|
Наконец подошла очередь Матиуша.
— Иди сюда, сукин сын! — крикнул надзиратель и, схватив его одной рукой за воротник, поднял вверх, в то время как в другой держал ремённую плетку.
Потом он захлопнул дверь и тихо сказал:
— Когда я скажу: «кричи», ты ори что есть силы: «Ой, больно!» Понял? Я не буду тебя бить. Только смотри, не выдай меня. Снимай куртку, живо. Ну, кричи!
— Ой, больно! — крикнул Матиуш.
А надзиратель ударил плетью по лавке.
— Как тебя звать, бедняга? И бух плетью по лавке.
— Ой, больно! — кричит Матиуш. — Меня зовут Матиуш. Ой, больно, больно!
А надзиратель, как ударит по лавке, тут же проведет на плечах Матиуша красной краской длинную полосу, как будто от удара.
— Ой, больно! — кричит Матиуш, так как надзиратель снова ударил плетью по лавке и снова нарисовал ему на плечах красную полосу.
— Теперь не кричи, только стони, будто уже обессилел. А потом вовсе замолчи, как будто потерял сознание. Твое счастье, что сегодня нет начальника, не всегда это удается. Теперь ни звука. Закрой глаза.
Он взял Матиуша на руки и отнес в камеру.
А на ночь привели в его камеру заключенного, как будто в помощь больному. Во время вечернего обхода в камеру заглянул начальник тюрьмы.
— А тут кто?
— Тот мальчик, новый заключенный.
— А почему не один?.
— Потерял сознание после порки.
— Покажи.
Подняли рубаху, показали плечи Матиуша при тусклом свете фонаря.
— Ничего, привыкнет. Кандалы можешь с него снять. Никуда не убежит.
Усмехнулся и вышел.
— Эй, парень, — сказал заключенный, — не притворяйся. Тебе же не больно.
— Ой, больно! — застонал Матиуш, он боялся ловушки.
— Брось дурить, тебя ведь только разрисовали. Надзиратель велел тебе молчать, чтобы начальник не узнал. Если делать все, как они велят, тут никто и году бы не прожил. Приходится идти на всякие хитрости. Для слабых и больных у нас корзины полегче, вместо плетей краска. Мы по голосу знаем, кто кричит от боли, а кто по подсказке. Посидишь тут, много кое-чего узнаешь. За что тебя посадили?
— За большие преступления. Я хотел дать детям права, и из-за этого погибло много людей.
— Сколько, трое, четверо?
— Больше тысячи.
— Так, так, сынок, часто так бывает, что человек хочет одно, а получается совсем другое. И я был когда-то маленьким, ходил в школу, читал молитву, а отец, возвращаясь с работы, приносил мне конфеты. Никто не родится в кандалах. Только люди заковывают тебя в железо.
Словно в подтверждение этих слов, он брякнул цепью.
И Матиуш подумал, засыпая: «Как он странно сказал. То же самое говорил грустный король».
30
Уж такая была у Матиуша натура, что нигде ему не было плохо, лишь бы узнать что-то новое. Й хоть тюрьма была страшная, первая неделя прошла незаметно. Надзиратель кричал на него «сукин сын» и грозно замахивался плеткой, но ни разу его не ударил. Кандалы с него сняли, и ему даже было немного стыдно, что ему легче, чем другим. И узники казались ему теперь уже не такими страшными. Если кто-нибудь из них говорил грубое слово, его тотчас же обрывали: «Стыда у тебя нет, при ребенке ругаешься, как последний негодяй». Лепили из хлебного мякиша разные игрушки для Матиуша.
— На, сосунок несчастный, поиграй.
Хлеб приходилось долго жевать, чтобы он сделался совершенно мягким и без единой крошки; тогда можно было что-нибудь слепить. Чаще всего заключенные лепили цветы. А Матиуш отдавал им по воскресеньям свои папиросы. И все это было как-то молча и очень хорошо, и, хоть никто не говорил ему об этом, Матиуш знал, что его любят.
«Бедные люди, — думал он. — Живут хуже, чем дикари».
И драки их были странные. Подерутся до крови, но как-то без всякой злости, как будто со скуки и с тоски.
— Одна судьба нас бьет, — услыхал раз Матиуш. Он долго думал, лежа на нарах, что такое судьба. Через неделю сменили ему камеру на лучшую — в ней стояла печь, и потому было не так холодно. Может показаться смешным, что камеры с печами считались лучшими, ведь их никогда не топили. И однако приятнее, когда в углу стоит печь, ведь есть надежда, что ее могут затопить. Некоторые заключенные таскали по кусочку угля, а как горсточку накопят, на что иногда уходило два месяца, растапливают печку — к десяти воскресным папиросам им выдавалось еще семь спичек.
В воскресенье двадцать минут разрешалось разговаривать. Разговаривали чаще всего о кофе:
— Говорят, в этом году будут давать по три куска сахару.
— Десять лет тут сижу, и каждый год так говорят. Может и должны давать три куска, да сами его сжирают, сукины дети.
— Ты чего в воскресенье ругаешься?
— Забыл.
— Так не забывай, подлец.
Как-то начальник тюрьмы уехал на неделю по делам в столицу. Как будто ничего не изменилось, а все радуются: начальник уехал!
Ну и что? Так же носят корзины с углем, так же бренчат цепи, так же свистит плеть и не разрешается разговаривать. Даже точно так же вызывают вечером в канцелярию на порку. А все-таки как-то свободней дышать. И у Матиуша появилась надежда.
Вечером надзиратель накинулся на Матиуша:
— А ты что думаешь, ты лучше других? Думаешь, — ребенок? Тут нет детей, тут все преступники. Кандалы ему сняли, так он, сукин сын, уже заважничал. В канцелярию!
И опять кричал Матиуш: «Ой, больше не буду, ой, больно, больно!», снова лавке досталось так, что все громыхало. Снова надзиратель велел ему притвориться, что он потерял сознание от боли, взял на руки и унес, но не в камеру, а к себе.
— Слушай, малый, только не ври, это что, правда, что ты король?
— Правда.
— Да мне-то все равно, Я не к тому, что король. Ты похож на моего покойного сына. Одна радость была у меня в этой собачьей жизни, и ту Бог взял. А потом началось это всё… Ты вот что, ступай на все четыре стороны… понял? А не то…
И он по привычке хлестнул плетью по воздуху.
— Не то через год начнется чахотка, а там и ноги протянешь. Здесь редко кто пять лет живет. Только шестеро выдержали десять лет. Так это ж парни дубы, не то, что ты, цыпленок. Так что ступай, сосунок, говорю тебе, как отец родной, и помолись там, на свободе, за душу моего сыночка, потому что каторжная молитва и Богу не мила.
Он достал из сундука одежду покойного сына, велел Матиушу переодеться и трижды его поцеловал.
— Такие вот точно у него были глаза, как у тебя, и такая же милая мордашка…
И заплакал.
А Матиуш сам не знает, радоваться ли, что он свободен, не знает, что говорить, что делать.
И так как-то странно ему, будто его отсюда выгоняют. Он обнял надзирателя за шею.
— Пошел вон, — оттолкнул его надзиратель и ударил плетью по лавке так, что даже грохнуло.
Но убежать из камеры легче, чем выйти из крепости, обнесенной высокой стеной и рвом с тройной цепью стражников. Целую неделю надзиратель укрывал Матиуша в каморке под досками, возле бывшей площадки для военных учений. Четыре дня просидел Матиуш в старой сторожевой башне на тюремной стене. Ночи стояли лунные, и бежать было нельзя.
Тут узнал Матиуш, что было после того, как он исчез. Надзиратель заявил в канцелярии, что Матиуш умер во время порки.
— И зачем было так лупить такого щенка? — покривился фельдшер. — А если к суду привлекут?
— А черт его знал, что он такой хилый!
— Нужно было меня спросить. Не знал, потому что ты не санитар. Для того и держат ученого человека, чтобы было у кого спросить.
— Первый раз мне ребенка дали.
— Вот и надо было спросить, как его бить.
— Начальник видел рубцы и ничего не сказал.
— Начальник не учился медицине. Его дело следить за порядком, а за жизнь и здоровье узников я отвечаю перед королем и моими коллегами. Я, брат ты мой, учился у самого профессора Капусты, у санитарного советника Капусты. Лысый был, как колено, а все от ума. Коллегам моим, Вирхову и Дженнеру, уже поставили памятники. А я что? Как задать порку, так каждый делает, как бог на душу положит. А ты потом ломай голову, чтобы бумаги были в порядке!
Фельдшер налил в стакан спирта, выпил, выдохнул и написал:
Такого-то месяца, такого-то числа освидетельствовал труп заключенного…
— Как его звали?
Надзиратель назвал вымышленную фамилию, под которой Матиуша записали в тюремной книге.
…Произведено вскрытие. Рост 1 метр 30 сантиметров. Возраст — лет одиннадцать. На коже и на костях никаких следов побоев и вообще никаких синяков не обнаружено. Кожа гладкая, упитанность хорошая, что говорит о том, что заключенный получал в тюрьме вполне хорошее питание. При вскрытии было обнаружено расширение сердца, а в легких копоть от табака, очевидно, заключенный в молодости много курил и пил водку. Я нашел сердце пьяницы, желудок пьяницы и все остальное, как у пьяницы, в соответствии с исследованием Вирхова и Дженнера.
Покойному три раза делали прививку оспы, а также давали различные лекарства из тюремной аптеки, но спасти его не удалось.
Фельдшер выпил еще полстакана спирта, поставил подпись и приложил две печати: одна — приемного покоя, другая — санитарной канцелярии.
— На, держи. Но в другой раз, смотри, если не согласуешь со мной, напишу: умер от побоев. И у тебя будут неприятности. Понял?
— Понял, господин профессор.
— Ну, ладно. Выпей и ты немного.
— Покорно благодарю, господин профессор.
— Я никакой не профессор, обыкновенный фельдшер. Но учился у профессоров. Две пятерки имею в дипломе: по анатомии и химии. Видал под микроскопом воду и воздух. Сам санитарный советник меня экзаменовал. А лысый был, как колено.
Матиуш читал это свидетельство, ему приносил его надзиратель.
— Читай, Матиуш, может, тебе снова придется быть королем, будешь, по крайней мере, знать, как людей мучают. Мы не самые лучшие, это правда, но и с нами надо бы обращаться по справедливости.
В те четыре дня, которые Матиуш провел в башне, когда он ничего не мог делать, забившись в угол, и только слушал, как воет ветер в открытом окне, он вспоминал одинокую башню на необитаемом острове и сравнивал оба эти убежища.
На пятый день приехал начальник тюрьмы. Велел собрать всех заключенных и начал грозно:
— Если сюда приедут и станут вас спрашивать, был ли тут какой-нибудь подросток заключенный, отвечайте — нет. Поняли? Кто скажет, что был, получит двести плетей. А если будете отрицать, на пасху получите к кофе по четыре куска сахару. Поняли? Не хочу вас обманывать: этот, малолетний преступник попал сюда по ошибке. Его уже перевели в другую тюрьму. Так вот, приказываю вам строжайше, чтобы забыли, что он тут был, раз и навсегда. Поняли? Либо двести плетей, либо сахар.
— Чего тут не понять. Только всегда как-то лучше запоминается, если выпьешь, — сказал самый старый из узников.
— Ладно, получите по рюмке водки.
Сидит Матиуш в своей башне и радуется, что благодаря ему у этих бедняг такая удача: получат по рюмке водки.
31
Я еще не рассказал, какой был скандал после похищения Матиуша.
— Все ясно, — решили короли, — Матиуша похитил наследник трона.
Наследник трона прикинулся оскорбленным.
— Если я похитил, так ищите. Правда, я не любил Матиуша. Но разве я один? Среди негров у Матиуша были враги. Сколько их из-за него погибло. И белые короли не все его любили. Орестес сердит на Матиуша. Царь Пафнутий тоже не выносит Матиуша, он еще после той истории на Фуфайке не может оправиться: перестал спать, часто болит голова, и вообще он хворает.
А про себя подумал: «Если начнутся розыски, хоть Матиуш и в тюрьме, его могут найти». Вот почему он так обрадовался, узнав, что Матиуш умер. Теперь наконец-то он может быть спокоен.
А тем временем, по приказу королей, идет следствие, выясняют, куда поехал автомобиль с Матиушем., Допросили хозяина гостиницы, рыбаков, портовых рабочих, матросов.
Какая-то женщина видела автомобиль. Видела, как он свернул направо и там остановился, лопнула шина. Пока они завтракали, маленький мальчик заглянул внутрь автомобиля, но его сразу же отогнали; она не знает, сидел ли там кто-нибудь. Наконец нашли след, где Матиуша перенесли из автомобиля в лодку. Уже установили даже, на каком корабле его везли. Но как все это происходило, узнали только благодаря случайности.
Часто так бывает: потеряешь что-нибудь, ищешь, ищешь и не находишь. И вдруг, когда ты об этом уже забыл, вещь находится.
Так и здесь. Один старый адвокат давно уже писал научный труд о тюрьмах разных стран — сколько в этих странах имеется заключенных, за что их посадили, как долго сидят, исправляются ли, хорошо ли с ними обращаются, не умирают ли они. И таков уж обычай, что когда кто-нибудь пишет научную книгу, все ему помогают. Лет десять ездил этот ученый по всем странам мира, и ему разрешали просматривать все бумаги. И теперь он как раз был в столице наследника трона.
Тихий, вежливый, весь в пыли от старых бумаг, которые читал целыми днями, такой деликатный старичок, только и спрашивает, не помешает ли он, за все благодарит, — сидит себе и пишет, считает, переписывает; Глаза у него от чтения испортились, две пары очков на носу, никого не узнает. Лакея называет: «Господин директор», директору департамента хочет дать на чай, решив, что это лакей, перо обмакнул в стакан с чаем, который ему поставили из жалости, заметив, что он с утра ничего не ел. Чиновники посмеиваются, разные шутки с ним проделывают.
— Чудак! Думает, что он из бумаг правду узнает. В бумагах всё в порядке.
А ученый, ничего не подозревая, продолжал работать.
— Простите великодушно, я вам не помешаю? Я хотел бы еще посмотреть медицинские свидетельства, если это вас не очень затруднит.
— Ничего. Эй, рассыльный, подай господину ученому из четырнадцатого шкафа два пуда бумаг. Вон те, самые пыльные.
— Сердечно благодарю. Это не беда, что пыльные.
Рассыльный, которому уже немного надоело подавать бумаги, как бросит перед носом старичка на стол огромную кипу пожелтевших бумаг. Старик даже чихнул два раза.
— Покорнейше вам благодарен.
Но в тюремном отделе работала одна служащая, которая только что купила новую блузку, она страшно рассердилась, что подняли столько пыли. Взяла бумагу поновее, последней недели и говорит:
— Вы бы лучше это прочитали, по крайней мере, это чище. И узнаете, что делается сегодня, а не сто лет назад.
— Сердечно вас благодарю. Конечно, для меня одинаково важны и старые, и новые данные. Сердечно вам признателен. Вы очень любезны. Благодарю вас.
На самом верху новой пачки лежало свидетельство о смерти Матиуша.
Рост покойного 1 метр 30 см. Возраст — лет одиннадцать… Заключенный в молодости много курил и пил водку.
А у старого адвоката был сын, тоже адвокат, и написал отец сыну в письме, что нашел очень интересную бумагу, что в тюрьме строжайшего режима умер такой маленький узник.
И вот, дорогой сын, я очень рад, что смогу привести в своей книге такой интересный факт.
А у сына блеснула мысль, уж не Матиуш ли это случайно? Что делать? Не очень-то хотелось ему ехать в такую даль, но потом он решился.
— Если это так, стану сразу самым знаменитым адвокатом в мире.
Старик тщательно переписал свидетельство о смерти Матиуша, а сын — будь что будет — опубликовал его в газетах, То, что в книге будет напечатано через десять лет, газета сообщит в тот же день, без промедления.
Было бы слишком долго рассказывать об этом со всеми подробностями, поэтому я многое пропускаю. Молодой наследник трона защищался, как мог. Предложил показать бумаги, но не разрешил никого впускать в тюрьму. Но тут вмешался старый король и дал разрешение.
Фельдшер виляет, заключенные молчат, начальник тюрьмы плетет какую-то несуразицу. Сразу видно, что дело не чисто.
Наконец всё обнаружилось. Впрочем, не всё. Весь мир облетело известие, что Матиуш умер.
Не все знали правду. Кто-то кое-что знал, кто-то догадывался.
Старого короля уважали и не хотели обрекать на такой позор, поэтому придумали версию, будто молодой король был впутан против воли, и даже не он, а его генерал. Что Матиуш еще на необитаемом острове был нездоров, а потом чрезмерно измучился в лагере черных детей и даже заразился там какой-то страшной болезнью. И умер Матиуш не в тюрьме, а в больнице, неподалёку от тюрьмы. А мальчик, которого видели в тюрьме, вовсе не Матиуш, а сын штукатура, который ремонтировал квартиру начальника. Матиуш был в тюрьме, но только один день.
Генерал, замешанный в эту историю, будет наказан. Хоть и он не виноват. Произошло недоразумение. Молодой король послал телеграмму, чтобы «устранить помехи», а генерал неправильно понял, решил, что должен похитить Матиуша.
Собственно говоря, виноват телеграфист, он поставил запятую не там, где надо.
Газеты писали каждая по-разному.
Преступление или несчастье? — писала самая известная в мире газета. — Мы стоим перед лицом неразгаданной тайны. Хотелось бы верить, что король Матиуш Реформатор умер естественной смертью, что он не убит. Этот маленький король-мученик, первый король детей, доблестный рыцарь и покровитель негров, был великим, но, увы, — смертным. Бурная жизнь подорвала его здоровье. Яркая звезда блеснула, но не надолго, и погасла. Тяжкая утрата, повсюду горькие слезы, печальные вздохи. Но было бы стократ ужасней, если бы он погиб от руки убийцы.
Другая газета писала:
Матиуш умер, и не все ли равно как? Пока у нас не было уверенности, все было важно. Каждое новое известие вселяло надежду или сомнение…
Еще одна газета:
Мир праху маленького короля. Храбрый воин, рыцарь без страха и упрека, орел и лев пустыни покинул этот негостеприимный мир.
И еще одна:
Король-сирота! Мы не должны забывать, что золотая корона венчала голову ребенка-сироты. Не должны забывать, что под пурпурной королевской мантией тоскливо билось сердце ребенка-сироты.
Матиушу простили все. Когда одна из газет позволила себе заметить, что Матиуш в политике иногда ошибался, все так обрушились на редактора, что он целую неделю не выходил на улицу и даже не ходил в театр, боясь, чтобы его не побили.
Было разрешено собирать в школах пожертвования на памятник Матиушу.
Семнадцать тысяч телеграмм пришло в его столицу.
Народу, понесшему тяжелую утрату, выражаем свое соболезнование.
В несчастье, которое случилось, пусть вас утешит чувство гордости, что у вас был такой король.
Ваш король одержал величайшую победу: он завоевал сердца людей всего мира.
Кто-то, не помню кто, написал, что для почтения памяти Матиуша было бы хорошо ввести какую-нибудь его реформу, дать детям одно из тех прав, за которые Матиуш боролся. Ему было отвечено, что это нелепость: если сделать то, чего хотел Матиуш, дети будут радоваться, и будет выглядеть, так, как будто дети радуются, что Матиуш умер, а это было бы нехорошо.
Дети должны быть печальны; ибо их защитник умер. А Матиуша хвалят не за то, что он хотел дать детям права, а за то, что был великий реформатор.
32
Идет Матиуш по дороге, идет в свою родную страну. В голове у него мысли невеселые — опять он на улице, опять один. Была крыша над головой, был хлеб — и зачем надзиратель сжалился и заставил его бежать? Тяжело ему там жилось, но разве не тяжелее, чем носить корзину с углем, думать о том, что делать дальше? Работать все равно придется, не хочет он даром хлеб есть, даже если бы ему и дали. Придется скрываться, нельзя же снова вести войну. Он остановился и записал в своем дневнике:
Жизнь подобна тюрьме.
И как будто в ответ на это вдруг услышал пение соловья. Остановился, прислонился к забору и слушает.
Почему люди не такие, как птицы?
Вошел в корчму, немного подкрепился. Решил идти пешком. Небольшой суммы денег хватит на дорогу. Он не хочет ехать на поезде: Он вернется в свою страну босой и пешком, так уж получилось. Да и лучше все обдумает в дороге. Видимо; пчелки в голове при ходьбе колышутся и быстрее летают.
В маленьком городке, через который он проходил, он прочел в газете сообщение о своей смерти. Тем лучше. По крайней мере, не будут искать.
В дороге Матиушу приходилось разговаривать то с тем, то с другим, иногда его подвозили, видят, что нездешний. Расспрашивали, откуда он. Матиуш отвечал, что в голову придет, и это ему надоело.
— Сирота. Возвращаюсь туда-то.
А чаще всего отвечал:
— Это длинная история.
И самые любопытные отставали.
И наконец дошел Матиуш до страны, в которой был королем. Он стал на колени и поцеловал землю, словно приветствовал ее или просил прощенья.
— Ты откуда? — остановил его пограничный часовой.
— С белого света.
— Куда?
— Домой.
— А где твой дом?
— Где мой дом? Не знаю.
— Бумаги есть?
Матиуш вспомнил, что надзиратель дал ему какую-то фальшивую бумагу. Подал ее.
— Сын тюремного надзирателя?
— Нет, — сказал Матиуш с улыбкой, — сын короля.
— Хо-хо! Высокого ты рода. Ну, ступай.
Не поверил. А Матиушу все равно. Он устал. Ничего ему пчелки не говорят. Идет он в сторону своей столицы, но все медленнее. Усталый, голодный. В кармане ни гроша. Все его имущество: фотография матери, такая потертая, что только один Матиуш узнал бы на ней королеву. Все его имущество — эта фотография, раковинка, камушек, черный кусок сахару, огрызок карандаша и дневник.
И нанялся Матиуш работать пастухом.
Теперь он стал Марцинеком, две коровы пасет. Тихие животные. Любят его.
Любят его и люди. Послушный, услужливый, грустный; особенно грустный, когда улыбается.
— Должно быть, этот паренек большую пережил беду: из глаз она у него глядит.
Рассветы холодные, а Матиуш в поле коров пасет. Были и дожди, и град. Были дни такие жаркие, что язык во рту пересыхал. Матиуш как будто не замечает ничего: делает свое дело.
Ни разу не соблазнился, не побежал с ребятами в лес за земляникой или ежевикой. Ни разу его коровы не забрели на чужое поле, не потравили его.
Но настоящую цену ему узнали хозяева, когда на деревню напала какая-то странная болезнь: два дня трясет озноб, кости ломит, хоть криком кричи, в голове шумит, и кашель такой, что, кажется, грудь разрывается. А потом слабость страшная, еле ноги таскаешь.
Один — неделю бедует, другие дольше. Во всей деревне только Матиуш и дня одного не пролежал. Всем поможет, ни в чем никому не откажет, со всем управится.
Крестьянин ценит здоровье.
— На вид дохленький, господское дитятко, а сильный.
Полюбили Марцинека.
— Останься на зиму.
— Останусь.
С мальчишками Матиуш разговаривал мало. Потому что мальчишки сразу же пристают:
— Кто? Откуда?
— Гордый, не хочет разговаривать. Пробовали втянуть его в свою компанию:
— Пошли за грушами. Садовник уехал.
— Не пойду.
— Трусишь?
— Не трушу, просто не хочу.
Своих коров ему оставляют, знают, что Матиуш не откажет, присмотрит. Но пускай возьмет за труд награду.
— На тебе груш.
— Спасибо.
— Скажешь спасибо, когда возьмешь. Почему не берешь?
. — Они краденые.
Если сам не берет, наверно, скажет садовнику.
Не сказал.
— Воровал груши, сорванец?
— Не воровал.
— А кто воровал, знаешь?
— Знаю, но не скажу.
— Вот ты какой! Берегитесь этого бродяги, хозяева. Тихая вода берег рвет.
И хлопнул дверями.
— Мне уходить? — спрашивает Матиуш.
— Разве плохо тебе у нас?
— Хорошо, но садовник сердится на меня.
— Потому что ты упрямый. Надо рассказать все, что видел.
Матиуш грустно улыбается: он должен рассказать, все что видел? Пришла зима.
— Можно мне ходить в школу?
— Ходи, если примут. Зимой работы меньше.
Пошел Матиуш в школу.
— Подкидыш идет!
Матиуш не знал школьных порядков. Идет, входит вместе с другими мальчиками, садится за парту.
— Это мое место, я тут всегда сижу.
И куда бы Матиуш ни сел, отовсюду его сгоняют. Забавляет их это.
— А учительница тебя записала?
— Учительница?
Он стал у стены, а они вокруг него.
— Вот дурной. Пусть стоит. Посмотрим, что учительница скажет.
Звонок. Сидят. Ждут. Входит учительница.
— А ты кто?
— Марцинек.
— Чего хочешь?
— Учиться.
Весь класс захохотал. Учительница рассердилась.
— Кто его сюда привел?
— Никто. Сам пришел. Он коров пас летом.
— И груши воровал.
— Он подкидыш.
— Приблудный.
— Бродяга.
А Матиуш молчит, как будто это не о нем. «Бродяга» — да, это правда, полсвета он обошел и объехал.
Ребята кричат, а учительница смотрит на Матиуша и силится вспомнить, где она его видела.
— Ты меня знаешь, Марцинек?
— Нет, не знаю.
— А я тебя где-то видела.
— Так он же бродяга!
— Вурдалак!
Все смеются. И тут в класс врывается директор, который вел урок в соседнем классе.
— Что это за гвалт!
Схватил за уши двух ребят с первой парты, выставил из класса.
— Вы мешаете вести урок! Слышите? Чтобы было тихо!
Погрозил линейкой и вышел. А учительница, пристыженная, еле одерживается, чтобы не заплакать.
— Садись, Марцин, на первую парту. Дайте ему книжку. Читать умеешь?
— Умею.
Подали ему книжку вверх ногами, чтобы над ним посмеяться.
Матиуш прочитал быстро и без запинки.
— Теперь расскажи.
Матиуш рассказал своими словами, ничего не пропустив.
— Историю учил?
— Да, немного.
— Слыхал о Павле Победителе? Расскажи.
И Матиуш начинает рассказывать, с такими подробностями, которых нет в учебнике.
— Возьми мел, реши задачу.
Матиуш пробует, но не может.
— Иностранные языки знаешь?
Уж и мальчишки дивятся. Не смеются больше, смотрят с любопытством.
— А можешь что-нибудь рассказать о растениях и животных жарких стран?
Матиуш смотрит в окно и словно видит это все, о чем рассказывает.
Так выглядят пальмы, а так лианы. Такие плоды у фиги, такие косточки у фиников. Бананы очень сладкие. Такие кокосовые орехи. А носорог вот такой высоты. А бывают и еще выше.
Дальше шли лев; тигр, гиена, слон, крокодил, обезьяны, попугаи, канарейки.
— Наверно, сам это все видел, — гадают мальчишки. — По книжке так не расскажешь.
33
Марцинек остался пока в младшем классе, у учительницы, а как подгонит арифметику, перейдет в старший. Учительница к нему очень добра, но мальчишек Матиуш раздражает. Они задевают его, пробуют и так и этак, то скажут что-нибудь, чтобы рассмеялся, то кто-нибудь толкнет его на пробу, умеет ли драться: а сам просто хочет с ним подружиться, чтобы он ему рассказал, откуда он взялся и кто такой. А может быть, разозлится, может, потом расшалится, когда осмелеет.
— Ты не бойся. Учительница тебе ничего не сделает, она добрая. Не то что учитель.
«Доообрая» — говорили так, как будто посмеивались над ней за это.
Ждут, из терпенья выходят, а между одной и другой пробой кто-нибудь нет-нет да скажет:
— Бродяга.
Матиуш постоянно слышит за спиной: «святоша», «подлиза», «девчонка» и вспоминает свою канарейку и других канареек, свободных и веселых.
«Там было так же».
Учительница замечала, что происходит, но думала, что ребята привыкнут и остепенятся. Но однажды, когда кто-то нарочно заляпал ему чернилами тетрадь, она взорвалась.
— Вы негодяи! — закричала она, краснея от гнева. — Чего вы от него хотите? Завидуете ему, что он больше вас знает, что он лучше вас?
— Чему там завидовать? Дырявым башмакам? — сказал сын богатого крестьянина, который очень гордился своей новой шапкой.
Это был заносчивый парень, ленивый, но сильный, ребята его не любили, но боялись.
— Вы за него заступаетесь, будто он ваш жених. А ты чего уставился?
— Потому что у меня есть глаза, — ответил Матиуш; на щеках его появился легкий румянец.
— А я не желаю, чтобы ты на меня смотрел. Вышел из-за парты, подходит к Матиушу. Матиуш встал, прищурился.
— Ты не щурься, слышишь?
Матиуш вспомнил драку на необитаемом острове. Тогда вот также что-то странное возникло в его сердце, в голове и в руках.
— Ну, чего смотришь?
— Потому что у меня есть глаза, — повторил Матиуш и положил руку на парту рядом с чернильницей.
— Хочешь драться?
— Нет.
— Так получишь.
— Не получу.
Учительница поспешила на помощь, но поздно. Парень схватил Матиуша за волосы и ударил его изо всей силы кулаком в грудь, а потом головой об парту.
— Дерутся, дерутся! — закричал весь класс.
В класс вбежал директор, он был страшно сердит.
— Что за безобразие! Как вы это допускаете! У вас на уроке дерутся!
Матиуш нахмурил брови, руку заложил за спину. Решил, что он должен учительнице помочь.
Все успокоилось. После звонка кончились уроки. Матиуш идет в учительскую.
— Что тебе, Марцинек?
— Позвольте мне попробовать одну вещь… или я перестану ходить в школу. Ведь из-за меня у вас неприятности.
— А что ты хочешь сделать?
— Еще точно не знаю.
Вошел директор.
— Что ты здесь делаешь? Разве ты не знаешь, что в учительскую входить не разрешается?
Матиуш вышел.
— Это необыкновенный мальчик, — сказала учительница.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |