— В случае необходимости проводите ампутации и обрабатывайте тяжелые ранения, прежде чем заниматься переломами и кровотечениями. Лучше всего, если таковые имеются, оставлять все ранения головы для специалистов, — поучал Ловджи.
Досадно, что подобный умный совет был обращен к делу кратковременному, хотя и посейчас энтузиасты все еще говорят о медицине катастроф как о стоящем деле.
Этим воспоминанием доктор Дарувалла отдал дань прошлому и попытался вернуться к реальности — мелодраме с братом Дхара. Проблема встала перед ним в полный рост. И тут его осенило. Не стоит усложнять. Именно Дхар, а не он, должен решить, узнает ли бедный Мартин Миллс, что у него есть брат-близнец. Мартин не тот человек, которого Дарувалла знал и любил. Именно любимый Джон Д будет принимать решение — знакомиться или не знакомиться со своим братом. И пусть катятся к черту Дэнни и Вера, весь тот хаос, который они сотворили из своей жизни. Особенно пусть катится Вера. Фарук прикинул, что ей уже 65 лет, а ее мужу — на десять лет больше. Они достаточно совершеннолетние, чтобы достойно перенести весь скандал от разоблачения.
Так он думал, пока не прослушал запись следующего телефонного звонка, после которого проблемы с близнецом и Дхаром показались ему мелкими и тривиальными.
— Говорит Пател, — послышался голос, сразу же поразивший Даруваллу своей беспристрастностью интонаций.
Анестезиолог Пател? Рентгенолог Пател? Имя принадлежало человеку родом из штата Гуджарат. В Бомбее мало людей с таким именем. Затем с внезапным ощущением холода внутри, почти таким же, как голос автоответчика, Фарук понял, кто это. Говорил заместитель комиссара полиции Пател, настоящий полицейский, наверное, единственный в бомбейской полиции человек из штата Гуджарат. Подавляющее большинство местных полицейских, вероятно, были выходцами из штата Махараштра.
— Доктор, нам необходимо обсудить совершенно другой вопрос, но без Дхара. Пожалуйста, я хочу с вами поговорить наедине. — Детектив повесил трубку. Звонок его оказался таким же коротким, как и сообщение.
Если бы доктор так не разволновался, он бы ощутил профессиональную гордость сценариста. В его фильмах Инспектор Дхар был наделен такой же краткостью при телефонных разговорах, особенно когда диктовал сообщения на автоответчик. Однако сценаристу было не до гордости за точность характеристики своего героя. Вместо этого все его существо заполнил тревожный интерес к тому, что детектив Пател назвал совершенно другим вопросом, требующим обсуждения, и почему эту тему не следовало поднимать в присутствии Дхара. А не узнал ли полицейский чего-то нового относящегося к преступлению?
Был ли это еще один ключ к загадке убийства мистера Лала или другая угроза Дхару? Или «другой вопрос» касался убийства проституток в жизни, а не в кинофильме? Сначала голос Патела, затем следующее сообщение швырнули его в прошлое, откуда он с таким трудом выбрался. Снова эти воспоминания. И не только они.
Звонок повторяется уже двадцать лет — в Торонто и Бомбее, дома и на работе. Безуспешно Дарувалла пытался определить откуда идет сигнал. Звонили всегда из общественных телефонов на почтах, в вестибюлях отелей, из аэропортов и госпиталей.
Жестокий, циничный голос цитировал указание старого Ловджи Даруваллы для добровольцев отрядов медицины катастроф.
— Делайте вначале ампутации и лечите тяжелые ранения. Когда дело дошло до ампутаций, то голова твоего отца отлетела, отлетела совсем от тела! Я видел, как тело осталось сидеть на месте, пока пламя не охватило машину. А потом, когда дело дошло до тяжелых ранений конечностей, его руки все не могли отпустить руль, даже несмотря на то, что пальцы уже горели! Я видел, как горят волосы на его руках, пока не собралась толпа и не пришлось смываться. Твой папаша говорил: «Лучше оставлять ранения головы для специалистов»? Когда дело доходит до ранения головы, то здесь я специалист! Я оторвал ему голову! Я смотрел, как он горит. Говорю тебе, что он это заслужил. Этого заслуживает вся ваша семья! — гремел голос из автоответчика.
Эту угрозу он слушал двадцать лет подряд, однако она действовала на него с одинаковой силой. Сейчас он дрожал в своей спальне так же, как дрожал сотни раз до этого. Его сестре в Лондоне никто не угрожал. Может быть, ее спасало то, что звонивший не знал ее новой фамилии после замужества. Джамшеду в Цюрих тоже звонили. В полиции знали об этих угрозах, их удалось записать на магнитофонные ленты. Как-то в Цюрихе братья с женами несколько раз прослушивали запись. Никто из них не смог опознать говорившего человека, однако к удивлению братьев их жены пришли к единодушному мнению о том, что звонила женщина. Все время Фарук и Джамшед считали, что это был мужчина, но сестры с жаром утверждали, что в их жизни сбывалось то, в чем они обе были уверены. Поэтому Джулия и Джозефина твердо стояли на своем: звонила женщина.
Когда они спорили об этом, к Джамшеду на обед пришел Джон Д. Все решили, что Инспектор Дхар должен взять на себя роль судьи: в конце концов у него был тренированный и хорошо поставленных голос, он владел вопросом профессионально. Джон Д прослушал запись лишь один раз.
— Звонит мужчина, который старается, чтобы его голос звучал, как женский, — уверенно заключил Дхар.
Доктор Дарувалла вышел из себя не столько от самого вывода, который он считал бессмысленным, сколько от менторского тона Джона Д. Актер говорил так, будто играл роль детектива. Именно из художественного фильма появилась у него эта высокомерная и самоуверенная манера речи!
Всех не устроило заключение Джона Д, поэтому актер был вынужден прокрутить пленку еще два раза. Теперь он говорил совсем другим тоном:
— Прошу прощения, я ошибся. Это — женщина, которая имитирует голос мужчины.
— Прокрутите пленку назад и включите еще раз. — Дарувалла хотел, чтобы Инспектор Дхар еще раз убедился в том, что сказал. В его голосе звучало извинение, но не было еще достаточной уверенности.
На этот раз с ним согласились все: да, звонила женщина. Ее английский был почти отличным и звучал так, будто говорил англичанин. Однако некоторые шероховатости выдавали индийский акцент. И все они по-прежнему считали, что никогда прежде не слышали этого голоса.
— Я сделал это. Я оторвал ему голову. Я смотрел, как он горит. Говорю тебе, что он этого заслужил. Этого заслуживает вся ваша семья! — все эти двадцать лет говорила женщина более сотни раз. Кто она? Откуда такая ненависть? И действительно ли она сама сделала это? Ее ненависть могла бы быть более сильной, если бы она не совершила преступление. Тогда зачем же брать на себя ответственность за него? За что можно так сильно возненавидеть Ловджи Дарувгишу? Фарук знал, что его отец наговорил много неприятных вещей, однако, насколько ему было известно, он лично не сделал никому ничего плохого. В Индии легко можно предположить, что причиной любого насилия является либо месть политических оппонентов, либо оскорбление религиозных чувств. Когда такой выдающийся и известный человек, как Ловджи Дарувалла, был взорван в машине, преступление автоматически отнесли в разряд заказного убийства. Однако Фарук сомневался. Может, кто-то возненавидел его отца и убил его? И это обычное преступление из мести?
Дарувалле трудно было представить такое, особенно представить женщину, затаившую на его отца личную обиду. Затем он подумал о смерти мистера Лала. Насколько личной могла оказаться ненависть его убийцы по отношению к Инспектору Дхару, если он угрожал, что погибнут и другие члены клуба, если там останется Дхар. А не ошиблись ли они, считая кинообраз полицейского инспектора виновным в возбуждении такой ярости? Неужели милый Джон Д имеет какие-то личные неприятности? Неужели они-то и стали причиной смертельной ненависти?
Доктор Дарувалла почувствовал стыд за то, что так мало интересовался личной жизнью Дхара. Стыд и испуг — как бы Джон Д не подумал, что ему безразличны его личные дела. Несомненно, молодой человек не имел никаких романов, пока находился в Бомбее. По крайней мере, он сам так говорил. На публике он появлялся в обществе кинозвезд, доступных мужчинам, что скорее всего было рассчитано на возникновение очередных скандальных слухов, которые затем опровергались в прессе обоими киноактерами. Вряд ли эти демарши входили в разряд «личных отношений», так, обычный рекламный способ поддержать внимание журналистов.
Разумеется, кинофильмы об Инспекторе Дхаре озлобляли очень многих, что в Индии могло закончиться плачевно. Тем не менее явная абсурдность убийства мистера Лала показывала наличие у убийцы такой ненависти, которая выходила за рамки реакции зрителей на Дхара.
Следующее телефонное сообщение от режиссера всех его фильмов о полицейском инспекторе словно укладывалось в общее русло: Балрай Гупта спрашивал доктора Даруваллу, когда именно выпускать на экраны новый фильм об Инспектора Дхаре. Чувствительный вопрос. Из-за убийства проституток публика в целом отрицательно реагировала на последний фильм, Гупта отложил выпуск готовой киноленты на экран и теперь сильно беспокоился.
Про себя доктор решил, что не хочет чтобы кто-либо ее видел, однако он знал, что дальнейшее не в его власти и силах. Он не мог и дальше давить на психику режиссера фильма и взывать к его гражданской ответственности за социальные последствия показа фильма. Слишком недолгим оказалось сочувствие Гупты к убитым проституткам.
— Говорит Гупта. Как ты относишься к тому, что новый фильм вызовет новые обиды и тот, кто убивал «девочек в клетке», может переключиться на другое! Мы покажем зрителям нечто иное, они просто сойдут с ума и у них шарики закатятся за ролики. Тем самым мы поможем проституткам! — воскликнул режиссер фильма, обладавший логикой политического деятеля.
Доктор не сомневался, что новый фильм заставит сойти с ума очередную группу зрителей. Одно только его название — «Инспектор Дхар и Башни Безмолвия» — заденет всех этнических персов Индии, поскольку башни являются местом захоронения мертвых членов клана Парси. В Башнях Безмолвия всегда лежали голые тела мертвецов этого клана. Именно поэтому доктор Дарувалла решил, что именно трупы привлекли внимание того первого грифа, которого он увидел над полем для гольфа спортивного клуба Дакуорт. Разумеется, персы всегда защищали свои башни, доктор знал это отлично, поскольку сам принадлежал к клану Парси.
В сценарии нового фильма об инспекторе кто-то убивал западных хиппи и клал их тела в Башни Безмолвия. Многие индийцы, которые и без того не выносили американских или европейских хиппи, уже привыкли к традиционным обрядам персов, и Башни Безмолвия стали составной частью традиционной культуры Бомбея. Увидев фильм, этнические персы почувствуют к нему отвращение, другие жители города отвергнут фабулу фильма как явный бред. Ни один человек в Бомбее не осмеливается даже близко подойти к башням. И члены клана Парси не являются исключением, когда это не относится к мертвым. Доктор с гордостью подумал, что изюминка сценария скрыта в том, каким образом тела убитых попали в Башни и как отважный полицейский инспектор раскрыл эту загадку.
Доктор смиренно подумал, что больше не в силах затягивать выпуск фильма на экраны. Он может лишь попытаться разбить аргументы Балрая Гупты, требующего показать фильм немедленно. Кроме того Фа рук любил искаженный магнитофоном голос режиссера гораздо больше, чем тот, который слышал в реальной жизни. Доктор прокручивал запись на повышенной скорости.
Пока он занимался этой игрой, в автоответчике пришел черед последнего звонка. Женский голос вначале показался ему незнакомым.
— Это — доктор? — Так мог спросить человек, потерявший последние силы и не выходивший из затяжной депрессии. Женщина говорила так, будто ее рот широко открывался и челюсть постоянно отвисала. Можно было представить, что у нее каменное лицо. Акцент явно указывал на то, что она выросла в Северной Америке. Однако специалист предположил бы, что это средний запад США или прерии Канады. Быть может, она жила в Омахе, Сиух-сити, в Регине или в Саскатуне. — Это — доктор? Я знаю, кто ты на самом деле, и знаю, чем ты на самом деле занимаешься. Расскажи об этом настоящему полицейскому. Расскажи о том, кто ты на самом деле, расскажи, что ты делаешь. — Женщина очень неловко повесила трубку, будто пыталась швырнуть ее на рычаг, однако промахнулась и не могла избавиться от еле сдерживаемой ярости.
Фарук сидел, дрожа всем телом. Служанка возилась в столовой, накрывая на стол и стукая приборами. Вот-вот она скажет Дхару и Джулии, что доктор дома и пора приступить к затянувшемуся ужину. Он давно готов. Джулия будет недоумевать, зачем он тайком пробирался в спальню, словно вор. На самом деле Фарук и чувствовал себя вором, только не знал точно, что он украл и кого ограбил.
Перемотав пленку, доктор Дарувалла снова прослушал последнее сообщение. Эта угроза была совершенно иной. Фарук, изо всех сил сконцентрировавший внимание на содержании разговора, почти совсем не заметил ключа к давней загадке. Кто же ему звонил? Доктор подозревал: в итоге кто-нибудь обнаружит в нем создателя фильмов об Инспекторе Дхаре.
Эта часть сообщения его не удивила. Однако звонивший говорил что-то о настоящем полицейском. Почему кто-то думает, что заместитель комиссара полиции о чем-то знает?
— Я знаю, кто ты на самом деле, и знаю, чем ты на самом деле занимаешься, — сказал голос. Ну и что из этого, подумал сценарист. — Расскажи о том, кто ты на самом деле, расскажи, что ты делаешь. — Фарук удивленно подумал, почему он должен это делать. Затем он несколько раз прослушал первую фразу, на которую вначале не обратил внимания. Он прокручивал опять и опять слова «Это — доктор?» до тех пор, пока руки у него не стали трястись и он не начал перекручивать пленку так, что все время попадал на слова Гупты, убеждавшего его в необходимости немедленно выпускать на экраны новый фильм об Инспекторе Дхаре.
— Это — доктор? — спросил голос, от которого сердце Даруваллы замерло, чего до этого с ним никогда не случалось. Не может быть, чтобы это была она! Однако Фарук уже знал: это именно та женщин а. Не может быть! После стольких лет! Однако только она способна была все так вычислить.
— Фарук! А я и не знала, что ты дома! — воскликнула его жена, появившись в спальне.
Доктор подумал, что он не дома, а в очень и очень чужой для себя стране.
— Любимая, — мягко сказал Фарук по-немецки. Джулия знала — когда муж переходил на ее язык, он либо чувствовал прилив нежности, либо находился в затруднительном положении.
— Что с тобой, любимый? — в свою очередь спросила она и подошла ближе к нему, так близко, что могла чувствовать его дрожь. Она обняла Фарука.
— Пожалуйста, послушай вот это. Bitte, — сказал он.
Когда Джулия начала слушать, Фарук по выражению ее лица понял, что она повторяет его ошибку, концентрируя все внимание на содержании послания.
— Не пытайся понять, о чем она говорит. Подумай о том, кто она, — попросил Дарувалла, видя, как меняется выражение лица Джулии. — Неужели это она?
— Но эта женщина намного старше, — быстро нашлась жена.
— Так ведь прошло двадцать лет, Джулия! Сейчас она намного старше, чем была тогда, — не согласился Дарувалла.
Они прослушали запись еще несколько раз.
— Да, думаю, это — она. Однако какая связь между ней и тем, что сейчас происходит? — в конце концов задала вопрос Джулия.
Доктор Дарувалла сидел в своей спальне, одетый в похоронный костюм цвета морской волны, в ярко-зеленом галстуке с попугаем, комично подчеркивавшим заурядность костюма. Доктор боялся, что он это знает.
Прошлое окружало его, подобно многоликой толпе. Одно лицо там казалось знакомым, но чье оно, это лицо? Как обычно в таких случаях мысленно доктор обратился к цирку. Спасительным маяком для него оказался «Большой Королевский цирк». Инспектор манежа Пратап Сингх был женат на симпатичной женщине по имени Сумигра, которую все звали Сумм. На вид ей можно было дать лет тридцать, в крайнем случае — сорок. Она не только выполняла роль матери для многочисленных детей-актеров, но и выступала как талантливая акробатка в номере под названием «Двухколесный велосипед». Напарница ее, Суман, приходилась приемной сестрой Пратапу Сингху. Суман, которой было уже около тридцати, не вышла замуж, и когда Дарувалла в последний раз видел ее, она была маленькой мускулистой красавицей и лучшей акробаткой труппы. В переводе ее имя означало не то «цветок розы», не то «запах цветов розы», а может быть, вообще запах всех цветов? Фарук так и не узнал точного перевода ее имени, как не знал, когда Суман взяли в семью Сингха, и кто конкретно это сделал.
Впрочем, значения это не имело, поскольку дуэт Суман и Суми пользовался огромной популярностью. Они виртуозно владели велосипедом, ездили задом наперед, могли передвигаться, лежа на сиденье, крутя педали руками, могли держаться на одном колесе и даже крутили педали, сидя на руле. Фарук блаженствовал, наблюдая, как две хорошенькие женщины слаженно работают на манеже. Однако Суман являлась звездой цирка, ее сольный номер «Прогулка по небу» был коронным в программе «Большого Королевского цирка».
Пратап Сингх учил Суман ездить «по небу», увидев нечто подобное по телевизору. Как Фарук и предполагал, номер придумали в каком-нибудь европейском цирке. Инспектор манежа, просто помешанный на тренировке как людей, так и животных, перенес ее в их семейную палатку. Он натянул под крышей подобие веревочной лестницы. Устройство висело горизонтально по всей длине палатки, и в местах, где у обычной лестницы были ступеньки, Пратап сделал веревочные петли. Суман вставляла ноги в две таюгх петли и повисала вниз головой. Женщина раскачивалась из стороны в сторону, а ее ступни плотно стягивались петлями. Смысл тренировки заключался в том, чтобы научиться держать ступни под правильным углом к лодыжкам. После того, как акробатка набирала необходимую скорость движения, она начинала «идти» вверх ногами с одного конца лестницы на другой, раскручиваясь и вынимая ноги из одной петли и вставляя их в другие петли. При этом голова женщины находилась всего в нескольких сантиметрах от грязного пола их палатки. Пратап Сингх стоял рядом, готовый поймать ее в случае падения.
Однако когда Суман выполняла свой номер «Прогулка по небу» под куполом циркового шатра, ее голова находилась почти в 27 метрах от грязного пола, вдобавок она не пользовалась страхующей сеткой. Даже если бы Пратап Сингх попытался поймать женщину в момент падения, погибли бы они оба. Если бы инспектор манежа попытался добежать до того места, куда падала акробатка, он уменьшил бы силу удара, однако погиб бы сам.
Веревочная лестница имела восемнадцать петель, и публика в гробовом молчании считала шаги Суман. Сама артистка никогда их не считала, она говорила, что гораздо лучше «просто идти». Пратап не советовал ей смотреть вниз, потому что между куполом и далекой землей находились лишь перевернутые вверх лица, которые смотрели на нее и ждали ее падения.
Прошлое для Даруваллы походило на эти качающиеся, перевернутые лица. Лучше всего на них не смотреть. Это правило он хорошо усвоил.
. ВТОРОЙ МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ
Двадцать лет назад, когда его привлекла в Гоа эпикурейская ностальгия по хорошо приготовленной свинине, которой индийская кухня уделяет мало внимания, а в Гоа она является коронным блюдом, доктор Дарувалла был обращен в христианство большим пальцем на правой ноге. О своем обращении он говорил с величайшей насмешливостью, подразумевая, однако, совсем не то, что он недавно видел чудесно сохранившуюся мумию святого Франциска Ксавьера. До того, как на доктора снизошло Божественное Откровение, он даже насмехался над останками святого, которые хранились в Старом Гоа, в стеклянном саркофаге базилики Де Бом Иисус.
Фарук представлял, что виной этому были не мощи миссионера, а желание позлить Джулию, поиграть ее религиозными чувствами. Вообще-то его жена не была примером глубоко верующей католички, и часто радовалась по поводу того, что непременное посещение церкви осталось где-то далеко, вместе с годами детства в Вене. Тем не менее накануне их свадьбы Фарук получил утомительные религиозные наставления от венского пастора. Фарук шел на поводу религиозных традиций только для того, чтобы успокоить тешу, — так он думал. Но даже и в этом случае Фарук, поддразнивая Джулию, называл церемонию освящения колец «ритуалом по омовению колец» и притворялся, что недоволен этой католической традицией, чего на самом деле не было. На самом деле доктор с удовольствием говорил священнику, что хотя он и не крещен, но всегда «верил в существование чего-то». Правда, в то время он не верил ни во что и мягко лгал священнику и теще, что не возражает, если его детей воспитают в духе римской католической церкви. Достигнутое соглашение с Джулией на этот вынужденный и совершенно невинный обман требовался для спокойствия ее матери.
Вообще-то крещение не принесло дочерям никакого вреда. Пока мать Джулии была жива и приезжала в Торонто посмотреть внучек или когда они всей семьей приезжали в Вену, никто не испытывал неудобств от посещения воскресной мессы. Фарук и Джулия говорили маленьким дочерям, что тем самым они делают бабушку счастливой. Дети хорошо воспринимали эту традицию и посещение храма приравнивалось к почетной обязанности, которая доставляет удовольствие члену их семьи, истинно верующему человеку. Никто не выступал против таких случайных демонстраций веры во Всевышнего, непривычных для них всех, может быть, даже и для тещи. Иногда Фарук думал, что мать Джулии проходила через все этапы богослужения только для того, чтобы доставить и м такое удовольствие.
Как правильно предполагали члены семьи, со смертью матери Джулии их вера еще более ослабла, а посещения церкви практически совсем прекратились. Вспоминая прошлое, доктор Дарувалла понял, что и дочери его восприняли религию со всеми этапами богослужения как необходимость доставить кому-то удовольствие. После того, как доктор принял христианство, они доставляли удовольствие ему, проходя через ритуалы венчания, соблюдая другие церемонии, предусмотренные обычаями канадской англиканской церкви. Возможно, поэтому отец Джулиан оказался так скептически настроен по отношению к чуду вступления Даруваллы в лоно церкви. Как считал отец ректор, то, что это случилось, могло быть только маленьким чудом. Другими словами, если бы доктор стал просто католиком, это вообще не было бы чудом.
Когда Фарук подумал, что пришло время поехать в Гоа, он сказал отцу:
— Для Джулии поездка будет чем-то вроде второго медового месяца.
— Какой может быть медовый месяц, — спросил Ловджи, — если вы берете с собой детей? — Его очень обижало, что им с женой не оставляют всех трех внучек.
Но Фарук знал, что девочки, которым исполнилось 11, 13 и 15 лет, не вынесут попечения двух стариков. Для них пляжи Гоа более манящая перспектива, чем возможность побыть с дедушкой и бабушкой. Тем более, что на отдыхе должен оказаться и Джон Д — все трое были влюблены в приемного старшего брата, охотно подчинялись ему и ловили каждое его слово. Под таким присмотром они готовы были оставаться как можно дольше.
В июне 1969 года Джону Д исполнилось 19 лет. Это был очень симпатичный европеец, особенно с точки зрения дочерей Даруваллы. Разумеется, Джулия и Фарук тоже восторгались красивым парнем, однако больше ценили его терпение и выдержку в обращении с девочками, чем привлекательную внешность. Не каждый юноша в его возрасте выдержит пылкое обожание трех несовершеннолетних девчонок, однако Джон Д был с ними приветливым и милым. Из-за того, что Джон получил образование в Швейцарии, его не напугают толпы «придурков», заполнивших все Гоа. Так думал Фарук, зная, что в 1969 году европейских и американских хиппи в Индии называли «придурками».
— Моя дорогая, — обращался Ловджи к Джулии, — что он называет «вторым медовым месяцем»? Он берет вас с дочерьми на грязные пляжи, где дебоширят придурки-хиппи, и все это из-за любви к жареной свинине!
С таким благословением молодая поросль семьи Дарувалла отбыла в бывшее владение Португалии. Фарук объяснил Джулии, Джону Д и равнодушным к его словам дочерям, что церкви и католические соборы Гоа самые пышные и безвкусные памятники христианства в Индии. Доктор Дарувалла считался знатоком архитектурных памятников Гоа. Он наслаждался монументальностью и массивностью зданий, однако порицал архитектурные излишества, хотя допускал их в еде.
Фарук сравнивал собор святой Катрин да Се, а также церковь Францисканцев с непримечательным на первый взгляд собором Святого Креста, отдавал ему предпочтение, но больше всего он восторгался базиликой Де Бом Иисус, что вовсе не свидетельствовало о его снобизме в архитектуре. Доктора забавляла глупость паломников, среди которых были даже индусы, толпившихся вокруг базилики в желании увидеть мумифицированные останки святого Франциска.
Многие в Индии думают, что святой Франциск принес больше пользы делу распространения христианства в этой стране после своей смерти, чем во время краткого пребывания там в течение всего нескольких месяцев при жизни. Монаха похоронили на маленьком острове недалеко от берега современного Гуанчжоу. Однако после того, как Франциск испытал дополнительное унижение от эксгумации трупа, люди заметили, что он почти совсем не разложился. Его чудесным образом сохранившиеся останки отвезли на корабле назад в Гоа, где они начали собирать толпы сумасшедших паломников. Больше" всего Фарук любил ту часть истории Франциска, которая была связана с необычным происшествием: в молитвенном экстазе некая женщина откусила палец правой ноги Ксавьера. И тогда Ватикан потребовал, чтобы его правую руку на корабле отправили в Рим. Если бы не такое подтверждение нетленности мощей, святого Франциска никогда бы не канонизировали.
О, как эта история нравилась Дарувалле! С каким страстным вниманием обозревал он реликвию, одетую в богатые покровы и помещенную в золотой саркофаг, инкрустированный изумрудами. Доктор предположил, что святого Франциска хранили под стеклом и на вершине остроконечного монумента для того, чтобы отбить охоту у других паломников, готовых доказать свою преданность, откусывая конечности святого. Посмеиваясь про себя, но сохраняя почтительное выражение лица, доктор осмотрел мавзолей со сдержанно-радостным чувством. Все вокруг, включая и саркофаг, оказалось разрисовано изображениями миссионерских подвигов Ксавьера. Однако ни картинки о приключениях святого, ни серебро, хрусталь, алебастр, полудрагоценные камни, ни даже розовый мрамор не произвели на Фарука такого впечатления, как откушенный палец ноги.
— По-моему, это — настоящее чудо! Увидев такое, даже я стану христианином! — скажет доктор.
В менее игривом настроении Фарук изводил супругу длинными рассказами о святой инквизиции в Гоа, когда религиозное рвение миссионеров, пришедших с португальцами, выразилось в насильственном обращении в христианство, в конфискации имущества индийцев, уничтожении индийских храмов, сжигании еретиков, а также в организации пышных манифестаций, демонстрирующих религиозную преданность верующих. Вероятно, старому Ловджи понравились бы рассуждения сына в столь безбожном стиле. А Джулию это раздражало. В такие моменты Фарук очень напоминал своего отца. Миссис Дарувалла суеверно пугалась, когда при ней оскорбляли религиозные чувства.
— Я же не издеваюсь над тем, что ты не веришь в Бога, так что не возлагай на меня вину за действия инквизиции и оставь в покое палец бедного святого Франциска, — выговаривала она мужу.
Фарук и Джулия лишь изредка действительно ругались друг с другом, но оба ценили дружескую шутку и розыгрыш. Из-за того, что на людях они не пытались сдерживать беззлобных перебранок, обычные наблюдатели могли увидеть в них довольно скандальную парочку. Во всяком случае именно так думал персонал гостиницы, официанты или печальная супружеская чета за соседним столиком, которым нечего было сказать друг другу. В 60-х годах, когда Даруваллы путешествовали всей семьей, к общему шуму добавился холерический темперамент трех их дочерей. Поэтому собираясь в отпуск, семья отклонила несколько приглашений и не поселилась на удобных виллах у друзей в Старом Гоа. Было принято мудрое и дипломатичное решение — не отягощать другие семьи, учесть, что они представляют собой довольно шумное скопище людей. Существовала еще одна скрытая причина их выбора — доктор любил поесть в любое время суток. Продлив жизнь хрупкому португальскому фарфору своих друзей и их мебели из красного дерева, семья остановилась в одном из отелей на берегу, где все выглядело отнюдь не новым, но где дети ничего не могли разбить и где никого не шокировал ненасытный аппетит Даруваллы. Обслуживающий персонал в потрепанной униформе совсем не обращал внимания на перебранки Фарука и Джулии, не говоря уже о безразличных ко всему миру клиентах отеля. Готовили там хотя и не очень вкусно, но обильно, продукты были свежие, а номера выглядели почти чистыми. В конце концов главным здесь было не это, а близкий пляж.
Отель «Бардез» назвал доктору один из молодых членов клуба Дакуорт. Фарук не мог вспомнить точно, кто же хвалил ему этот отель и по какому поводу, в памяти у него остались только обрывки рекомендаций. Жили там в основном европейцы, и Фарук подумал, что это понравится Джулии и поможет Джону Д чувствовать себя свободно. Жена высмеивала его тезис о свободе, заявляя, что абсурдно предполагать, будто молодой человек может чувствовать себя свободнее, чем он уже чувствует. Что же касалось европейских туристов, то они представлялись ей людьми того сорта, с которыми Джулии не хотелось бы общаться. Постояльцы были отнесены к «низшему сорту» даже по стандартам Джона Д. Видимо, обучаясь в цюрихском университете, Джон Д так же морально раскрепостился, как и другие студенты.
В семейном коллективе Джон явно выделялся крепким телосложением, спокойной манерой поведения, особенно на фоне дочерей Фарука. Хотя они не оставили без внимания необычных европейских туристов, однако льнули к Джону Д, поскольку он выступал в роли защитника их безопасности, когда молодые мужчины или женщины в тесемочных юбках-бикини оказывались с ними рядом. На самом деле их притягивало к семье Дарувалла желание получше рассмотреть Джона, тонкая красота которого выделяла его среди всех молодых людей, а 19-летних в особенности.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 16 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |