— Она немного… ну, странная…
— В каком смысле?
— Озабоченная едой.
Бруно понимал, что ему лучше не вступать в этот разговор, но ничего не мог с собой поделать.
— Ну и что? Я тоже.
— Да, но у нее это выражается как-то странно.
«Гаджа» издала звук, похожий на стук пуль, попадающих в стальную тарелку, — это Дженнаро приладил к ней промышленный насос, закачивавший воду в емкость, которая была в несколько раз меньше, чем того требовала природа. Звук напоминал гудение старого паровоза, взбирающегося в гору и понимающего, что взобраться на нее он не сможет. Постукивание раздавалось все тише и реже, пока наконец вода, освобождение взвизгнув, не хлынула в чашку с молотым кофе. Когда какофония, состоявшая из стонов, взрывов, писков и жужжаний, наконец смолкла, Дженнаро принес и поставил на столик две маленькие чашечки ristretti.
— Вот что я тебе скажу. Выпей оба, а еще одну я дам тебе с собой, — пошутил Дженнаро.
Томмазо осушил первую чашечку одним глотком, а через секунду прикончил и вторую.
— Неси еще как можно скорее, Дженнаро.
— Шутишь? Тебя это убьет. Я имел в виду, когда ты придешь в следующий раз.
— Нет, лучше сейчас.
Дженнаро удалился за стойку, сокрушенно качая головой: ох уж эта молодежь…
— А как «странно»? — допытывался Бруно, возвращаясь к прерванному разговору.
Томмазо перегнулся через столик и понизил голос:
— Прошлой ночью она захотела, чтобы я натер ее оливковым маслом и розмарином, а потом медленно крутил ее на моем вертеле.
Бруно удивился.
— Розмарином?
— Говорю тебе, она странная.
— Весьма. Тут больше подходит майоран.
— Что?
— Неважно. Так проблема только в этом?
— А теперь она требует от меня новых рецептов, как она это называет. — Он еще больше понизил голос. — Строго между нами: с ней иногда очень трудно.
Но этих слов Бруно уже не слышал. В нем взыграло воображение.
— Я бы посыпал ее смородиной и покрыл сахарной глазурью. — Бруно покрылся краской стыда. Неужели он сказал это вслух? Опять он думает про этот чертов свадебный торт — Вот тебе один вариант. Или, например…
— Погоди, дай запишу, — оживился Томмазо и вытащил авторучку.
Дженнаро принес третью порцию кофе.
— Этот еще крепче, — предупредил он. — Я поднял давление.
Томмазо проглотил кофе, даже не заметив.
К тому времени когда они добрались до ресторана, мозги у Томмазо бурлили, глаза выпучились и он носился как заведенный. Зазвонил телефон, Томмазо подлетел к нему, сорвал трубку и прокричал «Pronto» голосом сумасшедшего.
— Хотите сделать заказ? Заказать столик? Почему? С кем я говорю? — он помолчал, выслушав ответ. — А что у вас с голосом? — спросил он. — Помехи на линии? Видите ли, нам совсем не нужны клиенты с помехами на линии. Зубные протезы? У вас мосты? Я не кто-нибудь, а Томмазо Масси. Как вы сможете оценить мою кухню, если у вас мосты? Да идите к черту! — Он повесил трубку и радостно сообщил: — С этой минуты, Мария, никаких курящих и с протезами. Что?
Бруно и Мария смотрели на него, раскрыв рты.
— В какой-то момент, — сдержанно сообщил Бруно — ты говорил, как Ален Дюфре.
— Ох… — удрученно вздохнул Томмазо — Да, конечно. Извини. Пожалуй, я перебрал этого проклятого кофе.
Томмазо нравилось смотреть, как работает Мария. Ему нравилось, как она встает на цыпочки и приподнимает попку, чтобы проскользнуть между двумя стульями. Нравилось, как эта попка оттопыривается, когда Мария нагибается, чтобы убрать со стола. Иногда он пытался с ней заигрывать, но она сохраняла профессиональную неприкосновенность, даже если он пускал в ход свои самые неотразимые чары. К такому Томмазо не привык. Он ловил себя на том, что мечтает об этой девушке. Кроме того, он чувствовал, что Мария не позволит раскладывать на ее груди оливки или устраивать странные игры с намазыванием меренгой.
Мария тоже наблюдала за ним. Когда в один прекрасный день Томмазо заявил, что отныне в обеденном зале будет темно, чтобы посетители могли лучше сосредоточиться на том, что происходит у них во рту, именно Мария отвела его в сторонку и сказала: во-первых, если ты это сделаешь, как я увижу, кого обслуживаю? И во-вторых, если ты не перестанешь вести себя как самоуверенный болван, я на глазах у всего ресторана воткну эту вилку тебе в нос.
Все посетители разошлись и они убирались в зале, когда Мария вдруг сказала:
— Будет лучше, если ты объяснишь мне, в какую игру вы играете.
— В игру? — невинно переспросил Томмазо.
— Шеф-поваром считают тебя, а готовит все он, — Мария указала на Бруно — И не рассказывай мне сказку о том, что ты придумываешь рецепты, а он только выполняет указания. Я знаю, что это не так.
— Ох… — вздохнул Томмазо. Потом помолчал и сказал: — Понимаешь, у меня была одна девушка, которая хотела встречаться только с поваром. А я хотел встречаться с ней, поэтому сказал, что я повар. А я не умею готовить. Зато Бруно умеет. Ну… так все и началось, — он беспомощно развел руками.
— Так ты открыл ресторан, потому что боялся признаться той девушке, что не умеешь готовить? — недоверчиво уточнила Мария.
— Ну… да, пожалуй — Услышав такое объяснение, Томмазо почувствовал, что в нем окрепло ощущение, которое все время росло в последние дни, — все чертовски запуталось, — Понимаешь, если бы она узнала, что я всего лишь официант, она бы, наверно, меня бросила.
— А что плохого в том, чтобы быть официантом? — спросила Мария, устрашающе притопывая ножкой.
— Ничего, — торопливо ответил Томмазо. Было в Марии что-то такое, из-за чего с ней не хотелось спорить.
— Никогда не слышала более глупой истории — вынесла свой вердикт Мария.
— Да уж, глупее некуда — кивнул Томмазо.
— А когда ты собираешься сказать ей всю правду?
— Скоро, — сказал он. В его голове рождался план. Если Лаура узнает правду, она его бросит. Жизнь снова войдет в прежнее русло, а он, Томмазо, ничего против этого не имеет.
С тех пор как Бруно стал заниматься составлением меню для «Il Cuoco», он все время боролся с невозможностью создавать блюда, о которых он говорил Томмазо той ночью, когда они возвращались из «Темпли» и обсуждали разницу между тем, что усиливает сексуальное влечение, и собственно пищей любви.
Бруно прекрасно помнил, что именно он тогда сказал:
— Если ты хочешь, чтобы девушка в тебя влюбилась, нужно готовить что-нибудь до ужаса простое, но действенное. Чтобы стало понятно, что ты постиг сущность ее души.
— Например? — спросил тогда его друг.
Свой ответ Бруно тоже помнил дословно:
— Нужно очень хорошо знать того, для кого стараешься, — его прошлое, его корни, грубый это человек или утонченный, черствый или мягкий. Нужно для начала испробовать самого человека, чтобы понять, каков он на вкус. Короче говоря, нужно его любить. И даже в этом случае можно знать его недостаточно для того, чтобы приготовить блюдо, которое завоюет его душу.
Но хотя Бруно и любил Лауру, оказалось, что придумать рецепт, который идеально бы к ней подходил, гораздо труднее, чем ему казалось. Он знал, что это должно быть нечто сладкое и столь иллюзорное, чтобы хотелось съесть все до последней крошки. При этом блюдо должно быть идеальным, но — неуловимо идеальным. Как алхимик, безнадежно пытающийся заставить некую формулу превращать металл в золото, Бруно испробовал все, что мог. Он пробовал снова и снова, каждый раз надеясь на успех и никогда его не добиваясь. Он снова что-то упустил, какой-то ингредиент, который он не мог описать, но необходимость которого чувствовал.
И вот однажды днем Лаура сама пришла в «Il Cuoco». Она искала Томмазо, которого не было, и оказалась на кухне раньше, чем Бруно успел заметить ее появление. Он что-то бормотал себе под нос, бегая босиком от плиты к холодильнику и обратно, пробуя разные сочетания вкусов и текстур, будучи близок к помешательству из-за того, что у него что-то не получалось. До успеха рукой подать, Бруно это чувствовал, но чего-то не хватало… В кухне было очень жарко от раскаленной плиты, и по лицу Бруно струился пот. Волосы перемазаны мукой и маслом, а руки покрыты коркой жженого сахара, чего Бруно даже не замечал. Ему некогда было мыть руки.
Лауру привлек на кухню очень необычный аромат, она такого никогда раньше не нюхала. Она ожидала увидеть здесь Томмазо, но, к своему удивлению, обнаружила Бруно.
Пахло пирогами, и Лауре показалось, что она, как в детстве, пришла домой из школы, а мама на кухне, готовит ей чай… Кроме того, пахло какими-то лекарствами, и она вспомнила, как в детстве болела, а мама ухаживала за ней, уложив в постель. Еще чувствовались специи — запах Рождества, мускатный орех и гвоздика… Но было и что-то еще, что-то предательски неуловимое и мягкое, наподобие эвкалипта или ванили. Лаура вдруг вспомнила, как целовала папу в щеку, когда тот желал ей спокойной ночи: восьмичасовой поцелуй и этот запах… И тут она поняла — это запах одеколона, делового костюма, родительской спальни, большой двуспальной кровати и пугающей тайны: что происходит здесь, когда становится темно? Но прошло несколько секунд, и Лаура успокоилась: здесь были и приятные запахи — яблок, бренди, хрустящего слоеного теста и корицы.
— Что это такое? — выдохнула Лаура.
Бруно резко обернулся и посмотрел на нее безумными глазами.
— Пеку яблочный пирог, — ответил он.
Яблочный пирог… Лаура сто лет не ела яблочного пирога. Она вдруг перенеслась мыслями за тысячи миль отсюда, и на глаза навернулись слезы.
— Извини, — вздохнула она.
— Вот. Уже готово.
Не озадачиваясь тем, чтобы надеть перчатки, Бруно открыл дверцу духовки и достал противень с пирогом. Лаура заметила, что пирог очень маленький, словно для куклы. Бруно поставил его на стойку. Лаура нагнулась и глубоко вдохнула его аромат.
— Можно мне кусочек?
— Конечно, — ответил Бруно — Я испек его для тебя. Только нужно еще немного сбитых сливок… Вот — Бруно взял ложку, проткнул ею пирог, и от него пошел пар. Он был ненамного больше этой ложки. Бруно положил в лунку сбитые сливки и поднес пирог к губам Лауры. — Не бойся. Он не очень горячий.
Она открыла рот, и он положил в него кусочек пирога. Лаура затаила дыхание, закрыла глаза и принялась старательно жевать, стараясь не проглотить эту вкуснотищу, чтобы продлить удовольствие.
— Бруно, — сказала она, наконец обретя дар речи, — это фантастика.
Он поцеловал ее.
Лаура в ужасе отпрянула.
Бруно смотрел на нее с такой страстью, что ей стало страшно. Она вспомнила все свои свидания с итальянцами, каждый из которых все время щупал ее, оглаживал и старался затащить туда, где потемнее. Нет, только не Бруно, которого она считала своим другом. И, что важнее, другом Томмазо. Что вообще здесь происходит?
— Извини, — быстро сказал он — В Италии так принято. Мы… мы все время целуемся. Но это ничего не значит.
— Да, конечно, — ответила Лаура, приходя в себя, — Я знаю. Просто это странно. Понимаешь, американцы так не делают.
— Ну да.
— По-моему, мы не должны говорить об этом Томмазо, — сказала она, глядя ему прямо в глаза, — Мне кажется, он неправильно нас поймет.
— Конечно, — согласился Бруно — И обещаю: это больше не повторится.
Лаура шла домой и чувствовала, что вся дрожит. «Бруно, именно Бруно. Да, он мне нравится. И я не хочу потерять такого друга. Он забавный, очень милый и внимательный. Как он мог это сделать?»
Впрочем, она сейчас в чужой стране, а все итальянцы такие пылкие, не сравнить с американцами. Может, она преувеличивает? Может, для итальянца это действительно в порядке вещей?
Ничего страшного, если Томмазо не узнает.
Вернувшись домой после утренней болтовни с друзьями за чашечкой-другой кофе, Томмазо очень удивился, увидев на кухне учебники Лауры.
— Лаура здесь? — спросил он у Бруно, который был занят мытьем посуды.
— Была, — ответил Бруно, глядя в мойку и боясь встретиться взглядом со своим другом.
Томмазо провел пальцем по тарелке из-под пирога, облизал его и скроил гримасу.
— Хорошо, что ее нет. Я как раз хотел поговорить с тобой о ней.
— О ней?
— Si. Дело в том… Я думаю, вся эта история с ней стала неуправляемой. Все было очень славно, но, честно говоря… у меня от слабости коленки дрожат. А может, — добавил он, потому что всегда был честен с Бруно, — дело вовсе не в коленках. Как ты думаешь?
— Ты собираешься ее бросить? — спросил ошеломленный Бруно.
— Да, но это не так-то просто. Для меня это непривычно. У меня никогда раньше не было таких правильных отношений, поэтому я не знаю, как это делается.
— Я, наверно, не тот человек, у которого можно об этом спрашивать, — сказал Бруно. — Поскольку у меня никогда не было ничего подобного.
— Но ты знаешь, как ее успокоить, — возразил Томмазо — его как раз осенило. — Может, ты поговоришь с ней вместо меня? Так сказать, подготовишь почву.
— По-моему, это не очень удачный план, — пробормотал Бруно. — Тут все должно исходить от тебя самого.
— Но ты можешь смягчить удар. Ну, расскажи ей, какой я идиот, как я все время путаюсь с разными женщинами…
— Томмазо, я хотел тебе кое-что сказать. — Да?
Бруно снова уставился в мойку.
— Мне нравится Лаура.
— Ага, — кивнул Томмазо. — И ты не хочешь видеть, как ей будет больно.
— Нет, не в этом дело. Я еще и сам не понял, — еле выговорил Бруно. — По-моему, я в нее влюбился.
— Ого! — сказал Томмазо и задумался — Ты имеешь в виду только «влюбился» или…
— Я думаю о ней каждый день, каждую минуту. Думаю о ней, когда сплю, когда просыпаюсь, когда чем-то занят. Даже когда готовлю… Особенно когда готовлю. Я вспоминаю ее улыбку, ее рот, маленькие рыжие веснушки на ее плечах. Воображаю себе наши разговоры. Мечтаю хотя бы мельком ее увидеть. А когда она приходит, боюсь на нее взглянуть.
— Ага, ага… Понятно.
— Ты разозлился?
— Конечно нет. Ты же не виноват. И не сделал ничего плохого.
— Это не совсем… — Бруно чуть было не сказал «не совсем так», но понял, что эти слова не выговариваются. Он ведь обещал Лауре, что тот поцелуй останется в тайне.
— Знаешь, такое бывает, — успокоил Томмазо и похлопал друга по спине. — Я тебе сейчас скажу то, чего никому еще не говорил. Я обожаю Лючию, девушку Винсента. Понимаешь?
— Но у тебя с ней ничего не было.
— Нет, — признал Томмазо и стал готовить себе кофе. — Это ирония судьбы. Встречаюсь с Лаурой я, а влюблен в нее ты.
— Да, ирония судьбы.
— А когда я с ней расстанусь, ты собираешься с ней встречаться?
— Я не могу.
— Можешь.
— Честное слово, Томмазо, не могу. Я ей совершенно не нужен.
Полугодовое разрешение на пребывание Лауры в Италии подходило к концу. Будучи от природы законопослушным человеком, она отправилась в соответствующее учреждение, чтобы испросить estensione[38].
Когда Лаура выстояла очередь, молодой человек за стойкой сообщил ей, что это сопряжено с определенными сложностями. Ну, не то чтобы сложностями, а с противоречиями. Ее rezidenza, с которым все в порядке, заверен не stampa di notifica, а совершенно другой — stampa d' identita, а посему не имеет законной силы. И поскольку он не может продлить срок действия подобного документа — нет, это совершенно невозможно — Лауре придется заручиться нормальным rezidenza.
— Но ведь это всего лишь ошибка, — уговаривала Лаура. — Должно быть, они по ошибке приклеили не ту марку.
Молодой человек согласился с тем, что это наиболее вероятно. Он показал Лауре длинные гирлянды марок всех форм и размеров. Среди них была и stampa di notifica. Она действительно была очень похожа на stampa d' identita. Кроме того, identita раньше действительно годилась для подобных документов, но потом ее запретили. Молодой человек продемонстрировал Лауре длинный, на нескольких страницах меморандум, сообщавший о замене identita на notifica. Он указал на дату — несколько лет назад — и пожал плечами.
— Что же мне теперь делать? — спросила Лаура.
Ну, тут все совершенно ясно. Нужно получить правильно оформленное разрешение и с ним прийти к нему. Тогда он с радостью его продлит.
— А вы не можете выдать мне правильное разрешение? — спросила Лаура и улыбнулась, как ей казалось, обворожительной улыбкой.
Увы, нет, ответил молодой человек, отвечая не менее теплой улыбкой. Он бы с удовольствием, особенно для такой очаровательной иностранки, но он занимается только продлением. Лауре нужно идти в офис, где выдают rezidenza.
Было уже больше двух часов, и офис выдачи rezidenza закончил свою работу. Лаура вернулась туда на следующее утро и предъявила свои бумаги еще одному элегантному молодому человеку. Он был настроен благожелательно, даже более благожелательно, чем первый. Да-да, тут явно произошла ошибка. В таких случаях конечно используется stampa di notifica, а не stampa d' identita. Но, по его мнению, stampa d' identita у нее тоже неправильная, поэтому сложностей с продлением возникнуть не должно.
— А как мне это сделать? — спросила Лаура.
Чиновник нахмурился. Задумчиво потер подбородок. Потом нахмурился еще сильнее.
— Я схожу проконсультируюсь, — решил он.
Минут через двадцать он вернулся, принеся с собой сильный запах табачного дыма, и сказал, что Лаура должна пройти с ним.
Они шли по бесконечным коридорам, пахнущим кондиционированным воздухом. Наконец он пригласил Лауру в небольшой кабинет, где за миниатюрным деревянным столом сидел мужчина среднего возраста, тоже очень элегантный. На столе лежали документы Лауры. Еще один мужчина сидел прямо на столе.
Хозяин кабинета, буквально излучавший компетентность и склонность к пониманию, объяснил Лауре, в чем загвоздка. Казалось, ему доставляет интеллектуальное удовольствие кратко и с юмором суммировать данные, видеть кривые улыбки собеседников и слышать их смешки. Загвоздка, сообщил он, состоит в том, что наши друзья и коллеги из отдела estensione упрямы как ослы, когда дело касается изменений процедуры, на что все остальные просто не обращают внимания.
— Так во всем виноват другой отдел? — спросила Лаура, все еще надеясь, что дело движется к успешному завершению.
Мужчина предупреждающе поднял палец, его тон сделался торжественным. Нет-нет, нельзя употреблять слово «виноват», когда говоришь о государственном учреждении. Дело в разности суждений по данному поводу. У Лауры неправильно оформлена rezidenza, это уж точно, но, увы, коллеги из отдела estensione совершенно правы. Документ Лауры неправилен как residenza, но совершенно правилен как residenza-для-продления, поскольку residenza, требующая продления, по справедливому замечанию коллег из отдела estenzione, должна быть снабжена именно маркой stampa di notifica. И если Лаура изначально собиралась пробыть здесь еще шесть месяцев, тогда ей приклеили не ту марку, и неправильность ее residenza здесь не играет никакой роли, поскольку получается, что Лаура вообще находится здесь незаконно. Надеюсь, сказал он, вы улавливаете мою мысль. Дело не в самой residenza, а в том, что Лаура жила по этому документу, и таким образом вся ответственность целиком и полностью лежит на ней, а не на их учреждении.
Он сел, расплывшись в удовлетворенной улыбке теолога, которому удалось свести воедино два противоречащих друг другу принципа.
— Но что мне теперь делать? — спросила Лаура, которую совершенно не волновало, чья здесь вина.
Казалось, вопрос застал чиновника врасплох и потребовал дополнительной консультации с коллегами. Наконец он объявил, что Лаура должна принести ему все свои документы, и он посмотрит, что можно предпринять.
И тут Лаура совершила роковую ошибку. Если бы она посоветовалась с кем-нибудь из своих итальянских друзей, они бы сказали ей, что нужно делать, а именно — ничего, потому что никто не станет ломиться к ней в дверь, чтобы проверить ее разрешение на пребывание в Италии. Но Лаура была человеком аккуратным, а потому ошибочно предположила, что проблему нужно решать, пусть даже это займет много времени. Она сразу же отправилась домой, позвонила администратору колледжа, чтобы заручиться официальным письмом, собрала все свои документы и на следующий день снова явилась в отдел residenza, чем вызвала у чиновников твердое убеждение — ей есть что скрывать.
— У меня есть все необходимые документы, — объявила она теологу и двум его коллегам и положила бумаги на стол уверенным жестом игрока в покер, выкладывающего заведомо выигрышную комбинацию.
Теолог взял бумаги и углубился в их чтение. Да, согласился он, с бумагами безусловно все в порядке. Но увы, хоть они и в порядке, все равно по ним видно, что Лаура как нелегально находящееся здесь лицо проходила в Риме обучение, на что не имела никакого права. Она могла учиться в этой стране, только находясь здесь на совершенно законных основаниях.
Лаура снова задала свой коронный вопрос: что ей теперь делать? Последовал ответ: вернуться в Америку и снова запросить разрешение на въезд в Италию.
— Что?!
Теолог очень выразительно пожал плечами, ясно давая понять, что он как культурный человек совершенно не ожидал подобной реакции на его вполне логичное предложение.
С тяжелым сердцем Бруно готовил для Лауры блюдо, совершенно не похожее на все предыдущие. Самую обыкновенную тушеную курицу, сытную и полезную, которую едят со свежим итальянским хлебом. Уютную пищу, которую он стряпал, чтобы заглушить душевную боль.
— Готово — объявил он другу — Я ухожу. Когда захотите есть, достанешь ее из духовки.
Спускаясь по лестнице, Бруно вдруг отчетливо понял, что эта курица — последнее блюдо, которое он готовит для Лауры. Он надеялся, что Томмазо сможет преподнести ей свое сообщение достаточно мягко.
Томмазо все пытался свести разговор к теме расставания, но Лауру волновало совсем другое.
— Томмазо, мне нужен адвокат, — заявила она, поедая курицу.
— Адвокат? — Томмазо чуть не перекрестился, но вовремя вспомнил, что он агностик — Господи, зачем он тебе?
Лаура рассказала о том, в каком затруднительном положении она оказалась, и Томмазо рассмеялся.
— Иными словами, ты наткнулась на muro di gomma[39]. С чем тебя и поздравляю. Это один из самых древних и ценных памятников итальянской культуры.
Он объяснил, что в Италии электорат традиционно высоко ценил свое правительство за то, что оно создает колоссальное количество рабочих мест. Это в свою очередь означает, что министры окружены огромным штатом помощников, которые быстро и артистично ничего не делают. Проблема Лауры теперь будет вечно мусолиться в различных учреждениях, если кто-нибудь совершенно случайно ее не решит.
— Но они говорили о том, что меня нужно выдворить из страны!
Томмазо заверил ее, что она в полной безопасности. Чиновники просто вымогают bustarella, маленький конвертик.
— Bustarella?
— Si. Взятку.
Лаура пришла в ужас. Это же противозаконно! А что, если Томмазо ошибается? Тогда ее арестуют и уж точно выдворят.
— Поверь мне, Лаура. Siamo in Italia. Здесь дела делаются именно так.
— Как у тебя все прошло с Лаурой? — спросил Бруно, вернувшись домой.
— Я ей пока ничего не сказал. Это нелегко, нужно выбрать подходящий момент. А у нее сейчас небольшие трудности.
— Что ж, у нас на завтра осталось много курицы, — пробормотал Бруно.
На следующий день Лаура опять пришла в кабинет теолога и положила перед ним на стол свои документы. Но на сей раз рядом с ними она положила и конверт с тремястами евро.
На конверт теолог даже не взглянул. Лаура с ужасом подумала, что совершила страшную ошибку. Но когда он взял в руки письмо из колледжа, оно чудесным образом его удовлетворило. Быстро нашлась замена для residenza, так же быстро поставили печать. Все это время bustarella лежала на столе, якобы незамеченная. Там же она и осталась, когда за Лаурой закрылась дверь.
Лаура покинула здание в приподнятом настроении. Когда она вынимала bustarella из сумочки, ее сердце издавало частые глухие удары. Положив конверт на стол, она чувствовала себя так, словно впервые разделась перед новым любовником. Но теперь она ощущала себя настоящей итальянкой.
На бульвар Глориозо она вернулась почти вприпрыжку.
— А, Лаура, — сказал Томмазо, когда увидел ее, — рад, что ты пришла. Я как раз хотел с тобой поговорить.
— Бруно дома? — спросила Лаура.
— Нет. Почему ты спрашиваешь?
— А ты как думаешь? — прошептала она, прижимаясь губами к его губам и запуская руку под его рубашку.
Если и было на свете нечто такое, от чего Томмазо никогда не отказывался, так это быстрый и прямолинейный секс. Сначала он задумчиво сказал «О-о!», потом «А-а…». А еще через несколько минут застонал.
— О чем ты хотел поговорить? — спросила Лаура чуть позже, когда все кончилось и они лежали на кровати среди вороха постельного и нижнего белья.
Конечно, Томмазо понимал, что подобные разговоры лучше вести до бешеного, страстного и буйного секса, но решил, что стоит все-таки воспользоваться этой возможностью.
— Видишь ли… — начал он, но замолчал. Как ему это ей сказать? — дело в том, что это как еда. Если на протяжении двух месяцев есть бифштекс два раза в день, тебя потянет на баранину. И дело вовсе не в том, что говядина чем-то плоха, — поспешно добавил он. — С говядиной все в порядке. Она незабываема. Просто ее время вышло.
— Это как времена года, да? — спросила Лаура, не поняв намека.
— Точно. После сезона говядины идет сезон баранины. А когда кончится и он, наступит еще какой-нибудь. Например, сезон дичи.
— Тогда ты откажешься от баранины и будешь готовить дичь.
— Именно так.
— Так ты хочешь начать готовить дичь в твоем ресторане?
— О господи… — вздохнул Томмазо, наконец поняв всю сложность этого объяснения, — Я говорю не о ресторане, — беспомощно пробормотал он. — Я говорю о нас с тобой.
— О нас?
— Ну да, — он решил предпринять еще одну попытку. — Хорошо, попробуем иначе. Иногда бывает так, что два человека долго засиживаются за столом и не сразу понимают, что ужин уже кончился. Они еще пьют граппу, могут съесть немного biscotti[40], заказать кофе, но в действительности уже давно пора попросить счет. Пожелать друг другу спокойной ночи, попрощаться и обязательно дать чаевые официанту. Но они до последнего это оттягивают.
— И работники ресторана не могут пойти домой, они вынуждены ждать.
— Да, именно так.
— Я поняла, Томмазо. Иногда тебе приходится задерживаться допоздна. Но это не проблема.
— Разве?
— Нет. Это ведь твоя работа, и мне нравится, что ты шеф-повар. Даже если из-за этого ты иногда засыпаешь, когда мы занимаемся сексом.
— Никогда! — обиделся Томмазо.
— Не тогда, когда это не вовремя для тебя, а когда это не вовремя для меня, — уточнила Лаура — Помнишь, два дня назад, когда…
— Но это было исключение.
— Ничего страшного, — успокоила его Лаура. — Ты нравишься мне таким, какой ты есть. Ты занимаешься кулинарным искусством, я изучаю историю искусства. Поэтому мы вместе. У каждого из нас есть свои интересы.
— Кстати, об интересах…
— Я люблю тебя, — сказала счастливая Лаура. — И люблю говорить с тобой о еде, как сегодня. Скажи, какое меню сегодня в ресторане?
— Я ей обязательно скажу, честное слово, — уверял Томмазо позже вечером, разговаривая с Бруно. — Я уже заронил семена. Просто нужно еще немного времени.
— Там осталось немного тушеной курицы. Хватит на завтра, но не дольше.
— Это все Лаура. От нее разыгрывается аппетит.
— Вчера вечером у нас с Томмазо был странный разговор, — отчитывалась Лаура перед Карлоттой.
— О чем?
— Все как-то загадочно. Мне показалось, что он чего-то не договаривает. Он приготовил великолепную тушеную курицу, все время намекал, что хочет о чем-то поговорить, а вместо этого завел речь и том, как это ужасно, что ему приходится работать в ресторане до глубокой ночи.
В телефонной трубке повисло напряженное молчание.
— Может, он пытается сделать тебе предложение?
— Нет! — засмеялась Лаура. — Мы ведь знакомы всего несколько месяцев.
— Он спит с тобой. Если бы ты была итальянкой, это означало бы, что вы почти женаты.
— Но он знает, что летом я возвращаюсь в Америку.
— Тем больше у него оснований сделать предложение прямо сейчас.
— Карлотта, это глупость.
— Да? Ты же сама говорила, что он тебя обожает.
— Да, но… О господи! — пробормотала Лаура — Помолвка? Ты правда так думаешь?
— Возможно. А если он сделает предложение, что ты ответишь?
— Понятия не имею — призналась Лаура — Это очень сложно. Я должна подумать.
В ресторан Томмазо шел с тяжелым сердцем. Он хотел все сказать Лауре, но оказалось очень трудно произнести простые слова, которые разобьют ей сердце. Все ополчатся против него. Во-первых, сама Лаура, а во-вторых, доктор Феррара, его главный покровитель, который к тому же отец ее лучшей подруги. В ресторане и без того была сложная ситуация. С тех пор как Мария выяснила, что никакой он не шеф-повар, она стала относиться к нему с явным презрением, а Бруно, напротив, уважала все больше. Сам же Бруно пребывал в глубочайшей депрессии и почти не разговаривал. Он открывал рот только для того, чтобы спросить, поговорил ли Томмазо с Лаурой.
— Scusi?
Томмазо поднял глаза. К нему обращалась девушка. Симпатичная блондинка в шортах. За спиной — рюкзак, в руках — путеводитель.
— Si? — ответил он.
— Вы не подскажете, как пройти к пьяцца Навона?
Туристка. Томмазо уже и забыл о том, как он любит туристок.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |