Матузов Н. И. Правовой нигилизм и правовой идеализм как две стороны «одной медали» // Правоведение. – 1994. – № 2. – С. 3 - 16

Матузов Н. И. Правовой нигилизм и правовой идеализм как две стороны «одной медали» // Правоведение. – 1994. – № 2. – С. 3 - 16

СОДЕРЖ.: Нигилизм как общесоциальное явление -- Понятие
и источники правового нигилизма -- Формы выражения
правового нигилизма -- Правовой идеализм.
Библиогр. в подстрочных ссылках.

Правовой нигилизм и правовой идеализм как две стороны «одной медали»

Н. И. Матузов*

Среди многих противоречий, характеризующих современное рос­сийское общество, можно выделить и причудливое переплетение, с од­ной стороны, тотального правового нигилизма, а с другой — наивного правового идеализма. Как ни странно, оба эти явления, казалось бы, разновекторные и несовместимые, мирно уживаются и образуют вместе общую безрадостную картину юридического бескультурья.

В первом случае законы откровенно игнорируются, нарушаются, не исполняются, их не ценят, не уважают; во втором, напротив, им придается значение некой чудодейственной силы, способной одним ма­хом разрешить все наболевшие проблемы. Массовое сознание требует принятия все новых и новых законов чуть ли не по каждому вопросу. Указанные крайности — следствие многих причин, без преодоления ко­торых идея правового государства неосуществима.

Нигилизм как общесоциальное явление. Нигилизм вообще (в пере­воде с лат. — ничто) выражает отрицательное отношение субъекта (группы, класса) к определенным ценностям, нормам, взглядам, идеа­лам, отдельным, а подчас и всем сторонам человеческого бытия. Это— одна из форм мироощущения и социального поведения. Нигилизм как течение общественной мысли зародился давно, но наибольшее распространение получил в прошлом столетии, главным образом в Западной Европе и в России. Он был связан с такими философами леворади­кального направления, как Якоби, Прудон, Ницше, Штирнер, Хайдеггер и др. Нигилизм разнолик, он может быть нравственным, правовым, политическим, идеологическим и т. д., в зависимости от того, какие ценности отрицаются, о какой сфере знаний и социальной практики идет речь — культуре, науке, искусстве, этике, политике. Мыслим эко­номический нигилизм. Между разновидностями нигилизма много оттен­ков, они тесно переплетены.

Русский писатель Тургенев вывел в своих романах ярких героев-бунтарей, отвергавших многие постулаты окружавшей их действитель­ности и предлагавших новые идеи. Нигилистами были революционные демократы, резко критиковавшие современные им порядки и призы­вавшие к замене их более справедливыми. Нигилизм носил революци­онный характер. О своем Базарове Тургенев писал, что если он назы­вается нигилистом, то надо читать: революционером.[1] В 1866г. М. А. Бакунин в знаменитых письмах к А. И. Герцену советовал последнему искать молодую поросль новой молодежи «в недоученных учениках

Чернышевского и Добролюбова, в Базаровых, в нигилистах — в них жизнь, в них энергия, в них честная и сильная воля».[2]

С. Л. Франк, один из авторов нашумевшего в свое время сборни­ка «Вехи», с особым пафосом подчеркивал, что если бы можно было одним словом охарактеризовать умонастроение нашей интеллигенции, то нужно было бы назвать его морализмом. «Русский интеллигент не знает никаких абсолютных ценностей, никаких критериев, никакой ориентировки в жизни, кроме морального разграничения людей, поступ­ков, состояний на хорошие и дурные, добрые и злые. Морализм этот, есть лишь отражение ее нигилизма... Под нигилизмом я разумею отрицание или непризнание абсолютных (объективных) ценностей».[3]

Общей (родовой) чертой всех форм нигилизма является отрица­ние, но не всякое отрицание есть нигилизм. Отрицание шире, оно органически присуще человеческому сознанию, диалектическому мышлению. Поэтому далеко не всех, кто что-либо отрицает, можно считать ниги­листами. В противном случае сам термин «нигилизм» теряет свой смысл и растворяется в более объемном понятии «отрицание».[4]

Следовательно, нигилистическое и диалектическое отрицание — разные вещи. В историческом плане нельзя безоговорочно отрицатель­но, с позиций нигилизма, оценивать различные освободительные движе­ния, их идеологов и участников, так как они олицетворяют в целом позитивные закономерные процессы. Тем более это касается эволюци­онного развития. Ф. Энгельс, имея в виду движущие силы формационных периодов и смену последних, писал: «Появление молодой бур­жуазии нашло свое отражение в либерально-конституционном движе­нии, а зарождение пролетариата — в движении, которое обычно назы­вают нигилизмом».[5]

Здесь термин «нигилизм» употребляется в положительном контек­сте. Вообще борьба против антинародных тоталитарных режимов, произвола диктаторов, попрания демократии, морали, прав человека и т. д. не является нигилизмом в собственном смысле этого слова. Когда нигилизм сливается с естественным (объективным) отрицанием старого, отжившего, он перестает быть нигилизмом. К примеру, отрицание нашей, прежней политико-правовой системы справедливо и оп­равданно, так как она исчерпала себя. Не говоря уже о сталинщине, брежневщине, застое.

Однако в целом нигилизм, в традиционном и наиболее общем его понимании, воспринимается как явление деструктивное, социально вредное, особенно в наше время. Нередко нигилизм принимает разруши­тельные формы. В крайних своих проявлениях он смыкается с различ­ными анархическими, лево- и праворадикальными устремлениями, мак­симализмом, большевизмом и необольшевизмом, политическим экстре­мизмом. Нигилизм — стереотип мышления любого радикала, даже ес­ли он этого не осознает.

Характерным признаком нигилизма является не объект отрицания, который может быть лишь определителем его конкретного вида, а степень, интенсивность, категоричность этого отрицания — с преобладани­ем субъективного, точнее, индивидуального начала. Здесь проявляет­ся гипертрофированное сомнение в определенных ценностях и прин­ципах. При этом, как правило, избираются наихудшие способы дейст­вия, граничащие с антиобщественным поведением, преступлениями, нарушением нравственных и правовых норм. Плюс — отсутствие какой-либо позитивной программы или по крайней мере ее абстрактность и аморфность.[6]

Социальный нигилизм особенно широко распространился у нас в период «перестройки» и гласности. Он возник на волне охватившего всю страну всеобщего негативизма, когда многое (если не всё) пере­оценивалось, переосмысливалось, осуждалось и отвергалось. С одной стороны, была видна очистительная функция нигилизма, а с другой — его побочные последствия, издержки, ибо сплошной поток негатива сметал на своем пути и позитивные начала.

Расчистка «авгиевых конюшен» сопровождалась такими явления­ми, как безудержное самобичевание, развенчание и осмеяние прежнего опыта, сложившихся культурно-исторических традиций и привычек, изображение уходящего времени исключительно в черных красках. Лейтмотивом этих умонастроений было: у «нас» — все плохо, у «них» — все хорошо. Зациклинность на обличительстве, уничижительной кри­тике граничила подчас с потерей чувства национально-государствен­ного достоинства, формировало у людей и всего общества комплекс неполноценности, синдром вины за прошлое.

Отречение от всего, что было «до того», объективно подпитывало нигилистически-разрушительные тенденции, которые не уравновешивались созидательными. Как заметил В. О. Мушинский, у нас «было два пиковых проявления тоталитарного мышления и сознания: тотальная апологетика послереволюционного прошлого и тотальное его ниспро­вержение».[7] С этим в какой-то мере созвучны слова С. С. Алексеева о том, что мы и сейчас «в большевистской манере пытаемся утвердить новые утопии, не считаясь ни с чем».[8]

Сегодня нигилизм выражается в различных ипостасях — отрицание определенными слоями населения курса реформ, неприятие новых форм жизни, социальные протесты, популизм, конъюнктура, демагогия, левац­кое нетерпение новых борцов добиться всего и сразу путем «красногвардейских атак» и т. д. Эволюция уже мало кого устраивает — только «революция», хотя план по революциям, как выразился один из наших публицистов, страной давно, перевыполнен.

* Доктор юридических наук, профессор Саратовского юридического института.

1 Тургенев И. С. Соч.: В 12 т. Т. 12. М., 1958. С, 339.

2 Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву. СПб., 1906. С. 293.

3 Франк С Л. Этика нигилизма//Вехи. Из глубины. М., 199,1. С. 170,172, 173.

4 Новиков А. И. Нигилизм и нигилисты. М., 1972. С. 11—12.

5 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 22. С. 41.

6 Новиков А. И. Указ. соч. С. 16—17.

7 Мушинский В. О. Сумерки тоталитарного сознания // Советское государ­ство и право. 1992. № 3. С. 80.

8 Алексеев С. С. Гримасы антитоталитарной революции // Независимая га­зета. 1994. 19 янв.

Понятие и источники правового нигилизма. Правовой нигилизм — разновидность социального нигилизма как родового понятия. Сущность его — в общем негативно-отрицательном, неуважительном отношении к праву, законам, нормативному порядку, а с точки зрения корней, при­чин — в юридическом невежестве, косности, отсталости, правовой не­воспитанности основной массы населения. Подобные антиправовые установки и стереотипы есть «элемент, черта, свойство общественного сознания и национальной психологии... отличительная особенность культуры, традиций, образа жизни».[9] Речь идет о невостребованности права обществом.

Одним из ключевых моментов здесь выступает высокомерно-пре­небрежительное, снисходительно-скептическое восприятие права, оценка его не как базовой, основополагающей идеи, а как второстепенного яв­ления в общей шкале человеческих ценностей, что, в свою очередь, характеризует меру цивилизованности общества, состояние его духа, умонастроений, социальных чувств, привычек. Стойкое предубеждение, неверие в высокое предназначение, потенциал, возможности и даже необходимость права — гаков морально-психологический генезис дан­ного феномена. Наконец, отношение к праву может быть просто индиф­ферентным (безразличным), что тоже свидетельствует о неразвитом правовом сознании людей.

Правовой нигилизм имеет в нашей стране благодатнейшую почву, которая всегда давала и продолжает давать обильные всходы. Причем почва эта постоянно удобряется, поэтому «неурожайных лет» практи­чески не было. Как и раньше, живем в море беззакония, которое под­час принимает характер национального бедствия и наносит обществу огромный и невосполнимый ущерб.

Истоки же этого недуга уходят в далекое прошлое. В специальной литературе отмечается, что юридические доктрины в России отражали широкий спектр взглядов — «от правового нигилизма до правового идеализма... Идея закона ассоциировалась скорее с главой государ­ства, монархом, нежели с юридическими нормами. В общественном сознании прочно утвердилось понимание права исключительно как при­каза государственной власти».[10] Представления о праве как указаниях «начальства» настойчиво культивировались в народе — то, что исходит сверху, от властей, то и право. Но еще Фейербах заметил: «В государ­стве, где все зависит от милости самодержца, каждое правило становится шатким».[11] Даже такой ценитель и проповедник права, как В. А. Кистяковский, начинает свою известную статью в защиту права в упомянутом сборнике «Вехи» фразой: «Право не может быть по­ставлено рядом с такими духовными ценностями, как научная истина, нравственное совершенство, религиозная святыня. Значение его более относительно».[12]

Давно было сказано: на Руси всегда правили люди, а не зако­ны. Отсюда — наплевательское отношение к закону как свойство на­туры русского обывателя. Расхожими стали горькие слова Герцена о том, что жить в России и не нарушать законов нельзя. «Русский, ка­кого бы звания он ни был, обходит или нарушает закон всюду, где это можно сделать безнаказанно; совершенно так же поступает и правительство».[13] С этим созвучна и мысль Салтыкова-Щедрина о том, что суровость российских законов смягчается необязательностью их исполнения. Известны крайне отрицательные суждения Л. Н. Тол­стого о праве. Все это, как пишет В. А. Кистяковский, дало повод од­ному из тогдашних поэтов-юмористов сочинить следующие стихи, вло­женные в уста К. С. Аксакова:

По причинам органическим

Мы совсем не снабжены

Здравым смыслом юридическим,

Сим исчадьем сатаны.

Широки натуры русские,

Нашей правды идеал

Не влезает в формы узкие

Юридических начал...

К сожалению, мы не только не избавились от этого застарелого порока, но в полной мере унаследовали его, а во многом «обогатили». На протяжении длительного времени право в обществе «реального социализма» всячески умалялось, принижалось, в нем не видели истин­но демократического и общепризнанного краеугольного института, вы­сокой социальной и культурной ценности. Право скорее терпели как необходимое декоративное украшение, формальный атрибут, фасад, свойственные всякому «благопристойному» государству. Оно счита­лось «неполноценной и даже ущербной формой социальной регуляции, лишь на время и лишь в силу печальной необходимости заимствован­ной у прежних эксплуататорских эпох».[14] Это было по сути лицемерно-фальшивое признание права авторитарным режимом, который не очень-то и нуждался в нем, так как использовал в основном волюнта­ристские методы правления.

В то же время из права максимально выжимали его карательные возможности и немало «преуспели» в этом. Командно-бюрократическая система не только не боролась с правовым нигилизмом, но по-своему опиралась на него,.ибо он прекрасно вписывался в нее. О правовом нигилизме даже не говорили, как будто его не существовало. В этой двойственности, своеобразном политическом флирте — корни рассматриваемого явления. С одной стороны, право — рудимент и помеха, с другой — оно с полной отдачей использовалось как инструментально-принудительное средство. В период сталинщины процветал как право­вой нигилизм, так и правовой тоталитаризм. Ведь колесо репрессий крутилось в юридических формах, разыгрывались «театрализованные процессы» со всеми его атрибутами, скрупулезно соблюдались соответствующие нормы, инструкции, процедуры.

Выше говорилось о том, что «перестроечные» процессы, наряду с очистительной миссией, послужили мощным катализатором социально-правового нигилизма. Последний был вызван не только чисто внеш­ними неурядицами этой ломки, но и более глубокими (подспудными) причинами. В. А. Туманов отмечает, что как только страна отказалась от тоталитарных методов правления и попыталась встать на путь правового государства, как только скованные ранее в экономическом и политическом плане люди получили реальную возможность пользоваться правами и свободами, так сразу же дал о себе знать низкий уровень правовой культуры общества, десятилетия царившие в нем пренебрежение к праву, его недооценка. Юридический нигилизм при востребованном праве оказался куда более заметным, чем при праве невостребованном.[15] Правда, эта стержневая причина обросла затем тысячами «благоприобретенных» уже в ходе реформации. Расплата за прошлое усугублялась расплатой за настоящее.

Сегодня главный источник рассматриваемого зла — кризисное со­стояние российского общества. Социальная напряженность, экономиче­ские неурядицы, распад некогда единого жизненного пространства, ре­гиональный сепаратизм, дезинтеграция, морально-психологическая неустойчивость общества и многое другое не только не способствуют преодолению правового нигилизма, но постоянно воспроизводят и пре­умножают его. Сложились идеальные условия для тех, кто не в ладах с законом, у кого на первом плане эгоистический интерес. Расхлябанность, произвол, самочинность, игнорирование правовых и иных соци­альных норм достигли критической точки, за которой начинаются сти­хия, анархия. Потеря же управляемости, выход ситуации из-под кон­троля создают тягу к «сильной руке», когда право вообще отодвигается в сторону.

Три месяца страна жила без первой (законодательной) ветви власти. Не функционировала третья. Это был трудный и опасный период в жизни России. Новая Конституция призвана стабилизировать обста­новку, создать необходимые предпосылки для нормальной деятельно­сти всех государственных и политических институтов. Проблема, одна­ко, состоит в том, что принятая Конституция имеет недостаточную (минимальную) легитимность и социальную базу, что затрудняет дости­жение на ее основе прочного гражданского мира и согласия. Юридиче­ски же жить по ней обязаны все. У значительной части населения на­лицо конфликт между внутренним убеждением и внешней необходимостью соблюдать Основной Закон. А это — еще одна причина для правового нигилизма. Сложившееся положение должен компенсировать новый безукоризненно легитимный парламент.

9 Туманов В. А.: 1) О правовом нигилизме // Советское государство и пра­во. 1989. № 10. С. 20; 2) О юридическом нигилизме // Пульс реформ. Юристы и политологи размышляют. М., 1989 С. 135.

10 Хойман С. Е. Взгляд па правовую культуру предреволюционной России //Советское государство и право. 1991. № 1. С. 121, 123.

11 Фейербах Л. Филос. произв. Т. 1. М., 1955. С. 643.

12 Кистяковский В. А. В защиту права. Интеллигенция и правосознание //Вехи. Из глубины. С. 122.

13 Герцен А. И. Собр. соч. Т. 7. М, 1950. С. 251.

14 Соловьев Э. Ю. Правовой нигилизм и гуманитарный смысл права// Квинтэссенция: Философский альманах. М., 1990. С. 164.

15 Туманов В. А. Правовой нигилизм в историко-идеологическом ракурсе// Государство и право. 1993. № 8. С. 52.

Формы выражения правового нигилизма. Правовой нигилизм мно­голик, изощрен и коварен. Он способен быстро мимикрировать, изменяться, приспосабливаться к обстановке. Есть множество форм, сто­рон, граней его конкретного проявления. Укажем лишь на некоторые, наиболее острые и очевидные из них.

1. Прежде всего это прямые нарушения действующих законов и иных правовых актов (умышленные либо непреднамеренные). Они составляют огромный, трудно обозримый массив уголовно наказуемых деяний, а также гражданских, административных и дисциплинарных проступков. Корыстный уголовный криминал — наиболее грубый и опас­ный вид правового нигилизма, наносящий неисчислимый вред общест­ву — физический, материальный, моральный.

Криминогенная ситуация в стране оценивается сегодня с помощью таких эпитетов, как разгул, обвал, беспредел. Преступность приобрела мафиозно-организованный характер с преобладанием жестоких на­сильственных форм. Произошло ее сращивание с коррумпированной частью госаппарата, что, собственно, является характерным призна­ком мафии. Законы попираются цинично, открыто и почти безнаказан­но. Преступный мир диктует свои условия, ведет наступление на са­мо государство, претендует на власть. Слово «нигилизм» — слишком мягкое для отражения происходящего в данной сфере. Это — некая запредельность.

2. Повсеместное и массовое неисполнение (несоблюдение) юриди­ческих предписаний, когда субъекты (граждане, должностные лица, государственные органы, общественные организации) попросту не со­относят свое поведение с требованиями правовых норм, а стремятся жить и действовать по «своим правилам». Неисполняемость же зако­нов — признак бессилия власти. Нередко федеральные и региональные чиновники, отдельные члены Федерации, производственные коллективы публично отказываются выполнять те или иные законы, так как, по их мнению, они «неправильные». Либо выдвигают ультиматумы — не сделаете (не дадите) то-то, не будем выполнять то-то или примем встречные меры (перекроем газ, магистраль и т. д.). Неподчинение же законам причиняет не меньший урон обществу, чем их прямое нарушение.

Законы легко обходят, блокируют, с ними не считаются. Это своего рода социальный бойкот, саботаж, обструкция. Закон для мно­гих стал весьма условным понятием: нравится — повинуюсь, не нра­вится— игнорирую. Законоупречное поведение — почти норма. Такое всеобщее непослушание — результат крайне низкого и деформирован­ного правосознания, отсутствия должной правовой культуры, а также следствие общей расхлябанности и безответственности. В подобной среде, т. е. в условиях «криминальной демократии», весьма вольготно чувствуют себя всевозможные дельцы, махинаторы, нувориши, не при­выкшие жить по закону. Легально и полулегально отмываются «грязные деньги», перераспределяются материальные блага, общество рас­слаивается на «очень богатых» и «очень бедных».

3. Издание противоречивых, параллельных или даже взаимоисклю­чающих актов, которые как бы нейтрализуют друг друга, растрачивая понапрасну свою силу. Нередко подзаконные акты становятся «надзаконными». Вводимые в большом количестве юридические нормы не стыкуются, плохо синхронизированы, сталкиваются «лбами». В то же время имеются значительные пласты общественных отношений, не опо­средуемых правом, хотя объективно нуждающихся в этом. Образуют­ся так называемые правовые пустоты, вакуумы, пробелы. Все это вме­сте взятое создает правовую сумятицу, неразбериху, войну законов, за которой стоит война властей.

Существует мнение, что война законов — дело прошлое, что она велась, когда был союзный центр. Это не совсем так. Война законов не прекратилась, а видоизменилась. Конечно, накал ее спал, особен­но в смысле риторики, эмоций, но она продолжается. Теперь эта вой­на идет в рамках России между законами, указами, судебными ре­шениями, правительственными постановлениями, а также между феде­ральными и региональными актами. Известно, что некоторые республи­ки в составе РФ провозгласили приоритет своих законов над общерос­сийскими. А ведь именно с этого началась в свое время война законов в период распада СССР. Сегодня мы имеем «второе издание» такой войны, но уже между новым центром и новыми субъектами Федера­ции. Лишнего шума вокруг этого не поднимается, дабы не обострять и без того сложную ситуацию.

Но особенно тяжелые бои (в буквальном и переносном смысле) развернулись в сентябре — октябре минувшего года между актами бывшего Верховного Совета и президентскими указами. В тот момент беспрецедентная война законов достигла своего апогея и существенно изменила морально-психологический климат в стране. Ничего подоб­ного история не знала, аналогов нет. Это был «верхушечный» право­вой нигилизм в его наиболее концентрированной и крайне опасной форме.

К сожалению, новая Конституция РФ четко не разграничивает пред­меты законотворчества и указотворчества, не оговаривает, что законы обладают высшей юридической силой (верховенством). В ней лишь говорится, что «указы и распоряжения Президента не могут противоречить Конституции Российской Федерации и федеральным законам» (ст. 90). Поэтому «источник повышенной опасности», т. е. очаг для новой войны, сохраняется.[16] Уже после принятия Конституции появил­ся президентский Указ от 22 декабря 1993г. № 2270, который в проти­вовес приведенной ст. 90 устанавливает, что «законы РФ не применя­ются в части, противоречащей настоящему указу».

Картина усугубляется тем, что кроме войны юридической идет масса других войн (парламентов, бюджетов, суверенитетов, цен, нало­гов, компетенций, политических деятелей и даже... компроматов). В таких условиях ни один самый демократический институт не в со­стоянии нормально работать.

4. Подмена законности политической, идеологической или праг­матической целесообразностью, выходы на неправовое поле деятельности, стремление различных общественных сил реализовать свои ин­тересы вне конституционных рамок. Политическая логика очень часто берет верх над юридической. Наряду с «телефонным» и «мегафонным» правом нередко действует «право сильного», «захватное» или «явочное» право. Дает о себе знать «левый» и «правый» экстремизм.[17] Это напоминает злополучную «революционную» или «классовую» закон­ность, хотя всем ясно, что попытки утвердить демократию вне права порочны в своей основе. Характерна в этом отношении констатация такого радикального деятеля, как С. Юшенков: «Даже самый плохой закон лучше любой самой благой целесообразности, поскольку послед­няя не имеет границ».[18]

5. Конфронтация представительных и исполнительных структур
власти на всех уровнях, особенно до самороспуска Советов. Постоян­ное выяснение того, какая власть главнее, борьба за роль «обкомов», «горкомов», «райкомов» приводили к тому, что законы никто не со­блюдал. Плюс личные амбиции и соперничество лидеров, их стремле­ние быть «первыми лицами», «хозяевами» в данной «вотчине». Верх брали соображения престижа или карьеры, честолюбие, а не законопослушание.

Более того, законы в этой борьбе становились досадной помехой. Возникали состояния двоевластия или, напротив, безвластия. Политические схватки наверху порождали «обмены любезностями» в низах. Шла своего рода внутренняя «холодная война», война нервов. Поскольку перетягивание каната долго продолжаться не могло, одна из сторон в конце концов перетянула. Однако и в настоящее время положение до конца не нормализовалось. Принцип разделения властей, за­ложенный в новой Конституции, на деле пока не сложился, система сдержек и противовесов не отлажена. Любой же паралич власти озна­чает и паралич права, закона.

6. Нарушение или несоблюдение прав человека, особенно таких, как право на жизнь, честь, достоинство, имущество, безопасность. Слабая правовая защищенность личности подрывает веру в закон, в способность государства обеспечить порядок в обществе, оградить людей от преступных посягательств. Бессилие же права не может поро­дить позитивного отношения к нему, а вызывает лишь раздражение. Человек перестает ценить, уважать, почитать право, так как он не ви­дит в нем своего надежного гаранта и опору.

В таких условиях даже у законопослушных граждан вырабаты­вается юридический нигилизм. Признание и конституционное закрепле­ние естественных прав человека не сопровождается пока адекватны­ми мерами по их упрочению и практическому воплощению в жизнь. А невозможность осуществить свое право порождает у личности отчуж­дение от него, правовую разочарованность, скепсис. Между тем давно подмечено: идея прав человека отнюдь не противоречит идее сильной полиции.

7. Наконец, можно выделить теоретическую форму правового ни­гилизма, проистекающую из некоторых старых и новых постулатов. Она связана как с догматизацией и вульгаризацией известных поло­жений марксизма о государстве и праве, так и с рядом неверных или сугубо идеологизированных, а потому искаженных представлений о государственно-правовой действительности и ее развитии (отмирание государства и права, замена правового регулирования общенорматив­ным или моральным, примат политики над правом, власти — над законом, лобовой классовый подход, жесткий экономический детерминизм и т. д.).

Право трактовалось, да и сейчас еще нередко трактуется, в ути­литарно-прагматическом ключе — как средство, орудие, инструмент, рычаг, способ оформления политических решений, а не как самостоя­тельная историческая, социальная и культурная ценность. Такая ин­терпретация не могла выработать в общественном сознании подлин­но ценностное отношение к праву. Напротив, усваивалась мысль о вто­ростепенной роли данного института. Главное — это экономика, поли­тика, идеология, а не какие-то там правовые ценности.

В последнее время появились и новейшие веяния, способные по­догреть юридический нигилизм на теоретико-научном уровне (писаное и неписаное право, противопоставление права и закона, возможность нарушения последнего во имя высших правовых идеалов и др.). Не способствуют укреплению веры в право и бесконечные споры о его понятии, в результате чего у граждан размываются представления о том, что же есть право.

В литературе верно подмечено, что при слове право одни вспоми­нают о существовании Уголовного Кодекса с его суровыми санкция­ми, а другие — о Декларации прав и свобод человека. Диапазон вое--приятия явления весьма широк. Вообще полемика о дефиниции пра­ва начинает напоминать известный спор о стакане, который, по мне­нию одних, наполовину полон, по мнению других — наполовину пуст. Впрочем, наши теоретические неурядицы — тема особого разговора.

Таковы основные сферы распространения и вместе с тем наибо­лее типичные на сегодня формы выражения правового нигилизма. Есть и другие его проявления и модификации (правотворческие импровиза­ции, неуважение к суду, ведомственность, неконтролируемые процессы суверенизации и сепаратизма, разбалансированность правовой систе­мы, несогласованность в управлении, пересечение полномочий и юрис­дикции различных органов, вседозволенность и т. д.). Правовой про­извол на всех этажах общества и среди населения не знает пределов, потому и называется беспределом. Бороться с ним обычными метода­ми— неэффективно, нужны экстраординарные меры. Все это — непри­глядные гримасы, искажающие молодой облик современной России до неузнаваемости.

Правовой нигилизм — продукт социальных отношений, он обуслов­лен множеством причин и следствий. В частности, он подпитывается и такими реалиями наших дней, как политиканство и циничный попу­лизм лидеров всех рангов, борьба, позиций и амбиций, самолюбий и тщеславий. Дают о себе знать эгоизм и властолюбие старой и новой бюрократии, некомпетентность и бестолковость чиновников. Последнее— традиционно больное место нашей государственности. Пушкин­ское «он чином от ума избавлен» подтверждается на каждом шагу. Полузнайство, невежество, дилетантство разрушают всякую правовую ткань, любые разумные юридические установления. Страшную силу этого явления страна познала сполна.

На личностном уровне правовой нигилизм выступает в двух ка­чествах: как состояние умов, чувств, настроений и как образ дей­ствий, линия поведения. Последнее — индикатор вредности и опасно­сти явления. Поступки — плоды помыслов, поэтому именно по поступ­кам можно судить о самом наличии и последствиях правового ниги­лизма. Он может быть активным и пассивным, стойким и спонтанным, постоянным и ситуационным, проявляться в виде простого фрондер­ства, иметь личные причины, когда, скажем, гражданин недоволен су­дом только потому, что он его осудил, а закон плох потому, что пре­дусмотрел наказание за совершенное им деяние. Нигилизм возникает и как результат неудовлетворенности субъекта своим социально-пра­вовым статусом, неадекватным, по его мнению, собственным потенци­альным возможностям.

Подытоживая все сказанное, можно выделить некоторые общие черты современного правового нигилизма. Он, во-первых, имеет подчеркнуто демонстративный, вызывающий, конфронтационно-агрессивный и неуправляемый характер, что обоснованно квалифицируется общественным мнением как беспредел; во-вторых, является глобаль­ным, массовым, широко распространенным не только среди граждан, социальных и профессиональных групп, слоев, каст, но и в официаль­ных государственных структурах, законодательных, исполнительных и правоохранительных эшелонах власти; в-третьих, имеет многообразие форм проявления — от криминальных до легальных (легитимных), от парламентско-конституционных до митингово-охлократических, от «вер­хушечных» до бытовых; в-четвертых, обладает особой степенью разру­шительности, оппозиционной или популистской направленностью, реги­онально-национальной окраской; в-пятых, сливается с политическим, нравственным, духовным и экономическим нигилизмом, образующим вместе единый деструктивный процесс; в-шестых, связан с негативизмом — более широким явлением, захлестнувшим в последние годы сна­чала советское, а затем российское общество в ходе демонтажа старой и создания новой системы, смены образа жизни.

Правовой нигилизм приобрел качественно новые свойства, кото­рыми он не обладал ранее. Изменились его природа, причины, каналы влияния. Он заполнил все поры общества, принял оголтелый, поваль­ный, неистовый характер. Сложилась крайне неблагоприятная социальная среда, постоянно воспроизводящая и стимулирующая антипра­вовые устремления субъектов. Возникло грозное явление, которое может отбросить демократические преобразования на многие десятилетия назад.

16 См. об этом подробнее: Авакьян С. Закон и Указ: что главнее? // Незави­симая газета. 1994. 20 янв.

17 Демидов А. И. Политический радикализм как источник правового ниги­лизма // Государство и право. 1992. № 4.

18 Юшенков С. Целесообразность выше закона?//Советская Россия. 1991. 25 окт.

Правовой идеализм. Если правовой нигилизм означает недооценку права, то правовой идеализм — его переоценку. Оба эти явления питаются одними корнями — юридическим невежеством, неразвитым и де­формированным правосознанием, дефицитом политико-правовой куль­туры. Указанные крайности, несмотря на их, казалось бы, противопо­ложную направленность, в конечном счете смыкаются и образуют как бы «удвоенное» общее зло. Иными словами, перед нами две стороны «одной медали».

Хотя внешне правовой идеализм менее заметен, не так бросается в глаза (во всяком случае, о нем почти не говорят, он не «на слуху»), явление это причиняет такой же вред государству, обществу, как и правовой нигилизм. Он крайне деструктивен по своим последствиям. Осознается это, как правило, «потом», когда итог становится очевид­ным. Поэтому, борясь с правовым нигилизмом, не следует впадать в другую крайность — правовой фетишизм, волюнтаризм, идеализм.

На право нельзя возлагать несбыточные надежды — оно не все­сильно. Наивно требовать от него больше, чем оно заведомо может дать, ему необходимо отводить то место и ту роль, которые вытекают из объективных возможностей данного института. Между тем в усло­виях возникшей у нас еще в период «перестройки» правовой эйфории у многих сложилось убеждение, что достаточно принять хорошие, ум­ные законы, как все сложнейшие и острейшие проблемы общества бу­дут решены. Вот примем пакет законов — и жизнь улучшится.

Но чуда не происходило, законы принимались, а дела стояли на месте или даже ухудшались. В результате наступило известное разочарование в законах, появились признаки правового скепсиса. В раз­гар работы союзного парламента пресса в негативно-иронических то­нах много писала о «магии», «девятом вале», «буме», «каскаде» зако­нотворчества, о мертворожденных и полузабытых законах. В какой-то мере это продолжалось затем и в период деятельности бывшего Верховного Совета России, а также Съезда народных депутатов. Оказа­лось, что быстрых и легких решений нет.

Из низов слышались и более раздраженные голоса: хватит, мы уже сыты по горло законами, они ничего не дают. Это и понятно — ведь законы сами по себе не могут накормить, одеть, обуть людей, улуч­шить их благосостояние, они могут лишь способствовать либо не способствовать этому, нечто закреплять, регулировать, распределять, но не производить. Поэтому уповать только на «шоковое» правотворчество— значит питать юридические иллюзии. Нужны прежде всего соци­альные, экономические и иные меры плюс законы. Лишь совокупное действие всех этих факторов может дать желаемый эффект.

Закон, как известно, есть официальное признание факта, и не более того. Он лишь оформляет, «протоколирует» реально сложив­шиеся отношения. Как ни избиты слова классиков о том, что право не может быть выше, чем экономический строй и обусловленное им куль­турное развитие общества, они верны. Ясно, что преобразования в на­шем обществе нуждаются в надежном правовом обеспечении, но оно не может быть чисто волевым. Бессилие законов порождает тот же нигилизм, неверие в реальную значимость принимаемых актов, в их способность изменить ситуацию.

Законы не работают, значит, и отношение к ним более чем про­хладное, их престиж падает — вместе с престижем власти. Банальной является мысль о том, что самый распрекрасный закон ничего не сто­ит, если он практически не исполняется. Еще Ш. Монтескье писал: «Когда я отправляюсь в какую-либо страну, я проверяю не то, хороши ли там законы, а то, как они осуществляются, ибо хорошие законы встречаются везде».[19]

Правовой идеализм породил у значительной части людей кризис веры в законодательные, а в более широком плане — в парламентско-конституционные пути решения назревших проблем, в новые демокра­тические институты. Идеализмом с самого начала страдали некоторые лозунги «перестройки», а затем и периода реформации (ускорение со­циально-экономического развития, резкое повышение жизненного уровня народа и др.). Хотелось все это побыстрее воплотить в законах, закрепить юридически. На деле же форсированного перехода общества из одного состояния в другое не получилось, ожидания затянулись. Наступило «социальное похмелье» — горькое и мучительное.

Инерция политического и правового идеализма идет еще от ста­рых коммунистических времен, когда существовал своего рода культ всевозможных планов, решений и постановлений — «исторических», «судьбоносных», «эпохальных». О дальнейшем развитии, усилении, укреплении, повышении... Насаждалась безоглядная вера в их маги­ческую силу. И все они, как правило, переводились на язык законов, которые из-за этого сильно напоминали партийные резолюции. Дутые программы и обещания, лозунги о светлом будущем были излюбленным приемом работы с «массами». Строительство воздушных замков (точнее, бумажных) помогало жить в мире иллюзий. Однако действи­тельность быстро разрушала эти храмы и возвращала в мир суровых реальностей.

К сожалению, рецидивы этих явлений встречаются и сейчас, но теперь в форме популизма, непродуманных заявлений и посулов, шоко­вых рывков, наигранного оптимизма, неоправданных прогнозов и т. д. Как и раньше, поспешно принимаются законы, указы или отдель­ные юридические нормы, которые заведомо невыполнимы и отражают лишь отчаянное стремление их авторов бежать «впереди поезда». Примеров много.

В 1993 г. Правительством РФ была одобрена явно скороспелая общероссийская программа «Жилье» (по типу успешно провалившейся союзной), которая предусматривает к 2000 году трехкратное увеличе­ние строительства нового жилья. Наивность уже дала о себе знать — программа, мягко говоря, забуксовала. В том же году принимаются Основы законодательства о культуре. Судьба — та же. Не сработал знаменитый президентский Указ № 1 «О первоочередных мерах по раз­витию образования в РСФСР». Указ о борьбе с коррупцией квалифицирован в прессе как маниловщина.[20] (Не хватало еще указа о борь­бе с бюрократизмом.) Нереальной является одна из принципиальных статей Закона «О собственности в РСФСР» (1991 г.), согласно ко­торой государство обязано возмещать материальный ущерб, причинен­ный гражданам преступлением, ибо подобные расходы госказне се­годня не по карману. Практически дискредитирована по тем же при­чинам принятая еще союзными парламентариями «на ура» чисто «мик­рофонная» норма о праве обвиняемого на защиту с момента возбуж­дения уголовного дела.

Эти порывы можно объяснить лишь стремлением во что бы то ни стало, независимо от возможностей, сделать все так, как у «них». Но такое неудержимое законодательное «хотение» и есть идеализм. В на­роде укоренилось мнение: закон все может. И это несмотря на неува­жительное отношение к нему. Данный парадокс еще раз показывает, что правовой нигилизм и правовой идеализм — два полюса одного яв­ления, которое отражает наше противоречивое время. Очень часто под­тверждается старая истина: закон могуч, но власть нужды сильнее. И жизнь диктует свое.

Элементы идеализма и правового романтизма содержит россий­ская Декларация прав и свобод человека и гражданина 1991 года, ибо в нынешних кризисных условиях многие ее положения неосуществимы. Именно поэтому Декларация, несмотря на ее огромное политическое и нравственно-гуманистическое значение, воспринимается многими как некий свод мало чем пока подкрепленных общих принципов или сво­его рода торжественное заявление о намерениях и желаниях, а не как реальный документ. Известным забеганием вперед можно считать за­крепленное в новой Конституции РФ положение о том, что Россия является правовым государством (ст. 1). Это скорее цель, символ, перспектива, но не факт, хотя в качестве программного момента эта идея, возможно, заслуживала провозглашения в Основном Законе страны.

Но подлинная беда состоит в том, что даже хорошие и нужные законы не работают — в одних случаях потому, что отсутствуют необ­ходимые механизмы их реализации, в других — и это главная причи­на — из-за того, что им приходится функционировать в ненормальной среде. Общественные отношения находятся в состоянии глобальной ломки, крайней неустойчивости, законы бессильны сходу их упорядо­чить, направить в нужное русло. Юридические нормы не могут развя­зать тугие клубки возникающих противоречий и проблем. В этих ус­ловиях законы существуют как бы сами по себе, а жизнь течет сама по себе. Н. И. Травкин, уже будучи главой районной администрации, заявил: «Внизу ни один новый закон не идет».[21]

И это тоже идеализм, ибо законодатели, исходя из своих высоких целей, идей, принимают и принимают законы, заведомо зная, что мно­гие из них не достигают конечных результатов. Нередко важнейшие ак­ты застревают на полпути к своим непосредственным адресатам — их стопорит чиновничья бюрократия в силу общей расхлябанности и бес­контрольности.

Сами парламентарии удручены тем, что выдаваемые ими «на гора» в большом количестве законы не «приживаются». Бывший заместитель председателя комитета по законодательству союзного парламента К. Д. Лубенченко мрачно сравнил законотворческие усилия тогдашних депутатов «с попытками вырастить сад в жестоких условиях пусты­ни. Иногда представляется, что законы, которые мы разрабатываем, отторгаются действительностью, как саженцы — бесплодной почвой. И возникает чувство тревоги и безысходности».[22] Как видим, проблема «отторжения» законов возникла не вчера, но она существует и се­годня.

Правовое самообольщение опасно, ибо оно порождает беспочвен­ные, несбыточные надежды, убаюкивает общество. Попытки «пришпо­рить» общественный прогресс с помощью одних только законов, как правило, заканчивались конфузом. Примеров тому немало, и из них необходимо извлекать уроки. Прежде всего это ведет к девальвации законов, которые начинают работать вхолостую, создавая видимость решения проблем.

Абсолютизация права, наделение его чудодейственными свойства­ми сродни поклонению искусственно созданному идолу. Такое обожествление явления — это погружение в мир иллюзий. Отсюда—лавинооб­разный рост законов за последние пять — семь лет, поиск спасения именно в них. Однако полестней или сотней законов положения не из­менить, если только они не подкрепляются другими мерами. Законодательство и общественные процессы должны работать синхронно. Ме­жду тем нередко наблюдаются ситуации, когда юридические нормы либо забегают вперед, либо принимаются «вдогонку».

Бывает и так, что законы, указы издаются с целью не их реаль­ного воздействия на общественные отношения, а снятия социальной напряженности, особенно как раз в социальной сфере. Такие акты носят в основном популистский или конъюнктурный характер и не дают решения проблем по существу, а загоняют их вглубь. Достигается лишь временный и обманчивый эффект. Потом эти проблемы возникают вновь, но уже в более острой форме.

В массовом сознании существует не только непонимание значе­ния юридической формы, но и явное ее преувеличение, гипертрофиро­вание как панацеи от всех зол. Иллюзии владеют многими, в том чис­ле законодателями, которые убеждены, что с помощью законов одним махом можно реформировать страну.

Но одновременно возникла и другая тенденция. Как отмечается в литературе, «бытовавшая на всех уровнях правосознания наивная вера во всемогущество закона сменяется более сдержанным отноше­нием к нему. Социальные ожидания все более возлагаются уже не столько на грядущий справедливый закон, сколько на оперативные распоряжения власти, не обязательно облеченные в нормативно-право­вую форму».[23]

Таким образом, наше эклектичное и деформированное правосозна­ние делает очередной зигзаг и, увы, не в сторону уважения и почита­ния закона. Мы склонны уже одобрять и неправовые действия —лишь бы они давали нужный результат. Это что-то близкое к формуле «Цель оправдывает средства». Неразвитое юридическое мышление мешает определить, что, собственно, мы хотим от права — чтобы оно по-прежнему служило инструментом или гарантом?

19 Монтескье Ш. Избр. произв. М., 1955. С. 318.

20 Гальперин И. Коррупция и юридическая маниловщина // Известия. 1993. 25 мая; Волобуев А. Борьба с преступностью особенно хорошо выглядит на бу­маге // Независимая газета. 1994. 27 янв.

21 Комсомольская правда. 1992. 29 февр.

22 Лубенченко К. Д. Безработные законы // Известия. 1990. 25 апр.

23 Лейст О. Э. Три концепции права // Советское государство и право. 1991. № 12. С.9.

Дата добавления: 2015-08-29