. Опять в комнате повисла пауза, но теперь она не показалась театральной. Скорее напряженной, подавляющей.

– Как партию? Как политическую? – только и смог проговорить я.

По-видимому, они ожидали, что их предложение произведет подобный сокрушающий эффект. Да и мой беспомощный вопрос они ожидали тоже.

– Именно партию. И именно политическую, – подтвердил Ч1. – Мы долго думали, рассуждали и решили пойти по принципиально новому пути. Ну, действительно, почему наши партии должны обязательно строиться на базе только экономической платформы? Или на платформе внешней политики? Мир шагнул вперед. Посмотрите, в Европе и зеленые партии, и экологические, и партии защиты животных, и каких только нет. А мы пойдем еще дальше. Партия «Всеобщей Многопольности», или как вы ее захотите назвать. Чем плохо? – Я только развел руками. – Войдете в думу, в местные структуры власти, будете понемногу улучшать атмосферу в стране, делать народ чуть счастливее. А значит, добрее, значит, спокойнее, меньше от него всяких неожиданностей будет исходить… Качество жизни будете поднимать. Чем плохо?

Я был совсем сбит с толку. Конечно, я понимал, что меня не зря пригласили на эту «Вершинную» встречу, что у них наверняка наработаны какие-то идеи, какие-то планы относительно меня. Но создание собственной партии!!! Нет, ничего подобного мне в голову не могло прийти. Впрочем, подумал я, мне же не обязательно принимать решение сейчас, они наверняка дадут мне время подумать.

– Вы знаете, вы меня совершенно ошеломили, – признался я. – Вообще-то я всего лишь писатель. Я никогда политикой не занимался. И кроме того…

– Но вы же гражданин, – перебил меня Ч1.

– Гражданин, – согласился я. И замолчал.

– Вы же хотите стране помочь? Исходя из вашей гражданской совести?

Я продолжал молчать. А что я мог сказать? Что не уверен, хочу ли я помочь? Готов ли полностью изменить свою жизнь ради этой помощи? А вдруг она до добра не доведет? Ведь играться в политику, как известно из истории, небезопасно. Правила в игре не определены, да и конечный результат непредсказуем.

– Знаете, что, – я заглянул в глаза сначала Ч1, затем в глаза Ч2. – Прежде всего, спасибо вам. Большую честь вы мне оказали и тем, что пригласили, и тем, что время на меня потратили, и предложением вашим. Я правда тронут, от всего сердца вам говорю. Но вот относительно партии мне все-таки надо подумать. Серьезное решение, надо его всесторонне взвесить, – закончил я и снова заглянул к Ч1 в глаза. Они улыбались.

– Конечно, иного ответа мы и не ждали. Если бы вы сразу согласились, легкомысленно выглядело бы. Но мы в вас не зря поверили, все сведения, которые мы собрали, говорят о том, что вы подходящий человек. Правда, коллега? – Он взглянул на Ч2, тот кивнул, согласился, мол, конечно, не зря. – Взвешенный вы человек, вдумчивый, нам именно такие и нужны. Да и как хороший писатель может не быть вдумчивым?

Я пожал плечами, мол, не знаю, вам виднее.

– Ну что, недельку мы вам дадим. А через неделю свяжемся. Конечно, надеемся на положительный ответ, надеемся, что вы решитесь. – И Ч1 замолчал.

Мне показалось, что тема аудиенции исчерпана и что мне, похоже, пора встать и раскланяться. Я начал было приподниматься с кресла, но Ч1 меня остановил.

– А все же, Иван, расскажите, как вы додумались до этой своей идеи многопольности? Честно, мне самому интересно. Как вам такое в голову пришло?

– Я же говорю… Литературная тема возникла. Казалось, что оригинальная… – стал повторять я, как по заученному.

– А как вы ее в жизнь начали претворять? – снова спросил Ч1 и теперь уже сам заглянул мне в глаза. Интересно, порой от его взгляда становилось тепло, а порой холодно. Вот как сейчас.

– Как-то само получилось, – начал я заново. – У меня подруга, женщина была… в смысле, есть… в смысле, была… Была, потому что она больше не женщина, она плевритой оказалась. Она поверила мне, и мы решили поэкспериментировать. Разные пути искали, и в результате получилось. И чем дольше мы практиковали, тем лучше получалось, потому что осознание своего истинного пола времени требует и привычки. Ведь из заблуждения тоже нелегко выйти, если долго заблуждался.

Дата добавления: 2015-09-29