Объяснение так и не слетело с ее губ. Почему-то стало так обидно, так жалко себя. Да что же это такое, а? Ну когда же это кончится?! Да сколько лет она уже терпит это хамство?!! И ради чего? Ну нет, милый, хватит! Она не зря терпела, пришло ее время, пришел долгожданный праздник!!!
Подскочила с постели, словно забыв о наготе, прижалась к нему, уже одетому в пиджак:
- Валерочка, миленький! Перестань, я прошу тебя! Ты можешь сколько угодно ругаться, сколько угодно пугать меня своей строгостью, унижать меня. Но я-то знаю, что ты меня все равно любишь. Ведь любишь, правда?! Ведь ты не можешь меня не любить, я знаю, не можешь. Иначе разве ты приходил бы ко мне каждый день? Все наши с тобой четырнадцать лет, изо дня в день? И не прикрывайся женой - если бы ты ее любил, ты забыл бы обо мне уже давным-давно. Но ты после свадьбы только в лучшую сторону изменился, только чаще стал приходить. Стало быть, какая бы она замечательная ни была, а дать тебе того, что даю я, она не может. Значит, я лучше! Не с нею ты вечера проводишь, а со мной! Я не знаю, зачем ты на ней женился, не моего это ума дело. Может, карьера твоя от этого зависела, а может, на спор - от тебя ведь можно чего угодно ожидать. Да только любишь ты меня, миленький, меня, а не свою законную женушку. Не знаю, как ты ей объясняешь свои поздние возвращения домой. Да только или она у тебя холодная расчетливая стерва, которая только делает вид, что верит мужу-гулёне, или же дура последняя!
Ответом ей была звонкая оплеуха. Кристина застыла удивленно, перестала дышать, только смотрела на Дидковского каким-то страшным взглядом. Тот испугался:
- Эй, ты чего?
Кристина по-прежнему молчала, вытаращив на него глаза, и не дышала. Валерий схватил ее за голые плечи и начал трясти:
- Эй! Эй-эй-эй, Кристина!
Дабы привести любовницу в чувство, ему довелось еще несколько раз ударить ее по лицу, правда, уже не так сильно, как в первый. Наконец, столбняк у Кристины прошел, она вздохнула с придыханием, с каким-то утробным звуком, словно захлебнулась воздухом, после этого задышала часто-часто. Дидковский брезгливо толкнул ее на кровать.
- Истеричка! Это что-то новенькое. Только запомни, дорогая моя: моя жена - это моя жена, жена, поняла?! А ты наложница. А что есть наложница - не мне тебе объяснять. И не надо путать значение этих слов. Даже если я прихожу к тебе каждый вечер, это еще не повод для подобных выводов. И к тебе я прихожу именно как к наложнице, готовой удовлетворить любую мою прихоть. А к ней я иду, как к жене, домой. Поняла? Вот и вся разница между вами - она уважаемая женщина и любимая жена, а ты наложница, существо, созданное для плотских утех. Вот и знай свое место, тень! Еще раз услышу подобное - вылетишь не только из квартиры, вообще из Москвы. Давно в своем Воронеже не была? Я тебе устрою экскурсию, а то и вообще на ПМЖ туда отправлю!
- Не отправишь, - злорадным шепотом ответила Кристина. - Никуда ты меня теперь не отправишь!
Дидковский хмыкнул. Не столько удивленно, сколько насмешливо:
- Интересно! И откуда же такая уверенность?
- Если бы ты мог без меня обойтись - уже давным-давно забыл бы ко мне дороженьку. А ты ходишь. Как на работу ходишь. Только без выходных - ты ведь даже в выходные находишь возможность забежать ко мне на часок-другой. Стало быть, нужна я тебе, нужна. Пусть в качестве наложницы, но без меня ты жизни своей не представляешь. Я за эти годы стала частью тебя, дорогой. Ты без меня задохнешься, миленький. Так что не грозись, не напугаешь. Никуда ты меня не отправишь, никуда! А тем более теперь.
Валерий занервничал. Что это с ней? Что эта дрянь себе позволяет?!
- А почему же это теперь тем более? Ты намекаешь, что сегодня все изменилось? Раз посмела открыть рот, посмела со мной спорить - теперь всегда будешь высказывать свое мнение, которое здесь ровным счетом никого не интересует? Ошибаешься, крошка, ах, как ты ошибаешься! Еще раз позволишь себе подобное - и на практике проверишь, нужна ты мне или нет. И без тебя Москва шалавами кишит...
- Москва-то, может, и кишит, - перебила его Кристина. - Очень даже верю. И верю, что ты относишься ко мне, как к шалаве - очень даже верю, ты ведь не устаешь демонстрировать мне это при каждом посещении. Но теперь все изменится. Потому что твоя драгоценная супруга зря свой хлебушек ест. Потому что не она, а я тебе ребеночка рожу. Понял?! Вот куда твои денежки в последнее время улетучиваются! На хорошее питание да на медицинское обследование. Дабы ребеночек родился здоровеньким.
- Что? - задохнулся от возмущения Дидковский. - Что?!! Какой еще ребеночек?! Я тебе устрою ребеночка! Я тебе миллион раз говорил - предохраняйся. Говорил?
- Говорил, - с готовностью подтвердила Кристина. - Говорил. Ну и что это меняет? Я беременна, нравится тебе это или нет. Лично мне так очень нравится!
- Меня меньше всего волнует, что тебе нравится. Я сказал - никаких детей! А дальше сама знаешь, что делать. Деньги привезу завтра, а с проблемами разбирайся сама. Поняла? Я не знаю, как это там у вас делается, но как-то ведь люди избавляются от нежеланных детей. Вот и ты пойдешь проторенной дорожкой. Если, конечно, хочешь остаться при мне.
- О, да, - ехидно подтвердила Кристина. - Я непременно останусь, но не при тебе, а с тобой, непременно! Можешь даже не сомневаться! Только вместе с ребенком. Потому что аборт делать уже поздно - двадцать две недели. А аборты допускаются только до двенадцати, чтоб ты знал!
Все эти недели, хоть двенадцать, хоть двадцать две, были для Дидковского пустым звуком - уж в чем, в чем, а в беременностях он разбирался меньше всего на свете.
- А я сказал - никаких детей! Без моего ведома забеременела - сама и избавляйся. С деньгами помогу.
И, мгновение подумав, тихо, очень тихо, угрожающе добавил:
- Я не шучу...
Кристина вскинулась:
- Я тоже! И если я говорю: 'Ребенок будет', значит, он будет! Ты, Валерочка, никогда не задумывался о том, что я несколько старше тебя? Да, тебе тридцать, а для мужика тридцать лет - сущая молодость, вся жизнь впереди. А мне, к твоему сведению, тридцать четыре! И я, между прочим, женщина! И если я не рожу сейчас, то я вообще никогда не рожу! А ты хотя бы представляешь себе, что такое женщина? Если, конечно, это настоящая женщина, а не твоя замороженная царевна-лягушка. Значит, главное ее предназначение в жизни - дать жизнь другому существу, родить и выкормить, воспитать. Или ты думал, женщины созданы сугубо для того, чтобы дарить сексуальное удовольствие мужикам? О, как это по-мужски! Нет, милый мой, нет! Даже если ты меня бросишь - я все равно рожу этого ребенка! Только ты меня не бросишь. Не сможешь. Больше того - разведешься со своей идеальной женщиной и женишься на мне. Хватит, я терпела четырнадцать лет! Пришло мое время! И я хочу, чтобы наш ребенок родился в законном браке, дабы тебе впоследствии не пришлось усыновлять собственного ребенка!
Дидковский молча прошел в прихожую, обулся и уже практически в дверях вместо прощания крикнул:
- Я все сказал. Решай сама, - и покинул уютное гнездышко на Таллиннской улице.
Кристина беспомощно расплакалась.
Домой Дидковский приехал, как обычно, поздно. Лариса уже лежала в постели и по обыкновению читала. Увидев супруга на пороге спальни, ласково улыбнулась:
- Привет! У тебя все в порядке?
- Да, конечно, - устало ответил Валера и прошел в ванную комнату.
Присел на край ванны, распустил галстук, намотал на ладонь. Размотал. Снова намотал. Господи, ну к чему все эти проблемы, ведь все было так хорошо! А теперь? Что ему делать теперь?! Если уж Кристина позволила себе так говорить с ним, видимо, уже приняла окончательное решение. А он что же, выходит, даже права голоса не имеет? Да что она себе позволяет, дрянь такая?!
А вдруг и правда уедет в свой Воронеж? Что тогда? Конечно, теперь, в тридцать лет, он уже не так нуждался в ее услугах, как будучи шестнадцатилетним мальчишкой. Да зачем она ему вообще нужна?! Ведь у него же есть Ларочка! Это что же, выходит, он, как последний осел, все эти семь лет таскался к Кристине сугубо по привычке?! Без особой нужды, без желания - просто по банальной привычке?! И все? Все? В таком случае - пусть себе уматывает в Воронеж, и дело с концом. Что он, не проживет без ее услуг, что ли? А проживет?
Галстук то наматывался на руку, то разматывался обратно, каждый раз удерживаемый за самый кончик. В одну сторону - пусть себе едет. В другую - а смогу ли?..
Да, безусловно, у него есть Ларочка. Его любимая, его единственная, его гордость, свет в окошке. Ларочка всегда была рядом. На любом мероприятии, в любом обществе - Ларочка всегда была рядом. Такая ослепительно-красивая, такая стройная, с длинными черными блестящими волосами, смуглая, как будто бы только что, даже лютой зимой, вышла из моря, как Афродита из морской пены - гладенькая, загорелая, сверкающая то ли капельками воды, то ли бриллиантами, то ли внутренним своим светом. Благодаря Ларочке и он сам себе казался красивым. Ладно, пусть не красивым - это уж, конечно, большая натяжка. Но рядом с нею он переставал чувствовать себя уродом. Довольно странно и нелепо, ведь по идее рядом с красивым некрасивое кажется безобразным. Но он все равно чувствовал себя рядом с женой пусть не первым красавцем Москвы и московской области, но по крайней мере он чувствовал себя ровней со всеми остальными людьми. На пьедестале была только очаровательная миссис Дидковская, все остальное человечество уютно расположилось у ее ног и сравнялось: не было среди них красивых, потому что невозможно быть красивым рядом с совершенством; но не было и некрасивых, потому что даже самый уродливый человек под светом ее красоты, волнами стекающим с нее, становился красивее, чем он даже мог мечтать. И плечи Дидковского расправлялись от гордости за Ларочку, за то, что она не чья-нибудь супруга, а его собственное достояние. И уже так естественно и даже почти шикарно на Валерии сидел новый дорогущий смокинг, уже не казались его плечи несоразмерно узкими, а вся фигура уродливо худой и нескладной.
Он всю жизнь любил Ларочку. И будет любить до самой смерти. Но почему же, добившись генеральной цели, женившись на предмете обожания, он не прекратил посещения такой доступной, такой презираемой им Кристины?! Ведь он был уверен - добейся он цели, стань законным супругом Ларочки, и уже никогда даже и не вспомнит о существовании того низкого, недостойного существа. Все его мечты о Ларочке заканчивались свадьбой: вот он, в добротном темном костюме, стоит, улыбаясь, совершенно счастливый рядом с несусветно красивой в шикарном свадебном наряде Ларочкой. И всё - сбылась мечта, о чем еще можно мечтать?!
Но свадьба оказалась позади. Все эти крики 'Горько!', несколько унизительные немые вопросы в глазах гостей со стороны Лутовининых: вроде в приглашениях на свадьбу женихом значился другой, какой-то Геннадий Горожанинов, а тосты произносят за Ларису и Валерия? Как-то странно, непорядок. Но и на эти унизительные взгляды было наплевать. Он добился цели, к которой шел с самого раннего детства. А как счастлива была мама! Нет, поистине это был самый счастливый день в его жизни!
Но первая брачная ночь несколько отрезвила. Он не привык к предварительным ласкам, не привык заботиться о партнерше. Всегда воспринимал женщину, как рабыню - это она должна услаждать его, это она рождена для его утех и ни для чего более. Но теперь рядом с ним была не Кристина, низкое порабощенное существо - рядом была его Ларочка, его богинька! И разве может он обращаться с богинькой, как с беспутной дешевой подстилкой?
Эта ночь стала кошмаром Дидковского. Тысячи мыслей и ощущений сбились в кучу, не разобрать, где какое. С одной стороны - он добился цели, вот она, любимая женщина, рядышком, твори с ней все, чего душа пожелает. Но тут же возникало из ниоткуда внутреннее табу: нет, всё нельзя, всё можно только с беспутной Кристиной, а это ведь Ларочка! Пробуждалось дикое желание целовать ее ноги, достать все звезды с небес, как бы наивно и банально это ни звучало. И, уже готовый унизиться в бесконечной любви, в обожании, Дидковский тут же вспоминал о всем коварстве своей богиньки: подлая, какая же она подлая! Все они, бабы, одинаковые: что дешевка Кристина, что неприступная, казалось бы, Ларочка. Но ведь неприступность ее была внешняя, наносная! Ведь как легко, дрянь такая, отдалась своему Горожанкину!!! И хотелось уже не целовать и ласкать ее бархатное тело, а отхлестать по щекам, вложив в удары всю свою боль, все те чувства, что он пережил в новогоднюю ночь, прекрасно понимая, что именно сейчас, в эту самую минуту, подлец Горожанинов вытворяет с его любимой все, что пожелает. Ведь сердце останавливалось от мысли, как изгибается под коварными Генкиными руками ее пьяняще-прекрасное, совершенное тело! И желание физической любви пропадало, Дидковского душили боль и обида, и так сложно было сдержать слезы. Она обманула, Ларочка его коварно обманула, предала! Она подарила Генке, бездумно бросила к его ногам то, что так берег для себя Валера. Ведь если бы не его практически ежедневные бдения, Ларочка уже давным-давно подарила бы кому-нибудь счастье первенства - в наше время это происходит практически с каждой девчонкой, достигшей в лучшем случае шестнадцати лет...
О, каким он был дураком! Зачем, зачем он помешал ей сделать это?! Пусть бы лучше досталась кому попало, тому, кого Дидковский не знал лично, даже не догадывался о его существовании. Пусть первому встречному, пусть практически незнакомому. Но зачем, зачем она позволила это Горожанинову?! Лучшему другу и смертельному врагу. И как ему жить с этой мыслью?! Изо дня в день, из ночи в ночь?! Да, он жестоко отомстил Горожанинову, ну и что? Разве это принесло ему желанное спокойствие? Ничуть не бывало! Отомстить-то он отомстил, но разве подвластно ему вырвать из прошлого Ларочкино с Генкой совместное предательство? Разве может он стереть из ее памяти страстные ночи с Горожаниновым? Хорошо бы, если бы в постели с Генкой она не почувствовала ничего особо приятного. А если?.. А что, если сравнение с Генкой будет совсем не в пользу Дидковского?!
Ларочка, Ларочка!.. Его любовь, его надежда, его страсть, его проклятье. Как жить, как быть?! Любить или ненавидеть? Простить или мстить изо дня в день, на протяжении всей жизни?
... Дидковский вышел из ванны. Уже без рубашки, в одних брюках присел на кровать:
- Ларочка, ты меня любишь?
Лариса приветливо улыбнулась, отрываясь от книги:
- Конечно, дорогой. Конечно я тебя люблю, - и вновь вернулась к прерванному занятию.
Дидковский как сидел, так и лег поперек кровати. Раскинул руки в стороны, прикрыл глаза:
- Как я устал! Если бы ты знала, как я устал! Мне кажется, я бы заснул даже стоя.
Лариса вновь отвлеклась от чтения:
- Вот стоя можешь спать сколько угодно. Лишь бы ты не заснул сидя за рулем.
- Постараюсь, - бесцветным голосом ответил Валерий. - Так ты говоришь, любишь? Ты в этом уверена?
Лариса не ответила. Только посмотрела на мужа удивленно: что это с ним?
- Валер, ну что ты валяешься на постели в брюках? Разденься, помойся - ты же, по-моему, собирался принять душ? А потом ложись себе по-человечески, отдыхай. А я еще почитаю, хорошо? Тебе свет не будет мешать?
Дидковский молча поднялся, снял брюки, аккуратно повесил их на вешалку-прищепку. И уже из ванны ответил почему-то недовольным голосом:
- Если я смогу уснуть стоя, почему бы мне не заснуть при свете? Можно подумать, впервые...
Дальнейшие его слова невозможно было разобрать из-за шума сильной струи воды, бьющей в ванну. А может, он больше ничего и не сказал? Лариса равнодушно пожала плечом и вновь окунулась в захватывающие подробности чужой личной жизни, изложенные очередным гениальным классиком.
Глава 4
Курс антибиотиков, к вящему удовольствию Ронни, был успешно завершен. Страшная пипетка тоже осталась позади. Однако так же позади осталась и его спокойная собачья жизнь, когда каждое его пожелание тут же удовлетворялось окружающими людьми. Теперь уже ему самому ежедневно приходилось исполнять чужие прихоти.
По совету Андрея Лариса отдала Ронни на перевоспитание. Вернее, совсем расстаться с собакой, пусть даже и временно, ни она, ни остальные домашние не решились, а потому остановились на варианте ежедневных тренировок на специальном полигоне при собачьем клубе.
К несказанному Ларисиному удовольствию, Андрей посещал собачьи занятия вместе с нею. Правда, только в свободные дни, но все-таки его общество было Ларисе почему-то особенно приятно. Почему? Сама себе на этот вопрос отвечала так: потому что кроме него у нее нет друзей.
И правда, как так оказалось? Почему вокруг нее остались только Дидковские? Она что, такая плохая, такая неинтересная собеседница? Как так произошло, что ей абсолютно не с кем поговорить, кроме мамы Зольды?
Сразу после свадьбы она оказалось словно в вакууме. Перебравшись на третий этаж к мужу, она тем самым поменяла не только адрес, но и номер телефона. А сообщить его перед свадьбой никому не успела. Не столько из-за нехватки времени, ведь у нее была на это всего лишь неделя. Скорее из-за того, что сама надеялась на то, что все еще переменится. Пусть в последний момент, но Геночка еще непременно успеет исправить ошибку, и тогда... А он не успел. Вернее, даже не спешил. И кажется, вообще не собирался. Его устраивало, что Лариса выходит замуж за Дидковского. А как же его бесконечные признания в любви? Клятвы в верности? Как же жаркий шепот, обдающий ухо легким морозцем? Вот и верь после этого людям...
Как бы то ни было, а после свадьбы Лариса осталась одна. Если, конечно, не считать новоявленного супруга да его и своих родителей. А друзья оказались в прошлом. У Ларисы их и раньше не было много, всю жизнь по большому счету дружила с Дидковским, Горожаниновым да Сливкой. Валерка в одночасье из друга превратился в мужа, Горожанинов - во врага. А тут еще, как назло, и каникулы подоспели, и все однокурсницы поразъезжались кто по морям-океанам, кто по дачам, а кто и в горы махнул, поближе к романтике. И оказалась рядом с Ларисой только Сливка.
Впрочем, и Юлька Сметанникова задержалась рядом ненадолго - только до переезда младших Дидковских к родителям. Не потому, что в очередной раз взбрыкнула. Очень даже наоборот, Сливка как раз стала относиться к подруге более лояльно и тепло, нежели когда-либо ранее. Неизвестно откуда в ней взялась чуткость и тактичность, но она даже не стала доставать Ларису своими бесконечными вопросами, что же такого странного произошло между нею и Горожаниновым. Лишь один раз высказалась по этому поводу:
- Я не знаю, что там у вас с Генкой произошло, не хочу бередить твои раны. Но в общем и целом я одобряю твой окончательный выбор. Генка - что Генка? Так, красивый парень, и ничего более. Один сплошной пшик. Да и красивый-то он только с виду, а внутри одна гниль. Знаешь, Лар, я ведь благодаря тебе тоже излечилась от него. И ведь сама знала, что подонок и мерзавец, одним словом сволочь. Но когда это касается только тебя самой - как-то отказываешься верить, все, кажется, еще может измениться, даже нет, обязательно изменится. А вот на другом примере, на чужой беде... Знаешь, как говорят: большое видится на расстоянии. Выходит, я даже не понимала, насколько он большая сволочь. Все его пакости казались такими мелкими. Только теперь поняла. И знаешь, так рада! Я наконец-то могу говорить о нем спокойно, без дрожи в голосе. Благодаря тебе я повзрослела. Спасибо тебе, Ларка! Искреннее человеческое спасибо! И... Ты прости меня за прошлое, а? За всё-всё прошлое, всё, что было, оптом. Прощаешь?
Лариса никогда не была злопамятным человеком. И в данной ситуации, когда рядом с ней осталась одна только Сливка, тем более не собиралась помнить все ее мелкие и не очень пакости.
- Конечно прощаю, - улыбнулась Лариса.
- Всё? - переспросила Сливка. - Всё-всё, абсолютно? Оптом? Тогда так и скажи: всё прощаю, весь список, оптом.
- Что за глупости? Сказала же - прощаю, уже простила, и хватит об этом!
- Нет, - настаивала Юлька. - Так и скажи, слово в слово: прощаю тебе, Юля Сметанникова, все обиды, все подлости, прощаю все до единой, оптом. Скажи, так надо!
- Кому надо? - возмутилась Лариса. - Что за очередную ерунду ты придумала? Отстань, сказала же - все в прошлом, проехали. И отстань от меня.
- Нет, скажи! - требовала Сливка. - Иначе это всегда будет стоять между нами. Скажи полностью, слово в слово!
Лариса сдалась с легким вздохом:
- Ну хорошо, хорошо, - повторила вслед за Сливкой, как заученный урок, как молитву: - Прощаю тебе, Юля Сметанникова, она же Сливка, все твои грехи и прегрешения в полном составе, оптом. Всё, легче стало?
- Да, - беззаботно воскликнула Юлька. - Вот теперь мне действительно стало легче!
... Почему вдруг Ларисе вспомнился этот разговор столетней давности? Почему она вообще все чаще и чаще в последние дни стала возвращаться в прошлое? Что она ищет там, что оставила, что потеряла? Все семь лет замужества была довольна собственной жизнью, а теперь вдруг проснулись какие-то смутные сомнения. В чем она сомневается, в чем? В том, что Валера ее любит? Вот уж нет, и тени сомнения в его любви. Неизвестно, что двигало им в тот момент, когда он предложил Ларисе такой оригинальный выход из более чем сложной ситуации. Но все его последующие действия, все слова и поступки были наполнены искренней неподдельной любовью. Мало того, что помог ей избежать позора, мало того, что вытянул, образно говоря, из пропасти, из пасти смерти, так ведь и действительно сумел-таки перевести стрелки злословия с Ларисы на Горожанинова. Это тому потом выражали сочувствие все знакомые и соседи, это над ним потешались втихомолку: 'Что, Генка, обскакал тебя Валерка Дидковский? То-то!'
Нет, не Валеркина любовь ее беспокоила, и не ее отсутствие. Тогда что? Правильность собственного выбора? А был он у нее, выбор?! Если альтернативой было самоубийство - то разве это можно считать выбором? Или она должна была перешагнуть через собственную гордость и принять на себя бесчисленные насмешки окружающих? Да ради чего?! И разве она хотя бы один разочек за все эти семь лет пожалела о своем решении? Глупости, конечно же нет! Она наоборот была преисполнена благодарности Валере за то, что спас ее от позора. Именно за это и полюбила его, за бесконечное благородство, за то, что ни разу не напомнил о том, что женился-то на ней сугубо из жалости, или, быть может, из сочувствия.
Нет, не это ее беспокоило. Тогда что? Почему вдруг вспомнились Сливкины слова? Что разбередило ее душу?! Неужели удивление в глазах Андрея, когда он узнал об отсутствии у нее каких-либо увлечений? Неужели ей так дорого его мнение о ней? Дорого?! Да - вынуждена была согласиться Лариса, да, да, ей действительно стало очень важно, что о ней думает одноклассник Андрюша Николаенко, о котором она уж давным-давно и думать забыла. Что происходит?!!
Они сидели на скамеечке у самого забора огороженной огромной собачьей площадки. Бедолага Ронька страдал от деспота тренера, равнодушного к его бесконечному очарованию, выполнял короткие четкие команды с несчастным обиженным видом. Лариса наблюдала за ним, но незаметно для самой себя то и дело переключала внимание на мысли о прошлом и настоящем. Андрей сидел рядом и не пугался затянувшейся паузы, как когда-то в пору далекой юности. Поглаживал свое маленькое сокровище, свои два килограмма очарования с бантиком, и молчал. А может, тоже думал о чем-то, пытался разобраться в собственных проблемах? Так или иначе, а молчать вместе с Андреем Ларисе почему-то было очень уютно. Так естественно было сидеть вот так рядышком, и молчать, молчать, молчать, не ощущая от молчания ни малейшего неудобства...
Маленькая принцесса, лежавшая ранее свернувшись калачиком на коленях Андрея, вдруг сладко-сладко потянулась и вывернулась, подставив под его ласковые руки крошечное, почти голенькое пузико. Андрей засмеялся:
- Вот она, тяжелая собачья жизнь! Что тут еще скажешь! Между прочим, она тебя признала. Вот эта поза, брюшком кверху, у собак обозначает максимальное доверие к окружающим. Она обожает лежать на спинке, но раньше, когда ты была рядом, она себе такой роскоши не позволяла. Лежала вроде и мирно, но в любой момент готова была к отражению атаки - хоть и маленькая, а все равно защитница. А теперь признала - видишь, как расслабилась. У собак живот - самое уязвимое место, именно поэтому они и могут позволить себе лежать на спине только при условии абсолютной безопасности.
- Ну да, - улыбнулась Лариса. - Мне эта тяжелая собачья жизнь тоже очень хорошо знакома. И эта поза тоже. Твоя хотя бы маленькая, крошечная, а мой кабанчик вот так разляжется прямо в проходе кверху брюхом, а ты его обходи десятой дорогой, чтобы ненароком не разбудить. А то и в любимом кресле мамы Зольды устроится - фиг выгонишь. Такой разбалованный - ужас! Одно дело йоркшира баловать, и совсем другое - большую собаку. Далматин-то он тоже вроде как декоративный, но только благодаря шикарной своей окраске. А так-то - не малыш, не для баловства собака. Я его, конечно же, безумно люблю, но если бы ты знал, как я хотела йоркшира!
- Тогда почему не купила? Почему не настояла на своем? - удивился Андрей. - Для меня это так странно - любишь йорков, а покупаешь далматина.
- А что делать? Если у меня был выбор: или далматин, или вообще никакой собаки. Что бы ты выбрал?
- Я бы выбрал только то, что захотел сам. И никому не позволил бы решать за себя. Я тебя, Лариса, как-то не понимаю. Ты на самом деле такая инфантильная, или играешь какую-то странную роль? Ты ведь раньше такой не была. Или я тебя просто плохо помню? Или не понял тогда, в школе?
- Инфантильная? - возмутилась Лариса. - Да ты что? Да я...
И осеклась. А чем она может возразить, разве у нее есть какие-то доводы против этого утверждения? Инфантильная... Слово-то какое отвратительное, бесформенное, расплывающееся, как растаявшее мороженое. Инфантильная? А хуже всего в этом слове было то, что в эту секунду Лариса поняла, что только этим словом ее и можно назвать. С виду такая вся холеная, стройная, ровненькая, гордая. Красивая, как не устают в один голос повторять Валера и мама Зольда. А что у нее внутри? Кем она ощущает себя на самом деле? Кем?!
- Инфантильная... - расстроено повторила она. - Инфантильная... Какой ужас...
И она едва не заплакала, да вовремя вмешался звонок мобильного. А разве можно отвечать со слезами в голосе? Мама Зольда ведь перепугается за нее, начнет переживать, позвонит Валерику, прикажет ему немедленно отыскать ее, вернуть домой целой и невредимой. И Лариса взяла себя в руки:
- Да, мам Зольда! Ну а где же еще? Вон он, бегает. Ой, мам Зольда, видели б вы его сейчас! Бедненький, хвост поджал, ушки поджал... Ну конечно, это не мы с вами, тренером он не очень-то покомандует. Да, мам Зольда, конечно, домой, а куда мне еще деваться? Нет, не раньше, чем через пару часиков. Валере? Хорошо, мам Зольда, позвоню. Хорошо, прямо сейчас и позвоню. Да, хорошо. Пока.
Едва нажав кнопку отбоя, тут же набрала номер мужа, лишь коротким жестом попросив Андрея подождать еще минуточку.
- Валера? Как ты? У тебя все в порядке? Мне мама только что звонила, она очень о тебе беспокоится. Говорит, ты какой-то не такой вчера пришел. Ты уверен? Может, мне к тебе подъехать? Нет, я сейчас с Ронькой на тренировке, ты забыл? Не надо? Ну, как хочешь. Ты сегодня опять поздно? Хорошо, дорогой. Тогда до вечера. Целую...
Телефон безвольно повис на пестром шнурке.
- Лар, ну вот что ты делаешь? - возмутился Андрей. - Ты же только что ужасалась, во что превратилась. И тут же снова это делаешь!
- Что? - искренне удивилась Лариса. - А что такого я сделала?
- Ну ты же пляшешь под ее дудку! Ты сама разве этого не замечаешь? 'Да, мам Зольда, хорошо, мам Зольда. Буду, мам Зольда, как скажете, мам Зольда!' Как послушный новобранец перед генералиссимусом. Вот скажи - ты сама разве собиралась звонить мужу? Вот сейчас, в эту самую минуту собиралась?
Лариса неуверенно пожала плечом:
- Да нет, вроде, не собиралась...
- Тогда почему позвонила? Потому что 'мам Зольда' приказала?
- Да почему приказала?! - возмутилась Лариса. - Никто мне не приказывал! Просто попросила. Ей показалось, что у него какие-то неприятности, вот и попросила, чтобы я позвонила, успокоила его...
- А почему она сама не позвонила, если так волнуется о сыне? Ты не понимаешь, что и эта ее невинная просьба - звено той же цепи? Скажи мне, когда ты сама в последний раз принимала решение? Сама, без постороннего давления?
Лариса вскинулась было - как это 'когда'? Да она каждый день решения принимает с утра до вечера! Набрала в легкие воздуха, даже открыла рот для ответа. И вдруг осеклась - не приходило на ум ничего. Нет, наверное, это просто с памятью что-то стало, не может ведь быть, чтобы от нее ровным счетом ничего в этой жизни не зависело.
Андрей пришел на помощь:
- Ну вот, скажем, этот костюмчик ты сама выбирала? Костюм действительно бесподобный, тебе очень идет. Но ты скажи - ты сама его выбрала, сама решила купить?
Лариса покраснела. Этот костюм был куплен две недели назад, во время очередного рейда по магазинам в компании мамы Зольды. И именно она предложила ей померить этот костюм. Она же и решение принимала. Господи, неужели так и есть? Боже, как стыдно! Это что же, она стала такой рохлей?!
- Вот видишь, - не менее расстроено, чем она сама, проговорил Андрей. - Я именно это и имел в виду. Меня как-то насторожили твои рассказы о том, что собаку тебе не позволили купить ту, что ты хотела. Да и насчет детей решение, как вижу, не ты принимала.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |