Саймон внимательно посмотрел на него, но, похоже, тролль на этот раз не шутил. Юноша оттащил плащ в сторонку и лег на него, скатав капюшон так, что получилось нечто вроде подушки. Потом он накинул сверху свободный край плаща.
Бинабик передвинулся в угол и после некоторой возни и шуршания тоже устроился вполне удобно.
Сверчки за окном смолкли. Саймон смотрел на дивный танец теней по стропилам и слушал вой ветра, бессильно бьющегося о стены хижины.
Не было ни горящих ламп, ни огня; только луна, бледная, как ядовитый гриб, заливала беспорядок, царивший в комнате, чем-то вроде морозного сияния. Саймон удивленно разглядывал неузнаваемые предметы, загромождавшие стол, кривые штабеля книг, воздвигнутые на полу, как памятники на кладбище. Взор его привлекла одна раскрытая книга, сиявшая белизной, как дерево, с которого содрали кору. В середине белоснежной страницы хмурилось знакомое лицо — человек с горящими глазами и убором из оленьих рогов на голове.
Саймон еще раз обвел глазами комнату, потом посмотрел на книгу. Он, конечно, был в покоях Моргенса. Конечно! А где же еще он мог быть?
В тот момент, когда осознание пришло к нему, когда загадочные силуэты приобрели знакомые очертания колб и реторт доктора, у двери раздалось какое-то царапанье. Юноша вздрогнул от неожиданного звука. Ему показалось, что залитая лунным светом стена безумно накренилась.
Звук повторился.
— …Саймон…?
Голос был еле слышен, как будто говоривший прятался от кого-то, но Саймон тут же его узнал.
— Доктор?! — он вскочил на ноги и в несколько шагов оказался у двери.
Почему старик стучит? И где это он был, почему вернулся так поздно? Может, совершал какое-то загадочное путешествие, по-дурацки запер дверь и теперь не может войти? Как хорошо, что Саймон оказался здесь, а не то ему пришлось бы ночевать под дверью!
Он торопливо возился с замком.
— Где вы были, доктор Моргенс? — прошептал он. — Я так долго ждал вас!
Ответа не было.
Когда он наконец отодвинул засов, его внезапно охватило странное тревожное чувство. Он не стал открывать дверь, привстал на цыпочки и заглянул в оконце.
— Доктор?
Во внутреннем коридоре под голубоватым светом ламп стоял старик, завернувшись в плащ с капюшоном, накинутым на лицо. Невозможно было ошибиться.
Этот поношенный старый плащ, легкая фигура, пряди длинных белых волос несомненно принадлежали доктору Моргенсу. Почему он молчит? Он ранен?
— С вами все в порядке? — спросил Саймон, распахивая дверь. Маленькая фигура не шевельнулась. — Где вы были? Что узнали? — Юноше почудилось, что доктор что-то сказал, и он наклонился вперед. — Что?
Слова, донесшиеся до него, были легкими, голос мучительно хриплым.
— …Фальшивый… посланник… — с трудом разобрал он. Иссохший голос почти прервался, дрожа от невыносимого напряжения. И тогда доктор поднял голову, и капюшон свалился.
Лицо, обрамленное прядями белых волос, было черным и обугленным — ямы вместо глаз, полусгоревшая палка шеи. Саймон отскочил, крик застрял у него в горле. Потрескавшуюся кожу прорезала красная линия. Рот существа раскрылся.
— …Фальшивый… посланник… —.Это был не голос, а задыхающийся шелест. — …Берегись!
И тогда Саймон закричал. Он кричал, а кровь бешено стучала у него в ушах, потому что обгоревшее существо говорило знакомым, добрым голосом Моргенса.
Потребовалось время, чтобы успокоить готовое выскочить из груди сердце. Он сел, прерывисто дыша. Рядом сидел Бинабик.
— Опасность не живет здесь, — сказал тролль и коснулся холодной рукой пылающего лба Саймона. — Ты простуживался.
Джулой подошла к ним. Она поправляла одеяло Малахиаса, когда всех разбудил отчаянный крик Саймона.
— У тебя бывали такие яркие сны, когда ты жил в замке, мальчик? — спросила она, не спуская с него сурового взгляда, как бы ожидая, что он начнет отрицать такую возможность.
Саймон содрогнулся. Под этим пристальным взглядом он не мог вымолвить ни слова не правды.
— Нет… до… до последних месяцев перед… перед…
— Перед смертью Моргенса, — ровно сказала Джулой. — Бинабик, если мои знания еще не покинули меня полностью, я уверена, это не случайность, что мальчику приснился Моргенс в моем доме. Не такой сон, как этот.
Бинабик провел рукой по взлохмаченным после сна волосам.
— Валада Джулой, если ты не знаешь, как могу я? Дочь Гор! Я, как слепец, ничего не вижу, только слушаю звуки. Я не имею понимания, какая опасность нас окружает, я только знаю с определенностью, что это опасность. Саймон смотрит во сне предостережение про «фальшивого посланника»… Но это одна, а мы имеем много загадок. Почему норны? Черные риммеры? Мерзкие буккены?
Джулой наклонилась к Саймону и ласковой, но сильной рукой уложила его обратно на плащ.
— Постарайся снова заснуть, — приказала она. — В доме женщины-колдуньи ничто не может повредить тебе. — Она повернулась к Бинабику. — Молодой тролль, если его сон так ясен, как он описал, мальчик будет полезен нам в поисках ответов.
Лежа на спине, Саймон видел длинные тени валады и тролля над огненным сиянием углей. Меньшая тень склонилась к нему.
— Саймон, — прошептал Бинабик, — бывали еще другие сны очень волнительные? Другие, про которые ты не сказывал?
Саймон медленно покачал головой. Никогда ничего не было, ничего, кроме теней, и он устал говорить. Он все еще не мог забыть обгоревшее существо в дверях, и теперь мечтал только подчиниться засасывающей тяге забвения и спать, спать, спать…
Но это оказалось не такой уж легкой задачей. Он зажмуривал глаза, и перед ними вставали огненные образы трагедии. Он тоскливо ворочался, пытаясь найти положение, при котором расслабятся наконец напряженные мышцы, и слышал тихий шелест разговора тролля и колдуньи, похожий на шорох крысы в стене.
Потом и этот звук прекратился, и спокойное дыхание ветра снова начало убаюкивать его; юноша открыл глаза. Теперь Джулой в одиночестве сидела у очага, высоко подняв плечи, словно птица во время дождя. Глаза ее были полуоткрыты.
Саймон не мог сказать с уверенностью, спит она или смотрит на догорающие угли и думает о чем-то.
Последняя его здравая мысль на сегодня поднялась откуда-то из глубин его подсознания, мерцая, как костер, разожженный над морем. Это была мысль о высокой горе с короной из камней. Это было во сне, правда? Непременно нужно вспомнить… нужно рассказать Бинабику.
Огонь взвился на вершине горы, погруженной во тьму, и раздался скрип деревянных колес, колес сна.
Наступившее утро не принесло с собой солнечного света. Из окошка Саймон мог разглядеть темные вершины деревьев на другой стороне чаши. Все озеро заволокло туманом. Воду было трудно различить даже под самым окном.
Переливающийся туман сделал все очертания смутными и нематериальными. Над темной линией деревьев застыло бездонно-серое небо.
Джулой увела Малахиаса собирать целебный мох, оставив Бинабика присматривать за маленькой Лилит. Троллю как будто показалось, что в состоянии ребенка есть улучшения, но Саймон, посмотрев на бледное лицо и слабые движения груди, подумал, что тролль заметил нечто, пока недоступное ему.
Он разжег огонь из груды сухих сучьев, которые Джулой аккуратно сложила в углу, потом подошел к Бинабику, чтобы помочь сменить девочке повязки.
Тролль отогнул простыню и осторожно снял бинты. Саймон содрогнулся, но не позволил себе отвернуться. Тело малышки почернело от кровоподтеков и безобразных следов ядовитых зубов. От левой подмышки до ягодицы была рваная рана в фут длиной. Когда Бинабик промыл рану и снова перевязал ее широкими полосками ткани, на материи проступили пятна крови.
— Ты думаешь, она действительно сможет выжить? — спросил Саймон. Бинабик пожал плечами, не прекращая обработку мелких ранок и ссадин.
— Джулой думает, что может, — сказал он. — Она женщина такая очень суровая, ставит людей не выше животных в своем уважении, видишь ли, но это уважение весьма высокое. Она не водит битвы за невозможное, я думаю так.
— Она что, правда колдунья?
Бинабик укрыл ребенка простыней, оставив открытым только худенькое лицо девочки. Рот ее был полуоткрыт, в нем не хватало двух передних зубов. Внезапно Саймона охватила пронзительная жалость к этому несчастному ребенку — затерянному, пойманному, замученному. Как может Господь Узирис любить этот мир? Такой мир?
— Колдунья? — Бинабик встал. По дощатому мосту снаружи застучали лапы Кантаки — это пришли Джулой и Малахиас. — Умная женщина она с безусловностью и обладает редкой силой. В вашем языке, если я имею понимание, «колдунья» — это такое существо, которое есть друг вашего «дьявола» и делает много зла своим соседствующим. Валада, с несомненностью, не такая. У нее соседями живут птицы и животные, обитающие в лесу, она пасет их, как очень доброе стадо. Но она покидала Риммергард много лет назад — много, много лет назад, и переселялась здесь. С вероятностью, люди, которые окружали ее тогда, тоже придумали такую ерунду, про зло для соседей… может быть, из-за этого она появлялась на этом озере.
Бинабик повернулся, приветствуя нетерпеливую Кантаку. Он почесал ей спину, а волчица утробно заурчала от радости. Потом тролль взял котелок, вышел за дверь и вернулся, набрав воды. Полный котелок Бинабик повесил на крюк, приделанный к тяжелой цепи, повисшей над очагом.
— Ты знавал Малахиаса в твоем замке, так ты говаривал? Саймон наблюдал за Кантакой. Волчица рысью вернулась к озеру и теперь стояла на отмели, время от времени с лаем бросаясь в воду.
— Она что, рыбу ловит? — смеясь спросил он. Бинабик терпеливо улыбнулся и кивнул.
— Она много умеет, и это тоже. Так что же с Мапахиасом?
— О да, я знал его там… немного. Один раз я поймал его… парень шпионил за мной. Он, правда, это отрицал. Ты с ним говорил? Он хоть сказал тебе, что они с сестрой делали в Альдхорте и как их схватили?
Кантака и правда ухитрилась поймать отливающую серебром рыбину, которая бурно трепыхалась, пока мокрая волчица тащила ее к берегу.
— Больше удачи я получил бы, если бы научивал камень петь песни. — Бинабик отыскал на полке банку с сухими листьями и бросил пригоршню в кипящую воду.
Комната тут же наполнилась приятным мятным ароматом.
— Пять или шесть слов сказал его рот, с тех пор как мы произвели розыск на дереве. Но ты есть у него в памяти. Несколько раз я видывал, как он долго смотрит на тебя. Я думаю, что в нем нет опасности, фактически, я имею такую уверенность, но за ним надо прослеживать.
Саймон не успел и рта раскрыть, как внизу раздался короткий, радостный лай Кантаки. Юноша выглянул из окна и увидел, что волчица, оставив на берегу почти съеденную добычу, куда-то бежит по тропке. Она быстро скрылась в тумане, но вскоре возникла из мглы в сопровождении двух неясных фигур, которые, подойдя ближе, превратились в Джулой и Малахиаса, странного мальчика с лисьим лицом.
Эти двое оживленно беседовали.
— Кинкипа! — фыркнул Бинабик, помешивая в котелке. — Великий немой заговорил.
Вытирая ноги, Джулой просунула голову в дверь.
— Туман, — сказала она. — Лес сегодня спит. — Она вошла, на ходу отряхивая плащ, следом появился Малахиас, который, казалось, снова насторожился. Щеки его порозовели. Джулой сразу подошла к столу и начала сортировать содержимое двух принесенных ею мешочков. Сегодня она была в мужской одежде: плотные шерстяные штаны, камзол и пара поношенных, но крепких сапог. От нее веяло спокойной силой, Джулой напоминала военного, который уже сделал все возможные приготовления и теперь ждет только начала сражения.
— Вода готова? — спросила она.
Бинабик наклонился над котелком и принюхался.
— Похоже, что так, — заявил он.
— Хорошо. — Джулой отвязала маленький мешочек от пояса и достала пригоршню темно-зеленого мха, все еще покрытого мелкими капельками воды. Не глядя бросив его в котел, она затем помешала варево палкой, которую ей подал Бинабик.
— Малахиас и я разговаривали, — сказала она, щурясь от пара. — Мы о многом переговорили. — Она подняла голову, но Малахиас не сдвинулся с места, только щеки его покраснели еще больше. Он сидел на подстилке возле маленькой Лилит и нежно гладил ее бледный, влажный лоб. Джулой пожала плечами. — Хорошо, подождем, пока Малахиас не будет готов. А сейчас у нас еще очень много дел. — Она подцепила палкой немного мха, потрогала его пальцем и вычерпала все клейкое месиво в деревянную миску, которую взяла со стола. Дымящуюся миску она понесла к подстилке Лилит.
Пока Малахиас и колдунья накладывали девочке припарки из мха, Саймон спустился на берег озера. Снаружи и при дневном свете дом колдуньи выглядел так же странно, как изнутри ночью. Соломенная крыша сходилась конусом, как гигантская шляпа, темное дерево стен было покрыто написанными черной и голубой краской рунами. Он обошел вокруг дома и спустился к берегу, и пока он шел, руны то исчезали, то снова появлялись. Казалось, что сваи, на которых стояла хижина, тоже покрыты какой-то затейливой резьбой.
Кантака снова занялась своей рыбой, аккуратно отделяя маленькие кусочки мяса от тонких костей. Саймон сел около нее на камень, она предостерегающе зарычала, и юноша немного подвинулся. Он бросал камешки в месиво тумана и прислушивался к звукам их падения до тех пор, пока не появился Бинабик, собиравшийся присоединиться к нему.
— Хочешь питаться? — спросил тролль, протягивая Саймону хрустящую горбушку черного хлеба, густо намазанную острым сыром. Саймон с удовольствием съел лакомство, а потом они сидели и смотрели, как птицы копаются в прибрежном песке.
— Валада Джулой желает, чтобы ты присоединился к нам, чтобы делать то, что мы имеем должность делать сегодня днем.
— Что делать?
— Отыскивать ответы.
— Искать? Мы пойдем куда-то?
Бинабик серьезно посмотрел на него.
— В одном роде, да — нет, не посматривай на меня так сердито. Я объяснюсь.
— Он тоже бросил камешек в туман. — Есть одно такое средство прояснять что-нибудь, когда иначе это очень сложно сделать. Эта вещь, какую могут делать очень мудрые. Мой наставник Укекук именовал это «Идти По Дороге Снов».
— Но это убило его!
— Нет! То есть… — тролль сморщился, подыскивая нужные слова, — собственно… да, он умирал на дороге. Но погибель может приходить на любой дороге. Это не значит, что будет умирать каждый, кто ходит по дорогам. В Центральном ряду Эрчестера людей сбивают экипажи, но многие другие ходят там многие годы, не имея никакого вреда.
— Что она такое, эта Дорога снов? — спросил Саймон.
— Я имею должность первоначально объясниться, — ответил Бинабик с грустной улыбкой, — что Сонная дорога имеет больше опасности, чем Центральный ряд. Мой наставник научивал меня, что дорога эта, как горная тропа, которая очень выше всех остальных. — Тролль поднял руку над головой. — С этой дороги, на которую попадать очень трудно, можно видеть такое, что нельзя увидеть больше нигде — вещи, невидимые с дороги повседневности.
— А сны?
— Меня научивали, что сон — это путь к такой дороге, который имеет каждый человек. — Бинабик наморщил лоб. — Но когда ты достигаешь ее обычным ночным сном, ты не имеешь силы идти по этой дороге, ты только смотришь с одного места и потом имеешь должность вернуться вниз. И тогда, говаривал мне Укекук, ты часто совсем не знаешь, на что же ты смотришь. Иногда, — Бинабик указал на туман, повисший над озером, — то, что ты видишь, это только дымка. Но мудрый может ходить вдоль дороги, если он имеет искусство взбираться на нее. Он может ходить и видеть все, как оно бывает, как оно меняется. — Он пожал плечами. — Объяснение затруднительно. Джулой очень много ходила там. Я тоже имею маленький опыт, но я не мастер.
Некоторое время Саймон сидел и молча глядел на воду, раздумывая над словами Бинабика. Другого берега озера было не видно, Саймон лениво подумал, что он наверное очень далеко. Его далекие воспоминания о вчерашнем пути были такими же смутными и сырыми, как утренний воздух.
Только теперь, когда я об этом подумал, я понял, как же далеко я зашел. Я никогда не мог себе представить, какой длинный путь мне предстоит. А ведь мне надо идти дальше, много-много лиг. Стоит ли все это такого риска? Попадем ли мы в Наглимунд живыми?
Почему он должен принимать такие решения? Это просто нечестно! Он с горечью подумал, что Бог, наверное, нарочно выбрал его, чтобы дурно с ним обращаться. Если, конечно, отец Дреозан не врал, что Господь следит за каждым человеком.
Но тут было о чем поразмыслить, помимо жестокой обиды. Бинабик и Джулой, кажется, чего-то ждут от него, на что-то рассчитывают. Это было совсем новое ощущение.
— Хорошо, я сделаю это, — проговорил он наконец. — Но сначала скажи мне одну вещь. Что на самом деле случилось с твоим наставником? Почему он умер?
Бинабик медленно кивнул.
— Мне говаривали, что есть две возможности для событий на Дороге. Опасных событий. Первое, и это может случиться только с безмозглыми, это то, что если следовать по дороге, не имея надлежащей мудрости, можно не замечать те места, где Дорога снов расходится с Дорогой повседневности. — Он развел руки в разные стороны. — Тогда можно потеривать дорогу обратно. Но Укекук для этого имел слишком много ума и опыта.
Мысль о том, что можно оказаться затерянным и бездомным в этих воображаемых сферах, задела чувствительную струну в душе Саймона. Он набрал полную грудь влажного весеннего воздуха и выдохнул:
— Так что же случилось с Ук… Укекуком?
— Другая опасность, о которой я также имел предупреждение, — сказал Бинабик, вставая, — что не одни только мудрые и добрые блуждают в скитаниях по Дороге снов, но и другие сновидцы, сущность которых опасна. Я думаю, что он встречал там одного из таких.
Бинабик и Саймон по узенькому мосту отправились к дому.
Джулой откупорила горшок с широким горлышком, сунула туда палец и зачерпнула липкой зеленой мази, пахнущей еще более странно, чем моховые припарки.
— Наклонитесь вперед, — сказала она и втерла немного мази в лоб Саймона, как раз между глазами, а потом проделала то же самое с собой и Бинабиком.
— Что это? — спросил Саймон. Кожа горела, появилось странное ощущение одновременного тепла и холода.
Джулой уселась над очагом и жестом приказала юноше и троллю присоединиться к ней.
— Паслен, водосбор и кора белого ясеня, чтобы получилась нужная консистенция. — Они треугольником расселись у костра. У ног Джулой стоял горшок с мазью.
Странно эта штука действует на мой лоб, решил Саймон, наблюдая за тем, как валада подбрасывает в костер зеленые ветки. Белые клубы дыма взвились вверх, превратив пространство между ними в столб непроглядного тумана. В горящих глазах колдуньи плясали отблески огня.
— Теперь натрите этим ладони, — сказала она, передавая горшочек с мазью. — И мазните губы, но проследите, чтобы ни в коем случае не попало в рот. Совсем чуть-чуть, так…
Когда все приготовления были закончены, она велела им взяться за руки.
Малахиас, не сказавший ни слова после возвращения тролля и Саймона, молча наблюдал за всем этим, сидя на подстилке рядом с ребенком. Странный мальчик был явно возбужден, его губы превратились в тонкую ниточку. Саймон протянул руки, сжав маленькую сухую лапку левой рукой и твердую ладонь Джулой правой.
— Держи крепко, — сказала колдунья. — Ничего страшного не случится, если отпустите, но так будет лучше. — Она опустила голову и начала говорить что-то мягкое и неразборчивое. Саймон не мог разобрать ни одного слова. Он смотрел на движения губ Джулой, на опущенные веки больших глаз; его снова поразило сходство валады с птицей, гордой, покоряющей вышину птицей. Он все смотрел, щурясь, сквозь колонну дыма, но покалывание на лбу и на ладонях уже начинало его беспокоить.
Внезапно стемнело, как будто темная туча закрыла солнце. В одно мгновение все, кроме белого дыма и красного огня, по-грузилось в непроницаемую тьму.
Веки его отяжелели, и в то же время он был свежим, как после купания в снегу.
Стало холодно, так холодно, что не было сил терпеть. Не выдержав, он опрокинулся назад, и все вокруг покрыла глубокая тьма.
Прошло время — Саймон не знал много ли, мало, только слабое пожатие на обеих руках не покидало его, успокаивало и ободряло, — и через тьму стал пробиваться свет, лишенный направления и источника, свет, который постепенно превратился в ослепительно белое поле. Эта белизна была неоднородной: кое-где она блестела, как солнечный луч на полированной стали, кое-где была тусклой, почти серой. Мгновением позже белоснежное поле стало ледяной горой, сверкающей и неприступной, горой такой высокой, что вершину ее скрывали клочья облаков, мчащихся по темному небу. Из змеистых трещин в ее зеркальной поверхности поднимался дым, становясь еще одним бриллиантом в облачной короне горы.
Затем каким-то непостижимым образом он перенесся в недра величественной горы. Быстро, как легкая искра, летел он по темным коридорам, вымощенным зеркальным льдом. Бессчетные тысячи фигур встречались на его пути сквозь туманы и тени морозного сияния — бледнолицые, тонкокостные существа, марширующие по тоннелям, сверкая оточенными копьями, или сидящие у странных синеватых костров, чьи маленькие дымки поднимались вверх, чтобы присоединиться к туманной диадеме.
Искру сознания Саймона все еще не оставило ощущение двух теплых дружеских рук или просто чувство, что у него еще есть поддержка в этом страшном мире, потому что, конечно, у искры не может быть рук, которые бы чувствовали пожатие друзей. Наконец, он оказался в зале огромного пустого пространства в самом сердце горы. Своды зала терялись так высоко, что белый снег, как армия белых бабочек, падал, кружась, с верхних пределов на ледяные плиты пола. В центре зала был чудовищный колодец, источающий бледный, голубоватый свет. Волна непостижимого, обжигающего сердце страха неслась от мрачного отверстия. Из непредставимых глубин колодца в зал поднимались токи тепла. Мутная туманная колонна, мглистый столб ядовитых испарений над колодцем мерцал всеми цветами радуги, как титаническая сосулька под лучами горячего яркого солнца. В этом тумане зарождалось и существовало необъяснимое Нечто, состоящее из множества переливающихся форм, бесцветное и прозрачное, как стекло. Его очертания то возникали, то исчезали за завесой мглы — непостижимые соединения острейших углов и мягких окружностей. Все живые и мертвые формы мира были заключены в этом страшном видении, неразрывно скованные ледяной оболочкой. Загадочное Нечто на каких-то недостижимых высотах сознания могло сравниться с музыкальным инструментом. Но Оно было таким чуждым, огромным и пугающим, что нашедший воплощение в искре Саймон знал: он никогда не сможет услышать его ужасную музыку и остаться принадлежностью прежнего мира.
Лицом к колодцу, на грубом сиденье из покрытого инеем черного камня сидела высокая фигура. Он отчетливо видел ее, словно бы преодолев страшный колодец меньше, чем за одно мгновение. Она была облачена в белое с серебром платье причудливого, нечеловеческого покроя. Снежные волосы, струясь по плечам, незаметно сливались с незапятнанно белой одеждой.
Бледная фигура подняла голову, и лицо ее ослепило Саймона дивной неземной красотой. Только когда она снова отвернулась, он понял, что видел всего лишь прекрасное, бесчувственное изображение женского лица… маску из серебра.
Великолепное таинственное лицо опять повернулось к нему. Он почувствовал, как грубая, неподвластная ему сила изгоняет его прочь, отключая от происходящего.
Новое видение всплыло перед ним. Каким-то образом оно было частью клубящихся туманов и зловещей белой фигуры. Сперва это было просто новое облако алебастровой белизны; постепенно оно перешло в прямоугольник, перекрещенный черным. Черные пятна стали линиями, линии превратились в символы. Наконец, перед ним возникла огромная открытая книга. На ее страницах виднелись буквы, которых Саймон не мог прочесть. Сначала переплетение рун было смутным и неясным, потом знаки стали более отчетливыми.
Время остановилось на мгновение, потом мерцание рун возобновилось. Значки разошлись в стороны и превратились в три тонких черных силуэта… три меча.
Эфес первого был выполнен в форме прямоугольных поперечных стропил крыши. На третьем мече перекрещивающиеся части и эфес образовали нечто вроде пятиконечной звезды. Каким-то далеким островком со-знания Саймон узнал последний меч. Под черным как ночь покровом забвения он помнил, что где-то уже видел это лезвие.
Мечи начали медленно таять и исчезали один задругам. Все пропало, осталось только бело-серое ничто.
Саймон вдруг почувствовал, как он, под влиянием какой-то ужасной силы со страшной скоростью падает назад — прочь от горы, прочь от белого зала с колодцем, прочь от безумного сна. Что-то в нем радовалось этому падению, запуганное заповедными местами, где блуждал его дух, но малая, безрассудная часть сознания не хотела уходить.
Ему нужны были ответы. Его жизнь была схвачена и сломлена равнодушным движением какого-то проклятого безжизненного колеса, и где-то на самом дне своей души он был отчаянно, непоколебимо зол. Он был испуган, он попал, как в ловушку, в кошмар, которому нет конца, но свирепая злость была сейчас сильнее всего.
Он сопротивлялся схватившей его силе, сражаясь оружием, которого и сам не понимал, чтобы удержать сон и получить от него желанное знание. Он вцепился в исчезающую белизну и свирепо попытался превратить ее во что-то, что могло сказать ему, почему погиб Моргенс, за что убили брата Дочиаса и других монахов Святого Ходерунда и почему маленькая девочка Лилит застыла между жизнью и смертью в маленькой хижине в чаще леса.
Медленно и болезненно из пустоты снова появились очертания ледяной горы.
Где правда? Ему нужны были ответы! По мере того, как тянулась отчаянная борьба духа Саймона, гора становилась выше и тоньше, у нее появились ветви, она стала ледяным белоснежным деревом, подпирающим небеса. Потом ветви отвалились, и она превратилась в гладкую, белую башню — башню, которая была ему хорошо знакома.
На вершине башни сияли огни. Раздался оглушительный гром, подобный ударам чудовищного колокола. Башня содрогнулась. Колокол загремел снова. Перед ним открывалась какая-то страшная важнейшая тайна. Он чувствовал, что ответы уже близки…
Маленькая мошка! Ты пришла к нам, не так ли?
Ужасное, иссушающее черное небытие потянулось к нему и поглотило, закрыв собой башню и гудящий колокол. Он чувствовал, как дыхание жизни угасает в его блуждающей душе, по мере того как безграничный холод смыкается вокруг. Он был затерян в пронзительно-кричащей пустоте, крошечная пылинка на дне бескрайних черных глубин океана, отрезанный навсегда от жизни, дыхания, мыслей… все исчезло, кроме сокрушительной ненависти схватившего его существа… он задыхался.
И когда умерла последняя надежда, он снова был свободен. Он парил над миром Светлого Арда на головокружительной высоте в сильных когтях большой серой совы, летящей легко и свободно, как родное дитя ветра. Ледяная гора осталась позади, ее поглотила белая кость бескрайней равнины. С невероятной скоростью сова несла его через озера, лед, снег и горы к темной линии у самого горизонта.
Как только отдаленная линия оформилась и превратилась в лес, он понял, что уже выскальзывает из когтей совы. Птица крепче сжала когти и камнем ринулась к земле. Заснеженные поля понеслись им навстречу, но сова распростерла широкие крылья и направилась к лесному укрытию.
И наконец они были под знакомым карнизом и в безопасности.
Саймон застонал и перекатился на бок. Голова у него гудела, как наковальня Рубена Медведя во время турнира, язык увеличился ровно вдвое по сравнению с нормальной величиной, воздух, который он вдыхал, отдавал металлом. Он скорчился, стараясь не тревожить тяжелую голову.
Бинабик лежал поблизости, его широкое лицо было бледно, как смерть.
Кантака, поскуливая, тыкалась носом ему в бок. У дымящегося очага темноволосый Малахиас тряс за плечи безвольно покорную Джулой. Саймон снова застонал, в висках колотилась кровь, голова отныне и навеки казалась бесполезной, как подгнивший фрукт. Он с трудом подполз к Бинабику. Маленький человек дышал; как только Саймон оказался рядом, тролль закашлялся, хватая ртом воздух, и открыл глаза.
— Мы… — прохрипел он. — Мы… все… возвращались?
Саймон кивнул, глядя на неподвижную колдунью. Старания Малахиаса, похоже, мало помогали ей.
— Сейчас, — сказал он и, задыхаясь, поднялся на ноги. Он осторожно выбрался из передней двери хижины, прихватив пустую кастрюльку. Юноша слабо удивился тому, что на земле все еще был туманный полдень; на Дороге снов время текло гораздо быстрее. Кроме того, его мучило раздражающее чувство, что что-то изменилось вокруг хижины. Он не мог просто указать пальцем на отличия, но все переменилось и выглядело немного иначе, чем прежде. Он приписал это действию тяжелых испытаний, выпавших на его долю. Наполнив котелок водой из озера и смыв с рук липкую зеленую мазь, он возвратился в дом.
Бинабик жадно попил, потом жестом попросил отнести остатки Джулой.
Малахиас с надеждой и ревностью наблюдал за тем, как Саймон, одной рукой приоткрыв рот колдуньи, влил в него несколько капель воды. Она закашлялась, потом сделала глоток, и Саймон дал ей еще немного.
Поддерживая тяжелую голову валады, Саймон вдруг понял, что это именно она спасла его, когда все они блуждали по бескрайним просторам Дороги снов. Глядя на женщину, с каждой минутой дышавшую все ровнее, он вспомнил серую сову, пришедшую ему на помощь во сне, когда он испускал последнее дыхание.
Джулой и тролль никак не могли ожидать такого развития событий, в сущности, это Саймон подверг их такой опасности. Однако на этот раз он не чувствовал никакого стыда за свои поступки. Он сделал только то, что и должен был сделать. Он достаточно долго боролся с колесом.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |