Граф де Габалис, или Разговоры о тайных науках 4 страница

— Ах, сударь, — вскричал я, — подобные выходки и впрямь могли бы отвратить меня от знакомства со столь деликатными любовницами!

— Должен признаться, — продолжал граф, — что их деликатность носит довольно разрушительный характер. Но если и земные жены, доведенные до крайности, подчас решаются на убийство своих любовников, то что же говорить о нимфах! Сии прелестные и верные создания не выносят измен; их гнев тем более извинителен, что они требуют от нас лишь отказа от общения с женщинами, коих просто терпеть не могут, но зато предоставляют нам полную свободу в связях с другими дочерьми стихий. Для них интересы товарок, стремящихся к бессмертию, важнее личной выгоды, и чем больше бессмертных потомков дарят Мудрецы их царству, тем счастливее становятся дети стихий.

— Но скажите мне, сударь, — вмешался я, — отчего мы видим так мало примеров того, о чем вы говорите?

— На самом деле, сын мой, таких примеров множество, но люди либо не задумываются над ними, либо не верят в них, либо, не будучи знакомы с принципами каббалы, дают им превратное объяснение. Они приписывают демонам все то, что следовало бы приписать сынам стихий. Один малолетний гном влюбил в себя знаменитую Магдалену де ля Крус, настоятельницу монастыря в Кордове, в Испании; она осчастливила его, когда ему было всего двенадцать лет; их связь длилась целых три десятилетия. По прошествии этого времени некий невежественный духовник убедил Магдалену, что она связалась с бесом, и велел ей просить отпущения грехов у папы Павла III. Следует, однако, признать, что ее любовник не мог быть демоном; вся Европа прослышала о чудесах, которые он каждодневно творил в честь святой Девы, а Кассиодор Рем описал их в назидание потомству. Ни о каких чудесах не могло быть и речи, если бы эта связь носила бесовской характер, как воображал себе почтенный духовник. Если я не ошибаюсь, именно он пылко доказывал, что сильф, с коим сожительствовала юная послушница Гертруда из Назаретской обители в кёльнском диоцезе, тоже был просто-напросто бесом.

— Я в этом нисколько не сомневаюсь.

— Ах, сын мой., — продолжал с улыбкой граф, — будь так, дьявол отнюдь не считался бы несчастнейшей тварью: ведь что за удовольствие водить шашни с тринадцатилетней девицей да писать ей любовные записки, которые были потом найдены в ее шкатулке! Но поверьте, поверьте, сын мой, демоны, неся в обители смерти, заняты куда более неприятными делами, навязанными им разгневанным Богом, радеющим о духовной чистоте. Когда мы, к примеру, читаем у Тита Ливия, что Ромул был сыном Марса, вольнодумцы говорят нам: "Все это просто басни", теологи утверждают: "Он был сыном дьявола-инкуба", а насмешники зубоскалят: "Когда мадемуазель Сильвия лишилась своего девического сокровища, ей, дабы избежать позора, пришлось заявить, что его похитил бог Марc". Но мы, познавшие все тайны природы, мы, призванные Господом из тьмы к Его восхитительному свету, мы-то знаем, что этот Марс был на самом деле саламандром, влюбившимся в юную Сильвию и сделавшим ее матерью великого Ромула, истинного героя, основавшего гордый Рим, затем вознесенного своим отцом в небо на огненной колеснице точь-в-точь так же, как Оромазис вознес Зороастра.

Другой саламандр приходился отцом Сервию Туллию; Тит Ливий сообщает, что он был огненным богом, но невежды, обманутые сходством саламандра с дьяволом, вынесли о нем такое же суждение, как и о родителе Ромула. Знаменитый Геракл и непобедимый Александр были отпрысками величайшего из сильфов. Историки, коим это неведомо, считают их отцом Юпитера; сие мнение достаточно справедливо, ибо, как мы с вами знаем, все эти сильфы, нимфы и саламандры были возведены в ранг божеств и верившие в них историки с полным основанием называли их потомков сынами Божьими.

К ним относятся божественный Платон, еще более божественный Аполлоний Тианский, Геракл, Ахилл, Сарпедон, благочестивый Эней и знаменитый Мельхиседек — вы же не знаете, кто был его отцом.

— Откуда мне знать? — отозвался я. — Ведь этого не знал и сам апостол Павел.

— Скажите лучше, что он умалчивал об этом, ибо не имел дозволения разглашать каббалистические тайны. Он прекрасно знал, что отцом Мельхиседека был Сильф и что царь Салима был зачат в ковчеге женой Сима. Этот первосвященник совершал те же самые обряды, каким Эгерия научила царя Нуму, общим было и поклонение верховному божеству, не имеющему зримого образа и непредставимому в виде изваяния. Став идолопоклонниками, римляне сожгли священные книги Нумы, продиктованные ему Эгерией. Их первым богом был Бог истинный, истинным же был и их изначальный культ: они приносили Владыке мира бескровные жертвы хлебом и вином, но впоследствии все это подверглось извращению и искажению. Однако, памятуя об изначальном этом культе, Господь даровал уверовавшему в Него Риму власть над всей вселенной.

— Прошу вас, сударь, — прервал я графа, — Давайте оставим в покое Мельхиседека, его отца-сильфа, его двоюродную сестру Эгерию, а заодно и жертвы хлебом и вином. Все сии доказательства кажутся мне малоубедительными; был бы премного вам обязан, если бы вы поделились со мной более свежими новостями. Я слышал, что, когда у некоего богослова спросили о судьбе спутников того сатира, что явился когда-то святому Антонию, — вы называете этих существ сильфами, — он ответил, что все они теперь вымерли. Не постигла ли такая участь и тех жителей стихий, коих вы признаете смертными, — ведь от них не доходит к нам никаких вестей.

— Молю Бога, — отозвался задетый за живое граф, — молю всезнающего Бога, чтобы Он и думать забыл об этом незнайке, который только и делает, что выставляет напоказ свое невежество. Молю Бога, чтобы Он пристыдил и его самого, и всех ему подобных. Откуда этот незнайка взял, будто природные стихии обезлюдели, будто вымерли чудесные обители этих областей? Если бы он не следовал примеру досужих кумушек и не приписывал дьяволу всего, что превосходит его собственные химерические взгляды на природу, если бы он дал себе труд хоть мельком перелистать кое-какие исторические сочинения, то уразумел бы, что во все времена и во всех странах засвидетельствовано множество доказательств того, о чем я говорю.

Что сказал бы ваш богослов относительно абсолютно подлинной истории, приключившейся недавно всё в той же Испании? Некая прелестная сильфида влюбилась в молодого испанца, прожила с ним три года, подарила ему трех очаровательных малышей, а затем скончалась. Ваш богослов наверняка заявил бы, что эта сильфида была дьяволом. Нечего сказать, мудрый ответ! Но вдумаемся: какие же естественные законы позволили этому дьяволу облечься плотью женщины, обрести способность к зачатию, деторождению, вскармливанию своих младенцев молоком? Сыщется ли в Писании доказательство всех этих необычайных чудес, которые вашими теологами приписываются дьяволу? И какие объяснения этому могут они почерпнуть в своей хилой физике? Иезуит Дельрио, будучи добросовестным человеком, не мудрствуя лукаво, повествует о множестве подобных историй, но, не задаваясь вопросом об их физических причинах, объявляет этих сильфов демонами: вот вам и доказательство того, что Господь любит уединяться в своем заоблачном чертоге и, окутавшись мраком, скрадывающим Его грозное величие, пребывает там в сфере недосягаемого света, открывая свои истины лишь тем, кто смиренен сердцем. Научитесь же смирению, сын мой, если хотите проникнуть в эту священную тьму, где таится истина. Признайте вслед за мудрецами, что демоны утратили всякую власть над природой с тех пор, как роковой камень замкнул их в кладезе бездны. Научитесь у Философов отыскивать естественные причины сверхъественных явлений, а если такие не отыщутся, обратитесь за советом к Богу и святым ангелам, а не демонам, чьей участью стало одно только безысходное страдание; поступая иначе, приписывая дьяволу честь создания чудеснейших творений природы, вам ничего не стоит впасть в невольное кощунство. Когда вам скажут, например, что божественный Аполлоний Тианский был зачат без вмешательства мужчины, что некий могущественный саламандр был демоном, то тем самым, отняв славу у одного из величайших людей, рожденных в философическом браке, вы увенчаете ею какого-нибудь беса.

— Но позвольте, сударь, — прервал его я, — ведь этот Аполлоний Тианский слывет у нас великим колдуном, и ничего лучшего о нем никогда не говорится!

— Вот еще один восхитительный пример невежества и последствий дурного воспитания! Наслушавшись в младенчестве от кормилиц сказок о колдунах, мы привыкаем к мысли, что все необычные явления объясняются лишь вмешательством дьявола. Сколько бы ни распинались величайшие из ученых мужей, им никто не поверит, если их лекции не будут похожи на побасенки кормилиц. Аполлоний был зачат не человеком; он разумел язык птиц; в один и тот же день он мог являться людям в разных концах света; он исчез на глазах императора Домициана, когда тот хотел его задержать; с помощью заклинаний он воскресил некую деву; будучи в Эфесе на заседании совета всей асийской провинции, он объявил, что в этот самый час в Риме предан смерти император-тиран. Но какая-нибудь кормилица, если дать ей высказаться, все равно заявит, что этот человек был колдуном. А разве святой Иероним и великомученик Юстин не причисляли его к великим Философам? Но поскольку и они, и все наши каббалисты почитаются пустыми визионерами, мнение какой-то бабенки возобладает над их мнением. Что ж, пусть невежды все глубже погрязают в своем невежестве, но вы-то, сын мой, должны выбраться из трясины на твердую почву!

Когда вы узнаете из книг, что знаменитый Мерлин был рожден девицей-монахиней, дочерью короля Британии, без участия какого-либо мужчины и что он предрекал будущее точнее, чем сам Тиресий, не спешите повторять вслед за простым людом, что Мерлин — порождение демона-инкуба, поскольку никогда он им не был и все его пророчества никак не связаны с ухищрениями демонов: ведь демон, согласно каббале, — это самое невежественное создание на свете. Согласитесь лучше с Мудрецами, говорящими, что затворничество английской принцессы было нарушено неким сильфом, который, проникшись к ней состраданием, принялся утешать и развлекать ее, сумел ей понравиться, а сын их, Мерлин, воспитан этим сильфом, преподавшим ему все науки и поведавшим обо всех чудесах английской истории.

Не возводите напраслину и на графов Клевских, утверждая, будто их предком был дьявол; согласитесь, что им был сильф, приплывший в те края на ладье, влекомой лебедем, прикованным к ней серебряной цепью. Подарив наследнице графов Киевских несколько детей, сильф в один прекрасный день исчез у всех на глазах, растворившись в воздушной стихии вместе со своей ладьей. Что такого, спрашивается, сделал он вашим ученым, которые клянут его демоном?

Не посягайте, сын мой, и на честь дома Лузиньянов, не приписывайте демонической генеалогии графам Пуатье. Что вы можете сказать об их знаменитой матери?

— Уж не собираетесь ли вы сами, сударь, попотчевать меня сказками о Мелюзине?

— Если вы не верите в историю о Мелюзине, мне придется сдаться без боя, но в таком случае следовало бы предать огню сочинения великого Парацельса, который в пяти или шести местах утверждает, что эта Мелюзина была, конечно же, нимфой. Следовало бы также обвинить во лжи ваших историков, убежденных, что после ее смерти, вернее, после того, как она оставила мужа, Мелюзина являлась своим потомкам всякий раз, когда им грозила беда, а когда кто-либо из французских королей находился при смерти, она, в траурном одеянии, показывалась на большой башне Лузиньянского замка, возведенной по ее повелению. Кроме того, упорствуя в своем мнении, считая Мелюзину демоницей, вы рискуете нажить себе врагов в лице потомков или союзников этой нимфы.

— А как вы думаете, сударь, — спросил я, — не предпочли бы эти господа возводить свою родословную к сильфам?

— Без всякого сомнения, — ответил граф, — но лишь при том условии, если бы они знали то, что я открыл вам. Будь у них хоть проблеск представления о каббале, они поняли бы, что подобная родословная более сообразна с изначальными божьими помыслами относительно того, каким образом должны были люди плодиться и размножаться: дети, рожденные от их браков с сильфами, самые счастливые, самые крепкие, самые умные и самые достославные; Господь возлюбил это племя наипаче всех остальных. Согласитесь, что считать себя потомком этих совершенных, могучих и мудрых созданий куда приятней, нежели числиться в отпрысках какого-нибудь чумазого беса или Асмодея.

— Сударь, — сказал я ему, — наши теологи вовсе не считают, что именно дьявол был отцом тех людей, коих принято называть безотцовщиной. Ведь дьявол — это дух, он не способен к деторождению.

— А вот Григорий Нисский, — продолжал граф, — не согласился бы с этим. Он полагал, что демоны могут размножаться точь-в-точь как люди.

— Я не согласен с ним, — возразил я, — по словам наших ученых, случается и так, что…

— Ах, не повторяйте мне их высказывания, иначе вы неминуемо сморозите какую-нибудь грязную и гнусную глупость. Подумайте только, к каким подлым уловкам они прибегают! Просто поражаешься, как дружно принялась сия братия копаться в навозной куче, с каким старанием расставила она по всем закоулкам бесов, чтобы, воспользовавшись грубоватой праздностью отшельников-чудотворцев, всячески очернить их и заставить вернуться в мир. И все это называется философией! Не кощунствуют ли ваши ученые, утверждая, что Бог потворствует демонам, поощряет все их мерзости, наделяет их даром чадородия, в котором отказано величайшим святым, не обращает внимания на их блуд, создавая для зачатых ими плодов греха души более благородные, чем те, что предназначены для зародышей, зачатых в законном браке? Сообразны ли с религией заявления ваших всезнаек о том, что демон способен обрюхатить девицу во время сна, не нарушив при этом ее девственности? Все это звучит столь же абсурдно, как та побасенка, которую Фома Аквинский, автор в общем-то основательный и даже имевший кое-какие понятия о каббале, как бы в некотором помрачении ума приводит в одном из своих сочинений. Речь идет о девице, спавшей со своим отцом; с ней, по свидетельству раввинов-еретиков, приключилась та же история, что и с дочерью пророка Иеремии, которая вошла в баню после своего отца, в результате чего был зачат великий каббалист Бенсирах. Но я готов поклясться, что вся эта галиматья выдумана какими-то…

— Осмелюсь, сударь, прервать поток вашего красноречия пожеланием, чтобы наши ученые мужи поскорее обратились к теориям, не столь оскорбительным для чувствительных ушей. А еще лучше было бы им не оставить камня на камне от фактов, на которых зиждется этот вопрос.

— Недурное предложение, — продолжил граф. — Но как можно отрицать реальные факты? Поставьте себя на место теолога в горностаевой мантии, а затем вообразите, что к вам, словно к оракулу, является счастливый Дангузерус…

При этих словах графа вошел лакей, объявивший, что меня хочет видеть какой-то молодой господин.

— Но я не хочу, чтобы он заодно увидел и меня, — заявил граф.

— Прошу прощения, сударь, не в моих правилах отказывать во встрече столь знатной особе, — сказал я, — но вы можете на время перебраться в соседний кабинет.

— В этом нет никакой необходимости — я могу просто-напросто стать невидимкой.

— Ах, сударь, — вскричал я, — оставьте при себе ваши бесовские шуточки, ничего смешного в них нет.

— Ну что за невежество, — рассмеялся граф, пожимая плечами, — как вы не понимаете: для того чтобы стать невидимкой, достаточно поместить перед собой заслон от света!

Он прошел в мой кабинет в тот самый миг, когда в дверях показался молодой господин; я извинился перед гостем за задержку, но не стал распространяться о беседах с графом де Габалисом.

Пятый разговор

Проводив важную особу и вернувшись к себе в спальню, я обнаружил, что граф де Габалис уже там.

— Как жаль, — сообщил он мне, — что этому господину суждено в свое время стать одним из семидесяти двух членов синедриона; если бы не это, ему был бы открыт путь в общество великих адептов священной каббалы. Он наделен глубоким, ясным, возвышенным и смелым умом; вот геомантическая фигура, которую я разложил, гадая об этом молодом господине, пока длилась ваша беседа. Мне еще не доводилось видеть столь благоприятных сочетаний, соответствующих поистине прекрасной душе. Взгляните: вот материнская линия — она говорит о его исключительной щедрости. А вот эта линия — дочерняя — предрекает ему пурпурную мантию. Как я зол на него самого и на судьбу, отиимающую у Философии ученика, который, быть может, перещеголял бы и вас. Но на чем мы остановились к моменту прихода вашего гостя?

— Вы, сударь, завели речь о каком-то блаженном, чье имя никогда не встречалось мне в святцах. Кажется, вы назвали его Дангузерусом.

— Припоминаю, припоминаю, — продолжал граф, — я попросил вас поставить себя на место одного из ваших теологов и вообразить, будто к вам является счастливый Дангузерус и приносит нечто вроде сердечной исповеди: "Прослышав о вашей учености, сударь, я пересек горы, чтобы повидаться с ними. Дело в том, что меня одолевает мучительное сомнение. Есть в Италии гора, у подножья которой обитает некая царственная нимфа; ей служит тысяча других нимф, почти столь же прекрасных, как и она сама; ученейшие и знатнейшие люди съезжаются туда со всех концов земли; они любят этих нимф и любимы ими; они ведут счастливейшую жизнь; у них прелестные дети; они поклоняются Богу живому; они никому не вредят; они надеются обрести бессмертие. Как-то раз я прогуливался по этой горе, нимфа-царица заметила меня, и я ей полюбился, она приняла зримый облик, познакомила меня со своими придворными. Увидев, что она воспылала ко мне любовью, Мудрецы стали относиться ко мне чуть ли не как к своему владыке и принялись уговаривать, чтобы я не остался равнодушным к прелестям и вздохам их царицы; она поведала мне о своих сердечных терзаниях, постаралась растрогать меня и, наконец, заявила, что умрет, если я не осчастливлю ее своей любовью, а если уступлю ее мольбам, она будет вечно признательна мне за то, что я одарил ее бессмертием. Рассуждения этих ученых укрепили мой дух, а прелести нимфы тронули мое сердце; я полюбил ее, она родила мне очаровательных детей. Но счастье мое омрачается тем, что римская церковь не слишком-то одобряет подобные браки. Вот я и явился к вам, чтобы вы растолковали мне, кто такая нимфа, кто эти Мудрецы и их дети и не грозит ли мне общение с ними погибелью души?" Итак, господин богослов, что бы вы ответили Дангузерусу?

— Я сказал бы ему вот что: "При всем моем к вам уважении, господин Дангузерус, должен вам сообщить, что вы либо изувер, либо ваше зрение помрачено некими чарами; ваши дети и ваша любовница — не кто иные, как бесы, ваши Мудрецы — сумасброды, а ваша душа закоснела в грехе".

— После такого ответа, сын мой, — вздохнув, произнес граф, — вы вполне могли бы рассчитывать на докторскую мантию и шапочку, но потеряли бы всякую надежду вступить в сообщество Мудрецов. Подобных варварских взглядов придерживаются — увы! — теперешние ученые мужи. Бедные сильфы не смеют показаться на глаза людям из страха, что их примут за бесов; нимфы не смеют стремиться к бессмертию, не прослыв мерзкими призраками, саламандры держатся подальше от людей, чтобы их самих не сочли дьяволами, а чистые языки пламени, коими они окружены, — за адский огонь. И сколько бы они ни старались рассеять эти столь оскорбительные подозрения, творя крестное знамение, преклоняя колени пред святыми именами и даже благоговейно произнося их вслух, все это ни к чему не приводит. Им не удается разубедить людей, они никак не могут избавиться от репутации супостатов Бога, Которого они на самом деле чтут более благоговейно, чем их гонители.

— Вы и впрямь считаете этих сильфов столь богобоязненными созданиями? — спросил я.

— Весьма богобоязненными и стойкими в вере, — ответил он. — Их восхитительные речи, посвященные Божественной Сущности, равно как и трогательные их молитвы, служат для нас большим душевным подкреплением.

— Неужто у них есть собственные молитвы? — удивился я. — А нельзя мне услышать хоть одну из них?

— Я с удовольствием исполню ваше пожелание, — сказал граф, — послушайте же молитву, которую, уж поверьте, сочинил не я сам. Ее автором был саламандр, изрекавший оракулы в Дельфийском святилище и обучавший этой молитве язычников. Ее записал Порфирий; в ней содержится возвышеннейшая теология; выслушав сию молитву, вы убедитесь: отнюдь не эти мудрые создания повинны в том, что мир не почитает истинного Бога.

Молитва саламандр

О Бессмертный, Вечный, Неисповедимый и Святой Отец всего сущего, восседающий на Колеснице, вечно катящейся среди вечно вращающихся миров! О Владыка эфирных селений, где воздвигнут престол Твоего Могущества, с высоты которого Твое грозное око все видит, а чуткое ухо все слышит! Внемли детям своим, коих Ты возлюбил от начала веков! Вечное Величие Твое сияет как Золото над миром и небом звезд, Ты вознесен над ними подобно лучезарному огню. Там Ты возжигаешь и поддерживаешь этот огонь, из Сущности Твоей брызжут неиссякаемые потоки света, питающие Твой безграничный Дух. Этот Дух порождает все сущее, пополняя неистощимую сокровищницу природы, запасов которой с избытком хватит для всех грядущих поколений, для всех бесчисленных вместилищ, от начала времен заполненных Тобой. Этим Духом порождены и вселенские цари, стоящие вокруг Твоего престола и составляющие Твой двор, о вселенский Отец! О Единственный! О Родитель смертных и бессмертных! Это Ты создал силы, дивным образом схожие с Твоей собственной вечной мыслью, с Твоей непостижимой Сущностью. Ты подчинил этим силам ангелов, возвещающих миру Твою волю. Создал Ты и третье племя, властвующее над стихиями. Мы заняты лишь тем, что непрестанно славим и восхваляем Твои желания. Мы сгораем от страсти к Тебе, Отец, Ты же для нас и Мать, нежнейшая из всех матерей, живой образец материнской любви и заботы! Ты и Сын, лучший из сыновей! Образ всех образов! Душа, Дух, Гармония и Число всего Сущего!

— Ну, что вы скажете об этой молитве саламандр? — спросил меня граф. — Согласитесь, что она на диво мудра, возвышенна и благочестива.

— И темна, — вставил я. — Мне довелось слышать ее парафраз из уст одного проповедника, который с помощью этой молитвы доказывал, что среди прочих пороков дьявола не последнее место занимает лицемерие.

— О бедные жители стихий! Чем вы еще можете помочь себе? Вы повествуете нам о чудесной природе Бога — Отца, Сына и Святого Духа, — о высших разумных существах, об ангелах и о небесах. Вы слагаете вдохновенные молитвы и обучаете этим молитвам людей! И в конце концов остаетесь лицемерными мелкими бесами…

— Сударь, — прервал я графа, — мне не доставляют ни малейшего удовольствия ваши непомерные хвалы по адресу этих созданий.

— Сын мой, — молвил он, — вам надо бояться не того, что я призову их сюда, а того, что у вас не хватает духу, чтобы признать многочисленные примеры их связей с людьми. Увы, сыщется ли хоть одна женщина, чье воображение не было бы испорчено вашими учеными, которую не приводила бы в ужас сама мысль о таких связях, которая не вздрагивала бы при виде сильфа? Найдется ли хоть один мужчина, мнящий себя праведником, который не избегал бы встреч с этими созданиями? Порядочный человек, не чурающийся подобных встреч, — это редкое исключение. К такой чести стремятся разве что развратники, скупцы, гордецы да жулики, но они никогда не могут ее удостоиться, ибо страх божий есть основание всякой мудрости.

— Что же стало с этими воздушными племенами теперь, когда на них ополчилось столько мнимых праведников?

— Десница Господня не ослабела, — ответил граф, — демону не удастся, как он надеялся, воспользоваться всеми плодами невежества и заблуждения, чтобы как можно больше навредить этим племенам. Мало того, что злу противостоят Философы, отрешившиеся от общения с женским полом, — сам Господь дозволил стихийным духам прибегать к невинным уловкам, чтобы поддерживать отношения с людьми, пусть даже без их ведома.

— Что вы хотите этим сказать, сударь? — воскликнул я.

— Я говорю вам истинную правду. Допускаете ли вы, что женщина может забеременеть от пса?

— Нет, — ответил я.

— А от обезьяны?

— Тоже нет.

— А от медведя?

— Ни от пса, ни от медведя, ни от обезьяны: все это невозможно, ибо противоречит законам природы, разуму и здравому смыслу.

— Превосходно, — молвил граф, — но разве готские короли не произошли от связи между медведем и некоей шведской принцессой?

— Именно так угверждают историки, — согласился я.

— А разве некоторые индийские племена не ведут свою родословную от пса и женщины?

— Мне доводилось читать об этом.

— А вспомните ту португальскую красавицу, которая, попав на необитаемый остров, понесла от огромной обезьяны!

— Наши теологи, — вмешался я, — объясняют это тем, что дьявол, приняв обличье того или иного зверя…

— Долго ли еще вы будете мне докучать грязными выдумками ваших авторитетов? — прервал меня граф. — Да поймите же раз и навсегда, что сильфы, которых принимают за демонов, когда они являются в человеческом обличье, стараются сгладить внушаемое ими отвращение, принимая вид какого-либо животного, и таким образом удовлетворяют диковинные прихоти женщин, готовых шарахнуться от прекрасного сильфа, но отдающихся псу или обезьяне. Знайте, что кто-то может считать себя сыном человеческим, тогда как на самом деле он — порождение сильфа. Кому-то кажется, будто он ласкает свою жену, хотя на самом деле одаривает бессмертием нимфу. Какая-нибудь женщина убеждена, что лежит в объятиях мужа, а в действительности обнимает саламандра. А какая-нибудь барышня, просыпаясь в полной уверенности, что ее девическое сокровище осталось при ней, и не подозревает, что оно похищено у нее во время сна. Людям свойственно ошибаться в той же мере, что и демонам.

— Но разве демон не мог разбудить эту девицу, чтобы воспрепятствовать саламандру стать бессмертным?

— Мог бы, — отозвался граф, — если бы Мудрецы не противились этому. Мы наставляем стихийных духов, как обуздывать демонов и сводить на нет все их усилия. Не говорил ли я вам вчера, что сильфы и прочие повелители стихий почитают за великое счастье перенимать от нас кое-какие каббалистические знания? Без нас их супостат дьявол доставлял бы им немало хлопот, и не так-то легко им было бы достигать бессмертия без ведома тех девиц, с коими они общаются.

— Не могу не поражаться, — заговорил я, — тому глубокому невежеству, в коем мы прозябаем. Принято думать, будто повелители воздушной стихии иногда помогают любовникам достичь того, чего они желают. На самом же деле все обстоит как раз наоборот: стихийные духи сами нуждаются в людях для осуществления своих любовных прихотей.

— Совершенно с вами согласен, сын мой, — молвил граф, — Мудрецы приходят на помощь этим бедным существам, которые без них не могли бы противостоять дьяволу, и когда какой-нибудь сильф научается у нас каббалистически произносить грозное имя Нахмахмихах и правильно сочетать его со сладкозвучным именем Эмаэль, все силы мрака бросаются врассыпную, и сильфу остается лишь мирно насладиться плодами своей победы. Именно таким образом обрел бессмертие один хитроумный сильф, принявший обличье любовника некой барышни из Севильи; история эта достаточно известна. Юная испанка была столь же прекрасна, сколь и жестокосердна. Кастильский гидальго, тщетно домогавшийся ее любви, решил, ни слова ей не говоря, отправиться в далекое путешествие, чтобы исцелиться от мучившей его страсти. Тем временем сильф, которому тоже приглянулась эта красотка, задумал слегка поразвлечься, используя наставления, полученные от одного из наших собратьев, дабы защититься от козней завистливого дьявола, который мог помешать его счастью. Приняв обличье отсутствующего любовника, он явился к барышне и принялся стенать и вздыхать, но все понапрасну: она и слушать его не хотела. Однако после долгих месяцев упорной осады ей пришлось сдаться и уступить его домогательствам; он обрел свое счастье. У них родился сын, чье появление на свет, благодаря хитроумию воздушного любовника, удалось сохранить в тайне от родителей девицы. Их связь продолжалась, девица снова понесла. Как раз в эту пору ее прежний воздыхатель, малость пришедший в себя после долгого путешествия, снова объявился в Севилье и первым делом отправился к своей жестокосердной красавице, чтобы объявить ей, что она разонравилась ему и он ее разлюбил. Вообразите себе удивление девицы, ее слезы, упреки и весь их потрясающий разговор. Она напоминает, что даровала ему счастие; он отрицает это; она сообщает, что их дитя находится в таком-то месте и что скоро у них должен родиться еще один ребенок; он продолжает отпираться. Девица приходит в отчаянье и рвет на себе волосы, на ее вопли сбегаются родители; бедная любовница продолжает свои жалобы и обвинения; родители наводят справки и узнают, что гидальго целых два года не появлялся в Севилье; затем пускаются на поиски первого ребенка и находят его; второе дитя появляется на свет в положенный срок.

— А воздушный любовник, — полюбопытствовал я, — чем он занимался все это время?

— Я вижу, — ответствовал граф, — что вам его поведение кажется предосудительным, ведь он бросил любовницу на произвол суровых родителей или бешеных инквизиторов. Но у него были на то свои резоны. Дело в том, что его избранница оказалась недостаточно благочестивой, а эти воздушные кавалеры, обретя бессмертие, берутся за ум и ведут примерный образ жизни, дабы не утратить только что обретенное ими право на высочайшее в мире благо. Посему они требуют и от своих сожительниц образцового поведения, как это явствует из истории, приключившейся с одним баварским дворянином.

Дата добавления: 2015-08-29