Антонио Сергеевич Гарридо 4 страница

— У тебя ведь осталось Уложение о наказаниях? — Отец не мог поверить, что сын отвечает столь бесцеремонно, но, прежде чем он успел произнести хоть слово, Цы продолжил: — Мне необходимо с ним свериться. Быть может, мне удастся помочь Лу.

— Да кто тебе это сказал? Несмышленый Фэн? Ради Великого Будды, позабудь о своем распроклятом братце раз и навсегда, он и так нас вконец опозорил.

Цы приписал эти гневные слова временному помрачению разума.

— Не имеет значения, кто сказал. Важно, что наши накопления могли бы спасти Лу.

— Наши накопления? С каких это пор ты начал что-то копить? Забудь о брате и порви с Фэном. — Глаза отца были безумны.

— Но, батюшка… Премудрый муж заверил, что если мы найдем четыреста тысяч…

— А я сказал: забудь! Проклятье! Да ты знаешь, сколько у нас денег? За шесть лет работы счетоводом я не скопил и ста тысяч! Половину потратил на прожитье, а другую половину — на тебя. Теперь мы остались одни, так что побереги силы для работы на поле — уж там-то они тебе понадобятся. — Отец нагнулся и прикрыл шкатулку платком.

— Батюшка, в этом преступлении есть что-то, чего я не понимаю. И старшего брата я не позабуду…

Цы получил звонкую пощечину и онемел от изумления. Батюшка уже второй раз позволил себе его ударить. Непостижимым образом почтенный отец семейства в одночасье превратился в жалкого старика, который дрожал от гнева, кривил губы и тряс рукой перед лицом сына. Цы хотел уже сам поискать Уложение, однако решил не творить явного непокорства. Он просто повернулся и вышел на улицу, не обращая внимания на громогласные повеления остаться.

Дождь лил и лил. Цы достиг дома Черешни. Снаружи стоял маленький траурный алтарь — дождь превратил его в комок из покривившихся свечей и облетевших цветов. Цы поправил, что мог, и проскользнул мимо входа к окошку комнаты своей невесты. Козырек дома защищал его от дождевых струй. Цы, как обычно, кинул камушек в ставень и замер в ожидании ответа. Ему казалось, что пролетели годы, но вот в конце концов еще один удар подтвердил, что Черешня — за окном, по ту сторону.

Поговорить им удавалось редко. Строгие правила сватовства затрудняли встречи молодых людей — даже праздники, во время которых они могли видеться, были четко регламентированы. Но Цы с Черешней находили способы — скажем, шли на рынок в одно и то же время и там могли соприкоснуться руками под лотком с рыбой или хотя бы обменяться взглядами.

Цы вожделел ее. Он часто представлял, как прикасается к ее белоснежной коже, округлому лицу, полным бедрам. Он мечтал распеленать ее ступни — сокрытые всегда, даже в самые интимные моменты жизни. Цы представлял их себе маленькими и нежными, как у сестрицы Третьей. Ножки Черешни ее матушка забинтовала еще в младенческом возрасте, чтобы они были не хуже, чем у самых высокородных дам.

Стук дождя по крыше оторвал Цы от мечтаний, возвращая к ночи, в которую даже собаки не стали бы спать на улице. Лило так, будто духи разрушили небесные дамбы. Тьма и монотонный плеск капель время от времени взрывались вспышками молний. Никаких сомнений — то была худшая ночь в жизни Цы. Но он все равно не сдвинулся с места. Он предпочитал вымокнуть, как крыса, нежели вернуться домой и вновь столкнуться с необъяснимым гневом ослеплённого отца. Цы не знал, что ему делать. Он шепнул Черешне сквозь щелку, что любит ее, а она в ответ стукнула по окошку. Поговорить они не могли без риска перебудить родственников, но все равно юноша чувствовал хотя бы то, что любимая здесь, рядом. И он льнул к стене, готовый провести всю ночь под козырьком, в объятиях непогоды.

Прежде чем задремать, Цы снова вспомнил свой разговор с Премудрым мужем. Да, по сути, он только и думал что о его словах. Юноше хотелось верить, что предложение судьи, пусть и отнюдь не добрыми чувствами продиктованное, поможет Лу сохранить жизнь.

Цы спал, свернувшись калачиком под навесом у дома Черешни, когда посреди ночи совсем рядом грянул страшный громовой раскат. Ошеломленный юноша протирал глаза, толком еще не уразумев, что происходит, покуда громкие крики не заставили его взглянуть на дымное зарево, поднявшееся над северным краем деревни. Сердце юноши перестало биться. Ведь именно там был его дом! Не раздумывая ни мгновения, Цы бросился туда — и сразу застрял в толчее: соседи, словно потревоженные кроты, вылезали из своих нор. Отчаяние придало ему сил, он бросился вперед, расталкивая любопытных, все быстрее и быстрее, все пуще и пуще; страх гнал его вперед.

Чем ближе, тем сильнее дым наполнял его легкие сухим жжением, слюна превращалась в едкую густую грязь. Цы почти ослеп. Слышались вой, плач и стоны, какие-то смутные тени брели, как неприкаянные души. Потом он натолкнулся на парнишку, который стоял, пошатываясь, с пустым перепуганным взглядом. Это был соседский мальчик по имени Чун. Цы хотел схватить его за руку, чтобы расспросить о случившемся, но пальцы его встретили сочащийся кровью обрубок. А потом мальчик повалился, точно сломанная кукла, и испустил дух.

Цы перепрыгнул через труп и попал в месиво битой черепицы, бревен и каменного крошева, усыпавшее уличную грязь. Он все еще не видел своего дома. Жилище Чуна исчезло, будто его сровняло с землей чужеземное войско. Все было разрушено. Ничего не осталось.

А потом тело Цы сковал ужас.

Там, где прежде стоял родной дом, были теперь лишь адские руины — кладбище из камней, бревен и высыхающей грязи между остатками разрушенных стен, охваченных пламенем. Густой едкий дым обволакивал Цы с ног до головы, но душил не дым — душило горькое отчаяние. Отчаяние от непреложной уверенности: все, кто ночевал под этими стенами, здесь же и упокоились. Цы полез на кучу мокрых бревен и обгорелой рухляди, выкрикивая имена родителей и сестрицы. Он оттаскивал камни и доски, карабкался на почерневшие стены, раскидывал по сторонам щебень и кричал, кричал… Он терял рассудок.

«Они должны были выжить. О Небо, не делай такого. Ну пожалуйста!»

Оскальзываясь на осколках глазурованной черепицы, Цы сдвинул несколько бревен; показались сплющенные остатки кресла. Осколок порезал ему щиколотку — Цы не заметил. Он, как одержимый, надрывался, обламывая ногти; шум в висках глушил все мысли. И вдруг он увидел совсем рядом чьи-то руки. Цы подумал, что это батюшка, но сквозь дым увидел, что руки эти тоже роются на пепелище. И тогда Цы поднял голову и убедился, что несколько человек копаются в обгорелых вещах с такой же жадностью, с какой грабитель разрывает могилу. «Мерзкие пиявки!»

Цы уже был готов наброситься на злодеев, когда один из них закричал и тут же подбежали многие, но не для драки, а давая понять, что спешат на помощь. Цы присоединился к ним, и тогда объединенными усилиями они сдвинули обломок стены.

Кровь застыла в жилах юноши.

Раздавленные обломками, в пепле и грязи лежали его родители.

Перед ним все поплыло. Последнее, что он ощутил, был удар. И больше он ничего не помнил, кроме черноты и дыма.

Очнувшись, он удивился тому, что лежит прямо на улице, среди незнакомых людей. Он попытался встать, но один из соседей удержал его и уложил снова. Только тогда он заметил: кто-то переодел его, поменяв батрацкие лохмотья на белое одеяние: белый — цвет смерти. В горле Цы до сих пор першило от дыма. Хотелось пить. Цы попробовал вспомнить последние события, но в голове у него кружился ураган, и отличить сон от яви не было никакой возможности.

— Что… Что случилось? — шепнул он.

— Ты ударился головой.

— Но как все произошло?

— Мы пока не знаем. Быть может, молния.

— Молния?

К нему начала возвращаться память. И вот полыхнуло воспоминание — сродни той вспышке, что разбудила его ночью. Цы в отчаянии огляделся в поисках родственников. «Неправда! Это просто сон».

Но видения теперь накатывали одно за другим: гром посреди ночи, гора обломков, грязь, трупы… Отчаяние придало ему сил; он поднялся и босиком заковылял по улице. От увиденного его сердце заледенело.

В рассветных сумерках было видно: дым до сих пор курится над тем местом, что еще вчера было его домом. Цы кричал, пока не сорвал голос, и потом тоже кричал. Как он ни старался, пепелище перед его глазами не оборачивалось сновидением, и от этого становилось страшнее и страшнее.

Цы попытался взять себя в руки. У руин толпились, перешептываясь, сельчане. Когда Цы приблизился к пожарищу, они расступились, — так входит в масло нагретый нож. Цы шел медленно, понимая, что перед ним открывается могила. От нее исходил запах смерти. Едкий, густой, зловещий смрад, жутко приправленный гарью. Он еле волочил непослушные ноги и вот остановился в шаге от первых из лежащих на земле тел. Вот маленький Чун, вот другие соседи… А потом он снова не совладал с собой и едва не разорвал горло криком: чуть дальше он увидел все еще заляпанные грязью и кровью обгоревшие тела родителей. И тут он расплакался, как маленький, — до полного опустошения.

Когда он пришел в себя, ему рассказали, что молния ударила позади его дома; пожар затронул четыре жилища. Общим счетом погибших было шестеро. Но только не его сестра.

— Она укрылась под рухнувшими обломками потолочных балок, — объяснили соседи. — Ты не волнуйся. У нее всего-навсего небольшой вывих.

Цы молча кивнул. Известие было утешительное, но родители лежали все там же, недвижимые и безмолвные. Тело сковало болью. Но совесть терзала сильнее боли. Он все спрашивал себя, зачем было спорить с батюшкой и что за причудливая прихоть судьбы погнала его ночью прочь из дома. Если бы вместо непокорства он выказал послушание, если бы остался спать, — быть может, теперь все они были бы живы. Или, может, он бы погиб вместе со всеми.

Что за ужасающая череда событий разразилась под небесами: убийство Шана, осуждение Лу, кошмарная буря, гибель родителей… Да неужто это цена, которую он должен заплатить за свое глупое тщеславие? Если бы хотя бы Фэн был рядом…

Только теперь Цы вспомнил про Третью. Его сестра жива. Быть может, ради этого он и уцелел. Уцелел, чтобы о ней заботиться.

Когда Цы узнал, что Третью забрал в свой дом Беззубый, то опрометью бросился туда. Сестрицу он застал спящей, не ведающей ни боли, ни печали, и решил пока оставить ее в этом доме. Жена Беззубого укрыла девочку льняным одеялом и дала поиграть тряпичную куклу — Третья прижимала ее к себе, как дочурку. Цы поблагодарил хозяев за их заботу и попросил присмотреть за девочкой, пока он занимается телами родителей. Беззубый не возразил ни словом, только жена его что-то неразборчиво буркнула себе под нос. Цы простился со стариками и вернулся к руинам, которыми стал его дом.

Цы проследил, чтобы тела родителей перенесли в крытый дворик, который Бао Пао выделил для мертвецов. Осиротевший юноша сидел возле родителей до полудня. А затем вернулся к месту трагедии, сообразив, что надо отыскать на пепелище все ценное, пока его не опередил какой-нибудь пройдоха. При свете дня Цы разглядел, что лавина жидкой грязи накрыла шесть стоявших рядком домов из тех двадцати, что лепились под самым склоном горы. Два крайних кое-как устояли, а вот еще четыре — включая и их дом — оказались разрушены полностью. Чуть ли не вся деревня вышла теперь разгребать и расчищать развалины, только к дому Цы не подходил никто. Заметив Цы, многие зашептались, явно обвиняя в общей беде именно его.

Цы сжал зубы, закатал рукава и принялся работать в одиночку.

В течение нескольких часов он разгребал грязь, растаскивал доски, очищал от наносов поломанную мебель и превращенную в тряпки одежду — и ежеминутно наталкивался на предметы, которые переворачивали ему душу; немало душевных сил требовалось, чтобы продолжать работу. То и дело он замирал, закрыв лицо ладонями, и выплакивал последние оставшиеся слезы. Вот осколки фарфоровой посуды, которую так любила матушка. Цы подобрал несколько и завернул в тряпочку так бережно и аккуратно, будто это была новая покупка. А еще он отыскал отцовские кисточки как ни странно, не тронутые ни огнем, ни лавиной. Когда-то, сидя на коленях у батюшки, этими кисточками Цы учился писать. Теперь он их тщательно вытер и завернул вместе с фарфором. Взял несколько железных кастрюлек и ножиков: хотя они и покривились, их еще можно было починить, — но отвалил в сторону остатки балок и потолочных украшений отменной работы: теперь они могли сгодиться разве лишь как дрова на зиму. В сундуках Цы нашел конфуцианские трактаты, которые батюшка хранил еще со времен своего студенчества. Он выложил их на горелую доску и продолжил поиски. И вдруг чей-то смех раздался у него за спиной. Обернувшись, Цы поначалу никого не заметил, но потом различил жмущуюся за огрызком стены маленькую тень. Это оказался соседский Пэн, дьяволенок шести лет от роду, самый проказливый мальчишка в деревне. Цы предложил парию несколько орешков, найденных среди хлама, но мальчик предпочел спрятаться, обнажив гнилые зубы в плутоватой улыбке. Когда Цы повторил свое предложение, сорванец подошел поближе.

— Нравятся орешки?

Мальчик снова улыбнулся и энергично кивнул.

— Получишь целую кучу, если расскажешь, что тут случилось. — Цы знал, что Пэн не спал последние ночи из-за зубной боли.

Мальчик опасливо огляделся, точно собрался стащить сласти с чужого стола и боялся, что его застукают.

— Сверкнула молния, и гора обрушилась.

Пэн хохотнул и попытался заграбастать орехи, однако Цы оказался проворнее. Потом он снова раскрыл ладонь с лакомством.

— А ты уверен?

— Ну, я видел людей…

— Каких людей?

Мальчик только открыл рот, чтобы ответить, но тут раздался резкий вопль. Это мать Пэна приказывала негоднику немедля возвращаться. Лицо мальчишки перекосилось от испуга, и он бросился к матери так поспешно, будто его преследовали черти. Он так бы и скрылся, если бы Цы его не окликнул. Когда Пэн оглянулся, юноша швырнул орехи к его ногам. Сорванец остановился, чтобы подобрать заработанное, но мать тут же дала ему пинка и, подхватив под мышки, утащила прочь.

Цы пожалел об упущенной возможности. Он покачал головой и вернулся к своей работе. К вечеру ему оставалось отвалить только самые большие обломки. Юноша давно бы закончил, он и так уже немало сделал, — но надо было непременно отыскать сундучок с деньгами, которые батюшка откладывал на переезд в столицу. Если бы теперь Цы решил поддаться на вымогательство Премудрого мужа, эти деньги могли бы сослужить добрую службу. Переведя дух, Цы принялся отваливать камни — но, провозившись не менее часа и получив несколько новых царапин, ему пришлось признать, что самые тяжелые глыбы без помощи ему не осилить. Цы уже был готов сдаться, но тут заметил сундук — его придавила тяжела опорная балка.

«А вот тебя я отодвину, пусть это и будет последнее, что я нынче сумею сделать!»

Цы просунул конец одного из бревен между державшим балку камнем и сундуком, а потом, используя бревно как рычаг, надавил так, что кости затрещали. Но каменный обломок не сдвинулся ни на пядь. Юноша пробовал и так и этак, потом понял, что нужно вставить рычаг иначе. Вбил пару клиньев, уперся плечом в бревно, ноги отыскали надежную опору. Все тело Цы напряглось, мускулы дрожали. С третьей попытки камень поддался, и балка покатилась вниз по склону, вздымая облако земли и пыли. Добравшись наконец до сундука, Цы заметил, что замок его треснул, и поспешил посмотреть, что там внутри. К его величайшему сожалению, он не обнаружил ни единой монеты — только платки и тряпицы. Изумленный, он просто остолбенел.

— Мне очень жаль. Жена сказала, что мы не можем оставить ее у себя, — услышал он за спиной.

Цы резко обернулся и увидел Беззубого — того самого соседа, который взял на себя заботу о Третьей. Малышка со следами похлебки на лице стояла чуть позади, не выпуская из рук тряпичную куклу.

— Как же так? — Цы не сразу понял.

— У моей дочери есть еще одна. — Старик указал на куклу. — Если желаете, то можете взять, — добавил он.

Цы закусил губу. Он уже знал, что остался один; чего он не знал — это что прежние друзья батюшки теперь от него отвернулись. И все равно Цы сложил руки на груди в знак благодарности за куклу, однако Беззубый не ответил. Повернувшись, он исчез так же бесшумно, как и появился.

Цы поглядел на Третью — та, молчаливая и покорная, дожидалась, что он скажет. Она смотрела на брата с легкой улыбкой надежды на лице, в несокрушимой уверенности, что за эту улыбку ей суждено счастье. Она всегда была очаровательной девочкой. Болезненной, но очаровательной. Цы окинул взглядом развалины вокруг и повернулся к малышке. Поцеловал ее теплое личико и взъерошил волосы, лихорадочно соображая, куда бы ее пристроить. Отыскал толстую ветку, похожую на лошадиную спину, и усадил сестренку сверху, сразу превратив ее в лихую наездницу. Привычно покашливая, девочка засмеялась. Цы улыбнулся ей в ответ, ощущая только неизбывную тоску. Снова посмотрел на развалины, потом опять на сестру.

Ближе к вечеру новый глава семьи раздобыл для сестры плошку горячего риса — заплатить пришлось вдвое. Сам он удовольствовался тем, что вылизал плошку и выпил глоток воды. Потом Цы устроил простецкий навес из веток; ветками же устелил он и ложе для девочки. Он объяснил ей: родители отправились в путешествие на Небеса, и теперь заботиться о ней будет он; Цы специально подчеркнул, что Третья должна его всегда слушаться и что скоро он выстроит новый большой дом с садом, полным цветов, и с деревянными качелями. А потом поцеловал сестру в лоб и подождал, пока она заснет.

Как только Третья закрыла глаза, Цы еще раз обыскал сундук, как будто — хотя сам уже из него все вынул — деньги могли чудесным образом спрятаться где-то внутри. В последних лучах заката он с горечью завершил поиски, перерыв все вокруг: заглядывал под циновки, камни, обломки досок и с наступлением темноты признал свое поражение. Не было сбережений, и красной шкатулки тоже не было. Наверное, их кто-то украл, подумал Цы. Перед ним встал неразрешимый вопрос: если батюшка за шесть лет трудов скопил только сто тысяч, как же теперь достать четыреста, которые требует Премудрый?

А наутро Цы проклинал духов воды. Проснулся он от холодных струй и тут же бросился спасать книги, которые отыскал в развалинах дома, — юноша надеялся их продать, как бы мало за них не дали. Как только те оказались в безопасности, Цы снова осмотрел диковинное собрание предметов, спасенных им из-под обломков: несколько отцовских книг, каменная подушечка, два железных котелка, обгоревшие шерстяные одеяла, кое-что из белья, два серпа с почерневшими рукоятками да зазубренная коса. На рынке за все про все он не выручил бы и двух тысяч монет — если кто-нибудь вообще согласился бы это купить. Еще у Цы был теперь мешок риса, мешок чая, склянка с солью и лекарство для Третьей, а еще драгоценная копченая свиная нога, которую матушка прикупила, чтобы угостить судью Фэна. Этих припасов должно было хватить на двоих до той поры, пока Цы не придумает, как жить дальше. Еще Цы отыскал четыреста монет и вексель на пять тысяч. В сумме, учитывая горелое дерево, которое можно было продать на дрова, все его имущество стоило чуть больше семи тысяч — примерно столько семейство из восьми человек могло заработать за два месяца. Долго он смотрел на опустошенный сундук, все спрашивая себя: куда же батюшка мог запрятать деньги?

Последнюю попытку он предпринял с первыми лучами солнца. Еще раз исползал горелые доски, еще раз передвинул косо валявшиеся балки, перетряхнул остатки бамбукового матраса — с азартом собаки-ищейки даже покопался в земле под лежанкой.

Но ничего не нашел.

И рассмеялся от собственного бессилия.

До того дня, как он наткнулся на тело Шана, все его беды были — вставать на заре, жаловаться Небу на тяжкий труд да предаваться горьким от неосуществимости мечтам об университете. У него была крыша над головой, хранившая его от непогоды, и семья, которая его кормила и защищала.

Теперь же все его достояние — два голодных рта и горсть монет. В бессильной злобе он пнул ногой бревно. Снова подумал о родителях. Быть может, в последние дни отец вел себя странно, но прежде его всегда отличала внутренняя порядочность. И пусть он иногда бывал суров, но оставался человеком честным и преданным семье. Цы корил себя за непослушание, за нелепый припадок гнева, за глупость, заставившую его убежать из дома на ночь глядя, вместо того чтобы остаться и оберегать родителей.

В конце концов он бросил раскопки, убедившись, что самая ценная его находка на сегодня — это тараканье гнездо. Цы спрятал в колодец найденное добро и разбудил сестру. Раскрыв глазенки, Третья тотчас спросила, где матушка. Цы терпеливо напомнил про путешествие на Небеса, а сам тем временем нарезал ломтики от свиной ноги.

— Но родители на тебя смотрят, так что веди себя как приличная девица.

— Но где они?

— Вон за теми облаками. А теперь давай-ка съешь все это, иначе они рассердятся. Ты ведь знаешь, каков батюшка в гневе.

— А дом наш и сегодня сломан, — заметила Третья, жуя свинину.

Цы кивнул. Да, это проблема. Он попытался найти подходящий ответ.

— Дом был уже старый. Я же тебе обещал: построю новый, побольше. Но для этого мне потребуется твоя помощь. Хорошо?

Третья кивнула и проглотила очередной кусок. Цы застегнул пуговицы на ее курточке, а она произнесла фразу, которую каждое утро произносила матушка:

— Пять пуговичек — как пять добродетелей для любой девочки: кротость, доброе сердце, почтение, бережливость и послушание.

Цы тут же добавил:

— И еще — веселый нрав.

— Про это мама не говорила.

— Она шепнула мне на ухо. А тебе передает на каждое ушко по поцелую. — Цы улыбнулся и расцеловал сестру в щеки.

А потом он уселся рядом с девочкой и стал размышлять о Повелителе риса. Быть может, именно этот человек поможет разрешить его проблемы.

Дело у Цы было нешуточное. Собрать разом четыреста тысяч не проще, чем сдвинуть гору. Однако за ночь он успел разработать рискованный план.

Перед уходом юноша полистал найденное на пепелище Уложение о наказаниях, освежив в памяти главу, посвященную наказаниям за убийство; специально остановился на обжалованиях приговоров. Все было сформулировано предельно ясно. Уяснив все тонкости, Цы несколько минут посидел без дела, погрузившись в воспоминания о родителях, потом положил на самодельный алтарь ломтик свинины. Помолившись о благополучии их душ, Цы подхватил Третью и направился в усадьбу Повелителя риса, владевшего едва не всей землей в окрестностях деревни.

Поместье Повелителя было обнесено стеной, у ворот стоял здоровяк с татуированными предплечьями, однако, когда Цы объяснил, зачем пришел, охранник посторонился, пропуская его внутрь, а потом, двинувшись следом, проводил юношу мимо рисовых наделов к изящной беседке, из которой открывался мирный вид на горный склон, обвитый лентами террасированных полей. Угрюмый старик полулежал в открытом паланкине, наложница обмахивала его веером. Хозяин оглядел юношу оценивающим взглядом, задержавшимся на ногах Цы; было похоже, что о человеке он судит по обуви. Осмотр заставил богача презрительно скривить губы, но, едва узнав о цели посещения, он сладко улыбнулся.

— Стало быть, хочешь продать земли Лу. — Повелитель риса жестом предложил Цы сесть на землю рядом с паланкином. — Сожалею о случившемся с твоей семьей. Но сейчас не время для хороших сделок.

«Особенно в моих обстоятельствах, так?»

Цы согнулся в поклоне. Посмотрел, как Третья играет с утками возле пруда. Неторопливо уселся. Ответ у него был готов заранее.

— Я наслышан о вашей мудрости, — подольстился Цы, — а еще больше о вашем чутье на выгодные сделки. — (Тщеславный старик расплылся в улыбке, отнюдь не свидетельствовавшей о мудрости.) — Вы, несомненно, решили, что положение мое вынуждает избавиться от имущества брата за бесценок. Однако я пришел сюда не для того, чтобы дарить, — я хочу предложить вам нечто бесценное.

Старик откинулся на спинку паланкина, явно раздумывая, слушать ли дальше или сразу повелеть высечь этого юнца за непочтительность. В конце концов он сделал знак: продолжай.

— Мне известно, что Бао Пао не один год вел переговоры с моим братом, — солгал Цы. — У него к землям Лу давний интерес. Еще с той поры, как Лу их купил.

— Не вижу, в чем тут мой интерес, — презрительно бросил богатей. — У меня земли столько, что даже если б я обратил в рабство десяток деревень — их и то не хватило бы, чтобы ее обработать.

— Все верно. И именно поэтому я пришел сюда, а не к Бао Пао.

— Мальчик, ты испытываешь мое терпение. Говори толком, не то тебя выгонят отсюда пинками.

— У вашего почтенства земель больше, чем у Бао Пао. Вы действительно богаче его, однако не сильнее. Староста — он. А ваше почтенство, при всем моем уважении, — не более чем землевладелец.

Старик издал глухой рык. Цы понял, что попал в точку. И продолжил.

— Все в деревне знают, что Бао Пао интересуется землями Лу, — заявил юноша. — Ведь прежний хозяин тысячу раз отказывался их продать старосте из-за древней семейной вражды.

— А твой братец как-то ночью предложил на них сыграть да и выиграл. Думаешь, я забыл об этой истории?

— Брат же отказывался их продать по той же самой причине, по какой и прежний хозяин не хотел с ними расставаться. Там ведь протекает ручей, а значит, вода есть всегда, даже в засуху. У вашего почтенства есть земли ниже по склону, они орошаются из реки, но участки Бао Пао расположены в верхней части склонов, куда вода поступает только с помощью системы педальных насосов.

— Каковые он, кстати, не может использовать без того, чтобы не пройти через мои владения. Ну и что же? И так понятно, что у меня земли больше, чем я могу обработать, и что воды у меня достаточно. Почему же меня должен заинтересовать твой жалкий надел?

— Именно потому, что я могу продать его Бао Пао. Только подумайте: стоит мне так поступить, и у старосты появится не только власть, но и богатство, которое принесет ему речушка моего брата.

Землевладелец смотрел на юного нищеброда сверху вниз, в задумчивости продолжая жевать давно проглоченный кусок. Он знал: все, сказанное Цы, — сущая правда. Чего он не знал — это во сколько ему обойдется необычная сделка.

— Послушай, мальчик. Твоя земля мне и даром не нужна. Если ее хочет Бао Пао, продай ему.

«Он только хорохорится, Цы. Принимай вызов».

— Третья! Не трогай уточек! — закричал Цы, вскакивая. И лишь потом добавил равнодушно: — Ну, в общем, это, наверное, нормально, если староста получает, что ему нужно, и что простой землевладелец не может этому помешать.

— Да как ты смеешь?!

Цы будто и не обратил внимания на угрожающий тон. Он повернулся и пошел вниз по ступеням беседки.

— Двести тысяч! — крикнул ему вслед Повелитель риса. — Двести тысяч за твой участок.

— Четыреста, — через плечо бросил Цы с середины лестницы.

— Что за шутки! — Старик расхохотался. — Всякому известно, что участок не стоит и половины того, что я предлагаю.

«Тебе, может быть, и известно, а твоей жадности — нет».

— Бао Пао предложил мне триста пятьдесят тысяч, — не сморгнув, сказал Цы. Он делал свою последнюю ставку. — Пятьдесят тысяч — плата за его унижение.

— Ни один молокосос не вправе указывать мне, сколько платить за кусок земли, — забормотал Повелитель риса.

— Как будет угодно вашему почтенству. Уверен, из этой беседки вам будет приятно любоваться урожаями Бао Пао.

— Триста тысяч, — объявил старик. — И если посмеешь еще накидывать цену… хоть на рисовое зернышко… то дорого заплатишь за свою наглость.

Цы спустился на последнюю ступеньку лестницы. Триста тысяч — это в полтора раза больше реальной стоимости поля. Обернувшись, он увидел торопливо ковыляющего вниз Повелителя риса; тот был уже прямо у Цы за спиной. Оба понимали, что сделка — выгодная.

Они подписали купчую, и Цы получил полную сумму в бумажных деньгах, каждая бумажка — десять тысяч. Но прежде чем отсчитать деньги, землевладелец захотел убедиться, что земля действительно принадлежит Цы.

— Не беспокойтесь, все по закону, — заверил Цы. — Мой брат осужден, так что право землевладения теперь за мной.

Старик важно кивнул.

— А теперь самое главное, молодой человек, — сказал он, когда Цы закончил пересчитывать деньги. — Я обмеряю землю вплоть до последнего му. И если ее окажется меньше хоть на мизинец, ты сильно пожалеешь.

Пока утро не кончилось, Цы наведался на рынок со своим небогатым скарбом, спасенным из-под завалов, однако выручить за него пять сотен монет оказалось сложнее, чем выжать воду из камня. В итоге ему удалось добиться круглой цифры, включив в сделку железные котелки и ножи, которые он рассчитывал оставить себе для готовки. Книг поначалу никто не брал, ведь малограмотные крестьяне не интересовались чтением; в конце концов Цы сумел сбыть их на растопку, взамен получив возможность пользоваться пустым амбаром, где могла теперь приютиться Третья. Юноша сохранил для себя только продукты и отцовское Уложение о наказаниях — уж оно-то определенно пригодится ему больше, чем те пустяки, которые за него предлагали. Вернувшись с рынка, он отвел сестру в амбар и поручил ей стеречь свиную ногу.

— Особенно опасайся котов. А если появятся люди, кричи.

Третья заняла оборонительную позицию рядом с ногой и сделала страшное лицо. Цы улыбнулся, заверил сестренку, что к полудню вернется, запер амбар и направился к дому Бао Пао.

Войдя под навес, где лежали тела покойников, он первым делом узнал, когда будут хоронить родителей. Гроб для батюшки давно уже был приготовлен — как того и требовали правила Книги ритуалов «Ли Цзи». Когда человеку исполняется шестьдесят, гроб и прочие предметы, потребные для достойных похорон, надлежит готовить для него раз в год; после семидесяти — раз в сезон; когда человеку за восемьдесят — каждый месяц; а уж после девяноста лет поддерживать надлежащее состояние похоронных предметов следует каждый день. Батюшке исполнилось шестьдесят два, а вот матушка не достигла еще и пятидесяти, поэтому гроб для нее Цы был вынужден впопыхах покупать теперь же. Он переговорил с плотником, принимавшим заказы от семей пострадавших. Каждый сейчас старался быть первым, поэтому Цы уплатил едва ли не двойную цену с условием, что все будет готово уже к вечеру.

Дата добавления: 2015-09-28