Держу пари, что Брайан удивился тому, что у него самого проявились озорство и шутливость, которые высоко ценились и поощрялись. Джордж и Дерек в хорошем смысле сбили его с пути, и он стал одним из ближайших друзей Джорджа, особенно после того, как в 1997 году умер Дерек. Теперь Брайан и я делимся воспоминаниями о тех днях наряду с любовью и уважением, которые мы все испытываем друг к другу.
Джордж и Дерек забавлялись, придумывая подписи, не связанные с фотографиями, которые они должны были описывать; некоторые из них попали в книгу. Фото на иллюстрации XXIII демонстрирует, как Джордж держит свой ситар, но подпись привела к письмам в ‘Дженисис’, в которых выражалось недовольство, что в экземпляре читателя, должно быть, не те фотографии, потому что ‘в этой книге Джордж ни с кем не ест никакого бутерброда с сыром’.
И только поклонники ‘Летающего цирка Монти-Пайтон’ поняли подпись к иллюстрации XVII – туманную ссылку, очевидно, предназначенную для тех, кто обладает подобным чувством юмора. У принца Уолтера, одного из персонажей ‘Пайтон’, были деревянные зубы. Сравните с улыбкой бывшего премьер-министра Британии Харольда Вильсона и поймёте идею. Первым вариантом подписи к иллюстрации XLII, на которой другой бывший премьер-министр, Эдвард Хит, был за фортепиано, а Джордж стоял позади, был таким:
(Джордж:) ‘Вы знаете, Ваши яйца видны?’
(Бывший премьер-министр Хит:) ‘Нет, но Вы напойте мне её, и я её сыграю’.
Это был старый анекдот, и у Дерека и Джорджа не было ни стыда, ни совести. Когда я задумываюсь, то по-прежнему вижу и слышу, как они смеются за кухонным столом, и мне ужасно не хватает их обоих вместе с весельем, которое привносили в мою жизнь их совместные юмор, интеллект и привязанность.
Для меня сутью этой книги являются стихи, и я полагаю, они выдерживают испытание временем, ведь они написаны об извечных поисках, вопросах, радостях и печалях человека. По моему мнению, у Джорджа были самые сознательные в духовном плане стихи нашего времени, хотя Джордж, в свою очередь, обычно ссылался на стихи Боба Дилана, когда пытался акцентировать или растолковать свои собственные чувства изоляции и разочарования, вызванные чем-то в этой жизни или за её пределами. Много раз он говорил: “Хотел бы я знать больше слов”, но, возможно, будь даже все слова мира, включая санскрит и мантры, неотъемлемой частью его словарного запаса, они не смогли бы полностью выразить глубину его чувств и сознания. Подобно другим сочинителям, Джордж не был сильно разговорчив при объяснении стихов. Разве недостаточно того, что он выложил свои чувства и мысли, чтобы их мог услышать каждый? В конечном счёте, я перестала спрашивать Джорджа, о чём его песни, ведь его ответы никогда меня не устраивали. “Лив, мне просто нужна была рифма к слову ‘любовь’, поэтому я использовал ‘морковь’”.
Мы соотносим музыку и слова с нашими личными жизненными переживаниями, но некоторые из песен Джорджа по-настоящему раскрываются лишь через более глубокое постижение смысла, и когда позволяешь рассказать историю мелодии, тексту, интонации и выражению, которые отсеивают наши собственные интерпретации. Прошлым летом мы обсуждали его сочинительство, и он рассказал мне, что какая бы мысль или тема ни вдохновила на песню, обычно текст меняется к концу её, а иногда ещё до того, как ручка коснётся бумаги, как в ‘Your Love is Forever’. Он начал эту песню, сочиняя о днях, когда мы впервые с головой погрузились в наш любовный роман с Гавайскими островами и друг с другом, но ‘любовь’ в первом куплете скоро превратилась в любовь к Богу. Джордж написал: ‘Моя любовь принадлежит тем, кто сможет увидеть её’, а его песни принадлежат тем, кто может по-настоящему услышать их. Стихи Джорджа часто пленяют нас одним образом, а затем уводят нас в тридевятое царство, идя дальше его первоначального замысла.
|
Читая эту книгу, я слышу, как он поёт все песни до одной, а когда я вновь вижу рукописные стихи – некоторые на почтовой бумаге тех мест, где мы находились в то время – они оживляют мои воспоминания о тех моментах. Я вижу свой почерк на авиапочтовом конверте с ‘Learning How to Love You’. Я написала первую строчку стихов за него, так как он работал над мелодией. Затем он взял ручку из моей руки и записал слова, которые позже возвратили его к мыслям, которые он хотел выразить. Леон Расселл однажды сказал, что мне следует записывать все занятные вещи, которые говорит Джордж, и часто я так и поступала. Некоторые из них оказывались в песнях, а некоторые оставались лишь просто привлекательными, такие как: “Мне нравится быть владельцем ничего. Это отличает от всех этих всезнаек-выскочек”. В других случаях внимание Джорджа могло привлечь нечто, сказанное кем-то другим, подобно ударнику Джиму Келтнеру, который часто говорил Джорджу, что тот ‘доверчивый лопух’, что вдохновило на песню¹.
Что бы ни являлось вдохновляющей идеей, быть свидетелем рождения песни всегда являлось счастьем. Можно было видеть, как работает творческая сила музы. Джордж часто играл на гитаре, укулеле или фортепиано и вдруг становился сосредоточенным, словно муза хлопнула его по плечу, чтобы предупредить, что она вот-вот его посетит. Он наклонял голову, как будто слушая нечто, что слышал только он, а его рука двигалась, словно искала дорогу к следующим аккордам, подобно тому, как ивовый прут отыскивает подземные воды. Я старалась не мешать этому процессу и уходила, хотя время от времени я слышу на плёнках на заднем плане свою болтовню о том, что приготовить на ужин. Ох, я готова локти себе кусать, когда слушаю эти плёнки. Джордж был таким терпеливым и сосредоточенным. Он просто продолжал играть независимо от того, шёл ужин или нет.
Мы находились на Британских Вирджинских островах в 1976 году, когда Джордж сочинил ‘Soft touch’. Его краткая заметка о сочинении этой песни описывает расположение духа и то, что происходило вокруг нас, но для меня на той странице находится намного больше – как в настроении, так и в записи – просто эти крохотные значки разговаривают со мной. Внизу второй страницы со стихами ‘Soft Touch’ он напечатал ‘Мост (noch ein mal)’ – ‘ещё один раз’ на немецком языке. Джордж изредка пользовался этой фразой со времён, когда они (битлы) выкрикивали её со сцены во время своих выступлений в Гамбурге.
Помню, во время того отдыха к нам присоединился Эрик Айдл. Однажды днём мы слушали одну песню на небольшом кассетном магнитофоне, когда я открыла на стук в дверь. Телепродюсер Норман Лир представился и сказал нам, что музыка звучит слишком громко и
¹ - ‘Soft touch’ (прим. пер.)
мешает его жене, которая пытается писать. (Год был 1976-й, до эры ноутбуков, поэтому мы отдыхали под клацанье пишущей машинки по соседству и надеялись, что она пишет письма, а не книгу.) Этот небольшой конфликт обескуражил нас, ведь было не очень приятно осознавать, что люди по соседству жалуются на нас. На следующий день Норман узнал, что эту музыку играл Джордж Харрисон, и снова постучал в нашу дверь, на этот раз извинившись и попросив Джорджа играть столько музыки, сколько его душе будет угодно. Не то, чтобы Джордж и Эрик нуждались в большом поощрении, так как они всегда путешествовали с акустическими гитарами.
|
Прослушивание его записей также помогает мне пройти через муки, вызванные его отсутствием; звучание его голоса и слайд-гитары приносят утешение. Пение Джорджа всегда манило меня, и бесчисленное количество раз я представляла собой его публику из одного человека. Песней, которую я часто просила его сыграть, была ‘Run of the Mill’. В ней такой мудрый текст, особенно напоминание о том, что ‘завтра, когда ты поднимешься, ещё один день для тебя, чтобы понять меня’ (‘меня’ значит Бога) – слова, которые Джордж не только сочинил, но которыми жил. Песни также воскрешают воспоминания о тех первых совместных днях – особенно такие песни, как ‘Your Love is Forever’, которая была написана в Хане, Мауи, в феврале 1978 года, когда мы ожидали рождения нашего сына, Дхани.
Джордж любил тропики и там был счастливее всего. В те дни он чувствовал вдохновение и сочинил несколько песен – ‘Dark Sweet Lady’, ‘Soft Hearted Hana’ и ‘Here Comes the Moon’, стихи которой датировались его днём рождения, 25 февраля. Местный универсальный магазин был полон варенья из гуавы, удочек из бамбука и мачете, но не мог похвастать подарками для мужчины, который являлся для меня всем. Я купила Джорджу множество ручек и бумаги, чтобы поощрить его сочинять, и – когда я читаю стихи того периода – я рада, что так поступила. Мы плавали в окружённых чёрными скалами прудах с названиями вроде ‘Бассейн Венеры’, а один крошечный коттедж стал на те дни нашим роскошным домом – величайшей роскошью было отсутствие телефона и свобода от обычных демонов жизни Джорджа. Местные жители подарили нам не только уединение и атмосферу гавайской любви, но и тропические цветы, которые мы никогда не видели раньше; ракушку, факел и имбирь кахили, смешанный с благоухающими семенами плюмерии. Нам не терпелось вернуться домой и вырастить свой собственный тропический сад. Через несколько лет Дерек и Брайан стали приходящими садовниками, оставлявшими после визитов к нам пышное наследие. За двадцать лет многие фото с того первого отдыха на Гавайях были утеряны. Когда я писала это вступление, они возвратились ко мне. Среди них был снимок восхода полной луны, известного на Гавайях, как ‘Махина’, который вдохновил Джорджа на сочинение ‘Here Comes the Moon’. В последний раз Джордж и я были там вместе в феврале 2001 года. В сумеречном небе солнце закатывалось одновременно с восходом луны, волны бились о скалы, из моря выпрыгивали киты, сияла радуга, а кратер Халеакала вздымался на нашем заднем дворе на высоту три километра. Всё это вновь заставляло нас смиренно склонить головы и обратить наши лица к Господу. Мы собирали гардении и слушали гавайскую музыку за утренним кофе, сидя на солнышке… Солнце, его так любил Джордж, отчасти потому, что он чувствовал себя лишённым этой теплоты, когда рос ребёнком в Англии. Но когда шёл дождь – а с высоты 50 метров лили потоками водопады – Джордж был точно так же счастлив. ‘Безупречен и ленив залив в летнее время. Эти дни превосходны, словно рядом рай’ – написал он в ‘Your Love is Forever’. Да, Джордж, они были превосходны и для меня тоже – превосходны почти в такой степени, насколько это только возможно в этом физическом мире.
Воспоминания о тех совместных вечерах являются даром… он играл на акустической гитаре или укулеле под большой луной там, где ночи были тёплыми, и где мы водили за нос английскую зиму и лишали её возможности поморозить наши кости. Несмотря на склонность людей воспринимать своего супруга, как данность, даже тогда я хорошо понимала, что это драгоценные моменты. Также я находилась в счастливом неведении, как мало нам оставалось совместных дней. Эти воспоминания будут отдаваться эхом наряду с любовью и уважением всю мою оставшуюся жизнь, и – так и быть – по этому случаю я могу сказать, что они 'Мои'.
Оливия Харрисон
|
¹ - ‘Big leather job’ – можно перевести так же, как и ‘Большая кожаная работа’, и этот перевод кажется логичнее и благозвучнее, но, в свете дальнейшего, станет понятно, что в этом варианте названия не обошлось без иронии, и вариант ‘экипаж’ кажется подходящим больше (прим. пер.).
Часть I повествует Джордж Харрисон со вступлением
и примечаниями Дерека Тэйлора курсивом.
Глава I
“БЫТОВАЛО мнение, что когда все остальные 'взрослели', мы просто валяли дурака, являясь звёздами рок-н-ролла" – сказал Джордж Харрисон, когда мы готовили эту книгу. То, что Вы прочтёте, покажет Вам, что эта ошибочная точка зрения, которая, несомненно, являлась широко распространённой в конце 60-х годов, была такой же неуместной, как и безусловное идолопоклонство, которое она заменила.
‘Я, мне, моё’ – название со скрытым парадоксом, выбранное человеком, который многие годы и по многим причинам отмахивался от своего эго (всё ещё пытается, и не всегда успешно). Эта книга рассказывает историю взросления, необязательно тяжёлого, но, безусловно, и нелёгкого. Ведь независимо от того, насколько большие привилегии и богатства сопровождали эволюцию ‘Битлз’, ‘легко’ не является словом для описания происходившего с ними на их пути к тому, что стало известно, как ‘Успех’.
При написании вступительной части этой книги я буду в основном цитировать самого Джорджа (из разговоров, записанных в Калифорнии, Оксфордшире и Саффолке), потому что хотя мы и являлись на протяжении долгих лет близкими приятелями, я знаю о нём меньше, чем он знает о себе. В любом случае, как рассказчик он обладает двумя талантами: поразительной памятью на детали (даты, адреса, погода, настроение, время дня, внешность и т.д.) и бесхитростным желанием абсолютно чётко обозначать свою позицию. Последнее качество просто выводило из себя его клеветников ('почему этот человек молится так?'), но также подарило ему настоящую признательность людей с более широкими взглядами – миллионов людей – за его обнадёживающий оптимизм. Он завоевал непреходящую любовь за свою честность.
Есть ещё одна причина предложить вниманию такое изобилие воспоминаний от первого лица состоит в том, что подобно всем общественным деятелям, чья слава шагнула далеко за пределы простого ‘очень хорошо известный’, битлов чрезвычайно много критиковали, 'интерпретировали', оценивали, недооценивали и переоценивали до абсурдной степени.
Впервые я увидел ‘Битлз’ во время концерта 30 мая 1963 года, когда Джоан (моя жена) и я посетили кинотеатр ‘Одеон’ в Манчестере, где мы тогда жили. Я работал там театральным критиком и корреспондентом северного издания лондонской ‘Дэйли Экспресс’. Битлы завершали замечательное ‘сборное выступление' (фраза из 1960-х годов, означающая концерт, в котором большое количество исполнителей выступало в течение получаса или меньше, дважды за вечер, и в основном в кинотеатрах), которое включало Джерри и ‘Пэйсмэйкерс’ и Роя Орбисона. Организатором был Артур Хоувз, уважаемый в те дни человек.
Джоан видела ‘Битлз’ по телевизору, и они ей очень сильно понравились. Я их не видел, но, несмотря на то, что понадобилось много времени, чтобы новости достигли газетчиков, я слышал о них, и мы оба считали, что это будет славный вечер. Выступление было совершенно изумительным. Мы сидели в первом ряду и могли видеть мельчайшие детали выступления, хотя, будучи неподготовленными, мы почти не слышали музыки за самыми громкими воплями, с которыми я когда-либо встречался. ‘Битлз’ были превосходны (так же, как Джерри и ‘Пэйсмэйкерс’ и Рой Орбисон), и было совершенно ясно, что происходит нечто исключительное.
Я написал чересчур хвалебную статью, в которой утверждал, что ‘в Манчестер прибыло ливерпульское звучание’, что оно было ‘великолепно’ и что благодаря этому ‘после многих лет невыразимой ерунды популярная музыка вновь стала хорошей и доброй’. Я описал битлов, как ‘самобытных, нахальных, едких и юных’, и даже сейчас эти слова не хуже других подходят для объяснения того, какими они были. После первого выступления они все были для меня на одно лицо; я и понятия не имел, кто есть кто. Если в двух словах рассказать, что последовало… Я взял интервью у их менеджера, Брайана Эпстайна, а после этого я каждый божий день отслеживал, записывал и описывал каждый их шаг и стал настоящим битломаньяком.
Когда я немного узнал их индивидуальности, я заметил, что Джордж был ‘тихим битлом’ (см. ‘Рутлз’ позже). Редактор манчестерского ‘Дэйли Экспресс’, Джон Бьюкенен – которому даже сейчас любезное ‘спасибо’ – сказал, что следует пригласить одного из битлов вести гостевую колонку ‘Дэйли Экспресс’ по пятницам. Я предположил, что этим битлом-счастливчиком должен стать Джордж. Он спросил, есть ли на это какая-то конкретная причина. Я ответил, что их несколько: Джордж казался подходящим малым, и когда я встречался с ним на пресс-конференциях и за кулисами, он был доступным и явно искренним и эмоциональным. Бьюкенен и я принялись составлять набросок предложения для Эпстайна, с которым мы встретились в его офисе возле ‘Логова Колдуна’ (один волшебный магазин) в ливерпульском районе Мурфилдс. Джон Бьюкенен обрисовал ситуацию Брайану Эпстайну: имя одного из битлов будет стоять под еженедельной статьёй в ‘Дэйли Экспресс’, но этот битл не будет писать её. Писать её буду я. “Почему же?” – спросил Брайан. “Потому что Дерек знает, что нужно читателю” – ответил Джон Бьюкенен. (Ох, уж этот читатель и то, что ему нужно!.. Я знал это?) Брайан принял это предложение и спросил, есть ли у нас в мыслях какой-нибудь конкретный битл.
|
Я ответил, что у нас на уме Джордж. Брайан вновь спросил: “Почему?” Я сказал, что Джордж кажется мне славным парнем, с которым легко говорить, спокойным, приятным и всё в таком роде. “Как интересно” – молвил Брайан – “довольно хорошая мысль. Это было бы неплохо для Джорджа, это может стать его увлечением, дополнительным увлечением. Джон и Пол сочиняют свои песни, а Ринго ещё новичок”. Он спросил, держим ли мы в голове какую-нибудь сумму, недельный гонорар. Джон Бьюкенен сильно занервничал, ведь Брайан в этом отношении мог быть страшен. “Мы думали, фунтов пятьдесят” – сказал Бьюкенен. Эпстайн выразил изумление. “Пятьдесят фунтов?” – скрипящим голосом переспросил он – “пятьдесят фунтов за одного из битлов в ‘Дэйли Экспресс’? Конечно же, нет! Я не позволю Джорджу подписывать своим именем статью в ‘Дэйли Экспресс’ за пятьдесят фунтов”. Джон Бьюкенен промолвил, что это не потребует от Джорджа слишком большого труда, в конце концов, всё сочинять буду я, а я не зарабатывал пятьдесят фунтов и за целую неделю работы. Это, произнёс Брайан, не имеет к нему никакого отношения, и стоит упомянуть, что Дерек – пусть уж он простит за прямоту – не является одним из ‘Битлз’. Итак, сказал Брайан, гонорар составит сто фунтов, хотя и это слишком мало, он обсудит это с Джорджем и посмотрит, что тот скажет.
Затем последовала встреча Брайана с Джорджем, в результате которой в конце 1963 года Джордж Харрисон стал корреспондентом ‘Дэйли Экспресс’, когда битломания, казалось, достигла своего пика. Битлы выпустили в Англии два альбома и пять синглов, четыре из которых возглавили британские хит-парады. Впереди… неведомая реакция Соединённых Штатов и большей части остального мира. В Европе все симптомы говорили о том, что у Британии имеется в наличии феномен. В своей третьей совместной статье Джордж и я выразили – если использовать шаблонную фразу – сдержанный оптимизм.
Я написал первую статью, не сильно советуясь с ним о её содержании. Я пообещал, что он сможет увидеть её, прежде чем она будет опубликована. Я поговорил с ним о его семье, узнал, что у него есть два брата и сестра – все старше него; что его отец и мать оба живы и здоровы. Отец, водитель автобуса в Ливерпуле, добрый, прагматичный мужчина, оказывающий поддержку карьере Джорджа, а мать – сильная, дружелюбная, терпимая и пылкая. В целом – общительная, уживчивая ливерпульская семья из верхних слоёв рабочего класса.
Я мало знал об отношении Джорджа к его собственной жизни и к статусу битла. Ему было нелегко много говорить об этом, хотя мы быстро и подружились. Позже он говорил: “Друзья это все те души, которые мы знали в других жизнях. Мы притягиваемся друг к другу. Вот, что я думаю о друзьях. Даже если я знаю их лишь один день, это не имеет значения. Я не собираюсь ждать, пока не буду знать их два года, потому что в любом случае, знаешь ли, мы встречались где-то раньше”. Как бы то ни было, я написал нашу первую колонку, в которой Джордж говорил своему отцу, что его карьера будет означать, что он выйдет в большой мир и его часто не будет рядом. Я выдумал 'цитату' его отца, которая звучала так: “Да не волнуйся ты так, сынок, ты просто действуй на своё усмотрение, а я продолжу водить большие зелёные экипажи”. Там было много другого в подобном духе: высосанных из пальца заявлений, приписанных этому человеку и другим; мотивов, взятых из багажа шаблонов газетчика; всё это было окрашено в квазиливерпульские тона.
Украсил ливерпульским говорком, который можно услышать в микрорайонах со славными садами. А если коротко: самая что ни на есть стандартная, написанная не тем, кем подписана, статья в британской популярной прессе.
Я отправился на поезде из Манчестера в Лондон, чтобы встретиться с Джорджем в квартире Брайана в доме ‘Уэддон’ на улице Уильям-Мьюз в районе Белгравия. Там были все четыре битла: Джон в очках с толстой роговой оправой – сюрприз; Ринго, который много курил и очень мало говорил; Пол, недоверчивый к журналистам; и Джордж, мой новый друг и соавтор, горящий от нетерпения увидеть, что ‘он’ сочинил для своего первого личного обращения к читателям северного ‘Дэйли Экспресс’.
|
Я протянул ему две отпечатанных страницы. Он спокойно прочёл первый отрывок, а затем воскликнул: “Что это такое: ‘Я буду водить большие зелёные экипажи, я продолжу водить большие зелёные экипажи’? Что такое ‘большие зелёные экипажи’?” Воцарилась мёртвая тишина. Казалось, это позабавило Джорджа в той же степени, сколь и изумило, но в воздухе по-прежнему висела жуткая пауза. Что такое большие зелёные экипажи? “Автобусы” – промолвил я – “ливерпульские автобусы, большие зелёные штуки, экипажи, ну, знаешь ли, большие зелёные экипажи, двухэтажные омнибусы”. “Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь называл их большие зелёные экипажи” – сказал, теперь уже со смехом, Джордж. “Должен сказать, я тоже, Дерек” – произнёс Брайан – “а сам ты слышал?” “Нет” – ответил я. Было ощущение, что со всеми случилась безумная истерика. “Большие зелёные экипажи” – повторил Джордж – “мне лучше прочесть, что тут дальше”.
Итак, он продолжил читать и сказал, что всё не так уж плохо, но можно кое-что исправить, например это… и ещё одну вещь, а затем то, сё, пятое, десятое. Так мы начали сотрудничать, и продолжаем с тех пор; буквально с того дня по сей день. И я задаюсь вопросом, как эти отношения пережили такие необычные годы – манию и распад ‘Битлз’, наркотики, выпивку и большие экипажи всех цветов радуги, не говоря уже о ярком зелёном экипаже ‘Эппл’! А тогда это был большой зелёный экипаж.
В последующие недели мы вели эту еженедельную колонку, как настоящий дуэт; я не могу припомнить, кто что написал, но это была его колонка, и я всегда радовался, что мы выбрали именно Джорджа. Это и в самом деле – как и говорил Брайан – стало его ‘дополнительным увлечением’, а он далеко не Тихий Битл, очень разговорчивый человек, который любит выражать себя, как и любой другой, а может быть, и больше большинства.
Чтобы начать не сначала, а лишь с того начала, которое известно ему, мы должны следовать за ним, за его собственными словами…
…чтобы попробовать представить себе, как душа вошла в чрево женщины, жившей на Арнольд-Гроув, 12, в Уэйвертри, Ливерпуль-15: повсюду были аэростаты заграждения, немцы бомбили Ливерпуль.Так всё и было.
Пару лет назад я сидел на улице в машине с Оливией и представлял себе 1943 год. Я удрал из реальности и протиснулся через духовный мир, астральный уровень, назад в одно тело в том доме. Это и в самом деле странно, когда ты рассматриваешь всю планету, и все планеты могут существовать на физическом уровне… Как я попал в ту семью в том доме в то время? И кто вообще я такой?”
Итак, Джордж родился в этом воплощении 2 февраля 1943 года, в разгар второй мировой войны, в дебрях Ливерпуля глубокой зимой на Арнольд-Гроув, 12, в тупике из домов городского типа с узкой улочкой позади них. Это всё ещё ‘немуниципальная Арнольд-Гроув’. Ею по-прежнему никто не владеет. Если взглянуть на неё, то она точь-в-точь как улица Коронации: без сада, а двери выходят прямо на улицу. С улицы ступени ведут в гостиную. Далее располагается задняя комната с лестницей, ведущей вверх к двум спальням. Затем мы оттуда переехали, после того, как простояли в очереди на дом приблизительно двадцать пять лет, мы переехали. Но тогда, в мои детские годы, на Арнольд-Гроув всё было неплохо для того периода. Маленькая железная кухонная плита находилась в задней комнате, которая являлась кухней, где на огне стоял чайник, и рядом стояла духовка.
|
Каждая нижняя комната была площадью девять квадратных метров (очень маленькие), и зимой в доме было холодно.
Снаружи располагался небольшой дворик, который был почти весь вымощен, не считая небольшого участка, где была клумба шириной в тридцать сантиметров. Там был туалет, мусорный ящик, прилаженный к задней стене, и какое-то время у нас был маленький курятник, где мы держали петухов.
Когда Оливия и я приехали туда, дома никого не оказалось, поэтому мы присели снаружи и стали представлять, как там сейчас внутри. Может статься, там вырубили очаг и отделали его плиткой; возможно, теперь там бежит горячая вода. У нас была цинковая ванна, она была большой и висела на стене на улице. Мы вносили её в дом и ставили перед кухонным камином, а затем наполняли её горячей водой из кастрюль и чайников. Хорошее место, чтобы помыть голову, Ливерпуль. Приятная мягкая вода.
Все, кто жил в таких домах – а на самом деле в большинстве домов до 50-х и 60-х годов – помнят, какой холодной она могла быть. В Британии было очень слаборазвитое центральное отопление (конечно, не было никакого отопления в маленьких домах в Ливерпуле и подобных городах), а во время войны и в послевоенные годы было чрезвычайно мало топлива.
Холодно? Было холодно в те времена, холодно. У нас был только один камин. Ледяной холод. Лишь один камин в одной комнате. Никакого отопления. Зимой на окнах лежал лёд. На самом деле тебе приходилось класть в постель бутылку с тёплой водой и в течение часа перемещать её там, прежде чем забраться в кровать (ты постоянно бегал наверх, чтобы перемещать бутылку), затем скидывал с себя одежду и запрыгивал в постель. А потом – ооооооооооох – лежал неподвижно и к следующему утру, когда ты только согревался, тебя будили – “вставай-ка, пора в школу” – и ты высовывал руку из-под одеяла. Мороз. Ох, Боже.
Тот дом был ничего, он был маленьким и очень славным. Летом в нём всегда было солнечно. Самым худшим был переход из младших классов в большую среднюю школу. Вот, когда наступил мрак, и я осознал, что дождливо и пасмурно, что улицы старые, а учителя отсталые, и всё в таком роде. Вот, когда, кажется, начались мои разочарования. Ты дрался только для того, чтобы выбросить всё это из головы. Всё было так серьёзно. Ты не можешь улыбаться, и тебе не дозволяется делать того и этого. Будь здесь, встань там, замолчи, сядь, и всегда эти экзамены, эти отборочные экзамены для 11-летних, гуманитарные науки и аттестат зрелости. Вот, когда наступила тьма.
Я не любил школу. Думаю, она была ужасной; худшее время жизни. Детям и подросткам было неплохо лишь потому, что там был футбол, занятия спортом и всё такое прочее, хотя бывало, что нас били палкой. Однажды, когда мне было восемь или девять лет, учитель мистер Лайонс (брат местного страхового агента) ударил меня палкой и попал мне по запястью. Оно распухло, и когда я пришёл домой, я попытался скрыть это, но мой отец заметил. На следующий день мой отец отправился в школу, попросил мистера Лайонса выйти с урока и ‘вломил’ ему разок.
Большая школа, ливерпульский институт являлся сущим наказанием. Учителя были или старыми ветеранами войны или только что из колледжа, поэтому они и сами знали не сильно много, и если посмотреть на их фотографии, то сразу становится понятно, о чём я говорю. Я знал тогда, что они были людьми, неспособными учить, но тогда я не был образован, чтобы говорить так, поэтому теперь, через столько лет, я могу сказать это. То, каким способом они выпускали тебя в мир, был непростителен. В моём случае, в рекомендации, которая должна была помочь мне получить работу на всю мою оставшуюся жизнь, говорилось: ‘Я не могу сказать, какая работа ему подходит, потому что он не делал ничего’.
Это была жуткая дыра. Она могла бы выглядеть хорошо, с деревянных частей здания можно было бы соскоблить краску и украсить в стиле Викторианской эпохи, которой они и принадлежали. Я показывал её Оливии. Она, выросшая в Калифорнии, не могла в это поверить. Там проходили вечерние курсы, поэтому мы смогли побродить вокруг и взглянуть на все помещения, в которых я бывал.
Отвращение – даже ненависть и, безусловно, негодование – Джорджа к школе тянется потому, что довольно скоро после её окончания, он стал человеком, который жаждал и основательно искал знаний, правды и учений. Также странно, что мальчик из средней школы – то есть цвет Британии – вынужден отвергать всё, что было предложить у этой уважаемой ливерпульской школы. Конечно, дома говорили вести себя хорошо. Оба его брата прошли обучение полностью, а его сестра Луиза сдала все необходимые экзамены (включая аттестат высшей школы), чтобы поступить в колледж и стать, сама, школьной учительницей.
Теперь Джордж является человеком, который пользуется успехом во всех общепринятых смыслах этого слова, несмотря на то, что школа не смогла затронуть ни одной струны в душе мальчика, который позже, и сейчас, когда Вы читаете это, настоятельно требует и получает доступные подробности почти всего. Тем не менее, он не увиливает и не темнит в своих воспоминаниях о средней школе в Ливерпуле в 1950-х годах.
Она вгоняла в нас страх. Наступили чепуха и нелепости. Говорят, что дети будут изучать что-то, если это захватывает, но когда начинается вздор, ты прекращаешь учиться и перестаёшь быть открытым ко всему. Вот, чего следует опасаться. Всё это началось, когда я перешёл в среднюю школу. Все эти логарифмы и квадратные корни; алгебра была жутким предметом. x+3 при z=y. Я скорее выучил бы китайский или санскрит, чем это. Кажется, для академиков и работников умственного труда это имеет смысл. Алгебра? Я и понятия не имею, что она означает или откуда она взялась. Кажется, в ней нет никакой гармонии, ритма или основного чувства, потому что, в самом деле, можно понимать людей, не зная их языка. Если вы посмотрите друг на друга или прикоснётесь друг к другу, скажем, выпьете чаю или что-нибудь в таком роде… а затем, конечно, даже язык можно выучить. Но для меня алгебра не имеет никакого отношения к ‘реальности’. Я смотрю о ней сейчас в ‘Открытом университете’, но всё равно не улавливаю смысла.
|
Музыка? Я даже бросил музыку, хотя я любил её, потому что в тот момент в школе всё заставляло делать твой рот вот так… Он кривит свой рот, словно изображая новичка в оперетте, и продолжает: Ну, ты мог играть на флейте или скрипке, а в наши дни, думаю, можно играть и на гитарах и всём в таком духе, но не тогда. Чтобы получить аттестат зрелости в 16 лет, нужно было сначала сдать три предмета на ‘пробный’ аттестат. Первым в ‘пробе’ было изобразительное искусство, которое я прошёл. Но это благодаря Стэну Риду, учителю рисования, который был славным (это человек с надписью ‘ОМ’ на футболке на альбоме ‘Dark Horse’). Хотя я не был так уж хорош в рисовании, я получил достаточно, чтобы сдать экзамен. “Ого, чудесно!” – подумал я.
Затем стал известен следующий результат – я провалился. И на следующем экзамене тоже. Я не сдал, не сдал, не сдал, не сдал: я провалил всё, кроме рисования. Я провалил даже английский язык, который – как считалось – смогут сдать все, независимо от того, какие были оценки. Все кроме меня! Я получил два процента. В самом деле, я не сдал ничего, и мне сказали: “Ты можешь идти, ладно, ты можешь идти”, ведь после экзаменов все свободны.
Они попытались оставить меня на второй год, в классе, который шёл следом, чтобы я сдал экзамены в следующем году. Я пробыл в этом классе один час и подумал: “Нет уж, спасибо, я не собираюсь знакомиться со всеми этими новыми людьми и их выходками”. И я перелез через ограду, отправился в кино и не возвращался до самого последнего дня, когда я заскочил за своим взысканием.
Итак… у меня не было ничего такого, никаких аттестатов. Что думали мои родители? Они не знали, что было сказано, потому что я сжёг свои табель успеваемости и характеристику. Теперь мне хотелось бы, чтобы они у меня сохранились. Было бы интересно, оглядываясь назад, увидеть подписи всех тех учителей и то, что они говорили обо мне. Классный руководитель писал: ‘Он не принимал вообще никакого участия в школьной деятельности’… они продолжали в таком роде, и я чувствовал себя настолько скверно и таким виноватым, что мне пришлось сжечь всё это, прежде чем мои родители вернулись домой.
Подобно многим школьникам, которые росли после второй мировой войны, Джордж Харрисон не видел смысла в армейском кадетском корпусе, который по-прежнему процветал и размахивал оружием в британских средних школах.
Армия. Страх перед армией. Когда мне было около двенадцати, я уже принял решение, что во что бы то ни стало не пойду служить. Тогда в школе примерно с тринадцати лет до шестнадцати или семнадцати набирали ребят-кадетов. Этого я никогда не мог постичь. Они никогда не говорили тебе: “Ладно. Сделай так”. Никогда не было никакой вербовки или каких-нибудь досок объявлений, но каждый понедельник днём, или каждый вторник, ты выглядывал и видел этих ребят. Все они, одетые как солдаты, маршировали взад и вперёд с учителем географии или учителем математики под ‘ать, два, три, четыре’. Это не из тех вещей, которые должны тебе нравиться или не нравиться. Этого не должно быть вообще! Я часто думал: “ЧТО?”
Я никогда не мог понять, почему те обычные вещи являлись обычными. Мне они всегда казались безумными: все вели себя 'обычно', но это так напоминало ‘Узника’1.Ты никогда не знаешь до конца, о чём они говорят. Это словно твоя нервная система принадлежит кому-то, кого ты не знаешь. Я всегда знал, что есть то, чего мне не узнать в школе. Я знал, что школа это ещё не всё, что тебе нужно из возможностей, которые дарит жизнь. Вот, почему я не сильно беспокоился. В школе во мне всегда была сторона, которая думала: “Что ж, если всё именно так, значит, мне это не нужно”. Я знал – есть что-то. Я был достаточно удачлив, чтобы почувствовать, что есть альтернатива.
Альтернативой было нечто, что стало намного более значительным, чем кто-либо, кто-либо вообще мог бы вообразить. Тем не менее, оптимизм Джорджа перед лицом нагоняющей тоску школьной жизни не являлся некоей туманной мыслью, мол, что-нибудь да случится. Он уже начал исполнять музыку, когда был очень маленьким и с очень небольшим размахом (стоя на табуретке), но в школе он образовал союз с одним мальчиком постарше (Пол Маккартни), который в будни являлся одним из пассажиров школьных автобусов.
1 – классический телесериал-аллегория с Патриком МакГуэном о контролируемой окружающей обстановке. В каждой из семнадцати серий МакГуэн кричит: “Я не число. Я свободный человек”. Он произвёл огромное впечатление на битлов и их поколение.
Джордж вспоминает свои ранние музыкальные радости и влияния и в приглушённых тонах описывает картины из жизни муниципального микрорайона пригорода Ливерпуля. Пленительные и время от времени мучительные детали переносят нас на место его встречи с Маккартни (который учился на класс старше в ливерпульском институте и окончил его на год позже Джорджа, будучи более квалифицированным в смысле средней школы). Полу было суждено чуть позже присоединиться к Джону Леннону в ‘Куорримен’. Они сменили несколько названий и участников, прежде чем стали ‘Битлз’.
Невестка Джорджа, Ирэн Харрисон, жена его самого старшего брата Гарри, помнит годы, которые привели к его решению ‘сделать попытку’ в чём-то другом.
Ирэн был подружкой Гарри, когда она впервые встретилась с Джорджем, сразу после его тринадцатого дня рождения, в 1956 году. Тогда ей было семнадцать. И она по-прежнему является его близким другом.
“Причина, по которой мы гуляли вместе, заключалась в том, что Гарри отсутствовал, отбывая воинскую повинность, и, я полагаю, потому, что я являлась единственным ребёнком в своём доме; это было словно у меня есть маленький брат. А что касается Джорджа, то я, может быть, заменила ему его старшую сестру, которая только что покинула дом и отправилась в Канаду”.
Мы вместе ходили на выступления и тому подобное. Это было время рок-н-ролла, и все значительные исполнители – Лонни Донеган и так далее (‘The Crew Cuts’, ‘Freddie Bell and Bell Boys’, ‘Frankie Lymori and the Teenagers’, ‘The Everly Brothers’, Eddie Cochran и многие другие) приезжали в ‘Эмпайр’ (кинотеатр в Ливерпуле), я доставала билеты, и мы отправлялись туда. Затем Гарри и я поженились, у нас появилась квартира в Ливерпуле, и Джордж довольно часто приходил туда с Полом. Иногда Джордж спрашивал: ‘Куда ты пойдёшь сегодня?’, я отвечала: ‘А, туда-то и туда-то’. Он говорил: ‘Ладно’, и он отправлялся туда на своём велосипеде, а я ехала на автобусе. Мы очень хорошо ладили. Он был занимательным карапузом”.
|
“Теперь он стремится к знаниям, но любой, кто хочет покинуть школу, позже осознаёт, что она была важна. Но это зависит от того, кто преподаёт тебе, а он и в самом деле ненавидел школу и часто прогуливал её. Он нередко приходил ко мне и говорил: ‘Не рассказывай моей маме’. Она каждый день давала ему деньги на обед, и он часто тратил их впустую. Думаю, он тратил их на кинокартины; он зачастую ходил на фильмы ужасов, когда они впервые появились. Не думаю, что у него были очень приятные учителя, но для него важно учиться, и всё остаётся в его голове. Ему повезло познакомиться с таким большим количеством людей и учиться у них. Он мог бы окончить школу и ничего больше не добиться”.
“Его мать и отец были очень терпимыми, практичными и любящими людьми. Они были такими сердечными и помогали тебе во всём. Приходить к ним домой было замечательно. Это было совершенно изумительно. В больших семьях есть что-то, что ты можешь понять и оценить, когда ты один и ничего не делаешь. Мой собственный дом всегда был славным и тёплым, и по нему туда-сюда носились дети, но в больших семьях есть нечто. Джордж за многое должен поблагодарить своих родителей, за то, каков он сейчас. Активные до своих последних лет (до 1978 года, когда умер отец Джорджа; его мать умерла на восемь лет раньше), они очень оберегали его, ведь они знали, что он по своей природе ранимый, доверчивый, мягкий человек. Они очень сильно беспокоились о нём, и я не думаю, что он знает, насколько сильно. Я знаю, что это так, из того, что они говорили. Они волновались постоянно, я уверена, что он совершенно этого не осознавал. Если бы он знал, как сильно они беспокоились за него, он бы изумился”.
“Вскоре у его отца появилась идея, чтобы они все стали… ну, вроде такого: Гарри был механиком, Пит (старший брат Джорджа) был рихтовщиком и сварщиком, а Джордж должен был стать электриком, и у отца была мысль, что у них будет гараж. Кажется, он собирался заведовать им, а три его сына должны были работать в этом семейном деле. Джордж проклинал эту идею”.
“На одно рождество, когда Джордж работал в ‘Блэклерс’, отец купил ему набор отвёрток электрика, и он довольно сильно беспокоился, потому что говорил: ‘Неужели он хочет навязать мне это? Кажется, хочет’”.
“Как-то он пришёл навестить нас, около двадцати лет назад, то есть ему, должно быть, было шестнадцать. Он сказал, что у него есть возможность оказаться в группе, и он хотел знать, что, по мнению Гарри, ему следует делать. Гарри сказал: ‘Попытайся. Ты ещё достаточно юн, чтобы делать то, что тебе хочется. Если ты посвятишь этому год или два, то ничего не упустишь’. Гарри и Пит стали работать по профессии сразу после школы, и то, чем они, возможно, мечтали заниматься, не осуществилось. Джордж оказался последним, у кого имелась возможность сказать, хочет ли он заниматься тем-то и тем-то или нет. Он перестал работать, чтобы быть в группе”.
“Ну, вы знаете, как всё это было в Ливерпуле; если у тебя была профессия, ты был успешен. Если ты хотел заниматься чем-то другим, ты был немного сумасшедшим. Не думаю, что наше воспитание позволяло иметь другие мысли”.
“Но их мама и отец не были людьми, которые стали бы запрещать своим детям быть самими собой. Помню, как Джон (Леннон) снял квартиру где-то возле ливерпульского кафедрального собора, и идея состояла в том, что они все будут жить в этой квартире. Её (матери Джорджа) точка зрения была такова: ‘Вперёд и с песней, но ты вернёшься в течение двух или трёх недель’ – и так и случилось. Это не продлилось долго, потому что там не было домашних удобств. Она была очень мудрой”.
Я полюбил музыку с тех пор, как помню ‘One meat ball’, с очень раннего возраста. Одна из первых песен, которую я помню (должно быть, мне было около четырёх), это ‘Hong-Kong blues’, настоящая блюзовая песня. Это было счастливое время. Я ходил гулять со своими родителями с тех пор, как был младенцем, и гуляли мы много. Я помню, как мы были в одном месте, в другом, танцевали в клубе и у старой миссис такой-то. Я припоминаю, как младенцем стоял на маленькой кожаной табуретке и пел ‘One meat ball’.
Когда Харрисоны переехали из тесных, но уютных условий Арнольд-Гроув, это произошло потому, что их фамилия наконец-то оказалась наверху по-прежнему нескончаемого списка очереди на квартиры в Ливерпуле. Прежде всего, они переехали на Аптон-Грин, 25, в дом в одном микрорайоне, который принадлежал городским властям Ливерпуля в Спике. Вскоре после этого Джордж оставил школу на Доведэйл-Роуд возле Пенни-Лэйн и пошёл в институт. Поездка на автобусе занимала час; час утром, час вечером.
Требовался час – с четырёх до пяти часов дня – чтобы добраться домой, на окраину района Спик. Именно в одной из таких поездок на автобусе я познакомился с Полом Маккартни, потому что он, учась в той же школе, носил такую же униформу и ездил той же дорогой, что и я. И я стал ошиваться с ним. Его мать была акушеркой, и у него была труба.
Как мы уже знаем, Пол остался в школе, чтобы сдать экзамены, а Джордж, раздосадованный, но уверенный в альтернативе, оставил школу, но не раньше, чем выразил себя необычным способом – с помощью одежды.
По правде говоря, у меня не было денег на стоящую одежду, но в последний год в школе или около того я ухитрился ‘выделиться’. Я купил белую рубашку со складками спереди, чёрной вышивкой в уголках этих складок и чёрный жилет официанта. Он был двубортным с лацканами, и мне его дал Пол. Думаю, он взял его у Джона, который получил его от своего отчима, мистера Дайкинса. Также у меня была одна из спортивных курток Гарольда, перекрашенная в чёрный цвет, но всё равно под краской можно было увидеть клетчатый узор. Я носил чёрные брюки, превращённые в дудочки, и синие замшевые башмаки с острыми мысками. Так всё и было: довольно дёшево и неряшливо.
Бросивший школу, незнавший, куда двигаться, уже игравший на гитаре, но недостаточно хорошо, чтобы выделиться за пределами узкого круга дружков, Джордж занимал небольшие суммы денег у своего отца, и, в конечном счёте, ему стало неловко из-за этого.
Мы играли в одном ансамбле, и это продолжалось где-то около восьми месяцев. Я занимал у своего отца по десять шиллингов, и, в конце концов, он сказал: “Не будет ли лучше тебе найти работу, а?” И я отправился в муниципалитет (Ливерпуля), но не прошёл испытания – я не годился даже для этого.
|
Я не беспокоился, не лез из кожи вон, но спустя некоторое время мне пришлось постараться – потому что становилось слишком неудобно, но прежде чем я сумел достать работу, прошло много времени. Я пошёл в центр занятости молодёжи на Дэйл-Стрит. Их представитель сказал: “Ладно, есть работа оформителя витрин в ‘Блэклерс’1”, и я подумал: “Почему бы и нет. Займусь этим”. Сделать всех довольными – это было нечто. Я думал: “Я не собираюсь заниматься этим долго”, но когда у меня не было
1 – Очень известный ливерпульский универмаг и достопримечательность. В Ливерпуле все универмаги являются достопримечательностями и имеют свои собственные индивидуальность, характер, рейтинг и степень шутливости; ‘Блэклерс’ оценивался высоко во всём, кроме снобизма. Он всегда являлся магазином для не богатых.
работы, я и в самом деле думал, что увиливаю. Когда я пришёл в ‘Блэклерс’, они уже отдали эту работу. Они сказали: “Пойди к мистеру Питу из технического обслуживания; они ищут помощника электрика”. Итак, я получил работу, заключавшуюся в прочистке кисточкой всех лампочек, в том, чтобы держать в чистоте электронные лампы. На рождество я чистил шахту лифта, и время от времени мы приводили в негодность лифты, чтобы можно было похалтурить в шахте лифта. А ещё там был дартс. Я научился играть в дартс и научился, как выпить восемь литров пива, три рюмки рома с чёрной смородиной и съесть два гамбургера (котлеты в булочках) за один заход. Я учился всему этому, а по вечерам мы давали концерты, и мы получили заказ на выступление в Шотландии1. Я пришёл к начальнику ‘Блэклерс’ и сказал: “Я ухожу, мне очень жаль”. Было так здорово, так приятно сказать это. Мне всё ещё было лишь семнадцать, и я отказался от должности! На самом деле, я отработал их деньги; они послали меня в Бутл проложить один из тех больших десятифазных кабелей на товарном складе, который принадлежал им. В неделю я получал тридцать шиллингов (один фунт пятьдесят пенсов в десятичной денежной системе).
Наш ансамбль играл по вечерам в Хойлэйке (за рекой, на полуострове Уиррал) и тому подобных местах или, по крайней мере, одно выступление в неделю, что приносило дополнительные два фунта десять шиллингов – довольно неплохо для тех времён. Моё отношение к игре в этом ансамбле заключалось в том, что это являлось хорошей частью жизни, и в этом был весь смысл. Явно самое приятное время. Люди из ‘Блэклерс’ знали, что я играю на гитаре, хотя я и пробыл там недостаточно долго, чтобы они
1 – Это было турне, которое в битловской истории расценивается, как поворотная точка, когда группа аккомпанировала известному певцу, который величал себя Джонни Джентлом.
смогли хорошо меня узнать. Они обнаружили это, затем они пару раз приходили посмотреть на нас, а потом я ушёл.
У меня создаётся впечатление, что тогда было время быстрого взросления. Джордж – неудавшийся школьник, никудышный парень, бездельничавший на работе, лентяй, знавший, что каким-то образом с ним всё будет в порядке – становился намного более взрослым, играя рок-н-ролл с другими парнями. Он отправился в Шотландию с Джоном, Полом, Стюартом Сатклиффом и Джонни Джентлом, и частично помнит это, как сущее наказание.
По-крайней мере, мы становились известными; но это заставило нас осознать, что у нас нет никакой одежды. Мы выглядели забавным сборищем чудаков. Мы были очень грубыми, и, по правде говоря, нам повезло, что мы оказались там, хотя и это было невесть что. Мы путешествовали в фургоне, и, знаете, в те дни проходили нешуточные сражения за каждый сантиметр своего пространства. Это ещё одна важная вещь. Борьба за своё собственное пространство происходит всегда, даже если это лишь сантиметр. “Дайте нам право на владение сантиметром”. То есть, всегда происходило много такого. Вот, почему ансамбли, которые быстро становятся богатыми, не медлят с получением своего собственного лимузина. Эрик не ездил в одном автомобиле с Джинджером и Джеком1. У них всегда был у каждого свой. Вот, что я вам скажу: если бы я мог позволить себе свой собственный лимузин, я бы не стал ездить в фургоне.
Теперь, в наше время, если я могу отправиться на частном реактивном самолёте, то я не полечу рейсом Т-Ви-Эй (авиакомпания США). Это же всё улучшило бы, не так ли? Если бы мы только могли летать на частных реактивных самолётах ‘Уорнер’ чаще, я бы подарил всем, кто имел бы к этому отношение, по экземпляру этой книги и оплатил бы топливо.
Тема пространства, его важности, сражений за место, где можно передвигаться, дышать и временами побыть одному, не раз поднимается в этой книге. Эта проблема присуща не только Джорджу. Но на тот момент, в лохматом незрелом ансамбле, он всё ещё находится в Ливерпуле, и мы по-прежнему то и дело погружаемся в счастливые воспоминания детства. Тем не менее, вскоре ему предстоит покинуть Ливерпуль и отправиться в первую поездку в Гамбург.
1 ‘Крим’: Эрик Клэптон, Джинджер Бэйкер и Джек Брюс.
Ливерпуль всегда был ничего. Кэлдерстоунз-Парк. Ты помнишь ту скалу возле бань и библиотеки в Уэйвертри? Это был метеорит, который упал с неба. Я помню, как скатывался с него. Это была вся такая гладкая, большая глыба чёрной сверкающей скалы; там были туннели, ведущие к ‘Детской-стене-с-пятью-дорогами’, и очень много другого…
А когда наступало время каникул, в обычных местах неподалёку были другие простые радости, провинциальные удовольствия, морские курорты, ничего такого, что стоило бы дорого.
Мы отправлялись в Мортон1 (потому что там жила подруга моей мамы, Филлис Андерсон) и Бидстон-Хилл неподалёку, Нью-Брайтон, Саутпорт2 и, конечно же, в большой город,Блэкпул, лишь раз или два, чтобы увидеть ‘огни’. Мы объехали весь Уэльс, останавливаясь в небольших местечках, в славных старых каменных домах с шиферными крышами. Вероятно, снимать их почти ничего не стоило. На самом деле, можно было прожить счастливо всю жизнь в таком месте, как эти.
Ливерпуль порождал на свет занимательных личностей: страховых агентов – я совершенно не знал, что это такое, но они приходили каждую неделю, разные; может быть, их было двое. Ещё часто приходил один священник и просто стучал в дверь, ты давал им деньги, и они уходили прочь.
1 Скромный маленький курорт, но большей частью жилой город лёгкой промышленности с несколькими красотами на побережье Уиррэл-Мерси.
2 'Общие' и 'шикарные' курорты соответственно, больше подходящие для дневных поездок, чем для остановок на одну ночь.
|
На углу того места, где я жил – на Аптон-Грин, в Спике – был один парень, мистер Бьюли. Так он начал с того, что ходил по домам, продавая рыбу из коробки. Затем, через какое-то время, у него появилась ручная тележка, а затем, после этого, у него уже был грузовичок с кузовом, и он приезжал и продавал картофель и тому подобное. Потом у него появился старый одноэтажный автобус ‘Кросвилль’, который он ставил позади, на участке пустыря, и у него там было довольно бойкое место. Затем он купил себе ‘Стэндэрд вэнгард’, за которым последовал ‘Форд консул’, а потом ‘Зефир зодиак’. Затем что-то случилось, и они все исчезли. Вот.
Годы спустя семья Харрисон, которая стояла ещё в одной очереди на квартиру, совершила ещё один переезд, из Спика. Они переехали жить на Макетт-Лэйн, 174, возле Вултона, и именно тогда, когда они жили там, было время, когда – как вспоминает Джордж – его карьера ‘заладилась’. Именно с Макетт-Лэйн он впервые ‘уехал из дома’, в том смысле, что он отправился работать в Гамбург в первый – из многих – визит с юными битлами. Макетт-Лэйн являлась славным муниципальным домом (намного более предпочтительным по сравнению с Аптон-Грин, где Джордж провёл так много своих школьных лет, но так и не ставший – из-за стремительности его карьеры – таким же ‘домом’, как Аптон-Грин). Родители Джорджа жили в нём до счастливых дней 1966 года, когда они переехали в симпатичный одноэтажный дом возле Уоррингтоне. Это был почтенный город со своим собственным характером, но главным образом он известен благодаря тому, что располагается на полпути между славными городами Ливерпуль и Манчестер.
|
Глава II
РОЛЬ Брайана Эпстайна в этом представлении театра теней описывалась много раз. Моё собственное участие заключалось в том, что я брал у него интервью для ‘Дэйли Экспресс’ и писал за него его автобиографию ‘Подвал полный шума’. Затем, в 1964 году, (за вдвое большую, чем в ‘Экспрессе’ зарплату) я стал его личным помощником, и Джоан, я и четверо наших детей последовали вслед за ним и битлами в столицу. Вся наша провинциальная жизнь завершилась. У нас не было выбора, и, может быть, в любом случае это было подходящее время, чтобы помешаться. Держитесь крепче. Закройте свои глаза.
Теперь, находясь в штате служащих Эпстайна, я писал его книгу заодно с колонкой Джорджа, стал получать сто пятьдесят фунтов в неделю и являлся помощником Брайана и пресс-атташе ‘Битлз’. Это был 1964 год, он получился очень тяжёлым и в чём-то неудачным. Но я забежал вперёд.
Во всех нас крепко засело такое чувство, что что-то произойдёт. Я был чрезвычайно позитивно настроен. Вопрос был лишь во времени и в том, как заставить это произойти. Казалось, всё тянется долгие годы. Вот, в чём был хорош Брайан. Он знал, как всего добиться. Мы были самоуверенными и нахальными, но когда Эпстайн говорил: “Знаете, вы будете более великими, чем Элвис”, мы думали: “Ну, насколько великим я могу стать? Что-то я сомневаюсь”. Это казалось странным и возмутительным, но он и в самом деле занимал верную позицию.
Битлы стали жить в отелях. Некоторые убогие места я позабыл. Я помню, что основным местом, в котором мы останавливались, являлся отель ‘Слоун-Сквер’, возле кинотеатра. Затем мы переехали в отель ‘Президент’. Джон был уже женат, позже Пол стал жить в доме родителей Джейн Эшер на Уимпол-Стрит, а Ринго и мне досталась квартира на Грин-Стрит в Мэйфэйре.
Брайан был хорошим. Непосредственно перед тем, как он умер, он очень близко подошёл к пониманию, которое могло перевести его на новый уровень. Единственный раз, когда у Брайана и меня был по-настоящему хороший разговор о серьёзных вещах, не считая деловых встреч, произошёл прямо перед его смертью, в последнем доме, в котором он жил, в 1967 году в Сассексе. Он спрашивал обо всём и хотел узнать, чем я занимался в Индии. Я пытался объяснить ему, и ему было очень интересно.
Брайан Эпстайн умер во время последних праздничных выходных удивительного ‘кислотного лета’ 1967 года. Это было лето, когда битлы познакомились с Махариши Махеш Йоги, когда поп-фестиваль в Монтерее и схожие (пусть и меньшего масштаба) события укрепили среди молодёжи трогательное убеждение – а убеждение это разделяли тогда сотни тысяч молодых людей по всему миру – что с достаточным количеством любви и веры мир можно спасти от ошибок, перенятых от его ‘консервативных’ властителей. В наше время, на пугающей границе 1980-х, этот незатейливый подход с его девизами в стиле ‘власть цветов’: братство, любовь, мир и музыка (обычно следом за ними шло слово ‘чувак’, позаимствованное у предыдущего поколения чернокожих) является поводом для насмешек и высмеивается, как наивный. Может, он таким и был.
И, как нарочно, именно в конце этого лета умер Брайан Эпстайн. Хотя он привыкал к более открытому восприятию жизни битлами и всё больше разделял его, естественный ход событий развивался так, что его полезность в качестве ‘отца’ уменьшалась. Битлы больше не гастролровали. Их последний концерт прошёл в 1966 году в Кэндлстик-Парке в Сан-Франциско. Все они явно остепенились со своими женскими половинами.
С Джорджем Мартином, который приглядывал за ними, они были непревзойдёнными мастерами в студиях звукозаписи, и роль Брайана стала меняться. Я разговаривал с ним у него дома в Сассексе в мае, перед тем последним летом, когда Джоан и я прилетели из Лос-Анжелеса на вечеринку в честь его новоселья – психоделическое событие, которое можно описать только (и я больше нигде не буду использовать это слово) как 'умопомрачительная'.
Он был совершенно счастлив – уже до того, как он ‘что-либо принял’ в тот вечер. Он был погружён в размышления и осознал, что теперь, когда ‘Битлз’ упрочили своё положение в качестве одного из величайших сокровищ мира, а ‘Сержант Пеппер’ должен был вскоре вновь подтвердить их верховенство, у него появилось время, чтобы уделить своё внимание другим интересам. Появилось время, чтобы обзавестись загородним домом, управлять очень деятельной и прибыльной международной группой компаний (с его партнёрами Нэтом Вайссом1 и Робертом Стигвудом) и всё так же заботиться обо всех нуждах битлов,
1 Адвокат из Нью-Йорка, управляющий, а теперь и владелец своей собственной компании звукозаписи. В конце жизни Брайана Нэт являлся его ближайшим другом и наперсницей (именно так! – прим. пер.).
предоставлять им такое же внимание, которое сначала возвысило их лишь на несколько сантиметров над их ливерпульскими истоками и современниками, а затем позволило им сиять над большей частью мира.
|
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция |
| |
следующая лекция ==> |
mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.015 сек.)
|
