— Вам не стоит ехать слишком далеко по этой дороге, если хотите остаться живыми. И в Мансуру вам возвращаться нельзя.
Побледнев, они дружно уставились на него.
— Так куда же нам ехать? — растерянно спросил Нафтали.
— Уведите животных с дороги и спрячьтесь в лесу. И не высовывайтесь очень долго — пока не услышите, как мимо проходит великое множество воинов. Когда они пройдут все, выходите на эту дорогу и гоните что есть духу в Ахваз.
— Мы вам признательны, — уныло отозвался Нафтали.
— А нам безопасно ли приближаться к Мансуре? — спросил его Мирдин.
Торговец пряностями кивнул:
— Здесь привыкли к торговцам-евреям.
Робу этого было мало. Он вспомнил о языке жестов, которому Лейб обучил его еще на пути в Исфаган, о тех тайных знаках, которыми обменивались еврейские купцы на Востоке, чтобы вести дела без разговоров. Он протянул вперед руку и повернул: «Сколько?»
Нафтали пристально посмотрел на него. Положил правую руку на левый локоть — сотни. Потом показал все пять пальцев. Согнул большой палец левой, остальные тоже раскрыл и положил на правый локоть. Но Робу надо было удостовериться, что он понял правильно.
— Девять сотен воинов?
Нафтали кивнул.
— Шалом, — сказал он язвительно, но без враждебности.
— Да пребудет мир над вами, — отозвался Роб.
Лес закончился, впереди показалась Мансура. Поселок лежал в маленькой долине у подножия холма с каменистыми склонами. С высоты им были видны и воины, и расположение всего гарнизона: казармы, плацы, загоны для лошадей, слоновники. Роб с Мирдином внимательно разглядели, где что находится, и запечатлели в своей памяти.
И сам поселок, и его военный гарнизон помещались за общей оградой из вбитых в землю плотными рядами бревен с заостренными верхушками, чтобы труднее было перелезть.
Когда они подъехали к этой стене, Роб хлестнул своего осла палкой и под смех и крики местной детворы погнал осла вдоль внешней стороны стены. Мирдин поехал ему навстречу с другой стороны — несомненно, затем, чтобы перехватить упрямое животное.
Слоновьих ям они нигде не обнаружили.
Времени даром они терять не стали, а сразу же повернули на запад и вскоре добрались до своего лагеря.
Паролем на тот день было слово махди,то есть «спаситель». Они трижды повторили его, минуя линии часовых, после чего Хуф провел их пред очи повелителя.
Ала нахмурился, когда услыхал о девяти сотнях воинов — по донесениям своих соглядатаев он ожидал встретить в Мансуре куда меньше защитников. Но решимость его не поколебалась.
— Если мы сумеем напасть на них неожиданно, преимущество будет все равно на нашей стороне.
Роб и Мирдин, рисуя палочками на земле, указали все особенности укреплений и расположение слоновников. Шах внимательно слушал и вырабатывал план сражения.
Все следующее утро воины приводили в порядок оружие и снаряжение, смазывали маслом сбрую, тщательно затачивали клинки.
Слонам налили по ведру вина.
— Не слишком много, но достаточно для того, чтобы они разозлились и годились для сражения, — объяснил Харша Робу, тот изумленно кивнул. — Вином их поят только перед битвой.
Животные, казалось, все это понимают. Они беспокойно двигались из стороны в сторону, и махаутам приходилось держать ухо востро, пока они распаковывали кольчуги, набрасывали их на слонов и закрепляли. На бивни надели особые мечи — длинные, тяжелые, с гнездами вместо рукоятей. Теперь к виду грубой силы слонов добавилась еще и зловещая способность сеять вокруг смерть.
Шах приказал построить весь отряд, и воины нервно засуетились. Двинулись они по Пути пряностей, медленно-медленно, потому что весь расчет строился на том, чтобы дойти до Мансуры в нужное время — Ала-шах настаивал, чтобы это произошло в самом конце дня. Шли без единого слова. По пути встретили нескольких неудачливых жителей. Их тотчас хватали, связывали и оставляли под охраной пехотинцев, чтобы не могли поднять тревогу. Дошли до того места, где Роб и Мир-дин расстались с купцами из Ахваза, и Роб подумал о тех, кто сейчас прячется в лесу поблизости, прислушиваясь к стуку копыт, топоту марширующих ног, к тихому позвякиванию слоновьих кольчуг.
Из лесу вышли уже в сумерках, и под покровом наступающей темноты Ала развернул свои войска на вершине холма. Позади слонов — а на каждом сидело спиной к спине по четыре лучника — выстроились вооруженные мечами воины верхом на верблюдах и конях, а за всадниками шли пехотинцы с копьями и кривыми саблями.
По знаку шаха вперед двинулись два слона, не покрытых боевыми доспехами, с одними махаутами на спине. Стоявшее на вершине холма войско наблюдало за тем, как они неторопливо спускаются в сером свете гаснущего мирного дня. Дальше виднелись костры, на которых женщины поселка готовили ужин.
Слоны дошли до стены из кольев и низко опустили головы.
Шах поднял руку.
Слоны шагнули вперед. Послышался громкий треск, глухие удары кольев о землю — стена рухнула. Теперь шах махнул рукой, и персидские воины устремились к поселку.
Слоны резво бежали вниз по склону. Позади верблюды и кони ускоряли шаг, пока не перешли на галоп. Из поселка донеслись первые слабые крики.
Роб вытянул из ножен меч и погонял им Суку, ударяя плашмя по бокам. Впрочем, ее и не требовалось подгонять. Поначалу был слышен лишь быстрый перестук копыт и перезвон кольчуг, потом из шести сотен глоток вырвался боевой клич персов, к нему присоединились рев верблюдов, ржание коней, трубные звуки слонов, пронзительные, страшные.
У Роба встали дыбом волосы на загривке, и он, ревя подобно животным, ворвался в Мансуру вместе с войском шаха Ала.
Индийский кузнец
Перед глазами Роба мелькали обрывки событий, словно он рассматривал серию картинок. Верблюдица на полной скорости проскочила через разбитые в щепы обломки бывшей стены. Он скакал по поселку, жители в неописуемом страхе со всех ног разбегались в разные стороны, и это наполняло Роба удивительным ощущением собственной неуязвимости. Он одновременно чувствовал свою непобедимую силу и острый стыд, как тогда, когда много лет назад дразнил старика-еврея в таверне.
Добравшись до расположения воинского гарнизона, Роб застал битву в самом разгаре. Индийцы сражались в пешем строю, но они хорошо знали слонов и умели нападать на них. Пехотинцы с длинными пиками норовили попасть слону в глаз. Роб видел, как им удалось проделать это с одним из не защищенных доспехами слонов — из тех, кто свалил стену. Махаута на нем уже не было, его, без сомнения, убили, а слон лишился обоих глаз. Ослепший, он беспомощно стоял и дрожал, издавая жалобные крики.
Роб оказался лицом к лицу со смуглым воином, увидел, как тот заносит меч, как летит вперед клинок. Потом он не мог вспомнить, как решил использовать свой широкий меч наподобие более узких французских клинков. Роб просто выбросил меч острием вперед, и оно вонзилось в горло индийцу. Тот повалился на землю, а Роб повернулся к новому противнику, пытавшемуся достать его с другого бока верблюдицы, и стал рубить наотмашь.
У некоторых индийцев были боевые топоры и кривые сабли, они пытались рубить слонам хоботы и подобные бревнам ноги, но тут борьба была неравной. Слоны шли в атаку, их уши от злобы были широко развернуты, как надутые ветром паруса. Загнув хоботы внутрь и укрыв их между смертоносных, вооруженных мечами бивней, они бросались вперед, будто галеры, идущие на таран, рывками устремлялись на группы индийцев и многих повергали наземь. Гиганты вздымали свои ноги, словно в каком-то диком танце, и с силой, сотрясая землю, втаптывали в нее упавших. Кто попадал под такой удар, от того оставалось мокрое место, как от раздавленной грозди винограда.
Вокруг Роба, рубившего налево и направо, разверзся ад леденящих душу звуков: трубный глас слонов, вопли, крики, проклятия, выкрики команд, стоны умирающих.
Зи, самый крупный из слонов, к тому же в царском уборе, привлекал к себе больше всего вражеских воинов. Роб увидел Хуфа, который стоял и сражался, прикрывая шаха. Своего коня он потерял в бою. Он вращал над головой тяжелый меч и выкрикивал проклятия и оскорбления в адрес неприятеля, а Ала, восседая на слоне, непрерывно пускал стрелы из своего громадного лука.
Битва бушевала, воины яростно выполняли свою работу, захваченные серьезным делом — убийством друг друга.
Гонясь на верблюде за вражеским копейщиком, который струсил и пустился в бегство, Роб встретил Мирдина. Тот шел пешком, меч висел у него на поясе, и было видно, что Мирдин так и не пускал его в дело. На руках он нес раненого, выносил того из боя, не обращая внимания ни на что постороннее.
Это зрелище было подобно ледяному душу. Роб похлопал глазами, натянул узду верблюдицы и соскользнул с седла раньше, чем Сука успела по-настоящему опуститься на колени. Он подбежал к Мирдину и помог нести раненого, лицо которого уже посерело от потери крови: тот был ранен в шею.
С этой минуты Роб забыл об убийствах и принялся за работу лекаря.
Два хирурга присмотрели в поселке дом и, пока продолжался бой, сносили туда раненых по одному. Пока они только и могли, что подбирать упавших — все их запасы были нагружены на добрую полудюжину осликов, которых сейчас попробуй отыщи. Поэтому у них не было под рукой ни опиума, ни растительного масла, ни большущих связок чистой материи. Если она была нужна для того, чтобы остановить кровь, хирурги отрезали полосы от одежды убитых.
Бой вскоре превратился в резню. Индийцы были захвачены врасплох, и если примерно половина воинов успела отыскать свое оружие, то остальные отбивались от нападающих палками и камнями. Этих без труда убивали, но другие дрались отчаянно, отлично понимая: если они сложат оружие, их ждет позорная казнь или же жизнь рабов, а то и евнухов в Персии.
Уже спустилась ночная тьма, а кровопролитие все не утихало. Роб взял в одну руку меч, в другую факел и пошел в ближайший дом. Там были хозяева: тощий низенький мужчина, его жена и двое маленьких детей. К Робу повернулись четыре смуглых лица, четыре пары глаз не отрывались от его меча.
— Уходите, пока никто вас не видит, — сказал Роб мужчине. — Пока еще есть время.
Но фарси они не понимали, и хозяин произнес что-то на своем непонятном языке. Роб подошел к двери и указал во тьму, на дальний лес, потом вернулся к обитателям и жестами погнал их прочь из дома.
Мужчина понял, кивнул. Вид у него был крайне испуганный — наверное, в лесу водились хищники. Но он собрал семью и все они быстро выскользнули за дверь.
Роб нашел в этом доме светильники, а в других отыскал масло и тряпки и отнес все это к раненым.
Уже поздно ночью, когда резня прекратилась, персы добили раненых врагов и приступили к грабежу и насилиям. Роб с Мирди-ном и горсткой воинов обходили с факелами в руках поле недавнего побоища. Мертвых и умирающих они не трогали, а искали только персов, которых еще можно было спасти. Мирдин вскоре обнаружил двух драгоценных ослов с их припасами, и хирурги при свете ламп стали обрабатывать раны горячим маслом, зашивать их и перевязывать. Четырем раненым они ампутировали сильно поврежденные конечности, однако из этих выжил только один. Так хирурги и работали всю ту страшную ночь напролет.
Пациентов у них оказалось тридцать один, а когда над поселком забрезжил серый рассвет, отыскали еще семерых — страдающих от ран, но живых.
После Первой молитвы Хуф передал им приказ шаха: прежде чем продолжать лечить раненых воинов, хирурги должны позаботиться о пяти раненых слонах. У трех слонов были глубокие порезы на ногах, одному стрела пронзила ухо, а пятому отрубили хобот. По совету Роба этого слона и того, который потерял оба глаза, добили копьями.
Позавтракав пловом, махауты отправились в слоновники Мансуры и стали отбирать животных. Они ласково разговаривали со слонами, а в разные стороны поворачивали их, покалывая за ушами острыми палками с крюком, анкусами[188].
— Ну-ну, папаша!
— Повернись-ка, доченька. А ты, сынок, стой спокойно! Покажите мне, детки, что вы умеете делать.
— Опустись, матушка, на колени. Разреши мне покататься на твоей голове, красавица [189].
С такими ласковыми возгласами махауты отделяли уже обученных животных от тех, которые оставались полудикими. С собой в Исфаган они могли забрать только тех, кто приучен слушаться человека и будет повиноваться в походе, а полудиких отпустят и позволят им вернуться в свои леса.
К голосам махаутов прибавился другой громкий звук — жужжание: мясные мухи уже почуяли трупный запах. Вскоре настанет жаркий день, и смрад сделается невыносимым. Погибли семьдесят три перса. Из индийцев остались в живых только сто три человека, сдавшиеся в плен. Шах Ала предложил им стать носильщиками в его войске, и они охотно, с явным облегчением, согласились: через несколько лет им, возможно, станут достаточно доверять, и они станут воинами, сражающимися за Персию, а быть воинами куда лучше, нежели евнухами. Сейчас они уже были заняты делом — копали общую могилу для погибших персов.
Мирдин взглянул на Роба. «Это хуже, чем я опасался», — говорили его глаза. Роб был с ним согласен, однако его утешало то, что все уже позади и скоро они возвратятся домой.
К ним подошел Карим, поговорить. Хуф, поведал он, убил индийского командира, но тот прежде едва не перерубил огромный меч Хуфа, выкованный из более мягкой стали. Карим принес меч Хуфа, чтобы они увидели, насколько глубоко врезался в лезвие индийский клинок. Захваченный у индийца меч был изготовлен из драгоценной стали с завитками, теперь он висел на поясе шаха Ала. Шах лично наблюдал за допросом пленных, пока не дознался: меч был выкован мастером по имени Дхан Вангалил в Кау-замби, деревне в трех дневных переходах к северу от Мансуры.
— Повелитель принял решение совершить набег на Каузам-би, — заключил свой рассказ Карим.
Они захватят там индийского мастера и заберут с собой в Исфаган, где он станет изготавливать оружие из такой волнистой стали, и это поможет шаху завоевать соседей и восстановить великую и обширную Персию, какой она была в древние времена.
Легко было это сказать, да не так легко оказалось на деле.
Каузамби — деревня на западном берегу Инда; на четырех пыльных улочках сгрудились несколько десятков шатких бамбуковых хижин, но каждая улочка вела к военному гарнизону. Персам и в этот раз удалось незаметно подкрасться к деревне, тихонько пробравшись через лес, прижимавший ее к речному берегу. Когда индийские воины поняли, что подверглись нападению противника, они уподобились стае испуганных обезьян и кинулись врассыпную наутек, в заросли.
Ала был очень доволен, считая, что благодаря трусости врагов добился самой легкой из всех своих побед. Не теряя времени, он приставил меч к горлу первого попавшегося ему крестьянина и приказал перепуганному жителю деревни провести воинов к Дхану Вангалилу. Мастер-оружейник оказался жилистым человеком со спокойным взглядом, седыми волосами и белой бородой, которая частично скрывала его лицо, выглядевшее все еще молодо. Вангалил охотно согласился отправиться в Исфаган и служить там шаху Ала, но сказал, что предпочтет умереть, если ему не будет позволено взять с собой жену, двух сыновей и дочь, а также всевозможные припасы, необходимые для изготовления волнистой стали, включая немалый штабель квадратных болванок из твердой индийской стали.
Шах согласился на все условия, не колеблясь. Но уходить сразу было нельзя: группы разведчиков, разосланных по ближайшей округе, вернулись с тревожными вестями. Индийский отряд не только не бежал прочь, но напротив, засел в лесу и вдоль дороги, готовый напасть на всех, кто будет выходить из Каузамби.
Ала понимал, что индийцы не смогут держать их в осаде долго. Во-первых, как и в Мансуре, эти воины в засаде были плохо вооружены. Во-вторых, питаться им придется лишь дикими лес-ными плодами. Шахские воєначальники сказали повелителю, что бежавшие, несомненно, посланы за подкреплением. Впрочем, ближайший более или менее крупный гарнизон, насколько было известно персам, находился в Сехване, на расстоянии шести дневных переходов отсюда.
— Ступайте в лес и очистите его от врагов, — приказал Ала ад-Даула.
Пятьсот персидских воинов были разбиты на десять боевых групп по пятьдесят человек в каждой, все пешие. Они вышли из деревни и стали прочесывать лес в поисках врагов, будто охотились на диких кабанов. Когда же они встретились с индийцами лицом к лицу, завязался бой — ожесточенный, кровопролитный, долгий.
Ала-шах приказал забирать из лесу всех убитых, дабы враг не мог их сосчитать и получить представление о том, насколько уменьшились его собственные силы. Погибших персов уложили на пыльной улице Каузамби, пока пленные, взятые в Мансуре, рыли общую могилу.
Первым из лесу, в самом начале схватки, принесли тело Капитана Ворот. Хуф был убит индийской стрелой, попавшей ему в спину. Человеком он был суровым, неулыбчивым, но и несгибаемым, живой легендой. По шрамам на его теле можно было прочитать историю жестоких сражений, в которых он участвовал при двух шахах. И весь тот день персидские воины шли и шли проститься с ним.
Гибель Хуфа вызвала в них холодную ярость, и на сей раз они не брали пленных, убивая даже тех индийцев, кто сам складывал оружие перед ними. Но и им самим пришлось столкнуться с отчаянием загнанных в угол людей, которые знали, что пощады ждать не приходится. Бой превратился в отвратительную резню: летели стрелы с зазубренными наконечниками, острые клинки сверкали в руках людей, которым нечего было терять, и они, вопя что есть мочи, только кололи и рубили.
Дважды в день раненых сносили на поляну в лесу, и один из хирургов под надежной охраной оказывал им первую помощь, затем пациентов несли в деревню. Схватки в лесу продолжались три дня. Из тридцати восьми раненых в Мансуре одиннадцать умерли еще до того, как персы ушли оттуда, еще шестнадцать не вынесли последующего марша на Каузамби. А к одиннадцати, оставшимся на попечении Мирдина и Роба, за эти три дня лесных боев прибавились еще тридцать шесть новых раненых. Убито здесь было сорок семь персов.
Мирдин произвел еще одну ампутацию, а Роб три, причем в одном случае ему пришлось лишь затянуть лоскутом кожи аккуратный обрубок — индийский меч отсек руку начисто чуть ниже локтя. Поначалу они лечили раны так, как учил Ибн Сина: кипятили масло и еще горячим заливали его в рану, чтобы не допустить нагноения. Но в последний день утром у Роба вышло все масло, и он вспомнил, как Цирюльник в свое время лечил рваные раны метеглином. Роб взял мех крепкого вина и стал промывать им раны, прежде чем перевязывать.
В то утро последние схватки завязались сразу с рассветом. Через два-три часа появилась новая группа раненых, и носильщики доставили кого-то, с ног до головы закутанного в захваченное у индийцев одеяло.
— Сюда — только раненых, — резко бросил Роб.
Но они все равно положили тело и стояли над ним, неуверенно чего-то ожидая. Роб вдруг заметил, что на убитом башмаки Мирдина.
— Был бы он простым воином, мы положили бы его там, на улице, — произнес один из носильщиков. — Но он хаким, вот мы и принесли его к хакиму.
Носильщики рассказали: они уже возвращались в деревню, когда из кустов неожиданно выскочил индиец с топором в руках. Ударить он успел одного только Мирдина, после чего его самого зарубили. Роб поблагодарил носильщиков, и они ушли.
Отвернул одеяло с лица и убедился, что это и вправду Мирдин. Лицо было искажено гримасой боли и казалось удивленным, каким-то милым и капризным.
Роб закрыл добрые глаза друга и туго подвязал ему выдающиеся вперед челюсти. Он ни о чем не думал, двигаясь, словно пьяный. Время от времени он уходил, чтобы утешать умирающих и заботиться о раненых, но снова и снова возвращался к другу, садился рядом. Один раз он поцеловал его в холодные губы, но Роб не верил, что Мирдин это почувствует. То же самое он ощутил и тогда, когда попробовал взять друга за руку. Мирдина больше не было на этом свете.
Оставалось надеяться, что он прошел по одному из своих мостов.
Роб оставил его и попытался отвлечься лихорадочной работой. Принесли воина с искалеченной правой рукой, и Роб провел последнюю за этот поход ампутацию, отрезав руку чуть выше запястья. Когда он в полдень вернулся к Мирдину, над тем уже вились мухи.
Роб откинул одеяло совсем и увидел, что вражеский топор разрубил Мирдину грудь. Роб наклонился над огромной раной и смог руками раздвинуть ее края.
Он перестал чувствовать и запах смерти, витавший в шатре, и запах раздавленной травы под ногами. В его ушах перестали звучать стоны раненых, гудение мух, отдаленные крики и звон оружия. Он забыл о том, что друг его умер, забыл о давившем душу горе.
Впервые в жизни он смог заглянуть внутрь человеческого тела и дотронуться рукой до сердца.
Четверо друзей
Роб обмыл тело Мирдина, подстриг ногти, расчесал ему волосы и завернул друга в молитвенное покрывало, с которого, по обычаю, срезал половинку одной из кисточек.
Потом пошел, вызвал Карима, и тот, услышав новость, заморгал, словно его ударили по лицу.
— Я не хочу, чтобы его закопали в общей могиле, — сказал Роб. — Не сомневаюсь, что его родственники приедут сюда и увезут тело к себе в Маскат, чтобы похоронить среди своих, в освященной земле.
Место для могилы они выбрали прямо перед огромным валуном, таким тяжелым, что даже слоны не могли его пошевелить. Тщательно заметили место, отмерив шаги от валуна до края ближайшей дороги. Карим воспользовался своими привилегиями, раздобыл пергамент, перо и чернила, и, когда могила была вырыта, Роб старательно нарисовал карту. Потом он перерисует ее набело и отправит в Маскат. Если не будет неоспоримых свидетельств, что Мирдин умер, то Фара будет считаться агуной,то есть брошенной женой, и ей ни за что не позволят снова выйти замуж. Таков был закон, которому научил его Мирдин.
— Ала захочет присутствовать при этом, — сказал Роб.
Он видел, как Карим приблизился к шаху. Тот пил вино со своими военачальниками, греясь в лучах одержанной славной победы. Он с минуту слушал Карима, потом нетерпеливо отмахнулся от него. Роб ощутил прилив ненависти, он вспомнил, как в гроте шах говорил Мирдину: «Мы — четверо друзей».
Карим вернулся и с пылающим от стыда лицом сказал, что они могут продолжать свое дело. Он с трудом пробормотал несколько отрывков из мусульманской молитвы, и они стали засыпать могилу землей. Роб даже не пытался молиться: Мирдин заслуживал того, чтобы скорбные голоса пропели над ним погребальную песнь, хашкават,а затем прочитали кадиш— заупокойную молитву. Но кадиш надлежит читать десяти евреям, а он христианин, который лишь выдает себя за еврея, и он молча, в оцепенении стоял, пока земля покрывала тело его друга.
После полудня персам уже некого стало убивать — индийцев в лесу они больше не находили. Дорога из Каузамби была свободна. Ала назначил новым Капитаном Ворот ветерана с тяжелым взглядом, по имени Фархад, и военачальник тут же стал громко выкрикивать команды, стараясь собрать наличные силу и выступать в поход.
Под крики всеобщего ликования Ала подвел итоги. Он сумел захватить индийского мастера-оружейника. В Мансуре он потерял двух боевых слонов, зато захватил там двадцать восемь новых. Кроме того, уже здесь, в Каузамби, махауты обнаружили четырех молодых и здоровых слонов. Это были тягловые животные, не привыкшие к битве, но все равно достаточно ценные. Индийскими лошадками, грязными и низкорослыми, персы брезговали, однако в Мансуре они нашли небольшое стадо отличных быстроногих верблюдов, а в Каузамби — десятки вьючных верблюдов. Шах сиял, перечисляя успехи своего набега.
Из шестисот воинов, вышедших с ним из Исфагана, погибли сто двадцать, а Роб отвечал за сорок семь раненых. У многих из этого числа раны были тяжелые, в походе они неизбежно умрут, но не оставлять же их в разграбленной деревне. Как только придут индийские подкрепления, любой перс будет немедленно убит.
Роб послал воинов по домам, чтобы они собрали коврики и одеяла. Привязывая к ним шесты, сооружали носилки. Когда на рассвете следующего дня они покидали деревню, эти носилки несли пленные индийцы.
Понадобились три с половиной трудных, напряженных дневных перехода, пока они дошли до такого места, где реку можно было перейти вброд, не вступая в бой с противником. В самом начале переправы вода увлекла за собой двух воинов, и они захлебнулись. На середине Инда глубина невелика, но течение быстрое, поэтому махауты повели своих слонов выше по течению, и те живой стеной ослабляли напор воды. Так стало видно еще одно преимущество этих ценных животных.
Тяжело раненные умирали первыми — те, у кого пробита стрелой грудь или распорот саблей живот. И тот воин, раненный в шею. За один только день Роб потерял шестерых. Через пятнадцать дней они пришли в Белуджистан. Там разбили лагерь, и Роб разместил раненых под навесом без стен. Найдя Фархада, он попросил аудиенции у шаха, однако Фархад не очень-то спешил — он весь был преисполнен гордости и сознания своей важности. К счастью, разговор услышал Карим и сразу повел Роба в царский шатер.
— У меня из раненых остался двадцать один человек. Им необходимо лежать спокойно на одном месте, иначе они тоже умрут, о великий повелитель.
— Я не могу ждать, пока они поправятся, — ответил шах. Ему не терпелось вступить победителем в Исфаган.
— Я прошу позволения остаться здесь и ухаживать за ними.
Шах удивленно посмотрел на него.
— Но я не позволю Кариму остаться здесь как хакиму. Он должен вернуться со мной вместе.
Роб согласно кивнул.
Ему дали пятнадцать пленных индийцев и двадцать семь вооруженных персидских воинов, чтобы нести носилки, а также двух махаутов и всех пятерых раненых слонов, чтобы они продолжали получать помощь лекаря. Карим распорядился, чтобы разгрузили и оставили несколько мешков риса. Наутро лагерь снова поспешно свернули, основная часть отряда двинулась в путь, и когда последний воин скрылся из виду, Роб остался с ранеными и горсткой воинов в непривычной тишине. Это одновременно и радовало его, и тревожило.
Отдых пошел его пациентам на пользу. Они лежали в тени, среди зелени, их не беспокоила бесконечная тряска при движении по дорогам. Двое умерли в первый день, еще один — на четвертый, но остальные изо всех сил цеплялись за жизнь, и решение Роба остановиться в Белуджистане спасло им жизнь.
Воины охраны поначалу были недовольны выпавшим им жребием. Все другие участники набега вот-вот вернутся в Исфаган, будут там в безопасности и насладятся лаврами победы, а вот им выпало по-прежнему рисковать собой, да еще и выполнять грязную работу. Два воина из числа оставленных Робу улизнули на вторую ночь, больше их не видели. Безоружные индийцы удрать не пытались, как, впрочем, и остальные воины-персы. Профессиональные солдаты, они довольно быстро сообразили, что в следующем походе раненым может оказаться любой из них, и почувствовали благодарность к хакиму, который готов подвергать риску себя, чтобы помочь таким же простым воинам, как они сами.
Каждое утро Роб высылал из лагеря небольшие группы охотников. Те возвращались со скромной добычей, которую разделывали и тушили вместе с оставленным Каримом рисом, и на его глазах раненые набирались сил.
Слонов он лечил, как и людей, регулярно меняя повязки и промывая раны вином. Огромные звери стояли спокойно, терпели боль, которую он им причинял, словно понимали, что делает он это ради их же пользы. Люди были не менее терпеливы, чем животные, хотя некоторые раны гноились и Роб был вынужден разрезать швы и снова вскрывать начавшую заживать плоть, чтобы очистить раны от гноя, промыть их вином, а затем снова зашить.
Для себя он отметил странный факт: почти во всех случаях, когда он обрабатывал раны кипящим маслом, те воспалялись, опухали и переполнялись гноем. Многие из таких раненых уже умерли, тогда как у тех, кого он лечил, когда масло уже кончилось, нагноений не отмечалось, и все они выжили. Он стал вести записи, полагая, что даже одно это наблюдение придавало смысл его участию в набеге на Индию. У него и вино уже заканчивалось, но он недаром в свое время изготавливал Особое Снадобье от Всех Болезней — благодаря этому он знал теперь: где есть крестьяне, там найдутся и бочонки крепких напитков. По пути они купят еще вина.
Наконец, по прошествии трех недель, они покинули лагерь вокруг навеса. Четверо выздоравливающих достаточно окрепли и могли ехать верхом, так что двенадцать воинов остались без носилок и могли подменять носильщиков, позволяя то одним, то другим передохнуть. Роб увел их с Пути пряностей при первой возможности и повел кружной дорогой. Такой маневр почти на неделю удлинял их путешествие, что воинов не радовало. Но Роб не собирался рисковать, повторяя со своим малым караваном путь шахского отряда — мимо деревень, ограбленных царскими фуражирами, умирающих с голоду и преисполненных ненависти к воинам.
Три слона все еще прихрамывали, грузами их не стали навьючивать, а Роб ехал на спине слона, у которого было лишь несколько неглубоких царапин на хоботе. Роб был очень доволен, что покинул седло Суки, и рад был бы никогда в жизни больше не садиться на верблюда. На широкой спине слона, напротив, было удобно, надежно, да и вид открывался просто царский.
Но легкость путешествия предоставляла ему неограниченные возможности для размышлений, и он на каждом шагу вспоминал Мирдина. Случавшиеся в пути происшествия: вдруг одновременно в воздух поднялись тысячи птиц, вот солнце садится, и небо будто вспыхивает ярким пламенем, вот один из слонов неосторожно ступил на краешек глубокой канавы, обрушил его, а потом присел, как ребенок, и съехал вниз по образовавшемуся склону, — все эти мелочи Роб замечал, но они его не развлекали.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |