Джон присел передохнуть. Он глубоко дышал, ноздри щекотал студеный, пахнущий морскими ветрами воздух. Рассвет с трудом пробивался сквозь плотные, как мокрые занавески, облака. Все, что мерещилось в сумерках и казалось странным, стало привычным и знакомым.
Лишь один темный предмет не давал покоя Джону. Что-то в нем было необычное: в волнах невдалеке от пролива перекатывался огромный черный предмет. Поначалу Джон думал, что это просто большая волна. Но она отличалась от других волн удивительным постоянством.
Джон двинулся туда. Чем светлее становилось, тем загадочнее выглядел предмет. Только подойдя совсем вплотную, Джон сообразил, что перед ним огромный кит. Туша почти наполовину была на суше. Черную лоснящуюся китовую кожу облепили ракушки, испещрили трещины. По всей видимости, кит был мертв. Может быть, его смертельно ранили китобои, а может, кит своей смертью умер. Морской великан был бездыханен и слегка вздрагивал под ударами волн.
Смутно догадываясь, что эта находка представляет огромную ценность для энмынцев, Джон заторопился в обратный путь. Чтобы легче было идти, он поднялся на травянистую полосу. Вдали показалась человеческая фигурка. Подойдя ближе, Джон узнал Тнарата. Тнарат со смаком жевал длинные стебли морской капусты.
– Рано встаешь! – крикнул он Джону с плотно набитым ртом и похвастался, показывая куски черной моржовой кости. Эта кость особенно ценится американскими коллекционерами, и иногда за один такой небольшой обломок можно получить целую плитку жевательного табаку. – А чем ты похвастаешься, рано встающий?
– Я нашел кита, – ответил Джон.
– Что-что нашел? – переспросил Тнарат.
– Кита.
– Видно, ты спутал белуху с китом, – не поверил Тнарат.
– Настоящего огромного кита! – крикнул Джон. – Я тебя не обманываю. Сходи сам, посмотри.
– Посмотрю, – недоверчиво произнес Тнарат и быстро зашагал на запад.
Потом встретился Армоль. Выслушав Джона, он не выразил вслух, как Тнарат, сомнения, но все-таки пожелал лично удостовериться в правдивости слов Джона.
В этот день, казалось, все мужчины Энмына решили попытать удачи в поисках даров моря. И каждому встречному Джон сообщил о своей находке, но ни один не принял всерьез его слова. Многие переспрашивали и высказывали предположение, что это не кит, а морж и даже лахтак, а скорее всего – белуха.
Уже на подходе к селению Джон услышал за собой громкие крики. Он обернулся и увидел Тнарата и Армоля, которые мчались, словно состязались в беге.
– Эй, Сон! – крикнул Армоль. – Ты прав! Это настоящий кит!
– Громадина! А такого на моей памяти никогда не добывали в Энмыне, – подтвердил Тнарат.
Они обогнали Джона и помчались в селение.
Когда Джон подошел к ярангам, все селение уже было на ногах. Из яранги в ярангу передавалась радостная весть: Сон нашел ритлю [27]! Кита! Такого огромного, какого никогда не было в Энмыне. Люди запрягали собак, готовили огромные ножи с длинными рукоятками.
Орво встретил Джона восклицаниями:
– Ты принес счастье нашему селению! Найти такого ритлю – великая удача!
Пыльмау, не дожидаясь мужа, уже запрягала собак и грузила на нарты большой кожаный мешок-рюкзак.
Упряжки бежали одна за другой. Пыльмау сидела спиной к спине с мужем и почтительно молчала. Караван собачьих упряжек, спешащих к киту, протянулся вдоль берега моря. Да, Джону неслыханно повезло! Прав был Орво, воскликнувший, что с его появлением в Энмыне счастье перестало обходить это затерянное на Ледовитом побережье селение. За теми, кто ехал на нартах, шли пешие. Пыльмау видела толпу, тянувшуюся за нартами, и ей казалось, что весь Энмын вышел из яранг и тронулся к проливу. По обычаю, найденное на берегу моря принадлежит тому, кто первый увидел. Выходит, ее муж сегодня – самый богатый человек в Энмыне. Сегодня даже те, у кого сильные руки, не могут потягаться с этим белым человеком, который еще совсем, недавно считался достойным лишь жалости и презрения. Таким поначалу было отношение и самой Пыльмау. Когда Джон поселился в яранге, она смотрела на него как на забавное существо. И как его можно было считать человеком и тем более мужчиной, когда он даже не мог одеться и раздеться? Сон был беспомощнее малого ребенка, и, кроме жалости, она и не испытывала к нему иных чувств. Все пришло позже. Его упорство, воля к жизни и гнев, когда он замечал, что его жалеют и пытаются ему облегчить жизнь, – это было удивительно и похоже на Токо. Таким она узнала Токо, сиротой, который своим упорством добился того, что его стали уважать в Энмыне. Иногда Пыльмау, внутренне трепеща, находила черты покойного у Сона. Порой это сходство оказывалось таким сильным, что Пыльмау беспричинно окликала Джона, чтобы услышать его голос и убедиться в том, что это не Токо. Вот и сейчас она ощущает спину Сона, а, оглянувшись, видит камлейку, которую носил Токо…
– Сон!
– Что, Мау? – откликается Джон.
– Нет, ничего, – говорит Пыльмау.
– Скоро приедем, – говорит Джон. – Вон уже кита видно.
Пыльмау живо обернулась. Даже издали можно было заметить копошащихся возле кита людей. Словно мухи облепили кусок мяса.
Прибывшие ранее мужчины уже кромсали китовую тушу, вырезая квадратные куски кожи вместе с беловато-желтым жиром. Измазанные лица лоснились, челюсти не переставая работали.
– Итгилыын! [28] – Пыльмау жадно кинулась к куску китовой кожи с жиром, отрезала изрядную порцию и протянула Джону. Кожа напоминала подошву поношенной резиновой калоши, и Джон вежливо отказался:
– Потом…
Орво сразу же взялся руководить. Он велел всем, вместе с собаками, отойти подальше.
– Из желудка может так выстрелить, что замарает с ног до головы, – объяснил он Джону.
Кит лежал на спине. Его брюхо круто возвышалось. Армоль вскарабкался на самый верх и сделал глубокий надрез. Затем спустился и связал вместе два копья-ножа. Примерившись, он издали ударил по брюху. С громким шипением из кита ударил зловонный фонтан. Брюхо опало. Приступили к разделке.
Работа продолжалась до глубокой ночи. Джон проголодался. Среди этого необыкновенного изобилия он был единственным человеком, испытывавшим голод. Все не переставали жевать. Собаки давно спали в сытой истоме, повизгивая и причмокивая во сне. Притомились и детишки. Их уложили у огромного костра. Измученный голодом, Джон наконец решился взять кусок китовой кожи с жиром. Кожа почти не имела вкуса, точнее говоря, был еле уловимый привкус. Жир был как жир, но по мере того как Джон жевал его, он становился все слаще. Незаметно для себя Джон съел один, другой кусок, и вскоре его лицо также покрылось слоем сала и сажи от чадного костра, в котором вперемешку с кусками жира горели огромные китовые ребра.
Армоль добрался до китовой пасти, и вдруг темноту ночи прорезал торжествующий крик:
– Ус цел!
Повозившись, он притащил к костру длинные упругие пластины. Уса было столько, что образовалась внушительная куча.
– Напо! [29] – воскликнула Пыльмау, и это слово повторили другие женщины, принимаясь соскабливать белый налет с китового уса. Дали попробовать напо и Джону. Белое вещество имело вкус устриц.
Вместе со всеми Джон уносил от кита жир и мясо, складывая в кучу, отдирал от туши крепкие, похожие на большие жердины, ребра, и под утро так устал, что в изнеможении опустился у костра. Рядом с ним уселся Орво.
– Это целое богатство, – сказал Орво, поглаживая рукой очищенный от напо китовый ус. – Я не очень-то надеялся, что в пасти будет ус. Я думал, что этого кита убили зверобои на шхуне. У них всегда так – убьют кита, вырежут из него ус, а тушу выбрасывают. Так же и с моржами – выбьют клыки, а туши назад в море… Но ус цел! Удача сопутствует в начале твоей жизни с нами. Это хороший знак, Джон. Радуюсь за тебя.
– Спасибо, Орво, – Джон наклонил голову в знак благодарности.
– По обычаю нашего народа то, что найдено на морском берегу, принадлежит тому, кто первый увидел, – продолжал Орво. – Но даже если бы ты захотел взять себе всего кита, одному тебе за год не перетащить бы и жир, и мясо в Энмын. А вот китовый ус – весь твой. Это древнее правило. Но я хотел бы спросить тебя: что ты думаешь делать с таким богатством?
Поколебавшись, Джон признался:
– Честное слово, не знаю. Сам по себе ус, как я понимаю, здесь не имеет особой цены. На что он годится?
– Китовый ус идет на разные поделки – делают из него леску рыболовную, подполозки для нарт, разные мелочи, посуду, – перечислил Орво. – Но только глупец будет нынче делать из китового уса посуду и подполозки, когда на него можно купить металлическую посуду и стальные полозья.
Орво помолчал, поглядел в пляшущее пламя.
– Так что ты собираешься делать с усом? – повторил он вопрос.
– Поделим его так же, как делили подарки с русского судна, как делим всего кита, – сказал Джон.
– Если ты так поступишь, – медленно произнес Орво, – твои новые земляки не одобрят этого.
– Но согласись, Орво, ведь мне просто повезло, что я первый увидел кита. Встань я попозже – и кита нашел бы Тнарат, который шел следом за мной.
– Но ты встал раньше всех, не слал нежиться с молодой женой. Ты пошел в холодное утро, хотя и мог остаться дома. – Орво говорил серьезно и медленно, – Везенье бывает тому, кто сам идет к нему навстречу… Не в том дело, кому владеть китовым усом. Он твой, и это так же верно, как и то, что скоро будет утро и взойдет солнце.
– Хорошо, – согласился Джон. – Я возьму себе этот ус. А летом мы продадим его торговцам и купим то, что нужно нашим людям.
– Продавать и покупать не так-то просто, – заметил Орво. – На китовый ус можно купить сугробы муки и горы листового табаку. Можно одеть в цветные матерчатые камлейки всех энмынцев… Но я дам тебе дельный совет. Не знаю, правда, примешь ли ты его. На моей памяти еще не было такого, чтобы чукча давал совет белому человеку.
– А кто дал совет капитану «Вайгача»? – напомнил Джон.
– Это не совет. Я сказал то, что было на самом деле… А здесь я Еправду хочу тебе посоветовать. Капитан не мог поступить иначе, а ты можешь не делать по-моему.
– Почему же не последовать разумному совету? – пожал плечами Джон.
– Купи-ка ты на этот китовый ус деревянный вельбот, – сказал Орво таким голосом, словно он выражал свою самую сокровенную мечту. Возможно, так оно и было. Орво мечтал о крепком деревянном вельботе, способном плавать во льдах.
– Хорошо, – согласился Джон, – Мы купим на ус не только вельбот, но и мотор.
– На мотор может не хватить, – засомневался Орво.
– Хватит, – твердо сказал Джон. – Я знаю цены.
– Но у Карпентера свои цены, – напомнил Орво.
– А мы не будем спрашивать Карпентера, – отрезал Джон. – Сами поедем в Ном и купим вельбот там.
– Хорошо придумал! – воскликнул Орво и встал. – За работу, друзья! Давайте перевозить мясо и жир в Энмын.
Несколько дней собачьи упряжки занимались перевозкой жира и мяса в Энмын. Старые мясные хранилища оказались малы, и пришлось спешно сооружать новые, вырубая их в мерзлой земле. Часть мяса и жира закопали в толще нарастающего снега на северном склоне горы Энмын.
От кита остался огромный скелет с клочьями мяса и жира.
– Сюда потянутся песцы, – сказал Орво и велел всем, у кого есть канканы, приготовить их.
Пыльмау вынула из кладовки тронутые ржавчиной железные капканы. Джон очистил их, выварил в топленом китовом жиру и несколько дней держал на воздухе, чтобы вытравить из них железный запах.
В самые темные зимние дни, когда солнце уже не показывалось над горизонтом, на бессчетных тропах, протоптанных песцами, энмынские охотники насторожили капканы.
Зима этого года была гораздо суровее прошлой. Пурги начались сразу же, как только мороз сковал лед на море. У берега образовались огромные торосы, и на первую охоту в море энмынские охотники шли пешком – никакая упряжка не смогла бы пройти через чудовищные нагромождения льда.
Стихал один ветер, а на смену ему задувал другой. Весь Энмын занесло снегом. Едва успевали откапывать входы в яранги. Первое время после каждой пурги Джон освобождал от снега единственное окно своей яранги с моржовым пузырем вместо стекла, но потом махнул рукой, и свет в чоттагин проникал лишь через дымовое отверстие.
В редкие дни затишья охотники шли проверять капканы, и каждый раз возвращались с богатой добычей. Орво сокрушался:
– Если бы у нас было побольше капканов!
Казалось, что возле ободранной китовой туши кормились все пушные звери Чукотки. Нередко в капканы попадали лисы-огневки, зайцы и росомахи. Однажды Джон привез домой росомаху. Пыльмау обрадовалась и заявила, что росомаший мех намного лучше песцового.
– А торговцы думают не так, – сказала она. – Росомаший мех не боится сырости, не индевеет на самом сильном морозе и очень прочный. Не сравнить с песцовым: тот чуть намокнет, и готово – уже мнется.
Пыльмау ловко обдирала песцовые шкурки, а Джон соскабливал с мездры оставшийся жир, натягивал их на деревянные распорки. Распорок не хватило, и он мастерил новые. Высушенные шкурки по несколько дней болтались на морозном ветру, обретая девственную белизну.
Так жили в Энмыне зимой 1912/13 года. Жили уверенно, спокойно, потому что в мясных хранилищах лежали моржовое мясо и китовый жир. В пургу в пологах было тепло и светло.
Как-то обнаружив в своей комнате, которой он почти не пользовался, блокнот, Джон с улыбкой перечитал свои записи, взял карандаш и написал:
«Дорогой мой дневник. Долго я тебя не видел и, если бы случайно не встретил, так к не вспомнил бы о тебе. Что тебе сказать? Ничего. Жизнь идет своим чередом, человек дышит, любит, кормится, наслаждается теплом в этом царстве холода и жгучих морозных ветров. Обыкновенное теплое пламя, теплый воздух жилища обретают здесь такую ценность, какой они не имеют в любом другом месте. Человек идет к теплу, как на праздник. Итак, слава теплу и хорошему настроению!»
Джон положил карандаш и задумался. В последние дни его беспокоило состояние здоровья маленького Яко. Мальчик осунулся и похудел, стал плохо есть. Джон приписывал это недостатку свежего воздуха: из-за пурги Яко почти все время проводил в яранге. А сегодня малыш не встал со своей постели и, постанывая, остался лежать.
Встревоженная Пыльмау предлагала мальчику самые лакомые куски, достала припрятанные куски сахару, но Яко мотал головой и грустно смотрел пожелтевшими глазами на синее око отдушины.
Так прошло два дня. На третий Пыльмау робко предложила мужу:
– Давай позовем Орво, посоветуемся с ним.
– Конечно, – сразу же согласился растерявшийся Джон.
Он сам сходил за стариком, рассказал о болезни мальчика, и Орво обещался прийти этим же вечером.
Как бы прислушиваясь к человеческому несчастью, под вечер ветер приутих, и небо очистилось от облаков. Когда Джон вышел покормить собак, во всю северную половину неба полыхало полярное сияние и крупные звезды дрожали в морозном небе.
Орво пришел с какими-то непонятными принадлежностями. Старик был молчалив, серьезен и имел очень озабоченный вид. Ни с Пыльмау, ни с Джоном он почти не разговаривал, обращался лишь к больному мальчику, ободряя его и осведомляясь о его самочувствии.
Закончив приготовления, Орво попросил Джона и Пыльмау удалиться в чоттагин.
– Что он собирается делать? – шепотом спросил Джон у Пыльмау, прислушиваясь к звукам в пологе.
– Лечить будет, – с надеждой в голосе произнесла Пыльмау. – Ведь Орво – энэныльын. Только он не любит, если к нему приходят по-пустому, когда живот заболит или еще что-нибудь другое. Он берется лечить, когда человек помереть может.
Значит Орво, кроме того, еще и шаман. Джону оставалось лишь подивиться разносторонности этого человека. Он и глава охотничьей артели, и искусный резчик по моржовой кости, и верховный судья, и свод законов, и глава селения, а тут еще и врачеватель…
Но оказалось, что Орво никто не выбирал и не назначал, и он вовсе не глава селения Энмын. Просто люди его уважают и советуются с ним, как могут посоветоваться с любым другим человеком. И еще – почти все энмынцы в разной степени доводились родственниками Орво, и в этой родословной путанице, которую Джону безуспешно пытались растолковать, старик занимал почетное место, будучи самым старшим и опытным.
…Из полога послышалось тихое пение, сопровождаемое ритмичными ударами бубна. Хрипловатый голос Орво изредка прерывался невнятной декламацией, но как ни прислушивался Джон, он не мог разобрать ни слова.
– Что он говорит? – спросил Джон у жены.
– Я тоже ничего не могу понять, – ответила Пыльмау. – Он разговаривает с богами. Простым людям не дано понимать этот разговор…
Пение и удары бубна становились все громче. Слова заклинаний грохотали в чоттапше, эхом отскакивая от стен. Голос энэныльына перемещался по пологу, выходил через отдушину в чоттагин, слышался позади Джона, заставляя его поворачиваться. Человеческий голос вдруг перекрывался птичьим криком, ревом неведомых зверей. В пологе работал умелый подражатель, и, если бы не испуганное и благочестивое выражение лица Пыльмау, Джон отогнул бы занавесь и непременно посмотрел бы, что выделывает старый Орво.
– Пыльмау! – голос донесся из дымового отверстия яранги, спустившись со звездного неба.
– Токо! – воскликнула Пыльмау, закрывая рукавом лицо.
Джон глянул вверх, но в дымовое отверстие глядели одни лишь звезды. Странно! Однако голос Токо продолжал:
– Тоска моя по сыну вселилась в Яко. Я знаю, причиняю вам страдания, но разве вы не сжалитесь над моими муками? Пыльмау, жена моя, где ты?
Липкий страх охватил Пыльмау. Дрожащим от волнения голосом она крикнула прямо в дымовое отверстие яранги:
– Токо! Если это ты, так явись нам!
– Как же я могу явиться, если вы похоронили меня? Нет теперь в этом мире у меня тела и дыхания… О, Яко, сынок мой единственный и любимый! Только в тебе я и живу, но тоска гложет меня, и я хочу видеть тебя!
Пыльмау забилась в истерике. В чоттагине завыли собаки. Призрачный свет полярного сияния мерцал в дымовом отверстии яранги.
– О Яко, иди ко мне! – взвыл голос Токо.
Джон понимал, что все это – необыкновенное актерское умение Орво, однако же и он покрылся холодным потом. Он вспоминал прочитанную еще в студенческие годы книгу о первобытной религии, где описывались камлания. Иной шаман обладал такими гипнотизерскими способностями, что заставлял толпы людей повиноваться ему, и иллюзиям, которые он создавал, поддавались даже сами исследователи. Орво скромничал, когда отказывался признать себя великим шаманом, и Джон теперь понимал, что шаманские таланты Орво играли далеко не последнюю роль в его власти над людьми Энмына. Джону пришлось призвать всю свою волю, чтобы не поддаться чарам Орво и собраться с силами, чтобы подойти к пологу.
Джон бросился к занавеси полога и рывком отвернул мех. При свете потухающего жирника на кожаном полу лежал распростертый Орво и недвижными глазами смотрел прямо вверх. Джон двинулся к нему.
– Орво! – затормошил он старика. – Что с тобой?
Джон схватил руку старика, нащупал пульс. Биение было слабое.
– Орво! Орво! Что ты тут натворил! – закричал Джон и кинулся к больному мальчику. Он был поражен, что Яко крепко спал и дышал ровно и глубоко.
Орво зашевелился и со стоном вздохнул. Джон зачерпнул холодной воды и разжал плотно стиснутые зубы старика.
– Это ты, Сон? – слабым голосом спросил Орво.
– Я, – ответил Джон. – Ну и спектакль ты тут устроил! Теперь лежи и отдыхай. А я пойду к Мау.
С помощью Джона ослабевшая от слез и потрясения Пыльмау перебралась в полог. Дрожащими пальцами она поправила пламя в жирнике.
Орво поднялся, сел и собрал свои шаманские принадлежности.
– Мальчик поправится, – сказал Орво тоном опытного врача. – Не давайте ему жирного, пусть почаще высовывает лицо в чоттагин и дышит свежим воздухом… Токо я убедил, что мальчику хорошо здесь и что Сон ему как родной отец. И еще сказал я ему, чтобы он не тревожил вас больше, потому что вы ждете ребенка. А я устал и пойду к себе.
И правда, мальчик стал быстро поправляться, а Джон еще долго помнил камлание Орво.
На переломе зимы, когда над горизонтом начал показываться краешек красного солнца, мальчик стал выходить из яранги. Однажды он вбежал в чоттагин с возгласом:
– С запада идет нарта!
С запада в эту пору гостей не ждали. Середина зимы. Трудное время, когда нерпу надо искать вдали от берегов. А день короток, светлого времени совсем не много – не успевает рассвести, как небо темнеет, и тень от прибрежных скал наползает на ледяные торосы и тундру.
Джон вышел на улицу и присоединился к мужчинам, собравшимся у последней яранги. Из рук в руки переходил бинокль Орво. Каждый пытался угадать гостей.
– Не одна, а даже две нарты! – сообщил Армоль, отнимая от глаз бинокль.
– Кто бы это? – произнес Орво. Он поднес к глазам бинокль и долго изучал упряжки. – Тихо едут… Издалека. Груз у них большой. На одной нарте сидит белый человек. Очень уж много надел на себя. Посмотри!
Орво подал бинокль Джону.
Да, это были две упряжки. Они действительно ехали медленно, но отличить белого человека при всем своем старании Джон не смог, и он вернул бинокль Орво.
– Правда, что там едет белый человек? – спросил Орво.
– Возможно, – уклончиво ответил Джон. – Мне трудно было его разглядеть.
– Если белый, то не иначе как к тебе, Сон, – сказал Армоль. – А вдруг вести с родины?
Тем временем упряжки настолько приблизились, что невооруженным глазом уже можно было различить пассажиров.
– Важный гость едет, – заключил Орво и сказал Джону: – Вели жене поставить большой чайник.
Упряжки подъехали к крайней яранге. С последней нарты легко вспрыгнул тщательно закутанный в меховую одежду человек и направился прямо к Джону.
– Хэлоу, Джон! – крикнул он издали. – Не узнаете?
Гость откинул отороченный густым росомашьим мехом капюшон, и Джон тотчас узнал лысеющую голову мистера Карпентера.
– Мистер Карпентер! – удивленно воскликнул Джон. – Куда это вы держите путь в такую пору?
– К вам, дорогой Джон! К вам! – сказал Карпентер, пожимая руки сначала Джону, а потом и остальным.
– Какомэй, Поппи! – говорили охотники. – Етти!
– Ии! – с улыбкой отвечал Карпентер, фамильярно хлопал по плечу знакомых и, вглядываясь в лица, называл их. Создавалось впечатление, что в Энмын прибыл долгожданный гость, которому все рады.
В сущности, так и было: Карпентер приехал не с пустыми нартами, а у энмынцев было чем торговать с американцем.
– Сон, – обратился к Джону Орво, – принимай своего гостя, а об остальных мы позаботимся.
Карпентер распорядился перенести груз в ярангу Джона и пошел за ним.
– Вы меня простите, – смущенно сказал по дороге Джон. – Но я, право, не ожидал гостей. Приготовьтесь к тому, чтобы оказаться в обыкновенной чукотской яранге. У меня нет таких удобств, как в вашем комфортабельном доме в Кэнискуне и тем более ванной…
– Бросьте мне эти церемонии! – прервал его Карпентер. – Я в восторге, застав вас в добром здоровье и в великолепной форме. Я вижу, вам идет на пользу пребывание в Арктике и простая жизнь среди туземцев.
Войдя в чоттагин, Карпентер с укоризной сказал Джону:
– А вы скромник! За такой короткий срок превратить ярангу в такую прелесть!.. Извините меня, но для безрукого человека – это больше чем подвиг!
– Что вы, мистер Карпентер! – смутился Джон. – Мне тут многие помогали. Капитан русского гидрографического судна, энмынцы и особенно моя жена…
Из полога в чоттагин вышла Пыльмау. Она успела причесаться, надела новую яркую камлейку, а на шею – серебряный американский доллар на тонкой, свитой из оленьих жил ниточке.
– Знакомьтесь, моя жена Пыльмау, – представил ее Джон.
– Очень приятно! – воскликнул Карпентер. – Роберт Карпентер, для друзей – Бобби или еще проще, как зовут меня чукчи и эскимосы, Поппи!
Гость пожелал поподробнее осмотреть ярангу и, очутившись в комнатке Джона, не сдержал возгласа восхищения:
– Вы тут устроились, как в отеле «Принц Альберт»!
Пока Пыльмау готовила угощение, Карпентер предложил Джону немного выпить. Порывшись в своем громоздком багаже, он достал походный погребок, в котором все было предусмотрено, от изящного штопора до серебряных стаканчиков.
– За ваше здоровье!
Проследив за тем, чтобы Джон выпил, Карпентер придвинулся ближе к собеседнику и заговорил несколько витиевато:
– Мой визит к вам, дорогой Джон, вызван дружескими чувствами к вам и деловыми интересами. Не думайте, что вы живете оторванными от остального мира. Даже в этом краю, где человеческие поселения разделены огромными расстояниями и нет ни телеграфа, ни почтовой связи, существуют незримые и иной раз непонятные каналы, по которым информация достигает нужного адреса. В данном случае я имею в виду вашу небывалую удачу – кита и успешный песцовый промысел. Я даже знаю некоторые подробности, – Карпентер хихикнул и заговорщически подмигнул Джону. – Кита нашли вы, и я не могу отказать себе в удовольствии поздравить вас с такой неслыханной удачей! Я предлагаю выпить за это, а разговор о ките отложим до завтра. Ну, а сегодня мне бы хотелось раздать некоторые подарки жителям вашего Энмына. Позвольте мне для этого воспользоваться вашим чоттагином?
– Пожалуйста, – с радушием ответил Джон.
Пыльмау подала вареные оленьи языки, студень из тюленьих ластов и густой суп из нерпичьего мяса.
Карпентер ел с аппетитом и похваливал кушания.
– Вы обходитесь без соли? – спросил он Джона.
– Как-то получилось так, что я довольно быстро привык есть без соли. – ответил Джон. – Сейчас я совершенно не испытываю потребности в ней. Когда я обедал у капитана «Вайгача», все, что я там ел, казалось мне страшно пересоленным.
– О, я вам сочувствую, – кивнул Карпентер. – Мне тоже приходится страдать, когда обстоятельства вынуждают переходить на европейский стол.
Пыльмау убрала со стола и послала Яко оповестить всех о том, что гость желает оделить жителей Энмына подарками.
Карпентер принялся распаковывать свой багаж.
На разостланный брезент легли куски плиточного чаю, сахар, расфасованная в двухфунтовые мешочки мука, иглы, плиточный жевательный табак, табак курительный, ярко раскрашенные леденцы, куски ткани, бусы, цветные бумажные нитки…
У Пыльмау запестрело в глазах от такого изобилия. С раскрытым ртом она уставилась на разложенные товары, и Джону пришлось незаметно для гостя шепнуть ей, чтобы она занималась своим делом.
Первыми явились ближайшие соседи. Карпентер сердечно приветствовал их. Главе семьи он вручил муку, чай и табак. Жене его – горсть бисера и цветные нитки. У Карпентера было приготовлено ровно столько подарков, сколько было семей в Энмыне. Ни один человек не был забыт, и Джон был поражен, когда Карпентер не только вспоминал, кто какой табак любит, но и кому какой бисер требуется.
Орво, Армолю и Тнарату он заявил:
– Вам я привез кое-что особенное. Прошу вас подождать, пока я закончу раздачу.
Мужчины уселись возле низкого столика и принялись за чаепитие.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |