«Всем заткнуться! — крикнул кто-то. — Держите строй! Не выходите на связь!» Но вдруг этот голос заглушил крик, и следом в моем окуляре, и наверняка во всех остальных тоже, возникла струя крови, заливающая сломанные зубы. Картинка шла от парня во дворе дома за линией обороны. Хозяева, наверное, заперли инфицированных родственников внутри, перед тем как уехать. Наверное, от ударной волны или еще от чего-то дверь ослабла, потому что зомби ее выломали и пошли прямо на того беднягу. Вес записалось на камеру, зафиксированную на его оружии, которое упало как раз пол нужным углом. Их было пятеро: мужчина, женщина и трое детей. Парня повалили на спину, мужчина сел ему на грудь, дети занялись руками, пытаясь прокусить защитный костюм. Женщина сорвала маску: мы видели, как лицо бойца исказилось от ужаса. Я никогда не забуду его визг, когда женщина откусила ему нижнюю челюсть вместе с губой. «Они сзади! — орал кто-то. — Они выходят изломов. Линия прорвана! Они повсюду!» Внезапно картинка исчезла, сигнал прервался… «Не выходить на связь!» — приказал кто-то, явно изо всех сил стараясь не сорваться на крик, потом линия сдохла.
И тут… мне показалось, что сразу же за отключением сигнала в небе вдруг завизжал и штурмовики. Я не видел, как они сбрасывали бомбы. Я лежал на дне своего окопа, проклиная армию, господа бога и свои руки, которые не вырыли яму поглубже. Земля тряслась, небо потемнело. Осколки свистели повсюду, земля и пепел, горело все, что пролетало у меня над головой. Я почувствовал, как мне на плечи упало что-то тяжелое и мягкое. Перевернулся — туловище с головой обугленной, дымящейся, но все еще раскрывающей рот! Я отпихнул мертвяка и выбрался из окопа через секунду после падения последней бомбы.
Я уставился на облако черного дыма, которое висело на месте орды зомби. Шоссе, дома — все закрывало одна грозовая туча. Смутно помню, как наши ребята вылезали из окопов, открывали люки танков и «Брэдли», все просто пялились в темноту. Было тихо, как мне казалось, целую вечность.
И тут они начали выходить, прямо из дыма, как безумный детский кошмар! Одни дымились, другие еще горели… некоторые шли, некоторые ползли, елозя по земле разорванными животами… двигаться мог, наверное, один из двадцати, это… черт… пара тысяч? А за ними, врезаясь в их ряды и настойчиво проталкиваясь к нам, перли оставшиеся миллионы, которых бомбежка даже не задела!
Именно тогда линия дрогнула. Всего не упомнить. Какие-то обрывки: люди бегут, хрип… репортеры. Помню, журналист с усами Йосемита Сэма пытался вытащить «беретту» из пиджака, пока три горящих зомби не повалили его на землю… Какой-то парень рывком открыл дверь журналистского микроавтобуса, выкинул оттуда хорошенькую блондинку-репортера и попытался уехать, но тут их обоих раздавил танк. В небе столкнулись два журналистских вертолета, окатив нас стальным дождем. Один пилот «Команча»… отчаянный красавец… пытался рубить своим винтом наступающий строй зомби. Лопасти прорезали путь сквозь толпу, потом задели машину, и его выбросило к чертям. Стрельба… сумасшедшая стрельба куда попало… Мне выпустили очередь в грудь, прямо в центральную пластину бронежилета. Я словно налетел на стену, хотя на самом деле стоял на месте. Меня опрокинуло на спину, я не мог дышать, и тут какой-то олух бросил светошумовую гранату прямо передо мной.
Мир стал белым, в ушах звенело. Я застыл… в меня вцепились, хватая за руки. Я лягался и раздавал удары направо и налево, чувствуя, как в штанах становится мокро и тепло Я кричал, но не слышал собственного голоса. Снова руки, сильные, куда-то меня тащат. Брыкаюсь, вырываюсь, ругаюсь, плачу… и вдруг мне в челюсть врезается кулак. Я не вырубился, но затих. Это были мои друзья. Зак не бьет в челюсть. Они тащили меня к ближайшему «Брэдли». В глазах прояснилось, и я увидел, как полоска света исчезает под закрывающимся люком.
(Тянется за новой «Q» но внезапно передумывает).
— Я знаю, профессиональные историки любят говорить, что Йонкерс стал «катастрофическим провалом в действиях современного военного аппарата», что он послужил доказательством давней поговорки, будто армии оттачивают тактику для последней войны как раз к началу следующей. Лично я думаю, что это все большой мешок дерьма. Да, мы были не готовы… боеприпасы, обучение, все, о чем я говорил, весь золотой стандарт класса «А»… но подвело нас не то оружие, которое барабанило на передовой. Это старо как… не знаю, наверное, старо как сама война. Это страх, парень, только страх, и не надо быть долбаным Конфуцием, чтобы знать: суть войны не в том, чтобы убить или покалечить того парня, а в том, чтобы напугать его и покончить с этим. Сломить дух, вот чего добивается любая успешная армия, начиная с боевой племенной раскраски и заканчивая «блицкригом» или… как назывался первый этап второй войны в Персидском заливе, «Шок и трепет»? Отлично, «Шок и трепет»! А если врага нельзя шокировать, нельзя вызвать у него трепет? Не потому что он силен духом, а потому, что это физически невозможно? Вот что произошло тогда под Нью-Йорком, вот где провал, который едва не стоил нам всей гребаной войны. Сознание, что мы не можем шокировать Зака, долбануло по нам бумерангом, и в результате затрепетали мы сами! Они не боятся! Что бы мы ни делали, сколько бы мы ни убили, они никогда, никогда не испугаются!
Йонкерс должен был вернуть американцам веру, но вместо этого мы фактически велели им прощаться со своей задницей. Если бы не южноафриканский план, не сомневаюсь, что сегодня мы бы все ходили, приволакивая ноги и стеная.
Последнее, что я помню: «Брэдли» трясется как гоночный спорткар. Не знаю, куда попало, но наверняка близко. Останься я стоять на открытом месте, сегодня меня бы здесь точно не было.
Вы когда-нибудь видели, как действует термобарическое оружие? Спрашивали кого-нибудь со звездами на погонах? Готов поставить свои яйца, вам никогда не расскажут всей правды. Вы никогда не услышите о жаре и давлении, об огненной сфере, которая растет и взрывается, в прямом смысле давя и сжигая все на своем пути. Жар и давление, вот что значит термобарическое оружие. Звучит отвратно, да? Но вы никогда не услышите о сиюминутных последствиях его применения, о вакууме, который образуется после того, как сфера внезапно сжимается. У всех, кто остался в живых, либо высасывает весь воздух из легких, либо — и в этом вам никогда не признаются — вырывает легкие прямо изо рта. Очевидцев, которые бы рассказали эту страшную историю, конечно, нет: такое никому не пережить. Наверное, именно поэтому Пентагон успешно скрывает правду, но если вы когда-нибудь увидите зомби, нарисованного или даже живого, у которого мешочки легких и дыхательное горло будут болтаться изо рта, дайте ему мой номер телефона. Я буду рад поболтать с еще одним ветераном Йонкерса.
ПЕРЕЛОМНЫЙ МОМЕНТ
Остров Роббен, провинция Кейптаун, Соединенные Штаты Южной Африки
Ксолелва Адзания встречает меня у своего письменного стола, приглашает поменяться местами, чтобы меня о вал прохладный ветерок из окна. Он извиняется за «беспорядок» и настаивает, что должен убрать все бумаги, причем мы начнем. Мистер Адзания напасал уже половину третьего тома своей книги «Радуга первая: Южная Африка в огне». Именно эта книга и станет темой нашего разговор Переломный момент в войне с живыми мертвецами, момент, когда его страна отошла от края.
— Бесстрастный. Довольно прозаичное слово для одно из самых противоречивых фигур в истории. Кто-то чтит его как спасителя, кто-то называет чудовищем, но если бы вы встретились с Полом Редекером, обсудили его взгляды, или, что еще важнее, поговорили о возможном решении проблем, изводящих мир, то, наверное, единственным словом, которым вы описали бы свое впечатление от этого человека стало бы именно бесстрастный.
Пол всегда верил — по крайней мере во взрослой жизни, — что единственный фундаментальный недостаток человечества — эмоциональность. Он говорил, что сердце существует только для подачи крови к мозгу, а все остальное — потеря времени и энергии. В свое время внимание правительства апартеида привлекли его университетские работы где он предлагал альтернативные решения исторических и социальных трудностей. Многие психобиографы пытались заклеймить Редекера как расиста, но, по его же словам, «расизм — достойный сожаления побочный продукт иррациональной эмоциональности». Другие доказывали, что расисту для ненависти к одной группе людей надо хотя бы любить другую. А Пол и любовь, и ненависть считал неуместными. Для него они были «недостатком человеческой сущности», и, опять же по его словам, «представьте, чего бы мы достигли, если бы человеческая раса отбросила свою человечность». Зло? Многие назвали бы это так, но другие, а особенно та маленькая группа в самом сердце власти Претории, считала его «бесценным источником освобожденного интеллекта».
Ранние восьмидесятые, критическое время для правительства апартеида. Страна лежала на доске с гвоздями. Африканский национальный конгресс, Партия свободы Инката, экстремисты, правые элементы африканского населения, которые все бы отдали за открытый бунт, чтобы приблизить решающий расовый поединок. Соседи относились к Южной Африке враждебно, Ангола, поддерживаемая Советским Союзом и подстрекаемая Кубой, угрожала гражданской войной. Добавьте сюда растущую изоляцию от западных демократических обществ (в том числе эмбарго на оружие), и станет понятно, что в Претории постоянно велась отчаянная борьба за выживание.
Вот почему призвали на помощь мистера Редекера, чтобы пересмотреть суперсекретный проект правительства «Оранж». «Оранж» существовал с тех пор, как в 1948 году правительство апартеида пришло к власти. Сценарий Судного дня, написанный для белого меньшинства страны, план, что делать с взбунтовавшимися аборигенами Африки. Его беспрестанно адаптировали к меняющейся стратегической перспективе региона. С каждым десятилетием ситуация становилась все мрачней и мрачней. Учитывая независимость соседних государств, учитывая то, что большинство населения выступает за свободу, правящая верхушка в Претории понимала: открытая конфронтация может привести к гибели не только африканского правительства, но и самих африканцев.
И вот появился Редекер. Его план «Оранж», законченный в 1984 году, был совершенной стратегией выживания. Учтены все переменные. Численность населения, территория, ресурсы, логистика… Редекер не только обновил план, учтя химическое оружие Кубы и возможности собственной страны по применению ядерной бомбы, но еще указал — что и сделало план «Оранж-84» столь значительным событие в истории, — каких африканцев надо сохранить, а каким можно пожертвовать.
— Пожертвовать?
— Редекер считал, что попытка защитить каждого приведет только к полной растрате ресурсов правительства, обрекая насмерть целую страну. Он привел в сравнение людей спасшихся с тонущего корабля, но перевернувших лодку, в которой на всех просто не хватило места. Редекер пошел еще дальше: подсчитал, кого следует «принять на борт». Он учел доход, способность к воспроизводству, весь список «желаемых качеств», в том числе местонахождение человека по отношению к кризисной зоне. «Первой жертвой конфликта должна стать наша сентиментальность, — гласило последнее предложение в его плане. — Потому что ее выживание означает наш крах».
«Оранж-84» был блестящим планом. Ясный, логичный, эффективный, он сделал Пола Редекера одним из самых ненавистных людей в Южной Африке. Его первыми врагами стали некоторые из наиболее радикальных фундаменталистов, расовые идеологи и ультрарелигиозные фанатики. Позднее, после падения апартеида, его имя стало известно широкой публике. Конечно, Редекера пригласили на слушания «Правда и согласие», и он, что естественно, отказался. «Я не стану притворяться, будто у меня есть сердце, только чтобы спасти шкуру, — объявил он во всеуслышание. — Что бы я ни делал, за мной все равно придут».
И за ним пришли, хоть, возможно, не так, как того ожидал Редекер. Это было во время Великой Паники, которая началась за несколько недель до вашей. Редекер отсиживался в горах Дракенсберг в домике, который купил на скопленные доходы бизнес-консультанта. Знаете, он любил бизнес. «Одна цель, никакой души», — говаривал он. Пол не удивился, когда дверь сорвали с петель и к нему ворвались агенты национальной безопасности. Они уточнили его имя, личность, прошлые заслуги. Потом спросили прямо, он ли написал «Оранж-84». Пол ответил без эмоций, спокойно. Он видел в этом вторжении запоздалое убийство из мести и не роптал. Мир и так катится к чертям, почему бы первым не прикончить «дьявола апартеида»? Но Редекер не мог предугадать, что оружие внезапно уберут, а непрошенные гости снимут противогазы. Агенты были всех мастей: черный, азиат и даже белый, хоть и африканец, который выступил вперед и, не представившись, отрывисто спросил:
«У тебя есть план для нас, приятель, верно?»
Редекер действительно работал над своим решением проблемы живых мертвецов. Чем еще заниматься в уединенном убежище? Просто упражнение для ума, он никогда не думал, что кто-нибудь останется в живых и прочтет его. План не имел названия. Как Редекер объяснил позже, «потому что названия существуют только чтобы отличать одно от другого», а до того момента другого плана не существовало. И снова Пол учел все: не только стратегическую ситуацию в стране, но и психологию, поведение и «теорию боя» живых мертвецов. «План Редекера» можно изучить в любой библиотеке мира, но я перечислю ключевые моменты.
Во-первых, всех спасти нельзя. Слишком велик масштаб эпидемии. Вооруженные силы настолько ослаблены, что не смогут эффективно изолировать угрозу. Кроме того, они Разбросаны по стране и с каждым днем будут слабеть еще больше. Надо сконцентрировать войска, отвести их в специальную «зону безопасности», которую защищают естественные препятствия вроде гор, рек или даже моря. Собранные в этой зоне военные истребят заразу внутри своих границ затем используют оставшиеся ресурсы, чтобы защищаться от дальнейших нападений живых мертвецов. Это первая часть плана, разумная, как любое военное отступление.
Во второй части говорилось об эвакуации гражданских и такое мог придумать только Редекер. По его мнению, в зону безопасности можно было эвакуировать лишь небольшую часть гражданского населения. Людей спасали не только чтобы было кому работать для постепенного восстановления экономики, но и чтобы сохранить легитимность, стабильность правительства, доказать жителям зоны, что руководство «о них заботится».
Была и другая причина для частичной эвакуации, поистине логичная и черная причина, которая, как многие считают, навечно обеспечит Редекеру самый высокий пьедестал в пантеоне ада. Оставшихся предполагалось согнать в специальные изолированные ареалы. Им предстояло служить «человеческой наживкой», отвлекающей живых мертвецов от армии, уходящей в зону безопасности. Редекер утверждал, что этих изолированных незараженных беженцев надо поддерживать, хорошо защищать и даже пополнять их количество, чтобы орды зомби крепко держались на одном месте. Чувствуете гений, чувствуете безумие? Томить людей в заключении, потому что «каждый зомби, осаждающий выживших, это минус один зомби, испытывающий нашу оборону». В тот момент африканский агент поднял на Редекера взгляд, перекрестился и сказал:
«Помоги тебе Бог, приятель». Другой добавил: «Помоги Бог всем нам».
Это был черный, который, как оказалось, возглавлял операцию.
«А теперь повезли его отсюда».
Через несколько минут они летели на вертолете в Кимберли, ту самую подземную базу, где Редекер писал свой «Оранж-84». Его пригласили на заседание президентского комитета по выживанию, где вслух зачитали его доклад. Вы бы слышали, какой поднялся шум. Громче всех кричал министр обороны. Он был зулусом, свирепым человеком, который скорее выйдет драться на улицы, чем станет прятаться в бункере.
Вице-президента больше волновала связь с общественностью. Он и думать не хотел, сколько будет стоить его задница, если новости об этом плане просочатся в народ.
Самому президенту Редекер, похоже, нанес личное оскорбление. Президент схватил за грудки министра безопасности и потребовал ответа, зачем ему, черт возьми, привезли этого безумного военного преступника, адепта апартеида.
Министр промямлил, что не понимает, отчего президент так расстроился, особенно если вспомнить, что он сам приказал найти Редекера.
Президент воздел руки к небу и закричал, что никогда не отдавал такого приказа, и тут из глубины комнаты послышался тихий голос: «Приказ отдал я».
До сих пор этот человек сидел у дальней стены, но теперь встал, сгорбившись и опираясь на трость. Дух его был силен и полон жизни — как всегда. Старейший государственный деятель, отец нашей новой демократии, человек, которому при рождении дали имя Ролихлахла, для многих означавшее просто Смутьян. Когда он поднялся, все остальные сели, за исключением Пола Редекера. Старик пронзил его взглядом, а потом улыбнулся со знаменитым на весь мир прищуром и сказал:
— Моло, мхлобо вам.
«Приветствую тебя, соотечественник». Он медленно подошел к Полу, повернулся к членам южноафриканского Правительства, взял бумаги из рук офицера безопасности и заявил неожиданно громким, молодым голосом:
— Этот план спасет наш народ. Потом указал на Пола и добавил:
— Этот человек спасет наш народ.
Вот тогда и настал тот момент, о котором историки буду, спорить, пока он не сотрется из памяти. Старик обнял белого африканца. Для всех остальных это были всею лишь его фирменные медвежьи объятия, но для Пола Редекера… я знаю, большинство психобиографов до сих пор рисуют этого человека бездушным. Как общепризнанный факт. Под Редекер: ни чувств, ни сострадания, ни сердца. Однако один из самых уважаемых авторов, старый друг и биограф Бико, утверждает, что Редекер на самом деле был глубоко чувствительным человеком, слишком чувствительным для жизни при апартеиде в Южной Африке. Он говорит, что пожизненный джихад Редекера против эмоций был единственным способом оградить свой разум от ненависти и жестокости, с которыми Пол встречался ежедневно. Немногое известно о детстве Редекера. Были у него родители или его воспитывало государство, дружил ли он с кем-нибудь, любил ли его кто-нибудь… Те, кто знал его по работе, не могли припомнить случая, чтобы Редекер с кем-то просто по-человечески общался. Объятие отца нации, подлинные чувства, пронзившие непроницаемую скорлупу…
(Адзания робко улыбается).
— Наверное, это все слишком сентиментально. Мы знаем только, что Редекер был бессердечным чудовищем, а объятия старика никак его не взволновали. Но я могу вам сказать, что тогда Пола Редекера видели в последний раз. Даже сейчас никто точно не знает, что с ним случилось на самом деле. Именно тогда в игру вступил я, в те полные хаоса недели, когда по всей стране воплощался план Редекера. Мне пришлось изрядно попотеть, и это еще мягко сказано, но как только я убедил всех, что работал с Полом много лет и, самое важное, понимаю его ход мыслей лучше кого-либо, как могли мне отказать? Я работал во время отступления, потом в месяцы консолидации, и так до самого конца войны. По крайней мере мои старания оценили, иначе за что мне предоставили такие роскошные апартаменты? (Улыбается). Пол Редекер, ангел и демон. Кто-то его ненавидит, кто-то боготворит. Лично мне его жалко. Если он еще существует, где-то там, я искренне надеюсь, что он обрел покой.
(На прощанье я пожимаю своему собеседнику руку, и меня отвозят обратно к парому. Охрана не дремлет. Высокий африканец снова меня фотографирует. «Излишняя осторожность не повредит, — говорит он, протягивая мне ручку. — Многие хотели бы отправить его в ад». Я расписываюсь рядом со своим именем под заголовком Психиатрического учреждения на острове Роббен. ИМЯ ПАЦИЕНТА, КОТОРОГО ВЫ НАВЕЩАЕТЕ: ПОЛ РЕДЕКЕР).
Арма, Ирландия
Филипп Адлер хоть и не католик, но присоединился к толпам посетителей военного убежища Папы. «Моя жена родом из Баварии, — объясняет он в баре нашего отеля. — Ей надо совершить паломничество в Собор Святого Патрика». Он в первый раз выехал за пределы Германии после окончания войны. Мы познакомились случайно. Он не возражает против моего диктофона.
— Гамбург был сильно заражен. Они ковыляли по улицам, вываливались из Новоэльбского туннеля. Мы пытались заблокировать его машинами, но мертвяки протискивались в любую щель, будто проклятые жирные черви. Беженцев тоже хватало. Они приезжали даже из Саксонии, надеясь уйти по морю. Все корабли давно ушли, в порту царил бардак. Больше тысячи человек застряло на «Рейнолдс Алюминиумверк», и примерно в три раза больше — на терминале «Еврокай». Ни еды, ни чистой воды, просто ждали, пока их спасут. Снаружи рвались мертвяки, и еще не знаю сколько зараженных сидело внутри.
Порт заполонили трупы, но трупы, которые все еще двигались. Мы оттеснили их туда водяными пушками для разгона демонстрантов; сэкономили боеприпасы и чуть почистили улицы. Мысль была хорошая, пока не упало давление в водозаборных кранах. Мы потеряли командира двумя днями раньше… дурацкий случай. Один из наших пристрелил зомби, который уже почти на него забрался. Пуля прошла через голову, выбив частичку зараженного мозга прямо на плечо полковника. Дикость, правда? Перед смертью он передал мне командование сектором. Моим первым долгом было отправить его к праотцам.
Я организовал командный пост в отеле «Ренессанс». Хорошая дислокация, большая зона обстрела и достаточно места для нашего подразделения и нескольких сот беженцев. Мои люди, те, кто не был занят на баррикадах, пытались занять похожие здания. Когда дороги заблокированы, а поезда не ходят, лучше всего изолировать как можно больше гражданских. Помощь была близко, вопрос — когда она поспеет.
Я собирался организовать команду для поиска оружия — у нас кончались боеприпасы — когда поступил приказ отступать. Ничего необычного. Наше подразделение отступало с самых первых дней Паники. Только одна деталь — пункт сбора. Они использовали координаты картографической сетки, в первый раз за все время с начала заварушки. До тех пор нам просто передавали название гражданских пунктов по открытому каналу, чтобы беженцы знали, куда подтягиваться. Теперь это была закодированная передача по карте, которую мы не использовали с конца холодной войны. Мне пришлось трижды подтвердить координаты. Нас посылали в Шафштедт, к северу от канала между Северным и Балтийским морями. Все равно что в гребаную Данию!
Кроме того, нам строго приказали не брать с собой гражданских. Хуже того, приказали не говорить им о своем уходе! Какая-то чушь. Они хотели, чтобы мы отступили в Шлезвиг-Гольштейн, но оставили беженцев? Хотели, чтобы мы бросили все и сбежали? Должно быть, какая-то ошибка.
Я запросил подтверждение. И получил его. Запросил снова. Вдруг у них не та карта или поменялись коды без нашего ведома (это была бы не первая их ошибка).
И тут я обнаружил, что со мной говорит генерал Ланг, командующий всем Северным фронтом. У него дрожал голос. Я слышал это даже сквозь треск выстрелов. Он сказал, что никакой ошибки нет, что мне надо собрать остатки гамбургского гарнизона и немедленно выступить на север. Не может быть, говорил я себе. Забавно, да? Я принимал все, что происходило вокруг, мертвецов, которые воскресали, чтобы сожрать мир, но это… исполнить приказ, который косвенно приведет к массовому убийству?
Так вот. Я хороший солдат, но я еще и западный немец. Чувствуете разницу? Тем, кто с востока, внушали, что они не ответственны за зверства Второй мировой войны, что они, как добропорядочные коммунисты, не меньше других пострадали от Гитлера. Понимаете теперь, почему скинхеды и неофашисты появлялись в основном на востоке? Они не чувствовали ответственности за прошлое, как мы на западе. Нас с колыбели учили нести позорное бремя прадедов. Нас учили: даже надев военную форму, вы в первую очередь должны быть верны своей совести, невзирая на последствия. Вот как меня воспитали, и вот как я ответил. Я сказал Лангу, что не могу в здравом уме выполнить такой приказ, что не могу оставить людей без защиты. Тут он взорвался. Крикнул, что я буду следовать полученным инструкциям — или меня и моих людей обвинят в измене и накажут «по-русски». До чего мы докатились, подумал я. Все слышали, что творилось в России… мятежи, репрессии, децимации. Я оглянулся на всех этих мальчиков восемнадцати-девятнадцати лет отроду. Уставших и напуганных, сражающихся за свою жизнь. Я не мог так с ними поступить и отдал приказ об отступлении.
— Как они отреагировали?
— Жалоб не было. По крайней мере не слышал. Они немного поспорили между собой. Я притворился, что не замечаю. Они исполнили свой долг.
— А гражданские?
(Пауза).
— Мы получили все, что заслуживали. «Куда вы? — кричали нам из домов. — Вернитесь, трусы!»
Я пытался отвечать, говорил: «Мы придем за вами. Вернемся завтра с подкреплением. Просто оставайтесь на месте мы вернемся завтра».
Они не верили.
«Мерзкий лгун! — крикнула какая-то жен шина. — Из-за тебя умрет мой ребенок!»
Большинство не пытались следовать за нами, они слишком боялись зомби на улицах. Пара храбрецов вскарабкалась на наши бронетранспортеры и попробовала вскрыть люки, мы их сбросили. Нам пришлось закрываться, потому что из домов в нас начали кидать всякую всячину — лампы, мебель. Одного из моих людей ударило полным ночным горшком. Я слышал, как по люку моего «Мардера» чиркнула пуля.
На пути из города мы прошли мимо расположения последнего из новых подразделений быстрого реагирования. Их сильно потрепало в начале недели. Я тогда еще не знал, что они были одними из тех, кого решили пустить в расход. Эти люди прикрывали наше отступление, чтобы за нами не увязалось слишком много зомби или беженцев. Им приказали держаться до конца.
Их командир сидел на башне своего «Леопарда». Я его знал. Мы вместе участвовали в компании НАТО С ВС в Боснии. Наверное, будет слишком сентиментально сказать, что этот парень спас мне жизнь, но он принял-таки сербскую пулю, которая определенно предназначалась мне. В последний раз я видел его в больнице, в Сараево, он смеялся, что выберется из этого дурдома, который какой-то недоумок назвал страной. И вот встреча на разбитой дороге в сердце собственной страны. Мы встретились взглядами и отдали друг другу честь. Я нырнул обратно в БТР и притворился, что изучаю карту, чтобы водитель не увидел моих слез. Когда мы вернемся, пообещал я себе, я прикончу этого сукина сына.
— Генерала Ланга…
— Я все распланировал. Я ничем не покажу гнева, не вспугну его. Доложу обстановку и извинюсь за свое поведение. Наверное, он захочет поговорить со мной по душам, попытается объяснить или оправдать отступление. Хорошо, думал я, терпеливо его выслушаю, пусть расслабится. Потом, когда Ланг встанет пожать мне руку, я вытащу пистолет и выбью его восточные мозги прямо на карту того, что было нашей страной. Может, вокруг будет стоять весь личный состав, все эти «шестерки», которые «только выполняли приказ». Я бы пристрелил их всех, прежде чем они успели бы уложить меня! Это было бы превосходно. Я не собирался строевым шагом проследовать в ад, как какой-нибудь сопляк из гитлер-югенд. Я бы показал генералу и всем остальным, что значит быть настоящим Deutsche Soldat.
— Но этого не случилось.
— Нет. Я пробрался в кабинет генерала Ланга. Я и мои люди последними перешли канал. Он ждал этого. Как только поступил доклад, он сел за стол, подписал пару приказов, запечатал в конверт письмо для семьи и пустил себе пулю в голову.
Козел. Теперь я ненавижу его даже больше, чем по дороге из Гамбурга.
— Почему?
— Потому что теперь я понимаю, отчего он поступил так, как поступил. Теперь мне известны детали плана Прочнова.[29]
— Неужели, поняв это, вы ему не посочувствовали?
— Шутите? Именно поэтому я его и ненавижу! Ланг знал, что это только первый шаг и нам понадобятся такие люди, как он, чтобы выиграть войну. Чертов трус. Помните, что я сказал о долге перед совестью? Нельзя никого обвинить, ни автора плана, ни командира, только себя. Вам приходится делать выбор и переживать его последствия каждый мучительный день. Ланг знал об этом. Вот почему он бросил нас, как мы тех гражданских. Генерал видел дорогу впереди, крутую ненадежную горную тропку. Нам всем пришлось по ней вскарабкаться, таща на плечах груз того, что мы совершили. Он не смог. Он не вынес тяжести.
Санаторий для ветеранов имени Евченко, Одесса, Украина
В комнате нет окон. Тусклые лампы дневного света выхватывают из тьмы бетонные стены и грязные койки. Пациенты страдают в основном заболеваниями дыхательных путей, многим становится хуже из-за отсутствия нормальных лекарств. Врачей здесь нет, медсестры и санитары, которых тоже на всех не хватает, мало чем могут облегчить состояние больных. Однако в комнате тепло и сухо, а для такой страны в суровую зиму это непозволительная роскошь. Богдан-Тарас Кондратюк сидит на койке в глубине комнаты. Как героя войны, его отгородили от других, повесив простыню на манер ширмы. Он кашляет в платок, прежде чем заговорить.
— Хаос. Я не знаю, как еще это описать. Полная потеря организации, порядка, контроля. Мы только что выбрались из четырех жестоких схваток: в Луцке, Ровно, Новограде и Житомире. Гребаный Житомир. Мои люди обессилели, вы понимаете. Что они видели, что им приходилось делать… и без конца отходим, прикрываем, бежим. Каждый день сообщения о сдаче еще одного города, закрытии еще одной дороги, потере еще одной воинской части.
Предполагалось, что в Киеве, в тылу, спокойно. Предполагалось, что там центр безопасной зоны, хорошо защищенной, полностью обеспеченной, тихой. И что происходит когда мы возвращаемся? Я приказываю отдохнуть и восстановить силы? Починить транспорт, принять пополнение, вылечить раненых? Конечно же, нет. Почему все должно идти по плану? Такого никогда не случалось.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |