Даже грехи в человеке должны быть прекрасны. Облачи их в темно-синие лилии и уложи на свою голую грудь. Достойный быть прекрасным сможет скинуть их с себя сердцебиением. От жадных глаз и голодных

Даже грехи в человеке должны быть прекрасны. Облачи их в темно-синие лилии и уложи на свою голую грудь. Достойный быть прекрасным сможет скинуть их с себя сердцебиением.
От жадных глаз и голодных ушей спрячь меня в золоте и белом шелке. Я позволю распять все свои чувства стеблями подсолнухов, если мне вернут озарение и борьбу желаний.
Крик, виски с колой, скрежет упавшего бубна- новая религия. Шепот молитвы и треснувший от соприкосновения с лилиями крестик.

Внутри я стеклянный, потому и бьюсь звонко. Сделай одолжение, если замахнешься, не затыкай сразу уши. Дым стал чьим-то воспаленным желудком, запахи - моим мозгом. Завтра это странное тело откроет глаза, спустит ноги с широкой кровати и пойдет собираться на работу. Сегодня его уши уловили признание, видимо обращенное к душе. Жаль мозг у тела стал клубком обонятельных галлюцинаций, а значит, оно не смогло бы передать мне очень важное для кого-то послание, если бы я случайно его не услышал. Этот кто-то был тем, кого я впервые сильно полюбил.
А сейчас, я живу где-то отдельно, в черепной коробке. Мне нужно изредка вылезать,что бы задать правильное направление радостному рыжему существу.
Она не понимает, что чем сильнее меня оттолкнуть, тем сильнее пошатнется нечто на месте моей души, его горячее содержимое выплестнется, в который раз пропитывая всё вокруг себя. Но она и не понимает, того, что чем сильнее ударяет, тем молчаливее я становлюсь, закрываясь от всех в черепе.
Мне нравится быть рядом с влюбленными, мне нравится держать за руки Аню и Ваню,мне нравится украдкой видеть, как они целуют друг-друга, мне восхитительно нравится быть не лишним для них. Нет зависти,и нет того,что я начинаю чувствовать, когда провожаю их и остаюсь один. Всё потому, что она знает 1/3.
Пой ещё. Когда меня любят, мне стыдно. Я всё ещё не могу ничего написать как раньше.
Это потому, что за моим костяным домом трясина, едва я выхожу за его порог- проваливаюсь.­ Меня всегда вытаскивали руки манекена, а теперь, набравшись ума, просто никуда не выхожу, однако пощечину за что-то получаю. Неужели это действительно так противно, когда тебя любит не любимый человек? Не душа в своих чувствах, осторожно касаясь локтя при редкой надобности, улыбаясь и отступая, когда скажут.
Тело зевает, уронив ржавую голову на белую подушку. Ему завтра на работу, оно- то никого кроме меня не любит. Нужно пожалеть. Спокойной ночи, моя сладкая.

Время пожирает мои пальцы, испуганно я опрокидываюсь и просыпаюсь красными зернами на землю. Собравшиеся вокруг люди качают головами на манер китайских болванчиков и ждут, что же я могу показать ещё. А ведь правда могу, при ином раскладе не отравился бы режиссурой. У меня в телефоне семь записей неба, на двух слышна музыка. Даешь измызганный креатив и избавляешься от штамповых фраз современников.
Слипшиеся глазки и вздохи по телефону. Я никогда не оценю Карамзина с его глупой Лизой. Торжество справедливости произойдет, когда его потомки ответят мне взаимностью. Он никогда не оценит Маяковского, потому что подло с моей стороны ревновать поэта.
Найти бы мастера, который сделает меня заводной игрушкой. Я хочу стать оправданно безмозглым и пылиться на полке его магазина. Через интернет не купишь.
Пора бросать курить и хотеть душу. Эта фраза имела бы гораздо меньше смысла, если бы я не скуривал одну сигарету раз в месяц.

Спускайся ко мне, когда захочешь. Я всегда смогу понять, что ты пришла, едва морская волна бросится порывисто обнимать твои ноги. Только будь готова, что выйду встречать тебя не один, а с моим новым возлюбленным. Улыбаешься. А тебе должно быть стыдно. Он - степняк, степняки терпеть не могут воду, этот же ради меня согласился жить в мерзкой ему обстановке. Благо, благодаря не сложным заговорам моей супруги, в доме на дне всегда тепло и сухо.
Ты же... Черт с тобой, приходи, не осуждать больше зарекаюсь. Лишь подарю тебе ожерелье из редких цветных рыбок, но на суше оно так же обесценится, как твои обещания мне.

Не уговаривай меня выйти на берег с тобой, иначе тебе придётся позволить мне умереть там же, на сухом песке, тихо всхлипывая от боли и восторга, сжимать тонкими, аристократичными пальцами край твоего бардового платья. Пока мы молоды, это по глупости прекрасно.
Тогда наш карнавал будет окончен. Ты можешь уже сейчас, сорвать мою маску, разбить её и топтать осколки ногами. Пока не поздно ты можешь любить то, что под ней.
Но если я сниму с тебя твою маску, она разлетится прямо в моих руках, потому, что ты не переживешь такого стыда.

Спускайся ко мне. Наш карнавал окончен, не смотря на твоё обещание вечного праздника.

Ты есть больной вопрос, ставший квартирантом в моей голове. " Будет любовь или нет? Какая- большая или крошечная? Откуда большая у тела такого... "
Но не же, два их. Два, видишь? Кто второй- ум прилагаться не хочет.
"Идемте жрать" кричит некто на улице. И правда, идемте, зачем мне оно. "Нате" жареное лисье сердце, сам изловил рыжую. Да вы ж без хлеба, а то не распробуете.
Выбегаю окровавленный на асфальт, а он снегом пахнет. Гаденыш, издеваться вздумал. Я уж пройдусь по его выбеленым бокам носками моих голубых кед. Но ему, толстокожему, не до выпотрошенного идиота.
Если я не могу привлечь внимание сурогата, что говорить о земле живой. Впрочем. Её пинать я не смогу.
Слизь заливает в горло, дышать уже нечем, мне жизненно нужен тот неприятно ударяющий холодом по теплым зубам сладковатый кислород. Я не боюсь задохнуться, ведь не в гробу под землей.
Наказание за злые мысли могли и посуровей выбрать. Значит, меня всё-таки кто-то любит.

Ностальгия.
По тому, как хотелось мне сжимать твои руки, как хотелось, что бы ты была только моей. Сейчас, когда я читаю твои письма, внутри меня уже нет ни бури, ни смятения, только вены, едва-едва сжимаются, но не так как это было бы месяца два назад. Они сжимаются, словно пытаясь сказать "не бойся больше, не лопнем".
А помнишь, что "едкий дым, совершенно непригоден для дыханья"? Я помню что-то больше, чем твою любимую песню. Помню, как хотелось испить тебя всю, до последней капли, даже сейчас ощущаю на языке этот воображаемый привкус.
Только пусть он рисует тебя лучше меня, умоляю. Что бы я не кричал "что это, чёрт побери, такое?!"

- Всё будет хорошо.
- Это наивно полагать, что всё будет хорошо.
- Всё будет хорошо.
- Ты меня слышишь?
- Это наивно полагать, что я тебя слушаю.

- Я люблю тебя.
- Я тебя тоже!
- Не мешай, я сам с собой разговариваю...

- У них была такая любовь...
- Да, здорово.. А что было потом?
- А потом.. А потом ей было больно.
- И всё?
- Нет, не всё. Потом она ещё поняла, что было глупо страдать за другого человека.

Без меня мир был бы не полон.

А теперь, друг мой, садись и давай поговорим начистоту.
Это всё, что вокруг тебя сейчас- для чего? Ты не боишься пойти не по своему пути из-за амбиций? Ты там заболел: тоской или совестью?
Молчишь. Глаза отвел, только и слышно, как похрустывают костяшки изнеженных пальцев.
Мне бы в степь, к цыганам. А здесь, что взять. Ни живых песен тебе, ни веры,ни народного царя, ни отечества.
Наверно, потому настоящего самодержавца и хочется. Я при нем не жил, бывалых учебники объясняют без вызова впечатлений, а всё не убиенный царевич Дмитрий делит престол с батюшкой-царем Владимиром. И даже поговаривают, что нет над ними регента Обамы.
Хоть в учебник только один из этих троих успел попасть.
Между тем, через несколько минут сухая женщина окликнет меня пропаспартированным­ именем и я содрогнусь как от ножа из сердца, но сделаю вид, что не услышал.
Зря, зря люди соглашаются на мою возможную связь с Маяковским. Он большевик, а я из Белой гвардии.
У него Лиля, а у меня "не говори о нем никому. Договорились? "
Мальчик мой, я тебя утомил.. Извини. Давай, туши.. То есть выключай свет и пойдем спать. Я никого не хочу обнимать сегодня.

Светлая память всему пережитому. Бескорыстно.
Моя голова превратилась в место бойни мыслей. Одна лезет на другую, третья вопит и размахивает железным шлемом, четвертая нацеливает стрелу на третью, пятая через секунду пристрелит две последних из ак 47. Мозг не обращает на них внимания и пытается уговорить упрямый рассудок отпустить тело спать. Рассудок раздраженно шипит, ему-то ясно, сколько они все потеряли за последний месяц творческой закалки. Именно поэтому он заставляет выжившие мысли утихнуть, разойтись и не являться без приказа, а тело и мозг работать слаженно (дело в том, что они перестали выносить общество друг друга). Всё будет наверстано, я уверен. И сердце не будет так щипать, когда закрыв глаза, я вижу красную комнату и девушку в красном платье.

В неподвижные нижние веки ночь заливает свинец.
Я сидела, комкая ладони, читала твое сообщение в две строчки. Знаешь ли милая, ты- мамина дочка.
Он её "предал", она ко мне кинулась."
Презираю.
Отвергаю.
Раздираю.
Свою грудь на кусочки, что бы ты увидела: перепачкала всё своей пошлостью. Ты, глупая, меня измучаешь. За сердце жирными пальцами схватишь, истаскаешь по полу. Для тебя забавно моё отвращение.
А хочешь, отбирай не чистый орган. Пусть во мне шумит только индейский бубен и гитара янки.

Сколько бы я не улыбался, как бы хорошо не делал вид, что меня мало чего волнует, какие бы планы не строил - это только не похоже на меня.
Мы замазали рожу танальником. Осталась только физиономия на которой переодически пишут "люблю", "ненавижу","хочу", "знаю", "хочу знать."

Всё тяжелее ходить по земле и заставлять свою дыхательную систему работать. Видимо, в мои кеды и легкие какой-то шутник засыпал одинаковые гвозди.
На моей груди давно выблёскивал серебряный кулон, но лишь когда я спрятал в него фотографию, мой друг, заметив что он открыт, схватил его, рассматривая. Давно я не испытывал такого резкого приступа злости к живому человеку.
Я отшатнулся и рыкнул на него, а он сделал вид, что всё так и надо. По-моему даже не понял, какого пола человек, чье изображение постоянно находится под моей второй пуговицей рубашки.

Хорошая муза должна была бы забивать голову подготовкой к экзаменам, а моя вбивает мне дизайны спален и сюжеты для короткометражных съемок.

Но разве может быть это причиной того, что каждый вдох колется. Ведь делает больно не застежка на кулоне, не край треснутого крестика, не слепок лисьего зуба.

Растираю на камне маленькие красные зернышки, принесенные для меня смуглым человеком. Точно следуя старому рецепту, я приготовлю для него горькое лекарство. За это он будет любить меня, пока не встретит женщину, достойную родить ему красивую дочь. И хотя в минуты создания прекрасного ребенка из меня, как из треснувшей глиняной чашки будет вытекать спокойствие, уступая место дурманящей ревности, я не причиню им вреда.
Когда мой смуглый человек придет ко мне за порошком, способным унять боли своей жены, я без цены отдам ему лучший из тех, что хранятся в моих разноцветных конвертах. Не подмешаю ни тертый коричневый мухомор, ни сиреневый цветок.
Почти все зерна раздавлены, пора доставать книгу деда и разжигать печь.
Человеку, который приходит ко мне, как к невесте нравится красный цвет. Кривой иглой сошью на себя красное женское платье, исколю пальцы и позову его.
Пусть ему я не нужен, и как хорошо,что Эру определил меня мужчиной.
Вода кипит, ингредиенты лежат, книга раскрыта на нужной станице. Хорошо бы было залезть в котел и свариться с отваром, но нельзя. Разве кто-то кроме меня объяснит ему, когда лекарство принимать?

Остается только стоять перед зеркалом и вопить на свое отражение "Не верю ни единому твоему слову!". Пусть соседи думают, что у меня в доме разборки, а родители, что их сын свихнулся окончательно. Ведь я же так хочу прослыть оригиналом, что даже сплю поперек кровати, свесив ноги вниз.
Стон. Какой-то не поддельный, жалобный, не мой. Стягиваю смешную шапку на глаза, но мне по-прежнему стыдно. Хоть малейшее проявление уныния без повода- один из предлогов к самобичеванию. Оказалось, меня так заботит, что обо мне подумает другой. "Артист" с моей дикцией- плохое оправдание.
Мне зашьют рот, переломают пальцы, вышвырнут к чертовой матери из окна. Пока я буду падать в руки тещи брата моего мужа, моя бабочка в груди будет разрываться без возможности горячо высказаться.
Ну хватит мусолить из записи в запись одно и тоже.
Меня передергивает от мысли, как я не ненавижу фашистскую Германию.
Гламур сгнил, а мне всё никак не успокоиться.
России больше не существует, а я по-прежнему презираю Совет Федерации.
Есть только Даль. Даль, которому хочется влепить пощечину.
Такие как я не имеют права тратиться на собственные переживания. Но хранить их в себе, изредка срываясь, мне запрещали единицы.

Сними с меня лицо.
Я не похож на тебя, даже освежеватый. У меня на один повод гордиться собой больше.
Общество. Кто среди вас мой лучший друг или подруга? Кому из вас я могу отдать уголь из своего сердца? Прежде чем поднимать руку, учтите, дележки на пол у меня нет.
Мой свежий голос жаждет криков,ведь тело ещё помнит то состояние, когда я лежал в луже собственной любви, ожидая, когда мой неповторимый мучитель сжалится и вызовет врача.
Красномясые не помнят обо мне, пока я не начинаю писать о них. Они противоречат своим словам, словно святые.
Всё это должно ввергать меня в грех уныния, но моя у меня другая вера, в ней слова "грех" нет.
Нося треснутый крестик, я не отрекусь от своих идолов, за мои пороки буду расплачиваться те, кто заслуженно грелся моей плотью. И ты, мужчина не пишущий прозу, мужчина, которому не пришлись по вкусу слезы языческого животного, мужчина, к­оторый вспарывая вены, питается моими чувствами, внесешь плату больше других.
Наблюдая за тобой, я смотрю на себя со стороны.

Море скоро выбросит меня на сухой песок, который редко обновляется человеческими шагами. Я буду ползти обратно к воде, сжимать забитые песчинками зубы, широко растопырив жабры, жадно дышать... Но моё желанное беспощадно отшвырнёт меня от себя обратно. А ведь я упрямый, поползу опять, и снова окажусь в горячем песчаном аде.
Мне не подходит быть ящерицей в латексе, я зверь и притом, прямоходящий.
Но сейчас, меня закапывают в песок водяной ящерицей, я изворачиваюсь в сильных, динамичных, жилистых руках, пачкая их своей любовью. Моей целью было всего лишь вылизать морское сердцебиение, а за покушение заживо не хоронят.
Небо забёрёт меня из твоих грубых рук, чужой человек, до того, как ты вспорешь мне брюхо, не тебе наслаждаться вкусом моих мышц. Я обращусь лисицей, пусть меня подстрелит охотник, загрызут его собаки или глупость затянет лапу в капкан. Пусть. Красивая рыжая девушка будет носить мой мех на своей шубке, мои зубы украсят чей-то кулон, кости - чью-то коллекцию. Даже после такой несносной смерти я слуга искусства младшего ранга.
Есть вариант, что всё со мной будет в порядке, но это уже совсем не то. Ты не боишься это видеть? Мы приступим?

Я вырастил внутри себя клинок, не рассчитав, что ему будет тесно в моем теле. Его рукоять уперлась мне в горло, бранясь лезвием выскочить сквозь губы. Жуть.
Ты смотришь фильмы о войне, желая вместо языка поставить револьвер. Поставить и плеваться своими железными словами, стараясь попасть ними в головы окружающих.
Он когда-то закупил десять коллекционных ножей, начав хранить их на месте своих пальцев. Бедолага всё ещё переживает, что женщины не берут его за руку.
Она мечтала о пирсинге в нижней губе, но скопив деньги, отдала их нищему без пальцев, который побирался на улице.
Когда ты плюешь мне в ребра, лезвие грозится по неосторожности лишить меня зудящего кончика языка, и мне плавать, что сейчас на нас уставились твой бывший начальник и моя будущая клиентка.

Как я узнал, что терять старое счастье и обретать новое-это досадно и страшно? Укусы на моих губах зажили окончательно, потому, синеволосый я не вызывают прежнего, удивлённого взгляда.
Постой. У меня руки дрожат, когда я пишу тебе письма. Раньше такое испытывал.
Синий. Всё окрашу в синий цвет. Уже утративший золото волос,в обмен на описывающую синь мысли.
Кто-то мне говорил, что каждый мой поступок грех. Тоскую по чужой, неделями внутри всё ломиться. Я ведь прорыдал, что она не поймёт и оценить не сможет - не та порода.
Что мне стоит влюбиться в другую? Жидкий мед, наполняющий сердце. Мои сердечные муки нужны только мне, человеку, печатающему лишь «искуственные рассказики». Я был хорошим самоучкой по предмету Ахматовой "храни в себе". И говорю об этом так много тут потому, что мне это тяжело.
Я размажен копытами твоей морали.
Кол мне осиновый в грудь. Когда обнаружат, что я был обычным человеком, и стыдливо опустив глаза, положат моё тело в наспех сколоченный гроб, не смейся. Порыдай хотя бы для вида, прошу. Они-то, я знаю, придумают в своё оправдание очередную небылицу обо мне, вроде той, что я пью кровь младенцев- близнецов. Не боишься? Вдруг и правда, упырь -я, из гроба своего ночью вылезу и по твою душу явлюсь?
К сожалению, ничего нового. Я мучаюсь из-за всего того не сказанного тебе, разрывающее меня, и из-за того, что считаю тебя слишком чужой мне. Слава Богу, мне не приходится встречаться с тобой, иначе бы ты поломала мне всю жизнь 105 статьёй. Это приводит меня в восторг.
У нас с тобой одна жизнь. Мы занимаем ее, чем попало, а я так не могу дальше.

Всё-таки эта зима застала меня врасплох. Человек способный проваливаться в подобие зимней спячки меня не устроит, из-за своих биоритмов он потеряет много бесценного времени. Должно быть кто-то поймет мою досаду, ведь я и есть этот человек, а отказываться от самой себя в четвёртый раз не собираюсь, потому что это и с "четвёртым" приобретает нелепость.
Сегодня узнал кое-что бесценное для меня.
Карьерная лестница, идущая через церковь. Если всё так и есть, то моя теория приобретёт ещё одно доказательство. Хотелось бы мне прямо сейчас позвонить Анне Владимировне и, задыхаясь, быстро, сбивчиво рассказать о ей. Но я не могу этого сделать, потому, что учусь уважать чувства и взгляды людей. Учусь. Жаль, что никто сейчас не увидит, в какую гримасу способно скомкаться моё лицо от мысли "я делаю это для других".
Эти подпольные занятия актёрским мастерством так же не законны, как моё самоучение живописи, как мои жуткие стихи в которых я сам того не зная использовал онегинскую строфу. И я не умолчу о том, какой бальзам на моё сердце то, что это по-прежнему имеет шанс стать плодотворным.
Едва выпадет снег, мои веки закроются, и режим видимости жизни замедлит все внутренние процессы. Это неизбежно -я так и не смог найти для себя будильник. Никто не заметил, что сейчас моё состояние близко к счастью.

Теперь я понимаю Игоря уничтожавшего миры из-за жены, которая его бросила. Только я не Игорь. Я Миша. Всё не так складно, для того что бы идеально сыграть.
Она не жена. Любовница.
Она изменила. Он ушел, а не она.
Она заменила его пустым человеком, вместо того, что бы раскаяться, как подобает любой не падшей женщине.
Он раньше понял, что выдумал её.
Она не Ева, которая дрожа всем телом, сжимала телефон, силясь не сорваться и не позвонить ему.
Она не Ева, которая не выпускает из рук бокал с водкой, набирает номер и слышит, что абонент отключен.
Она не Ева, которая звонит его секретарше и слышит, что он на совещании.
Она не Ева, которая переживет это десятки раз.
Он не магнат сотовой связи, он художник.
Он поедет в самый омерзительный для него город ради нее.
Он поедет, но не для того, что бы вернуть падшую женщину.
Он будет уничтожать целые миры в его честь, но отправлять сообщения только ей.
Она, долгое время разыгравшая из себя сумасшедшую и грязную, наконец поймет, что её игра ничто в сравнению с этой.
Он будет готов к встрече.
Он будет долго говорить, всё сильнее унижая женщину и её спутника.
Он будет унижать женщину, но не для того, что бы ему стало легче.
И когда, наконец, он добьется того, что бы все трое на более грубый разговор,он достанет пистолет.
Она будет просить его оставить это, клясться вернуться.
Он наведет дуло ей на грудь.
Он надавит пальцем на кусок.
Она поймет, что всё, всё было сделано, для провокации глупого кавалера, сейчас лежащего с пулей во лбу, у её ног.
Он пожалеет бьющегося в конвульсиях мужчину, прострелив ему затылок.
Она никогда не сообразит, что Михаил пожалел этого человека именно потому, что он помог избавиться от ней.
Он снова наведет дуло на её грудь.
Он отметит про себя, что это чем- то напоминает любовную игру.
Она никогда не сможет простить себя за то, что выстрела так и не последовало.
По возвращению обратно в Петербург он узнает, что из-за отъезда потерял дорогостоящий проект.
Он никогда себе не простит, что один из выстрелов всё-таки был.
Ведь можно подумать, что последний мир был принесен в жертву ей.

"У него много кого было, он упоминал тебя.." стоп. Стоп-стоп-стоп. Маэстро, я не вник, будьте добры, перемотайте. У него было много что?...
Святая, какой же я дурак. Признаю, я дурак. Абсолютный. Он на бабочку наступал грязными ногами, а я и не заметил.
И вместо "извини, вспылила" с моего языка снова и снова будет срываться "собирай вещи и вали отсюда".
Я знаю, что ты будешь читать слово за словом. Возможно прерываясь и перечитывая.
А сейчас под твою запись "я объяснил тебе где в квартире спрятался душ"играющего из чужого телефона вытираю стол на котором почти тебя нарисовал. Наверное, сожалел ещё бы больше, но выручает слово "почти".
Надломленные крылышки. Я ненавижу тебя и таких, как ты, но сейчас мне слишком обидно смотреть на то, что с тобой сделали. Столько не сказанного, столько закрытой в тебе нежности и.. Забыл, как звучит, как пишется это слово.
Раньше ты была намного больше, а теперь запросто умещаешься где- то над диафрагмой. Меня мучает постоянный кашель, кажется, организм принял тебя за инородное тело и пытается избавиться.
Когда- то я считал, что этот человек ушел дальше. Потом я заметил, что мы идем на равных. Когда я обернулся, мне его уже было не видно.
Вы, маэстро всё снова и снова крутите эту пластинку? Оставьте, мне неприятно её слушать. Неужели я действительно такой всёпонимающий идиот. Как тонки были на интуицию мои спокойные скандалы без объяснений.
А он всё громаздится «на бабочку поэтинного сердца». Лучше бы подарил мне зажигалку. Знаешь, зачем мне зажигалка? Я хочу сегодня попросить одного человека вывести меня за город и сжечь на всё, что у меня есть из рисунков. В том числе не дорисованный холст. Я буду незабываем для себя в этот момент.
Думаешь, я сжигаю свои работы только ради красоты действия? С подобным эффектом можно было просто выбросить всё это, но. Богам преподносят только лучшее именно через огонь.
Кстати одна из причин по которой, я хочу, что бы меня сожгли в крематории.

Ведь это я тебе не угодил. Мне действительно очень жаль, впредь исправлюсь. Но лучше услышать это, чем то, что я отвратительно сыграл. Мне всё равно придется себя наказывать, что бы в следующий раз сыграть ярче, охватывающее, безумнее. В этот раз я расслабился на антракте, хотя Граф всегда учил играть именно охватывающее, без передышек. Играть или игра сожрет нас изнутри. Мне придется в следующий раз угодить всем. Нам- актерам всегда надоедает слышать, что они не те, за кого их приняли.

Души людей, вот оно. Обычные картонные прямоугольники и фальшивые произведения искусства, которые он показывает мне. Открывая их, я удивляюсь, казалось бы, банальным вещам. В фальшивке находится драгоценнейшее серебро, в картонках золото, в железных махинах обнаруживаются перья,а в одной из бумажных пустышек я нашел камни, в тот момент, когда Граф протянул мне найденные ним кисти в компьютером блоке.

Послушание человеческой кожи достойно осуждения с моей стороны. Стоит провести лезвием по колену, как она расступается выпуская наружу ту драгоценность, котор­ую ей велено оберегать. Эта драгоценность стекает медленно, нехотя. Мне приходится набраться терпения, что бы увидеть как мою ногу рассечёт блестящая красная лента.
Сердце мое снова оживает, превращаясь в ткацкий станок, пропускающий через себя огромное количество красных нитей. Этот станок способен вышивать такие узоры, о которых не подозревает даже его мастер.
Он научит меня любить по-новому, как ещё никогда не любил. Пытаться стать лучше, благодаря этому чувству.
Пугает одно- осознание,что на большее мой станок не способен.

Но если бы ты только знал, как я ненавижу зиму. Она охлаждает мой ум, отчего из груди и рта начинает сочится черная, вязкая жидкость, для кого-то похожая на нефть. По моему мнению схожесть у них одна - она такая же дорогая.
Сейчас же убери от меня руки! Я тебя ненавижу,ненавижу.
Твои пальцы холодные, мокрые. Мне омерзительно любое прикосновение этих пальцев к моему лицу. Что ты? Ты и не собирался трогать меня, когда я демонстрирую черный язык?
Тогда буду зарываться в твое рыхлое, холодное тело, коченея от происходящего. Лежать конечно тихо, сжимая твою кровь и плоть в пальцах.
На завтра для меня приготовили свитер. Хорошие друзья не довольны нашей связью, хотят огородить нас с тобой друг от друга. Наверно, это они делают всё не правильно?

Я закрываюсь от тебя. Не надо на меня смотреть, пожалуйста­. А когда сбегу из школы, мне не будет страшно, что моё тело запрут в тёплых сенях.
Моя болезнь даёт о себе знать комом в горле, проглоченными в болевых спазмах криками, приступами сердца. Я ненавижу приглашения "из вежливости"! Я презираю предложения по "неудобности".
Нас, талантливых, лишают внятной речи, что бы мы поменьше болтали и побольше делали. Город, он талантливее меня. Город уже сбрасывает белую соль с холодной рыбы и становится похож на подошву моих красных кед. Он ждет, когда жители устроят массовый стриптиз. Только один я буду в джинсах и красной рубашке. Потому. Что. Я. Хочу. Выделяться.
Завтра снова меняю пол. После обратно. Брагинский отдалился, что же делать… Вот что. Разрешите мне быть для вас он, она и просто прекрасным человеком.

Любовь одурачили. Люди перестали верить в это чувство, потому, что не хотят, что бы нечто важное представляли в китайской сахарной бумаге нежно - персикового оттенка.
Моя любовь это рёв, плачь.
Ты всё ещё мучаешь меня. Ты, обратившая урода в Данко, а после растоптавшая угольки вырванного сердца. Ты, коварная дочь старейшины, отвернувшаяся от меня. Ты, на чью грудь я наступил. Ты, за которую меня отшвырнули прямиком в руки Ларры.
Ниточки, пронизывающие мой мозг тухнут, скоро я усну, пряча под чёрно-белым одеялом недосказанную нежность к тебе, вырезанную на пальцах.
У меня ни как не выходит понять, почему именно эта девушка. Ведь я знаю, что люблю в ней те качества, которых у неё нет. Я насмотрелся на то, что для неё любовь другого человека. Не ценность. Не дар. Любовь в нее - повод гордости, цинизма. Даже насмешки. Я знаю, знаю...
Она моё мученье, которое я продолжаю укрывать за чужими именами. Её во мне меньше, чем меня в этом мире. И всё-таки продолжаю хранить в себе своего паразита.
Она говорит уйти - я ухожу.
Она не желает со мной говорить - я молчу.
Она предпочитает быть с другим - я закрываю глаза руками.
И это не унижение. Я не чувствую себя униженным.
В этом мире есть человек, которого я люблю дольше и крепче, чем её. Но, он ещё не знает, как меня зовут и что со мной будет, если в одной из сводок новостей, для полноты информации заметят, что старичок умер. Мне не нужно смиряться и замыкать чувства к нему в себе.
Нужно извиниться перед самим собой прямо сейчас, ведь всё написанное здесь, вероятно, завтра мне уже не понравится, и я пожалею потраченные столбцы дневника. Это завтра, а пока, мои пальцы продолжат скакать по клавиатуре, под темп проскакивающей через сердце крови.
Я не хочу, что бы моя любимая возвращалась ко мне. Она этим всё испортит, надругается и над без этого истоптанными внутренностями. Меня устраивает любить её на расстоянии. Без обид, фраз "которые нельзя говорить", людей "с которыми нельзя общаться", измен "которые делают больно". Всё замечательно именно в этой вариации. Она с другим, я с любовью к ней.
Здесь нет ни капли жалобы, грусти или сентиментальности. Я люблю и не требую ничего взамен. Я люблю по-настоящему, вы представляете, как это здорово? Товарищ?

Мои родные глазки, Всевышний наделил вас большим пониманием, чем мои ослепшие щели на лице. Кто рисовал вас до меня, скажите? Вы умеете говорить лучше, чем некрасивый ротик на детском лице не моей крови и плоти.
Глазки, почему из под не густых ресниц выглядывает упрёк? Окружающие не заслужили такого внимания на себя, или же и на это не красивый ротик имеет своё мнение?
Никогда не позволяйте себя закрывать. Алкоголю, ладоням и европейским мультикам. Родные глазки, чужеродное тело. Отвернитесь от меня все. Сейчас же.

­

Поцелуй меня в губы, мой Германия и я расскажу тебе, каким мыслям я не зря подарил десять минут своей жизни. Ни одна банальная девушка, чей образ которой долго существует в романтическом творчестве, не заслужила того, что бы ей дарили все эти события и счастливый конец. Хорошие девочки не войдут в историю. Поэтому, в мире так мало хороших мальков. Даже ты, Германия, не хороший. Разве хорошие мальчики влюбляются в хороших девочек? Влюбляются. Плохой пример.. Кстати, ты заметил, что сейчас модно быть плохим? И не потому, что большинство дошло до не хитрой мысли, нет. Какой бы грязью они прилюдно бы себя не поливали, внутри, для своего Я- мы самые добрые, самые лучшие. Правда? Ты для примера взгляни на меня. Нет, я не имею ввиду, что гласно приравниваю себя ко всем. Но и не говорю, что я не такой. Мы все могли бы быть лучше, но разве вы сами хотите бы быть такими же хорошими, как все? Вот я очень не хочу. Значит, миф о идеальном мире так и останется мифом.

Наверное, я бы стал первым убийцей и эгоистом, потому, что­ обожаю эту замечательную букву. Я. Германия, ты ведь со мной? Вот видишь, мы уже заработали право на мелочное счастье.

Извини милая, меня ждет заменяющая тебя девочка. Подкашиваются коленки, когда я представляю её рядом с собой. Мое живое сокровище обладает таким нравом и фальшивым смущением, что я бы не удивился её заявлению "в моем роду были эльфы".
Девочка всегда тонко чувствует духовный декаданс во мне, всегда понимает, когда пора заваривать Эрл грей на молоке или доставать свой этюдник.
Что с твоим лицом, моя милая? Ты наверное думаешь, что Эрл грей на молоке это будет отвратительно? У каждого свои вкусы, знаешь ли.. На крабовые палочки и сгущенку я слышал от тебя только "о Боже", а на чай с молоком такие мины.
Дело не в молоке? Почему у тебя дрожат руки? Эй, если ты хочешь схватить меня за рукав и разрыдаться, то лучше не делай этого. Я не выношу капризных и глупых барышень.
Но вернемся к моей девочке. Не смотря на её отвратительное рабоподобие эта чертовка далеко не дура. Видела бы ты своими мокрыми глазками, с какой жадностью она набросилась на мою скромную библиотеку. При мне она проглатывал Мураками, Достоевского, Стоуна, Юрганова, Ахматову. Перед глазами так и стоит картинка: я с её шоколадной сигаретой в зубах, а она с моей книгой на коленях. Непостоянный симбиоз.
Красавица, уйми свои губы. Они дрожат у тебя так, что я начинаю касаться мыслей о нервном тике.
Ты не собираешься ко мне подходить, прости, ошибся.
А помнишь букеты детских вопросов, которые я дарил тебе? А бережно написанные мечты на клочках голубой бумаги? Вкуснейшие поцелуи, я кстати, давно их не пробовал. Нет-нет, это не намек, не вскидывай на меня такие взгляды. Тебя обидел мой смех?
Прости, дорогая. Мне пора, боюсь придти домой и найти библиотеку изгрызенной.
Не надо меня целовать на прощание. Ты и не собиралась? Бывает, я сам иногда пошатнуться могу.

Донос о том, кто меня читает всегда вызывал невольную улыбку. Особенно, когда у кое-кто уже не мог этого скрыть.
Сейчас же, имя из принесённого списка вызывает издевательскую ухмылку. Если бы не одна-единственная запись, которая имеется за этим именем, я бы не догадался бы -кто это. Слишком много романтиков под копирку развелось.
Перечитывая четыре заветных буквы ухмылка моя приняла образ "до ушей".
Ничего не доставляет такое удовольствие, как читать записи о несчастной любви того, кого хочешь заполучить.
Что более странно, это желание уступает другому. Сжать пальцы в светлых волосах,и разглядывать разбитое лицо своей недоделанной копии. А после сделать чёрным углём набросок худого тела.
Твой любимый человек мне этого никогда не простит. Он - мой.
Я не такой уж и плохой, видишь. Даю тебе шанс сблизиться с ним после этого.
Только дай мне разбить тебе губы, и может быть, я соглашусь с самим собой и нарисую твой портрет, твоей кровью, Женя.
Хочешь, научу тебя танцевать вальс и ты будешь учить этому его. Только за совсем маленькую плату -я изрежу твои ноги канцелярским ножом и нарисую это, подарив после Саше. Опять же - всё тебе, он увидит на какие жертвы ты ради него идёшь, и возможно, одумается
Хочешь, научу тебе красиво читать стихи для него, но за это я подарю твой язык ему.
Хочешь, научу тебя понимать его поступки. Оплата будет тем, что он надоест тебе.
Но я не буду учить тебя рисовать. Ведь уже за это, он меня и полюбил.

Моя профессия шляпник. Я живу в стране Людей Без Головы.
Моё отличие от других обычных сограждан, это наличие головы на плечах и крохотные дырочки в душе, из-за чего она похожа на решето. Если бы дырочки эти были белые или черные, то я бы считал себя кем-то из немногих, а они пустые. Только не подумайте, что-то вроде "раз они крохотные пустые, то это совсем не больно". Напротив, это делает их невыносимо болезненными. Всё из-за того, что я ношу в своем теле паразита понеприятнее, чем печеночный сосальщик или аскарида, именно он уродует так мою душу, а если говорить точнее он ней просто питается.
В моей стране с недавних времён правит монархия. Всё началось, когда наш король тоже лишился головы, и в компенсацию потребовал всю власть в свои руки. После он решил, что головы г остальных членов семейства тоже должны потеряться. Говорят, он даже подписал какой-то особый указ. Не знаю, правда это или нет, но сегодня голова есть только у старшего сына с красивым лицом и умными глазами. Принца спасла моя шляпа, которая пришлась по целой душе Его Величества. Именно поэтому, когда всего год назад, в королевстве прошло известие о том, что на лбу принца сидит нечто, лишившее головы нашего короля, я явился во дворец и пересадил своего будущего паразита к себе на грудь. Он сожрал меня очень быстро, вы и сами можете видеть дыру через которую видно и мою душу в пустую крапинку.
Что могу ещё сказать о себе?
Имя. Имени своего у меня нет. Я просто Шляпник из страны Людей Без Головы.
Возврат. Колеблется от 27 до 35.
Семейное положение - всё сложно.
У меня нет друзей. Есть клиент, есть окружающие, есть соседи. Ах, да. Ещё у меня есть кролики.
У меня нет надежды. Есть поставленные задачи, которые я упрямо выполняю.
У меня нет любви.
У меня нет идей. Уже второй год, как я не придумал ничего более красивого, чем обычный цилиндр опоясанный синей лентой. Уже второй год ни одно из моих творений не купили редкие посетители. Теперь понимаете, зачем я настоял, что бы вы зашли в мою мастерскую?
Интересная особенность- у меня нет языка. Я отрезал его себе, что бы люди не слышали россказней о моей жизни. Поэтому, их вы читаете.
А ещё, иногда мне кажется, что я и есть мой паразит.

Всё хрустит, как снег под подошвой моих черных сапог. Всё. Кости под мышцами, люди, приученные к теплу, небо, роняющее застывший дождь мне на голову, листы бумаг, любовно пригретые на моей груди.
Как страшно просыпаться с желанием дружеской ласки. В такие дни я ощущаю себя своим эскизом, который сам же недели две назад отложил в сторону.
А они продолжают хрустеть, заламывать руки, урывать свои куски, сочинять музыку, смотреть фильмы, бояться машин и требовать, требовать­, требовать, что бы я убрался в комнате.
Как же меня зовут.. Настя? Родион? Миша? Соня? Оля? Милен? Алиса?
Почему вы доверяете свой самый сокровенный хруст тому, кто даже со своим именем путается.. Я понимаю.
Вот ели бы у меня спросили "как бы ты хотела, что бы мы к тебе обращались?" то ответ бы принес отвечающему ясность в речи. "Любимый".

Тебя не существует. Всё, что окружает тебя не настоящее. Ты не настоящий. Единственная реальная фигура в этом мире - я. Но и то, исполняю роль куклы, невежественно полагая, что гуляю сам по себе.
За все свои шестнадцать лет я не сдвинулся с места. Я хожу по необычному конвейеру -беговой дорожке. Попробую описать это устройство: оно очень широкое, удобно маскируется под паркет/асфальт/трав­у, оно иногда поднимается и опускается. Мимо меня специально мелькают рисунки зданий на картоне, миллионы таких бумажных человечков как ты, что бы придать всей этой постановке большую реальность. Каждому из этих человечков придумали характер, биографию, ­мысли, поведение, что бы я не заподозрил своего пластмассового содержания.
Я толкаю этот конвейер своими ногами, заставляя машину работать и сменять картинки вокруг меня с бумажными человечками и новыми ступенями, новыми комнатами. Когда я поворачиваюсь, поворачивается и прямая дорожка, но это происходит так часто, что моя способность различать этот момент утратилась.

А кто-то смотрит и радуется. Для него это игра, похожая на наш симс. Точнее, это он же симс в моем не настоящем мире и придумал, как аналог своего досуга.
Вы все вокруг не настоящие - это одеяло не настоящее,этот телефон не настоящий, шум проезжающей за окном машины, не настоящий.
Тогда зачем я хожу не в настоящую школу, зачем хочу поступить в не настоящий институт, зачем хочу снимать не настоящие фильмы? Что бы после смерти меня достали из этого кукольного домика, и я попал в реальный мир. Но это только если я буду хорошей куклой. Плохие куклы попадают в детский сад.
Моя любимая кукла в детстве, правда, упала в котельную.
Слушай, а вдруг я тоже такой - наделенный мыслью и воспоминаниями бумажный человечек который есть только для того, что бы при встрече с настоящим не дать ему понять, что происходит.

Шум воды из под крана, ровной палочкой ударяющаяся о дно ванны, похож на сердцебиение. Он лишь похож, этот шум не настолько красив, как стук человеческого сердца, но если лежа в холодном белом овале ванны думать про орган величиной с кулак, не стыдно будет спутать воду с работой тысячи таких органов.
Величиной с кулак.. Но твое сердце и есть кулак. Не открывающееся, крепк­ое и больно бьющее. Этот кулак не сожмется от чужих капель крови на нем.
Нарцисс погиб из-за воды, увидев свое отражение в ней. Боюсь, что именно из-за этого в современных квартирах вода преподносится, как белая палочка не способная что-либо отразить. Ещё страшнее, если этой современной водой, в современных квартирах, в современных купальнях умываются современные нимфы.
Глаза слипаются. Усну здесь и сейчас- оплакивать будут участь не Нарцисса, а кого-то ещё более глупого.

Мы потеряли всё доступное природы. Даже когда кожу стянет сухой ветер, а горло раздерет жажда, океан не пожалеет нас. Даже когда наши богини из современных квартир не смогут больше утолить себя жидким хлором, море не приблизится к нам. Охотнее всё свалить на родителей их родителей, но я хочу хоть за что-то быть в ответе. Мы сами во всем виноваты.

Дамы и господа. Проходите, не стесняйтесь. Вашу верхнюю одежду заберет прислуга. Проходите же, не создавайте очереди.
Сегодня я собрал вас на необычное чаепитие. Нет-нет. Чай мы будем пить самый обычный, с самым обычным десертом. Кстати, по заказу одной из дам будет подан пирог с яблоком.
Ах, да. Необычным будет и шоу, которое я для вас приготовил. Но прежде чем мы начнем, я прошу вас занять ваши столики.
Пожалуйста, принесите для господина стул. Сударыня (вы же не оскорбитесь на такое обращение?) Прошу вас, обсуждайте девушку за соседним столиком потише. Если этот шум не прекратится сейчас же, я откажусь от своей затеи. Тихо!
Вот так-с. Замечательно.
Сегодня мы вскроем труп двенадцатилетней девочки.
Спокойнее, господа. Я никогда бы не причинил вред живому ребенку, находясь здравом уме. Что это за выкрик, что я в нем не нахожусь и что мне просто нечего делать?
Вернемся к девочке. Её мать учитель биологии в захудалом городишке, она была даже рада, что её дочь станет наглядным пособием для нас.
Ввезите стол с девочкой. А теперь, приподнимите ребенка, что бы наши гости могли получше рассмотреть её.
Дамы и господа, кому пирог?

Чем не естественнее привычка, тем больше в ней смысла.
В одно движение заставляю вспыхнуть черную головку очередной спички. За танцующим на конце палочки огнем глаза наблюдают без интереса, что сильно обижает исполнителя. Он бросается к моим пальцам желая отомстить за то, что я так бездарно принес его красоту в жертву моему бездействию, и мне едва удается успеть раздавить это яркое существо порывом воздуха из моих легких. Вот и всё. Остался в моих руках лишь черный скукожившийся скелет.
К сожалению, существу не дано было знать, что бездействие не синоним безыдейности.
Благодаря этой жертве скоро будет готова третья по счету картина.

Вероятно, человек, вдохновляющий меня в последнее время, и не подозревает, что его облекли в коробок спичек. Вероятно, человек, вдохновляющий меня в последнее время, очень удивится, когда узнает, кто он.

Запись при свете коптильной лампы старыми, полузасохшими чернилами. Пальцы мёрзнут, писать неудобно.
Говорят,завтра нас повезут дальше. Никто не знает, куда и зачем, тут все дети и всего несколько взрослых. Очень тихо. Все жмутся к друг другу. Еле слышен шёпот в конце вагона.
Здесь много беспризорников, совсем маленьких, но есть и постарше. Некоторые сбежали из детдомов, как и я. Помню это место.. От туда нас на Кавказ перевозили, мы с другом на очередной остановке сбежали, Виталиком его звали. Нам было некуда бежать, но казалось, что там, в чужой земле никто не выживет, как бы об этих землях не говорили.
Сам поезд запомнил я плохо, из пассажиров несколько мальчишек и особо- братьев-близнецов. То ли Сашка, то ли Колька, чёрт их не разберёт. Запомнились наверно из-за буханки хлеба, которую они у бабы-торговки на станции стащили. А ещё машиниста я помню. Поезд едва остановился, мы с Виталиком к двери, прямо под его носом и давай бежать. Думал, схватит, за нами кинется, хоть крикнет. Я на бегу обернулся, он лишь стоит, молча, нам в след смотрит.
Мы же бежали, не зная, где находимся и куда бежим, пока я не рухнул на землю без сил. Виталик ко мне только подошёл, сам рядом упал. Ничего после этого не помню.
Очнулся я от запаха чего-то съестного и шума над ухом. Глаз открывать не хотел, думал чудится, а здесь звуки, движение. Сел, ничего не пойму. Солдаты, вроде наши.
От голода пополам сгибает, да не до него сейчас. А тут как на зло усатый мужик передо мной кашу в железяке суёт. Я не сообразил, что это он- мне, для меня. А как дошло, в железяку вцепился, что б не забрали, и прямо так давай эту кашу руками жрать.
Солдаты рядом смеются, на меня смотрят. И Виталик был тут. Он рассказал мне потом, что нас подобрали, пока я без сознания был. Сначала брать не хотели, пожалели, и всё-таки взяли.
Вечером нас к лейтенанту повели, Сашей его звали. Он зачем-то начал спрашивать наши имена и фамилии, откуда мы, есть ли кто из родных. У меня мать с маленькой сестрой остались. Отца, старшего брата и дядю на фронт забрали, как есть стало совсем нечего, мать меня в детдом отдала. Там с Виталиком и познакомились, нельзя сказать, что мы были хорошими друзьями, просто держались друг друга. Куда я- туда и он. Куда он- туда и я. И бежали мы вместе, и к солдатам попали вместе. А теперь я один.
Под обстрел тот отряд попал, про нас с ним и забыли, наверное.
Мы рядом, согнувшись сидели. Я его зову «Виталик! Виталик!» А он молчит, голову совсем опустил, только по щеке кровь течёт. Вот тогда-то мне и стало страшно. Начали стрелять- страшно было, но ещё не до конца понимал, что происходит. Он рядом сидел- спокойнее было. А потом- испугался. Могло меня задеть, попало в него.
Очнулся я- вокруг тишина. Или я оглох? Смотрю - передо мной немец с автоматом, что-то мне говорит. Меня подняли, мимо выживших солдат повели. Там тот, усатый, и лейтенант были.
У них что-то спросили - они молчат. На них прикрикнули - они молчат. На них автоматы навели - они молчат. Я зажмурился, отвернулся. Послышались выстрелы. Они молчат.

Когда меня запрут в психушке, затолкают в рот кляп, накачают наркотой (во имя блага моего психологического здоровья), я хочу, что бы у нас было так же, как сейчас.
­
Верни мне мои отобранные кисти и краски. Дай мне бумагу и ручку и я снова буду писать эти горящие позором моей страны тексты.

Только не дай им сделать из меня такого же, как они - сумасшедшего.
Пусть хоть замучают, но только не позволь кому-либо изменить меня, прервать меня.

Я окажусь в лечебнице.
К тому времени у тебя непременно появятся нужные связи, что бы вытащить меня оттуда. И ты приедешь за мной. И я буду в отсеке особо буйных пациентов, в рубашке и с кляпом.
Тебе остаётся только успокоить меня, и мы будем долго лежать на пожелтевшем от времени матрасе. Гладь меня по волосам, которые когда-то тебе нравились, и которые, я в очередном "безумном" порыве выкрасил в тёмно-синий или зелёный цвет.

После забери меня в свой дом и отогревай, приковав к батарее. Нежнее ты со мной обращаться не сможешь, ведь я тебя держал в котельной.
Корми меня отвратительным на вкус жирным супом, что бы хоть как-то заставить кости с кожей обрести человеческие очертания.
Не звони, не говори мужу, где я. Пусть никто не знает кто меня забрал, ведь мы не общались уже много лет, они все забыли о тебе.
Не пиши ничего моим старым родителям, каждый раз с усталостью смотрящим очередную сводку новостей о моём помешательстве.

И лишь когда я отвернусь от твоего поцелуя в щёку, ты можешь позвонить им и разрешить забрать нормального человека.

Как давно никто не просил прощения у этого скрюченного перед мольбертом человека. На оклик по имени он поднимает свежевымытую голову, а на тонких губах его появляется выпачканная краской улыбка. Я понимаю, что если художник сейчас заметит снег на моих волосах, то произойдет неприятный нам обоим конфуз и ничего не остается, как прервать и так не долгое внимание ко мне.
- Извини, что помешала, не отвлекайся.
Казалось бы, мужчина рад вернуться к своей работе, но я успеваю заметить досаду, проявившуюся в морщинках на его лице.
Пользуясь этим, быстро стряхиваю остатки снега, скидываю с плеч пальто прямо на пол. Он не любит порядок, кому как не мне это должно быть известно. Я не люблю правильно ставить запятые, кому как не моему читателю это должно стать заметным.
Мои ноги доводят меня до него, но сейчас никто не собирается отвлекаться от будущей картины.

Мы дети постиндустриального­ общества.
Нашим матерями лень вставать с кровати,
А наши отцы влюблены в машину.
Дедушка, научи меня делать революцию!
Бабушка, научи меня говорить о чувствах!
Мы дети постиндустриального­ общества.
Наши друзья пьют пиво с компьютером.
Наших девушек приучили к разврату.
Дедушка, научи меня бороться.
Бабушка, научи меня верить в Бога.
Мы дети постиндустриального­ общества.
Нас заставят работать в сфере услуг и мы будем довольны.
Нас научат правильно говорить "окей" и получать кайф от доллара в кармане.
Дедушка, научи меня защищать.
Бабушка, научи меня сохранять.
Мы дети постиндустриального­ общества.

Дата добавления: 2015-08-29