– Я говорил ей, что некоторым образом знаком с вами, – сказал он.
– Теперь можете сказать ей, что мы действительно знакомы. Я была бы счастлива познакомиться с ней, если вы не возражаете.
– Ну, я не вижу ее так часто. Она живет с моей женой.
– О, а где живет ваша жена?
– В Аннаполисе. – Он вытянул нож перед собой.
– Ваша дочь примерно того же возраста, что и моя Кэсси, верно? Вам, вероятно, рассказывали о ней Лу и Кайл?
– Кэсси. Всякий знает о ней, разве нет? Включая все интимные детали, как долго вы старались забеременеть, как вы провели три последних месяца беременности на постельном режиме, и т. д.
Она сделала мину. Уэйн говорил, что ему надоели люди, обсуждающие интимные детали их жизни, стоя в бакалейных лавках.
– Как вы переносите такое вмешательство в частную жизнь? – спросил Бен.
– Иногда мне не удается быть к этому терпимой. – После «Сердца зимы» ее лицо было на стольких журнальных обложках, что она потеряла им счет. Это было хорошо, пока Уэйн не ушел. Тогда ей хотелось совсем исчезнуть с глаз публики.
– Итак, о чем вы собирались писать сценарий?
– Сначала надо разобраться. Я думаю, надо покопаться в мозгу Кайла, поскольку он единственный из тех, кто еще жив, хорошо знал Кэйт. Но вчера вечером он сказал мне, что она вела дневник. Это очень облегчает мою работу, хотя там двенадцать тетрадей, и Кайл планирует давать их мне по одной.
Улыбка медленно тронула лицо Бена.
– Он хочет задержать вас здесь, насколько это ему удастся. Он был так возбужден, когда вы приехали.
– Не знаю почему. Я не дала ему самых приятных лет в жизни. Так или иначе – не хочется буквально воспроизвести дневник, тем более, у меня есть свой замысел, как ее представить. – Она посмотрела на него. – А что вы думаете о ней? Я имею в виду, как один из тех, кто знает о ней только из средств информации?
Он откусил кусочек сэндвича.
– Как об одиночке, – сказал он. – Женщина, которая ставила одиночество превыше всего. Мне трудно понять это. Что касается меня, то я скорее брошусь под поезд, чем проведу жизнь один.
– Вот именно, – сказала Иден. – Никто не понимает ее из-за того, в каком свете ее представляли прежде. Я же хочу представить ее нормальной. Хочу, чтобы люди, посмотрев этот фильм, могли относиться к ней так, чтобы не думать о том, что тут снова наплодила Кэтрин Свифт.
– Сколько ей было лет, когда она начала вести дневник?
– Тринадцать.
– О чем может писать тринадцатилетняя?
– О личном. Она была живая и импульсивная. И одинокая. Другие дети не любили ее. Она ввязывалась во множество неприятностей. Когда у нее первый раз случились месячные, ее мать – моя бабушка – была настолько безумной, что отрезала у Кэйт все волосы. Так что она убежала. Вот тогда-то она и нашла пещеру.
Бен смотрел в сторону пещеры.
– Вы помните, на что она похожа изнутри? – Он почти прошептал этот вопрос, как если бы понимал, что пещера является субъектом, к которому надо относиться с уважением.
Иден посмотрела через поле на лесистую насыпь. Она могла выделить темную заплату на деревьях, там, где валуны отмечали вход в пещеру.
– Мне было четыре года, когда они запечатали ее, – сказала она. – Мои воспоминания очень туманны.
– Закройте глаза.
– Что?
Бен положил свой сэндвич.
– Мой брат нелюдим. Когда я не могу чего-нибудь вспомнить, он говорит мне, чтобы я закрыл глаза, и постепенно картина возникает в моем сознании.
Иден послушно закрыла глаза и отклонилась назад к холодному металлу пикапа. Сначала она могла только сконцентрироваться на шуме Ручья Ферри, струящегося под ними. Но затем она услышала «клак, клак, клак» клавишей пишущей машинки, заглушенных ватой, которую мать закладывала в уши. Она почувствовала холодный воздух на своих руках. Пещера была скудно освещена фонарями, свисающими со стен, и свечами, установленными здесь и там на полу и на каменных выступах. Помещение было полно теней. Иден играла со своими друзьями, сталагмитами. Она забыла о них, холодных, гротескной формы, образованиях, которые в ее четырехлетнем воображении принимали человеческие формы.
Мать сидела на деревянном стуле, огромная черная, чудовищная машинка стояла на столе перед ней. Листы бумаги были разбросаны на полу пещеры вокруг ее стула. Ее лицо было расплывчато. Иден могла видеть только руки, гладкую и шелковистую кожу, гибкие пальцы, коротко стриженные ногти. Ее руки не останавливались. «Клак, клак, клак»… Иден открыла глаза. Бен смотрел на нее, кусая губы.
– Я боялся, что вы там застрянете, – сказал он.
– Я вспомнила сталактиты и сталагмиты. Тити и мити, как называла их моя мама. Они заполняли пещеру. Они были моими партнерами. Я играла с ними, пока она печатала, а когда заканчивала на этот день, она сжимала меня в объятиях у себя на коленях и читала мне.
Ее голос стал мягче, глубже, выдавая ее состояние. Она забыла, что надо быть осторожнее, не задевать струн, связанных с любовью.
Бен наклонился и коснулся ее колен.
– Этот фильм вам нелегко будет сделать.
Она вовсе не собиралась сказать так много, так открыться. С каждым словом она делала себя более уязвимой.
– Я не думаю, что это будет трудно. – Она встала и спрыгнула с пикапа, устранив теплоту его пальцев со своих колен. – Мне лучше пойти. Спасибо за сэндвич.
– Вы мне объясните, как это делать? – спросил он.
– Что?
– Менять так быстро свои чувства. – Его глаза сузились.
– Я не понимаю, что вы имеете в виду?
– Я думаю, что понимаете. Минуту назад вы были печальной, в следующую минуту – все прекрасно в этом мире.
Она вздохнула, уступая.
– Честно говоря, я в этом сильнее. – Она приложила руку к губам и посмотрела в направлении пещеры. – Моя защита идет отсюда. Обычно я могу считать, что все прекрасно, пока на самом деле не начинаю в это верить.
– Фью! Я научу вас копать, если вы научите меня, как это делать. Как насчет обеда сегодня вечером? Так, между прочим. Конечно, как вы понимаете, платонического. – Он улыбнулся. – Я имею в виду, я в курсе насчет вас и Майкла Кэри.
Она простонала:
– Майкл и я – только друзья! А почему вы хотите пообедать со мной, если вы уже все знаете обо мне?
Он проигнорировал ее вопрос.
– Я буду ждать вас в семь.
Она хотела пойти. Это будет легче, чем обедать с Кайлом и Лу.
– Может быть, мне где-нибудь встретить вас? – Тогда она сможет контролировать ситуацию.
– В семь у Сахарного Холма, – сказал он. – Кайл расскажет вам, как туда добраться. Не забудьте захватить свой черепок, чтобы произвести впечатление.
Она перешла через поле к котловану, подняла черепок и направилась к насыпи, все время ощущая на себе его взгляд. В чем состояла его игра? Она хочет познакомиться с его дочерью. Он не взволновал ее тем, что произошло. Он может написать домой, что знаком с Иден Райли. Нужно надеяться, что у него нет иллюзии, что она будет спать с ним. Может, он хочет добиться хорошего отношения Кайла, чтобы ускорить продвижение по лестнице карьеры. Он, должно быть, скучает на этих маленьких ограниченных раскопках. Или… Может ли он быть так одинок? Неважно, каковы его мотивы. Она знала, что когда пойдет пешком через лес к дому, спасаться надо будет ей, а не ему.
ГЛАВА 6
Сахарный Холм был любимым рестораном Бена в округе. Ему нравилась сельская атмосфера, запах дерева. Внутри всегда было темно, что помогало ему чувствовать себя инкогнито. Посреди столов была танцевальная площадка, а вдоль стен располагался бар.
Он сел за стол в темном углу, наблюдая за дверью, стараясь вспомнить, случалось ли ему обедать за последние полтора года с кем-нибудь еще, кроме Кайла и Лу, или Сэма и Джен. Нет, не случалось. Поэтому он чувствовал себя нервозно. Он быстро встал, когда увидел Иден у двери. Она остановилась в нерешительности, привыкая к полумраку. Он шагнул к ней. Темно-белокурые волосы ее были распущены, как это было сегодня утром. Шея была длинной и гибкой, как и вся она, но в ней была и твердость, которая привлекала его. Возможно потому, что это было противоположно хрупкости Шарон. Она выглядела так, как если бы могла преодолеть все, что встретится ей на ее пути. Она не легко бы стушевалась.
Он снова подумал, насколько она неузнаваема. Хорошо. Он и не хочет привлекать к ней внимание.
Иден улыбнулась, когда увидела его, и пожала руку, которую он протянул ей. Он провел ее к столу, усадил, протянул меню.
– Чего бы вы хотели из бара? – спросил он.
– Вина, – сказала она. – Какого-либо белого.
Он заказал из бара для Иден вина, а для себя пива. Когда усмехающийся бармен протянул ему выпивку, он подмигнул Бену:
– Она немного старовата для вас, не так ли?
Бен обошелся без комментариев. При других обстоятельствах он мог бы сказать что-нибудь резкое, чтобы защитить самого себя. Но не хотелось начинать этот вечер таким образом.
«Не обращай внимания, – сказал он себе. – Не допускай, чтобы это задело тебя».
Но к тому времени, когда он поставил вино перед Иден и сел на свое место, колени уже тряслись. Эта фраза бармена вывела его из равновесия. Он не был столь неизвестен здесь, как бы ему хотелось. Он потягивал свое пиво, наблюдая, все ли глаза в комнате сфокусированы на нем и Иден.
– Вы часто сюда приходите? – спросила Иден. Он кивнул.
– Я полагаю, это стало привычкой.
Старшая официантка, Рут, возникла возле его стола, оранжевая помада подчеркивала наружный контур губ.
– Вам то, что обычно? – спросила она Бена.
– О, нет. – Он был в привычной ситуации. – Мне сегодня пирог с крабами.
Его бросило в жар, и краска поднялась от шеи и щек. Если бармен знал о нем, то и Рут должна знать.
– Я хотела бы фаршированную камбалу. – Иден невинно улыбнулась Рут.
Он был уверен, что Рут пошлет ему взгляд, полный отвращения, как только направится на кухню. Он никогда бы не привел сюда Иден, если бы мог предположить, что где-то есть место, где его никто не знает. Но здесь был дансинг. Почти каждый вечер он наблюдал за танцующими парами, размышляя, есть ли у него шанс когда-либо снова прижимать к себе женщину.
– Вы любите танцевать? – спросил он.
– Да, люблю.
– Оркестр скоро начнет.
Она кивнула, опустив глаза и потягивая свое вино.
– Что Кайл подумал о вашем черепке?
– Он подумал, что это вы подложили его, чтобы я нашла.
– Он отмыл его для вас?
– Да. И я нарисовала на задней стороне маленькие номера.
Он взболтал пиво в стакане, раздосадованный своим смущением. Ой хорошо чувствовал себя утром, как только понял, что Кайл не говорил ей о нем, но не мог избавиться от чувства, что каждое его движение здесь изучается другими посетителями и персоналом. Нужно было поддерживать какой-то разговор с ней, а не с самим собой.
– Вы кажетесь погруженным в думы, – сказала она.
– Я пытаюсь придумать для вас такой вопрос, ответ на который я бы знал заранее.
Она рассмеялась, и бриллиант, который она носила на шее, заиграл от света с танцевальной площадки.
– Скажите мне, что вы знаете, и мы сможем исходить из этого.
– Хорошо… Вы разошлись с мужем около года назад. – Его напарник по заключению читал «Нэйшенел Инквайрер», и там это было на первой странице. Снимок темноволосого мужчины рука об руку с рыжеволосой женщиной, заголовок большими буквами провозглашал что-то вроде «Иден Райли сокрушена связью ее мужа и учительницей из Пенсильвании». Там был маленький снимок Иден в нижнем правом углу с лицом, искаженным эмоциями.
Возможно, они что-то выдернули из какого-то фильма и вклеили вне контекста в газету. Тогда, сидя на кровати перед тлеющей золой в своей холодной камере, он почувствовал к ней жалость. Он понял, что это равносильно тому, чтобы ваша жизнь раздавалась массам по кусочкам.
– В следующем месяце будет год, – сказала она. – А что насчет вас? Как давно вы в разводе?
– Мы разошлись около полутора лет назад и развелись в прошлом январе. – Он не мог позволить ей задавать вопросы. – Ваш муж был юрист, верно?
– Ага.
– Вы были счастливы получить право опеки?
– Он отважно боролся.
– Я был в этом уверен. Юристы не относятся к числу людей, которых я люблю. – Он уставился в свое пиво. Боже, он говорит, как идиот! – Вокруг вас, должно быть, всегда было много людей, – сказал он.
– Не много. Ни одного, от кого бы я почувствовала заботу.
– Сколько вам было лет, когда вы с Кайлом и Лу приехали в Нью-Йорк?
– Тринадцать.
– А ваши дедушка с бабушкой заботились о вас до этого, верно?
– Мой дедушка и его вторая жена. Вы, должно быть, знаете историю моей жизни, не так ли?
– Кайл и Лу много хвастали. И они влюблены в Кэсси.
Ее лицо осветилось, и он понял, что нашел верный тон. Ее прекрасные белые зубы сверкали в улыбке, когда она рассказывала ему о своей дочери. Была единственная проблема – он не мог слушать. Было слишком трудно слышать о четырехлетней девочке. Ему хотелось сказать: «Блисс тоже поступает так», или «Да, мне хорошо известно то, о чем вы говорите», но он не мог. Вместо этого он отключился от ее слов и сосредоточился на теплой голубизне ее глаз.
– Кэсси будет здесь в июле, – сказала она. – А ваша дочь приедет к вам этим летом? Они могли бы играть.
– Ш-ш! – Он быстро накрыл ее руку своей, так как Рут поставила перед ними тарелки, и он показал ей глазами, чтобы она молчала, пока официантка не отойдет. – Сожалею, – сказал он, убрав свою руку и взяв вилку. – Нет, ни в это лето, ни в какое другое.
Иден нахмурилась.
– Что-нибудь не так?
– Нет. – Он отрезал ломоть пирога с крабами аккуратно, с большой сосредоточенностью. Он не смотрел на нее и почувствовал облегчение, когда она, наконец, взяла вилку и начала есть. Как мог он допустить мысль, что когда-нибудь снова будет иметь нормальные отношения с женщиной? И с Иден Райли? Иисусе, Александер?
Он думал о ней всю вторую половину дня, надеясь, может быть, что-нибудь произойдет между ними, что-то краткое, короткое взаимодействие. Он не просил многого.
Когда она сказала, что они с Майклом Кэри были только друзьями, не значит ли это, что она проявила к нему интерес? Безумие! Эта женщина – обладательница приза Академии кинозвезд. Каждый человек в этом ресторане знает ее имя. Она носит огромный бриллиант на шее. Ее дочь уехала туда, где будет окружена исключительной заботой. Она живет в прекрасном доме на берегу океана. Он может представить это – жара, вечеринки на воздухе, ароматном воздухе Калифорнии. Он увидел ее снова в той сцене в отеле со смуглым привлекательным Майклом Кэри. Насколько он смешон, думая, что она может заинтересоваться им. В какой-то момент он мог бы иметь шанс, но не теперь. Он едва смог обеспечить головку салата – латука и сыр в холодильнике и какой-то кров над головой. Он хотел рассказать ей о доме, которым владели он и Шарон, который он сам спроектировал. Хотел рассказать, что имел работу, которая обеспечивала ему уважение всего археологического сообщества. Но тогда он должен был бы объяснить почему все это он потерял.
Она ела третью из своих камбал, когда вдруг положила вилку.
– Бен, я не очень понимаю, что здесь происходит, но вы выглядите так, будто находитесь где угодно, но только не здесь со мной. Мы не будем вытаскивать это, о'кей? Поговорим об этом вечером.
– Нет, – он снова схватил ее руку, охваченный паникой. – Простите меня. Мне действительно есть о чем подумать, но я не хочу еще уходить.
Оркестр начал играть. Ему нравился этот оркестр. Разновидность старого рок-н-ролла. Он добавлял в звучание каждой песни немного музыки в стиле «кантри», и это было то, что надо. Он наблюдал за парой, вышедшей на танцевальную площадку.
– Давайте потанцуем, – сказал он, вставая. Если двигаться, то можно и не разговаривать.
Оркестр заиграл старую песню братьев Дубби. Это был быстрый ритм, и Иден легко двигалась с ним. Он был рад видеть ее снова улыбающейся, когда они кружились по площадке.
Следующая песня была медленной, и Иден не заметила, когда он притянул ее поближе. Мягкий шелк ее волос коснулся его щек, когда она перенесла свои руки с его плеч на шею, удивляя его, поражая его. Он закрыл глаза под взглядами других посетителей. За этот последний год он много размышлял о том, будет ли у него когда-нибудь снова любовь, согласится ли какая-нибудь женщина быть с ним.
Он даже не был уверен, сохранил ли он физическую способность. Он никогда не предполагал, что оскорбление его сексуальных чувств будет иметь для него такие роковые последствия. Сможет ли он когда-нибудь прикоснуться или испытать прикосновение без стыда и чувства вины?
Может быть, Иден… Боже, она улыбается заинтересованно. Во всяком случае, более, чем по-доброму. Он пытался думать о черепке, который она нашла сегодня утром; очертания бара Сахарного Холма, звуки музыки – все это воздействовало на его эрекцию. Но испугавшись, что это станет настолько явным, что она сможет почувствовать, он резко отодвинулся, так, что она уставилась на него, опустив руки на его бока.
– В чем дело? – спросила она.
– Давайте сядем. – Он повел ее назад к столу, взяв под локоть.
Она села и взялась за свой кошелек.
– Я думаю, мне лучше уйти.
– Нет, Иден, пожалуйста, не надо!
– Не думаете ли вы, что должны развлекать меня, потому что я племянница Кайла? – ее щеки покраснели.
– Нет.
– А я думаю, да. Не похоже, что вы хотите быть здесь со мной. Это мило, но, пожалуйста, не используйте меня, чтобы оказывать любезности Кайлу, или пускать мне пыль в глаза, или…
– Но это вовсе не то, что я делаю. – Он был несправедливо обвинен. Это чувство было слишком знакомо.
– Я собираюсь уйти. Я увижу вас утром на участке.
– Позвольте мне вас проводить. – Он не хотел, чтобы кто-нибудь видел, как она ушла от него.
У машины он положил руку ей на плечо и повернул к себе.
– Это была моя ошибка. Прошло много времени с тех пор, как я был с женщиной и хотел, чтобы все было хорошо, на всю железку.
– Увидимся завтра. – Она села в машину и рванула с места так, что из-под колес полетел гравий.
Он медленно забрался в свою каморку. Разделся, а затем, прежде чем лечь, положил на подушку свою рубашку, потому что она пахла Иден. Он забыл погасить свет в ванной и думал о пилюлях на раковине, но был слишком усталым, чтобы идея самоубийства восторжествовала этой ночью.
В слабом свете из ванной комнаты он мог видеть фотографию Блисс, прикрепленную к раме зеркала его кухонного шкафа, и он отвернулся лицом к стене от этой фотографии, от своего прошлого.
ГЛАВА 7
октября, 1941 г.
Мама умерла.
Я смотрю на эти слова и не могу поверить в их реальность. Кайл нашел ее, и я знаю, что это было плохо для него. Мы оба слышали выстрел. Это было вчера поздно ночью, и я спала так крепко, что подумала, что это мне снится. Я подумала, что мама, наконец, выстрелила в индейца, но затем услышала, как Кайл выскочил из постели и побежал в холл. Я поднималась медленно, как будто что-то меня удерживало, говоря, что для моего собственного блага не надо спешить. Пока я добиралась до гостиной, Кайл запер дверь, чтобы я не могла войти. Он, казалось, стал взрослым за эту ночь, и его плечи заполняли почти весь дверной проем. Фонарь светил из комнаты, а его лицо было в тени, но слабый лунный свет проникал в дом, все вокруг его глаз было окрашено бледностью, и они были большими, круглыми и неподвижными.
– Что случилось? – шепнула я, пытаясь проскользнуть мимо него в комнату, но он схватил меня за руки.
– Не входи, – сказал он, – это мама. Она застрелилась.
– Насмерть? – спросила я.
Кайл кивнул и вошел внутрь, потому что в холл пришел папа и хотел войти в гостиную. Мы прислушивались к его реакции, но ничего не последовало. Не было более молчаливого человека, чем папа. Я хотела посмотреть на нее, чтобы удостовериться, что она умерла, но Кайл не позволил мне войти.
– Это в голову, Кэйт, – сказал он, и я заметила, что он не смотрит в ту сторону. Я не могла представить, что ружейный выстрел может сделать с чьей-нибудь головой.
Думаю, что я нехорошая, потому что мне хотелось рассмеяться. Мне стыдно об этом писать, но это правда, и это единственное место, где я могу сказать правду. Мне было трудно удержаться от смеха. Только остановившейся взгляд Кайла удержал меня от этого. Я хотела сказать:
– О, Кайл, мы Свободны!
Затем вышел папа. Он стоял в коридоре, свесив голову, затем поглядел на меня.
– Она никогда не была в порядке, с тех пор как у нас появилась ты, Кэти.
Я была поражена, но видела, что он не сердится на меня. Его голос был мягким, и он погладил меня по голове, чего никогда не делал прежде.
– Не вини себя, девочка, – сказал он. – Это не твоя ошибка. Это лучшее, что она могла сделать. Теперь она обрела мир. Теперь мы все обрели мир.
Кайл и я остались дома и не пошли в школу, но я пришла сюда в мою пещеру, а Кайл остался, чтобы сделать все необходимое в гостиной. Я спросила, не могу ли я помочь, но он сказал, что не хочет, чтобы я помогала. Перед этим он пришел сюда и рассказал мне обо всем, что видел, и это слишком ужасно, чтобы писать здесь. То, что она с собой сотворила, не может быть изложено на бумаге. Но я заставила себя слушать Кайла, потому, что он сказал, что должен об этом рассказать. Он сидел на диванчике, который он и помог мне принести из дома Смита, и его голос был монотонным, не повышающимся и не понижающимся, и он размеренно рассказывал мне одну ужасную вещь за другой. Его взгляд изменился после всего, что он видел, и мне хотелось, чтобы папа не сказал тех слов, что мое рождение принесло все это, потому что я чувствовала вину за горе на лице моего брата.
октября, 1941 г.
Я получила ужасный удар вчера ночью. После того, как я вышла из пещеры, нашла папу сидящим на ступеньках дома, и спросила его, что он имел в виду, когда говорил, что мама не была в порядке с тех пор, как я появилась. Он держал бутылку виски и сделал пять долгих глотков, прежде чем заговорить.
– Мама тебе не родная мать, – сказал он. Он начал объяснять, что у мамы была сестра по имени Сисси, и что это она была моя мама. Она покончила с собой через несколько дней после моего рождения, потому что она не была замужем. Мама очень тяжело переживала потерю Сисси, и папа и мама взяли меня. – Мы удочерили тебя, – сказал папа. – Оформив это, мы сделали тебя и Кайла братом и сестрой.
– Ты не мой настоящий папа, – сказала я.
– Я твой папа так или иначе, девочка, и не думай ничего другого. – Он был наполовину злым, наполовину грустным, и я подумала, что лучше не задавать ему новых вопросов.
Сначала я не собиралась ничего говорить Кайлу. Но вчера ночью я плакала в постели и не могла остановиться, пока он не пришел и не обнял меня… Он думал, что я плакала о маме. Но тогда я рассказала ему то, о чем мне говорил папа, и он все время повторял:
– Это не может быть правдой, не может быть! – Но я сказала, что знаю, что это правда. Я крепко прижалась к нему, потому что боялась, что он будет испытывать ко мне другое чувство и, может быть, никогда меня больше не обнимет. Но он сказал:
– Кэйт, мне неважно, кто была твоя мама, ты всегда будешь моя сестра.
октября, 1941 г.
Папа в эти дни больше говорил. За обедом, когда он поел, он отодвинул свой стул и заговорил про мельницу или про работу, которую надо делать по дому. Главным образом, он говорил о маме, я была удивлена, как сильно он тоскует по ней. Я думаю, что он тосковал не по реальной маме, которую я знала, а по той женщине, которой она была давным-давно, до моего рождения.
– Она была так прекрасна, – сказал папа, глядя в окно. – И она умела петь.
Я пыталась представить маму поющей, но это было невозможно.
– И танцевать тоже, – сказал он и улыбнулся. – Держу пари, вы никогда бы не подумали, что ваша мама умеет танцевать. Она была на танцевальной площадке как ангел с крыльями, свободная и легкая. Она всегда улыбалась. – Папа посмотрел в свою пустую тарелку, а я попыталась вспомнить, когда в последний раз мама улыбалась, и не смогла.
– А какая была моя мама, папа? – спросила я.
– Сисси? Прекрасная, как лепесток цветка. Все мальчики любили твою маму, что и было частью проблемы, как я полагаю. Ей стало стыдно, когда у нее появилась ты, и она не знала даже, кто был твой отец. Люди подло обошлись с ней. Догадываюсь, что она не думала, что ей после этого много осталось жить. Но мама захотела принять тебя. Она хотела детей больше всего на свете, – сказал папа. – Когда ты родился, Кайл, она сжала тебя в объятиях, поцеловала и спела тебе. Она была в полном порядке после твоего рождения, счастливая, какой я никогда ее не видел. Глаза все время блестели. Она взяла тебя на ярмарку, чтобы всем показать. Затем, когда Сисси покончила с собой, и ты пришла к нам, – сказал папа и посмотрел на меня, – она заболела. Что-то с грудью. Я думаю, это была первоначальная причина ее настроения. Она не смыкала глаз ночи напролет из-за кашля. Такова была твоя колыбельная, Кэйт, – мамин кашель. У нее не было сил, чтобы в достаточной степени ухаживать за тобой. Тогда она начала видеть вещи, которых на самом деле не было, воображаемые вещи. Я думаю, это было вызвано тем, что она недостаточно спала. Она совершенно изменялась от ночи ко дню. Она даже после этого не получала радости от Кайла.
– Я сожалею, папа, – я едва могла глядеть на него.
– Нет, Кэйт, – сказал он. – Не стыдись себя самой. Может быть это было решено свыше, чтобы она годами ухаживала за двумя детьми, расплачиваясь за увлечение своей сестры. Слишком много сразу для любого.
Папа встал и положил свою тарелку в тазик, и я встала тоже, чтобы пойти в свою пещеру, где, я знала, сразу почувствую себя лучше. Папа повернулся ко мне.
– Не знаю, где ты проводишь все свое время, девочка, – сказал он.
Я посмотрела на него, внутри у меня все перевернулось.
– Ты прячешься там? – спросил он.
– Да, папа.
– Тогда иди.
Мне было так грустно в тот вечер. Была женщина, которая была моей матерью и которую я никогда не знала. Прекрасная, как лепесток цветка и опозоренная моим рождением. И мама. Похоже, она была нормальной матерью, пока я не появилась. Прекрасное, светлое существо. Я разрушила жизни двух женщин.
декабря, 1941 г.
Мисс Крисп думает, что я хорошая писательница, также как думала миссис Ренфрью. Я написала рассказ о девочке, которая нашла в пещере сокровище – драгоценные камни – и мисс Крисп прочла его вслух всему классу. Она читала с придыханием, с паузами в местах, где я никогда бы не подумала сделать паузу, и мой маленький рассказ звучал, как поэма. Я слушала в нервном возбуждении, как она читала, и едва могла дышать. Затем она сказала:
– У тебя настоящий талант, Кэтрин.
Она произнесла «настоящий», и все повернулись ко мне. Я слышала, как Сара Джейн шепнула что-то Присцилле, а Присцилла хихикнула. Я ненавижу Присциллу! Когда в этом году начались занятия, она спросила меня, почему я отрезала волосы. Она сказала, что у меня была единственная красивая вещь, и я ее лишилась. Я знаю, что я самая некрасивая девочка в классе. У всех из них длинные волосы, с заплетенными в них лентами; а у Сары Джейн есть ямочки на щеках, о которых Кайл говорил, что тут ничего не скажешь. Когда он говорил что-то подобное, восхищаясь Сарой Джейн или другими девочками, я чувствовала что-то вроде сердечного приступа. Действительно, в моей груди живет боль, и однажды я упаду мертвой из-за нее.
Кайл сидит в моей пещере ночью (мы завернулись в одеяла, потому что довольно холодно, хотя в пещере и теплее, чем снаружи) и спрашивает меня, кто, по-моему, красивее? Кто лучше? Это все, о чем Кайл думал эти дни. Несколько позднее мисс Крисп обратится к нему, а он не будет иметь представления, о чем она спрашивает его, потому что он будет так занят, уставившись в черные косы, сбегающие по спине Люси. Мы все изменились в этом году. Я имею в виду наши тела. Лицо Гетча покрылось прыщами. Уильям обзавелся красивыми черными волосами на верхней губе. Груди у Сары Джейн выросли так, что пуговицы ее блузок выскакивали из прорезей. Я начала понимать, что груди – это очень сильная штука! Кайл иногда обращается в студень, когда уставится на груди Сары Джейн, что случается часто, и даже я чувствую силу моих собственных грудей. Они намного меньше, чем у Сары Джейн, но если я откидываю плечи назад, когда иду за Гетчем и Уильямом, я чувствую их взгляды на себе и знаю свою власть над ними. А когда это случается, я чувствую странный трепет, как будто бы Гетч или Уильям на самом деле трогали меня. Иногда мои груди ноют, требуя, чтобы их потрогали, и иногда ночью в постели, когда Кайл засыпает, я трогаю их сама. И удивляюсь, что может быть такое приятное ощущение.
Это все мои мысли за сегодняшнюю ночь из-за разговоров Кайла, и я отправилась пораньше в мою пещеру. Кайл, безусловно, самый привлекательный мальчик в нашем классе. Он высокий – едва пятнадцать лет и уже около шести футов. Его волосы очень прямые и крепкие и всегда блестят, а зубы у него прекрасные и белые (у меня такие же зубы). Он широк в плечах и носит теперь рубашки папы.
Во всяком случае, сегодня вечером он спросил меня, не пытаюсь ли я иногда в школе вообразить, как выглядят мальчики без одежды? Я сказала:
– Нет!!! Что, я – больная?
Тогда он обеспокоился, и я поняла, что он воображает, как Сара Джейн и Люси выглядят обнаженными, и думает, что это нормально. Он это делает? Это нормально? Я не знаю.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |