- Просто Оуэн сейчас не спит. Лежит и смотрит. А я так хочу его побесить.
- Ты говорил, что он тебе не нравится.
- Нет, не в этом дело. Почему все думают, что если ты общаешься с человеком, то он тебе обязательно нравится или не нравится? Он мне вообще безразличен, я просто люблю, когда люди на меня как-то реагируют. Ну, чаще мне нравится, когда в меня влюбляются, конечно, - он хихикнул. Гаррет не спешил отстраняться. В конце концов, Анжело прав. Почему нужно обязательно любить или ненавидеть, чтобы общаться? Они даже не друзья, но могут поговорить. Могут полежать вместе, поспать, быть рядом физически. Это приятно. И Гаррет не думает о том, что он любит парней, что рядом с ним настоящий лакомый кусочек – парень, натурал, ему всего восемнадцать, и он «девственник», если так можно сказать про парня.
Черт, уже думает. Какая досада. И теперь он чувствует его тепло иначе, фантазирует о каких-то левых вещах.
- Оуэн знает, что я собирался пошутить над Кле с тобой за то, что он тебе сделал. Но я думаю, что если я ему нравлюсь, он взревнует, правда? – Анжело улыбнулся, почему-то сорвавшись и делясь мыслями так, будто Эштон был его единственным другом на всем белом свете. В общем-то, у него просто не было друзей, а потому Крофт был прекрасен в этой роли.
- Должен. А если не взревнует?
- Ну, значит не нравлюсь. И черт с ним, мне плевать, он-то мне по барабану. Зато с тобой полежал.
- Что, я тебе нравлюсь, что ли?
- Да заладили вы со своим «нравится, нравлюсь, нравишься»… Не нравишься, блин. Но спать теплее, одеяло тонкое, а я мерзну. Не в шубе же спать. Давай, обними меня, представь, что я – Кле, - Анжело ухмыльнулся и начал придуриваться, закрыл глаза и расслабился, как медуза на солнцепеке. Гаррет тоже решил попридуриваться, приподнялся на локте и придушил его слегка, стиснув свободной рукой шею.
- Вот если бы здесь Кле был, я бы его просто придушил.
- Ты так любишь его.
- Нет, не люблю.
- Нет, любишь. Если бы не любил, тебе плевать было бы, а так ты ревнуешь и злишься. Значит, любишь.
- А что, чтобы ревновать и злиться, обязательно любить? - передразнили его.
- Вот обязательно, да. Парадокс.
- Чем тебе О… Оуэн не нравится? – вовремя исправился, не ошибся в имени Гаррет. – Уж по-любому лучше остальных.
- Насильно мил не будешь. Он красивый, сильный, крутой, да…
- Но не нравится?
- Но я не гомик, - Анжело зевнул, прикрыв рот ладонью, улыбнулся и повернулся снова на бок, положил ладошки под щеку и решил спать. – Сладких снов.
«Да ты мне тоже не особо нравился, зануда», - подумал Одри, хмыкнув мысленно. Почему-то из головы не шел Эйприл, его отчаянные попытки быть лучшим хоть для кого-то и любимым. Он так хочет любви и нежности без необходимости постоянно думать и хитрить, придумывать какие-то методы, чтобы удержать вторую половинку. Гаррет не для него, а он не для Гаррета, они оба сильные, но они друг друга своими хитростями доведут.
- Такой простой, я не могу. А если я тебя тут сейчас трахну? Я же тебе не Оуэн, не буду сюсюкать.
- Да ради бога, - Анжело вытянул одну руку в приглашающем жесте, Гаррет вздохнул. Было лень. Да и скучно насиловать такого сонного. Поэтому он поднырнул под эту руку и лег, устроился чуть ниже, чтобы прижаться щекой к плоской груди «капитана», слушать стук его сердца и засыпать под это мирное биение, не испоганенное никакими пошлыми мыслями. Анжело подгреб его еще ближе чисто по-хозяйски, обняв одной рукой за шею, прижав к груди, а второй зарывшись в светлые волосы, запутав в них пальцы. Это было удовольствие «как у всех». Анжело тоже такое любил. Быть вместе без любви – это круто, никаких обязательств и никому не больно. Главное – не влюбиться безответно.
* * *
В спальне было жутко. Горгулья в изголовье кровати, вмонтированная в ее спинку, казалась живой, просто спящей в свете свечей. Измученный и сфотографированный миллион раз Рудольф сидел на собственных пятках, поджав ноги. Напротив на кровати устроился Нэнэ. Покрывало было заставлено маленькими круглыми свечами, ограничивающими круг.
- Ничего не получится, - вздохнул Нэнэ.
- Все получится, - заверил Рудольф. Все обязано было получиться, ведь он так сильно этого хотел. – Только захотеть надо посильнее. И сказать от всего сердца, что вы мне их отдаете.
- Тогда давай ты первый, а то больно хитрый, я смотрю.
- Вы только не психуйте и не злитесь на меня, а то правда ничего не получится.
Огоньки свеч дрожали, но Нэнэ точно знал, что если покрывало загорится от падения одной из них, пламя сможет остановить либо он, либо красная жуть в его бархатной кофте с блестками. Выглядел Рудольф еще хлеще Фрэнсиса во время памятной фотосессии. Возможно, виной тому атрибуты демонической внешности.
В комнате повисла тишина, черный электронный будильник показывал три пятнадцать ночи или уже утра. Наверное, это было то время, которое называли «глубокая ночь». Красные цифры не мигали, зато мигали огни, Нэнэ послушно поднял руки, открывая ладони в сторону Рудольфа, тот сделал то же самое, остановив руки на уровне груди, не выше и не ниже. Между ладонями и даже кончиками пальцев постепенно появилось что-то плотное, тягучее, но от того не более видимое. Нэнэ чуть не задержал дыхание от восторга пополам с испугом. Такого у него раньше точно не было. Хуже смерти и лучше секса – полный контакт в тишине, ноль мыслей, сплошные ощущения. Тело самое приподнимается и выпрямляется, сутулиться больше не хочется, тела тянутся друг к другу, на длинном вдохе мир застывает… и за этой гранью начинается бесконечная пропасть, свобода, как та, что видна по ночам на обрыве перед морем. Ночь, чернильная темнота и ледяная вода, плещущаяся где-то внизу. Свежий воздух, ветер, хоть окно и закрыто, сквозняк проносящийся по комнате. Жар между ладоней начал нарастать, Нэнэ закатил, а потом и вовсе закрыл глаза, что Рудольф сделал уже давно, чтобы сосредоточиться. Ветер поднялся совсем уж сильный, сметая листы со стола и путая волосы, растрепывая их, как если бы Нэнэ стоял против ветра.
- Я отдаю вам ту силу, которую вы готовы забрать, - шепотом, но очень ровно и четко произнес Рудольф, коснувшись кончиками когтей чужих пальцев, белых и холодных, несмотря на жар в воздухе. Нэнэ очень захотел стать лучшим среди тех, кто командует смертью. И его дернуло почти электричеством, пальцы сплелись в замок, четыре руки сплелись, по телу пробежала горячая волна. Ветер поднялся такой, что свечи начали гаснуть, и он выпалил, чтобы успеть вовремя.
- Я отдаю тебе те силы, которые ты готов забрать, - от всей души, выдыхая, распрямляя плечи и чувствуя, как жар уходит, оставляя ледяные, те самые сладкие иголочки чего-то с приставкой «некро». Жар и пламя, ощущение ярости и агрессии ушли почти окончательно, оставшись в нем лишь в тех пропорциях, в которых были у каждого человека. Рудольф перестал чувствовать жизнь каждого листочка на деревьях за окном, перестал думать о привидениях и странном духе мертвечины, исходившем от соседей по команде – Оуэна и Эштона. В нем это осталось на уровне банальной человеческой интуиции, зато ощущение власти и могущества взыграло до предела.
- А теперь вернись обратно любой ценой, черт тебя возьми, идиот, - усмехнулся Нэнэ, не отпуская его руки и от всего сердца пожелав, чтобы вся жуть исчезла с тела его странного и в то же время потрясающего ученика. Это был настоящий выброс энергии, так что Рудольфу стало холодно, он попробовал вырваться, помня, как больно было при превращении в демона. Но в этот раз было не больно, все пропадало само собой, прежнее возвращалось. Но и взгляд, и какие-то мелкие повадки стали другими. Всему виной полученные возможности, наверное. И Нэнэ подло стал другим. Еще мрачнее, но притягательнее. В конце концов, самоубийцы не просто кретины, они видят в смерти что-то привлекательное. И в Нэнэ это было.
После всей этой энергетической бури захотелось земного, грубого, плотского и жутко неприличного. Свечи окончательно погасли от непонятного ветра, появившегося из закрытого окна, Нэнэ смахнул половину рукой, вторую половину столкнул Рудольф, поддавшись веселой глупости. Потом пол оттирать от воска, ну да не беда.
- Ладно, проваливай. И чтобы больше ко мне никто не приходил и не говорил, что кто-то в кого-то превратился! – Нэнэ спихнул его с кровати ногой, Рудольф еле успел встать и сделал независимое выражение лица, хмыкнул.
- А если не мы втроем?
- А мне все равно. Отвечать будешь ты.
- Почему?
- Потому что я так хочу.
- А если я вас сейчас убью?
- Ну, не знаю, что ты будешь делать потом. Хочешь пожизненно сидеть? А вот мне ничего не будет, я же всегда могу наврать, что ты утонул. Или у тебя просто инфаркт, - Нэнэ улыбнулся, и Рудольф шатнулся, побледнел от испуга. Он так и остался, в чем был одет – в большой ему бархатной кофте, которая нравилась Фрэнсису, в трусах и… и все. Теперь, без рогов и кошмарных крыльев-шипов-когтей он выглядел просто юным мальчиком проституткой. Такой нежный, вульгарно одетый, с распущенными, ставшими снова светлыми и вьющимися волосами. Просто душка, Жанна Д’Арк отдыхает, а у него еще и веснушки.
Он не мог пошевелиться, сердце так заболело, что он подумал было о внезапном приступе, но увидел выражение лица директора и понял. Понял, что зря отдал ему всю силу «этого». Теперь Нэнэ мог наворотить чего угодно, а сам Рудольф никогда не решился бы убить человека. Сжечь что-то? Конечно. Разбить о стену? Разумеется. Но причинить вред человеку – никогда. А Нэнэ мог.
А еще ему тоже понравился этот вид длинного края кофты, напоминающего подол короткого платья, худые, но не костлявые бедра. Врата в рай, не иначе.
«Боже, я еще и педофил», - подумал Нэнэ с отчаянием. С каждым разом все младше и младше. Хотя, нет. Фрэнсис был первым в этом списке юных мальчиков, потом был Лукас, а он старше на год. Теперь очень хочется Рудольфа, от которого еще пару суток назад просто тошнило. Он такой вредный и зануда, но он такой милый. И ему всего шестнадцать, черт бы его побрал.
Рудольф начал задыхаться, коротко вдыхая, не в силах втянуть воздух в легкие, и резко выдыхая. Он поднял руку, приложил ладонь к сердцу, поморщился, сделав брови домиком. И он по-настоящему испугался, беспомощно глядя на издевающегося и пробующего новые возможности директора.
Нэнэ наслаждался жизнью и смертью во всех их проявлениях. Все же, белая кожа, веснушки и пшеничные локоны его привлекали больше, чем рога и шипы. Нет, экзотика рулит, конечно, но это чересчур. Хочется морально раздавить и буквально вдавить в матрас именно человека, чтобы наслаждаться выражением его лица и его реакцией на каждое действие.
От этого еще никто не умирал, он же прекрасно помнил, что сам вытворял в Стрэтхоллане в душевой с четырьмя идиотами. Не умер же. И ничего с ним не случилось.
- Ладно, вали, - Нэнэ продолжал с ума сходить от вседозволенности, Рудольф вздохнул свободно, поняв, что сердце отпустила холодная рука, сжимавшая его до этого.
- Это ваше, - буркнул он, перекрестив руки, зацепив пальцами края кофты и потянув ее с себя очень по-девичьи. Нэнэ раньше тоже так делал. Гранат деловито кофту вывернул, сложил и кинул на стул перед столом с ноутбуком.
- Твоя футболка вся рваная, я ее выкинул. Извини, - улыбнулся Нэнэ, наблюдая за этим всем.
- Да ничего, не замерзну, - ядовито успокоил Рудольф, открыл дверь и выскользнул в коридор так быстро и легко, что ему вслед даже ничего не успели сострить.
* * *
Гаррет не понял, почему проснулся, но ощущения были однозначно приятные. Кажется, кто-то гладил Эштона Крофта, смазливого блондина, по волосам.
- Кончай миловаться, звонок, - сообщил Гвен, встав ногой на пустую полку Анжело и заглянув наверх, к Эштону. Он полюбовался на открывшуюся взору картину, усмехнулся и встал обратно на пол, захватил форму, удалился вслед за всеми. Одри подташнивало от этих приколов. Мэлоун был фантастическим дебилом, он делал только то, что сам хотел. Он хотел миловаться с непокорным Крофтом и он это делал. Он не хотел отвечать на ухаживания Брикстоуна и он этого не делал.
И он вообще жил, кажется, по принципу «Главное – я этого хочу», а не по принципу Эйприла: «Односторонняя любовь не имеет места быть». Анжело считал, что если влюбленный безответно не способен заразить своей любовью предмет этой любви, значит это ерунда, это не любовь вовсе, она слишком слаба, а потому недостойна жить. А он наслаждался именно своими эмоциями, на которые был горазд, которыми просто переполнялся, заряжаясь за ночь, как мобильник. И пока он горел, он балдел, когда перегорал, искал новый источник подзарядки. Чем-то это напоминало «любовь» Гаррета, как вдруг понял Одри. Андерсен тоже любил каждый раз, как последний, будто завтра умирать, и надо взять от жизни и человека все. И чаще всего его не волновали ответные чувства, но в его случае у жертвы просто не было шансов. Сложно сопротивляться мчащейся на тебя электричке, которую представляли собой его эмоции.
А еще Одри знал, что они оба обожают выпендриваться, казаться просто киношными героями. В конце концов, когда человека начинает тошнить от прекрасного, от прекрасных тел, лиц и манер, это значит, что его от самого себя тошнит. И что он не считает прекрасным главного человека в своей жизни – себя. А это повод подрочить. Одри также знал, что Гаррет зарекся небрежно отзываться о женщинах. Ведь как только человек начинает небрежно или презрительно говорить о представителях противоположного пола, это служит сигналом о его никчемности. Женоненавистники обычно просто не популярны у женского пола и вообще у какого-либо пола, в зависимости от их ориентации, а феминистки страдают, незамеченные даже самым последним «мужчинкой». А невостребованность – еще один повод подрочить. Этот процесс учит любить и ценить себя, осознавать свои потребности, объективно ставить на себя ценник и работать на внешность и манеры, чтобы цифры на ценнике как-то росли.
Ни у Гаррета, ни у Анжело проблем с самооценкой не было. Они себя считали бесценными и были смелыми настолько, что плевали на взаимные чувства, захватывали людей лишь своим «Я так хочу, так будет». Одри было интересно, что случится с ними чуть позже, кто кого в итоге бросит. Ведь даже если они друг к другу ничего не испытывают, то играть будут от души, как если бы это была главная роль в их жизни. И каждый постарается бросить картинно, напоказ, первым.
И каждое поколение умнее предыдущего. А это значит, что у Анжело есть шансы опередить Его Величество Самодура в эффектном разрыве отношений. В общем, Одри сам себя заинтриговал, двинул бровями, хмыкнул, подумал о непредсказуемости судьбы и ушел в душ.
- У тебя один недостаток, - сообщил Гаррет глухим, каким всегда был его собственный, но в то же время слащавым голосом.
- У меня нет недостатков.
- У тебя нет сисек.
- Было бы странно, будь у меня сиськи, - резонно заметил Мэлоун. – Хотя, смотрелось бы интересно. А тебе они зачем?
- Спать мягче. Ты жесткий.
- А может, ты тоже нормальный, как я? Может, тебе телки нравятся?
- Тогда у тебя два недостатка.
Анжело мерзопакостно засмеялся, уловив мысль, Гаррет усмехнулся. Но вставать ему не хотелось, нравилось лежать под одеялом, согнув длинные ноги, чтобы не высовывались и не мерзли, обнимая низенького Мэлоуна за пояс и прижимаясь щекой к его плоской груди. В общем, ничего личного, сплошное физическое наслаждение, восполнение тактильного голода. Они друг друга в данный момент вполне устраивали, потому что Анжело внезапно поймал себя на удовольствии. Нравилось видеть сонное, но красивое даже в таком состоянии лицо с едва сдвинутыми бровями. Гаррет всегда хмурился, когда спал.
Ну, а еще Анжело любил кошек, которых и во дворе хватало, но в комнаты их не пускали. Он любил гладить их, а теперь подвернулся Крофт, и гладить можно было его.
- Ладно, я буду работать над собой, - клятвенно вздохнул Анжело и все-таки сел, а потом и сполз с полки на пол, спрыгнул и начал рыться в шкафу.
- Исправлять недостатки? – уточнили с кровати. Эштон сел, со вздохом провел по лицу ладонью, с таким нажимом, что не проснуться было сложно. Взлохмаченный, слащавый, все так, как надо. Даже лучше, чем раньше, но не было той мрачности и холодности, Гаррета это угнетало. Он хотел быть собой, он очень хотел быть собой.
- Мне понадобится лет десять, чтобы дойти до совершенства, но ты же потерпишь, - Мэлоун хмыкнул.
- Идеал это как?
- Идеал – это наш директор, только с грудью и без сам знаешь, чего, - ехидно пояснили в ответ, и Анжело ушел первым. Гаррет закрыл глаза ладонью, усмехнулся и снова очень захотел стать собой. Он не верил себе, когда смотрел в зеркало, это был не он, хоть в теле и была его душа. Не его сладкий взгляд, не его цвет глаз, не его мягкие волосы, не его капризные губы. Он мучительно скучал по своим карим глазам, за которые в Стрэтхоллане Лайам звал чуть ли не азиатом, скучал по высоким скулам, впалым щекам и безупречно очерченной челюсти. И хотелось вернуться даже не к тому, каким он умер, а к тому, каким он был в «натуральном виде».
Стоило открыть глаза, слезть с полки и заглянуть в зеркало у двери, как все снова стало мрачно. Сладкий блондин, чтоб ему. Все сомнения Гаррета сходились к одному – как он может полюбить и поверить, что его тоже любят, если он – не он? Полюбил бы Эйприл того восемнадцатилетнего Гаррета, каким он был давным-давно? Не крашеного, не пафосно прикинутого, не гламурного? Захотел бы Анжело выпендриваться перед Кле, используя для этого не Эштона, а того Гаррета, или не обратил бы на него внимания вообще?
Он же не знал, что у Эйприла уже были планы на Анжело и их «отношения». Эйприл был мстительным, что поделать. И даже если ему надоело мучиться из-за Гаррета-Эштона, который сам себя не понимал и не осознавал в данный момент, он не мог ПРОСТО уступить Мэлоуну этого Эштона-Гаррета. Для Кле это был именно высоченный брюнет, певец, лица которого девяносто процентов Дримсвуда не знали из-за его челки, закрывавшей на сцене все, кроме рта. Оставшиеся десять процентов не знали даже его голоса – низкого, глухого и рокочущего на диких истерических воплях в песнях. В конце концов, десять лет назад, когда карьера была УЖЕ закончена, самым старшим ученикам Дримсвуда было всего по семь-восемь лет.
А для Анжело «это» был слащавый Эштон, о Гаррете он ничего не знал, он только улавливал его характер. Так что Андерсену безумно хотелось показаться им полностью – внешне и характером, таким, какой он есть. Или был. Но, к сожалению, тело уже не вернуть.
* * *
Эйприл чуть не лишился рассудка, когда его подкинули к потолку в актовом зале. Нэнэ понял, что если раньше подкидывать приходилось со всей силы, то сейчас надо как-то поосторожнее. Его с утра вообще странно переполняла энергия, он работал, думал, как заведенный ключиком робот, получая от этого какое-то извращенное удовольствие. А через час после обеда, когда у бедных участников постановки уже вышло время на отдых, он не поплелся на репетицию, как на каторгу, а метнулся, чтобы хоть там потерять часть энергии. Не получалось.
- Расслабься, я же не уроню тебя, - он вздохнул, когда Эйприл опять нехотя пошел повторять «полеты» в воздухе, которым позавидовали бы даже черлидеры.
- Хочется верить, - Кле вздохнул. Он и правда был, как новенький, бегал, прыгал, что угодно делал. Лукас втихаря гордился собой, Анжело дернул Эштона к себе за рукав и, на секунду коснувшись губами его уха, прошептал: «Видимо, совсем нечем похвастаться».
Крофт ухмыльнулся, шепнул ему в ответ: «А ты разве не знаешь? В душе не видел?» Анжело парировал в своем духе: «Да я на мужиков как-то не заглядываюсь. Я и тебя-то не рассматривал».
Гаррету невыносимо захотелось покрасоваться, похвастаться, но все равно раздражало, что это не его тело. Его тело ему нравилось куда больше, оно было бледным до легкой серости, а не смуглым, не загорелым. Его руки были жесткими, как камни, запястья тоньше девичьих, но кисти красивейшие, с широченными ладонями, длинными узловатыми пальцами. У него не было выпуклых мышц, как у Крофта, он весь был плоским и жестким, так что при ударе ему поддых, человек скорее ушиб бы колено или кулак о его пресс, чем причинил какой-то вред. Вот ЭТО бы показать Мэлоуну, тогда бы он про свою натуральность вообще забыл навсегда.
Но Гаррет отвлекся на другую мысль. Вместо него и Гвена сегодня пел настоящий исполнитель песни, взятой для фона финального танца. Гаррет удивленно смотрел на Нэнэ, который, насколько он помнил, особой спортивностью никогда не отличался. Если вспомнить его мучения десять лет назад на физкультуре, вообще умереть от смеха можно. Нет, бегать он мог час без остановки, ведь тренировки давали о себе знать… Но внезапно стать настолько сильным, чтобы подкидывать шестидесятикилограммового Кле, как пушинку? Да еще при этом быть стройным и изящным? Даже как-то странно… Нэнэ понял, что спалился, когда решил попробовать и забыл про учеников, убрал одну руку, согнул левую в локте и выпрямил резко вверх. Учитывая, что эта рука держала Эйприла за щиколотку, а больше опоры у Кле не было, должно было случиться одно из двух – падение Эйприла или перелом Нэнэ.
Но не случилось ни того, ни другого, Нэнэ быстро подставил вторую руку, чтобы не палиться, а Гаррет так и остался стоять, округлив глаза Эштона. И Нэнэ чувствовал его взгляд, уже предчувствовал допрос с пристрастием. Но у него был для этих двоих подарок – для «Оуэна» и «Эштона». Исключение из интерната. И поступление в него. Оставалось надеяться, что об этом не узнает мисс Бишоп, по крайней мере, до премьеры постановки, еще чуть больше недели, дней двенадцать. Она уже ничего не исправит, конечно, но как бы ее не хватил удар, когда она увидит живого сына, да еще и умершего глупой смертью торчка.
Нэнэ подвластна смерть – это невероятно. Он уже начал ощущать ВСЕ прелести этого, но ему хотелось совсем запредельного, ему хотелось сделать то, чего никто еще не делал. Он с детства был в курсе, что он не такой, как все, так что особого удивления не испытывал. Он всегда мечтал быть всесильным. Как насчет вечной молодости? Был уже этот вопрос, и Нэнэ страстно этого желал. Отключить отсчет возраста? СУПЕР, он останется таким навечно. Стать сильнее? Отлично, просто класс. Оживить мертвеца? Возможно. Он попробует на учебном скелете в кабинете биологии. Это же не макет, а пожертвованный кем-то еще при жизни настоящий скелет. Прекрасно. Вернуть мертвецу в живом теле его собственное тело?.. Сложно. Очень сложно и кажется невозможным, но Нэнэ очень хотелось, он страстно хотел помочь Гаррету, он видел, как тот мучается в чужом теле. Он очень любил себя при жизни, начиная с семнадцати лет, когда Лайам показал ему, что на самом деле Андерсен очень даже красивый. Он обожал себя, холил и лелеял, а чужое тело ему просто не нравилось. Объективно мысля, он понимал, конечно, что Эштон Крофт был красавчиком, любимцем девчонок… Но Гаррет Андерсен просто имел другой вид обаяния – более мрачного что ли. И на него девчонки западали не хуже, они просто влюблялись в его недостатки, а не слепо балдели от загара и блондинистых волос, как в случае с Крофтом. И его характер не гармонировал с внешностью сладкого мажора.
А вот Одри было все равно, это Нэнэ даже удивляло. Он сам начал думать, решился бы он сам жить в чужом теле или остался бы привидением, но таким, каким был при жизни. Боргес себя никогда особо не любил, к внешности относился скорее с насмешкой, так что и Оуэна воспринимал проще, чем Гаррет Эштона. Но Нэнэ-то он нравился настоящим Боргесом, а не каким-то незнакомым парнем с невыразительным лицом. Он нравился ему с его характерной для наркомана внешностью – серой, испорченной авитаминозом кожей, крупными чертами лица, горбинкой на носу, бледными, мертвыми, но чувственными губами, тяжелой челюстью и выдвинутым вперед подбородком, эффектно выгнутыми бровями и яркими до безумия глазами. Вот что было прекрасно в Одри при жизни, то не забывалось – его аквамариновые глаза, казавшиеся линзами.
Что будет, если предложить Смерти забрать два свежих, живых тела, чтобы оживить и вернуть на их место два мертвых, давно истлевших? Она согласится воскресить их и подарить души их же телам? Или она оскорбится, захватит заодно и Нэнэ? Нет, невозможно. Ему подвластна смерть.
У него в кабинете, к сожалению, передохли все цветы на подоконнике, вымерли паучки в углах за шкафами. Да что там, за одну ночь, проведенную им в интернате после «инициации» с Рудольфом, в Дримсвуде вымерли тараканы, по-любому жившие на кухне. Не осталось ни мышей, ничего. Разве что во дворе пока все жило. Пока.
«Ну все, скоро рыбы начнут выкидываться на берег, а потом и к китам перейдем. Птицы-самоубийцы на крыше валяться будут. Черт…» - Нэнэ мысленно застонал. Но это все стоило того, чтобы не только по чистой случайности вселить мертвые души в чужие тела, а чтобы по-настоящему ВОСКРЕСИТЬ этих людей.
* * *
Лукас с Эйприлом так больше и не разговаривал, если не считать обычных фраз: «Доброе утро», «Спокойной ночи», «Приятного аппетита», «Спасибо». Ему было не то чтобы стыдно, но он зарекся «помогать» таким образом, учитывая скандал, разгоревшийся прошлым вечером. Да и шок не проходил до сих пор, если считать внезапно открывшиеся отношения Мэлоуна и Крофта. Или он правильно поступил, что помог Эйприлу сохранить сердце не разбитым, а «девственность» не отданной предателю Эштону? Наверное, правильно. Но почему-то особой любви к Кле все равно не было. Лукас думал о Фон Фарте, как бы ни тошнило даже от сочетания его имени с фамилией. Школьный роман, как служебный. Не уйти, не сбежать, если вдруг все закончилось, и ты вынужден находиться с этим человеком постоянно, двадцать четыре часа в сутки. Еще хуже, чем служебный. Лукас уверен был, что если бы не видел Тео так часто, он бы забыл про те моменты, когда он задыхался, ему было жарко, больно и стыдно, а Фон Фарте его целовал, облизывал его шею, слизывая капли пота и делал еще больнее, но приятнее. Это невозможно забыть. Чтоб Фон Фарте сквозь землю провалиться, придурку самовлюбленному. Мэддок, к примеру, за Жульеном куда интереснее ухаживает, чем Тео пытается ухаживать за Вампадуром. Мэддок вообще сам себе на уме, гот, что с него взять. Лицо пришло в норму после драки с Рудольфом, конечно. Жульен нос воротит, но это ненадолго, в следующем году всем ясно, что будет. Фрэнсис тем временем грезит о популярности и славе, ему и отношения не нужны в таком случае. На Глена с Гвеном смотреть не хочется – такая любовь.
Да и не получается смотреть, ведь правда – такая любовь, что прячутся, черта с два найдешь. И это – Гвен, который изнасиловался Тео при всех Турмалинах. Любовь меняет человека, поразительный феномен.
О Рудольфе Лукас почти совсем забыл. Удивительно, ведь с ним тоже было «это», а такого напряжения, как с Тео, не появилось. Зато напряжение чувствовалось за столом Гранатов за ужином. Рудольф сидел, смотрел в полную тарелку и не хотел ничего. Он хотел только еще раз ощутить разрывающую боль внутри, такую распирающую, будто у него в животе и груди раздувался огромный ледяной шар, заставлявший дрожать и терпеть это. Больно, но почему-то приятно после, да и если расслабиться, то все в порядке.
Он так хотел, что Нэнэ это чувствовал, причем не на уровне банальной похоти, которая просто передается эмоциональной окраской, феромонами и прочей ерундой, а на уровне их секрета из трех сил. И «приличный директор» вдруг ощутил такое, что чуть дым из ноздрей не повалил, в голову ударила дурь, глаза сами закрылись, а руки сжались в кулаки так, что ногти оставили на ладонях кровавые полумесяцы.
- Что такое? – испугалась Магда, глядя на него. Сомори заставил себя открыть глаза, разжать кулаки и сделать умное лицо.
- Да так. Голова заболела, - выдал он совершенно глупое оправдание.
Магда вздохнула и начала что-то бурчать про мигрень, работу, переутомление, а он подумал о том, что теперь эти проблемы его не коснутся. Жизнь прекрасна. Если не считать странного удара, настоящей волны энергии, открытой, свежей, но паразитирующей, как орхидея. Такого, как Рудольф, вообще нужно держать в ежовых рукавицах, чтобы не распоясался окончательно. Но прекрасен, черт его порви, особенно в душе. Теперь «внутренний мир» для Нэнэ было не просто словосочетанием, наполненным женским пафосом, теперь это было адекватной единицей измерения человеческой привлекательности.
Рудольф на секунду открыл дверцу в душу, и это было похоже на поведение красивой девушки. Она бы резко повернулась, так что пышная юбка взметнулась бы, очертила круг по воздуху и оголила на секунду все то, что интересует публику. А Рудольф примерно по тому же принципу «заголил» внутренний мир. Такой яркий, переливающийся, искрящийся и…кроваво-красный, горящий, что захотелось ворваться, заморозить, остудить, разнести в клочья мертвой волной, которой от Нэнэ тащило за версту. Чувствовал это только Рудольф, но он это просто знал, а остальные, та же Магда, к примеру, только ощущали на ментальном уровне. Ей вдруг стало неуютно рядом с приятным, в общем-то, красивым и одним из любимых бывших воспитанников.
Сорвались с мест они одновременно, только Нэнэ метнулся сначала в кабинет, а потом на улицу, а Рудольф пролетел по коридору, по лестнице и ворвался в спальню Турмалинов. Он так хотел снова ощутить тот интерес директора, который возник ночью, что готов был допить все мерзкое «зелье». Он не знал, что если выпить его полностью, то кровь демона перестанет быть просто волшебством, этот «костюм» прирастет к нему. Но будет появляться по желанию, так что это было даже удобно. Главное – контролировать свои желания, иначе его и правда будут изучать врачи.
* * *
- Мне вот что интересно, почему МЫ должны откапывать вход в пещеру, а не кто-то еще? – заворчал Одри в который раз уже, оттаскивая булыжник от пещеры на пляже. Гаррет умолчал, потому что он-то в пещере находился лично, когда произошел обвал. И он понятия не имел, что в этом виноват Лукас, пронесшийся на лошади по краю обрыва.
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |