А что такое? Боишься, что старик прознает, что ты затеял? – Его улыбка лучится самодовольством.
Наверно, не стоило ожидать, что раз уж мы с Джонсом теперь на одной стороне, он станет вести себя как мой союзник.
Если вам есть что сказать, выкладывайте,
говорю я.
Джонс складывает руки на груди. В глаза бросается спрятанный под одеждой пистолет. Он ничем не отличается от всех мафиози, которых я когда-либо знал, вот разве что не такой вежливый. – Юликова хочет тебя видеть. Велела извиниться, что беспокоит в выходные, но произошло кое-что очень важное. Говорит, что ты должен об этом узнать.
Настолько важное, что даже вам не сказали? – Сам не знаю, зачем его дразню. Наверное, напуган – ведь Джонс вот так взял и выдал деду, что я связан с федералами. И еще я зол – и это такая злость, которая сжигает тебя изнутри. Такая злость, от которой глупеешь.
Джонс кривит губы:
Ну все. Садись в машину.
Качаю головой. – Вот еще. Не могу. Скажите ей, что я приеду позже. Нужно же мне придумать какой-то предлог.
У тебя есть десять минут на то, чтобы все уладить с дедом, или я сообщу ему, что ты подставил родного брата. И сдал его нам.
Юликова вас об этом не просила,
отвечаю я. Меня охватывает дрожь – лишь отчасти от холода. – Если она узнает, что вы мне угрожаете, взбесится.
Может быть. А может, и нет. В любом случае проблемы будут у тебя. Ну что, едешь со мной?
С трудом сглатываю. – Ладно. Только куртку возьму.
Иду в дом, а Джонс продолжает ухмыляться. Допиваю кофе, хотя он уже холодный как лед.
Дед! – Кричу. – Мне хотят задать несколько вопросов о маме. Скоро вернусь.
Дед спускается до середины лестницы. На нем перчатки. – Ты не обязан ехать.
Все в порядке,
накидываю длинный черный плащ, подхватываю телефон и бумажник.
Чувствую себя негодяем.
Если я в чем-то и уверен, так это в одном: тех, кого любишь, обманывать нельзя.
Дед окидывает меня внимательным взглядом:
Хочешь, поеду с тобой?
Думаю, лучше не оставлять Сэма одного,
отвечаю я.
Словно услышав свое имя, Сэм поднимает голову с дивана. На его лице мелькает какое-то странное выражение, и мгновение спустя он склоняется над мусорным ведром.
Даже не верится, но, похоже, кое-кого ждет утро куда похуже моего.
Пока агент Джонс везет меня в офис, я молчу. Играю на телефоне, время от времени поглядываю в окно, проверяю, где мы едем. В какой-то момент до меня доходит, что мы едем вовсе не по той дороге, что ведет к офису Юликовой, но я все равно молчу. Зато начинаю планировать.
Еще пара минут, и я скажу Джонсу, что мне срочно нужно выйти. Потом потеряюсь. Если удастся заприметить поблизости достаточно старую машину, угоню ее, но будет гораздо лучше, если уговорю кого-нибудь меня подвезти. Мысленно прокручиваю различные варианты и останавливаюсь на паре средних лет – муж должен быть достаточно внушительным, чтобы не испугаться моего роста или загара, а жена будет спорить вместо меня; в идеале такая пара, чтобы у них могли быть дети моего возраста. Наплету им о подвыпившем друге, который отказался дать мне ключи и выбросил вдали от дома.
Придется действовать быстро.
Пока я обдумываю свой план, мы въезжаем на парковку больницы, которая представляет собой три огромных кирпичных башни на общем фундаменте, перед входом в приемное отделение сверкают красные огни машин скорой помощи. Шумно выдыхаю. Ускользнуть из больницы проще простого.
Юликова ждет меня здесь? – Недоверчиво интересуюсь я. Потом задумываюсь. – С нею все в порядке?
Не хуже, чем обычно, – отвечает Джонс.
Не понимаю, о чем он, но не хочу признаваться в этом. Вместо ответа пробую открыть дверь, и когда блокировка двери снимается, выскакиваю из машины. Мы идем к боковому входу. Обычный стерильный холл. Никто не задает нам никаких вопросов.
Похоже, Джонс прекрасно знает, куда нужно идти. Когда мы проходим мимо поста медсестры, он кивает сидящей там пожилой женщине. Поворачиваем в очередной длинный коридор. Мельком взглянув на одну из открытых дверей, вижу какого-то мужчину с окладистой седой бородой; вокруг запястий у него привязаны шары, чтобы он не мог дотянуться руками до лица. Он с затравленным видом смотрит на меня.
У следующей двери мы останавливаемся – она закрыта, и агент Джонс стучит, перед тем, как войти.
Обычная больничная палата, но гораздо более чистая и лучше обставленная, чем все те, мимо которых мы прошли. В изножье больничной койки брошен пестрый плед, на подоконнике стоит несколько горшков с чахлыми растениями. Имеются также два удобных, но несколько казенно выглядящих стула – стоят по другую сторону кровати.
На Юликовой набивная рубашка и тапочки. Когда мы входим, она поливает растения из пластикового стакана. Она без макияжа, волосы в некотором беспорядке, но в остальном выглядит вполне здоровой.
Здравствуй, Кассель. Агент Джонс.
Добрый день,
задерживаюсь в дверях, словно пришел навестить больную родственницу, которую сто лет не видел. – Что случилось?
Юликова оглядывается по сторонам и смеется:
Ах, это. Да, пожалуй, вышло немного неловко.
Ага, и агент Джонс тащил меня сюда так, будто здесь случился пожар, а я – последнее в округе ведро с водой. – Мой тон лишь наполовину выдает охватившую меня злость, но и этого более чем достаточно. – Даже душ принять не дал. У меня похмелье, воняю, наверно, так, будто использовал выпивку вместо лосьона после бритья – вот разве что и побриться тоже не удалось. Так в чем дело?
Джонс злобно смотрит на меня.
Юликова тихонько смеется и качает головой. – Жаль это слышать, Кассель. Вон там есть ванная, можешь ею воспользоваться, если угодно. Больница предоставляет даже туалетные принадлежности.
Ага,
отвечаю я. – Может быть.
А агент Джонс тем временем сходит в кафетерий и купит что-нибудь поесть. Выбор там невелик, но все лучше, чем больничная еда. Закуски и гамбургеры вполне приличные. – Юликова подходит к кровати, выдвигает ящик тумбочки и достает коричневый кожаный бумажник. – Эд, купи, пожалуйста, разных бутербродов и кофе. Яичный салат тоже недурен. И еще пару пакетов чипсов, фрукты и что-нибудь на десерт. Да, и побольше горчицы для Касселя. Я знаю, он ее любит. Посидим и перекусим в спокойной обстановке.
Весьма изысканно,
говорю я.
Агент Джонс, не обращая внимания на бумажник Юликовой, направляется к выходу. – Ладно. Скоро вернусь. – Он смотрит то на меня, то на нее. – Только не верь всему, что скажет тебе этот хорек. Я его давно знаю.
Когда Джонс выходит, Юликова с извиняющимся видом смотрит на меня:
Прости, если он тебе досадил. Нужно было отправить к тебе кого-то из агентов, и я решила, что лучше пусть это будет тот, с кем ты уже работал. Чем меньше народу знает, что ты мастер трансформации, тем лучше. Рассчитывать на полную конфиденциальность даже здесь не приходится.
Боитесь, что произойдет утечка информации?
Если уж люди узнают о тебе правду, лучше пусть эта информация исходит от нас. Ты же знаешь, ходят слухи, что мастер трансформации есть где-то в Китае? Кое-кто из членов правительства считает, что эти сведения были тщательно фальсифицированы.
То есть, никакого мастера нет?
Юликова кивает; уголок ее рта приподнимается в улыбке. – Именно. Ладно, иди, освежись.
В ванной мне удается хоть как-то пригладить смоченные водой волосы и побороть щетину одноразовой бритвой. Потом полощу рот специальной жидкостью. Выхожу из ванной в облаке мятного аромата.
Юликова где-то раздобыла еще один стул и расставляет все три возле окна. – Так-то лучше,
говорит она.
Обычно так говорит мать. Не моя мать, а мать вообще.
Чем-нибудь помочь? – Спрашиваю я. Вряд ли хорошо, что она переставляет мебель.
Нет, нет. Садись, Кассель. Я сама.
Хватаю стул. – Простите что лезу не в свои дела,
говорю я,
но мы ведь в больнице. Вам точно можно так напрягаться?
Юликова тяжело вздыхает:
От тебя ничего не скроешь, да?
И еще я частенько замечаю, что вода мокрая. Вот такой у меня острый ум и способности детектива.
Юликова удостаивает меня улыбкой. – Я мастер физического воздействия. Следовательно, могу менять чужие тела – не так сильно, как ты, простые, грубые изменения. Могу ломать ноги и снова их сращивать. Могу удалять некоторые виды опухолей – по крайней мере, уменьшать их. Могу изгнать из крови инфекцию. Могу сделать так, чтоб у ребенка заработали легкие. – Пытаюсь не выказать, как сильно я удивлен. Не знал, что мастера физического воздействия способны на такое. Я думал, что они работают только с болью – порезы, ожоги, фурункулы. Филип был мастером физического воздействия, но я никогда не видел, чтобы он кому-то помогал.
Иногда я делаю все это, но мне потом бывает очень плохо. От всего – и когда причиняю боль, и когда исцеляю. Со временем это повлияло на мое здоровье. Необратимым образом.
Не спрашиваю ее, законно ли то, что она делает. Мне все равно, и ей тоже – что ж, пожалуй, у нас все-таки есть что-то общее. – А себя исцелить можете?
А, древний призыв «Врачу, излечися сам»,
говорит Юликова. – Совершенно логичный вопрос, но боюсь, не могу. Отдача сведет на нет все положительное воздействие. Так что время от времени приходится наведываться сюда.
Я не сразу задаю свой следующий вопрос, потому что он ужасен. Но я все равно должен знать, раз уж собираюсь по доброй воле положиться на ее обещания. – Вы умираете?
Мы все умираем, Кассель. Просто одни быстрее, другие медленнее.
Киваю. Приходится довольствоваться этим, потому что в палату возвращается агент Джонс – в руках у него оранжевый поднос из кафетерия с горой бутербродов, кексов и фруктов и стаканами с кофе.
Поставь на кровать. Будем брать оттуда,
говорит ему Юликова.
Беру сэндвич с ветчиной, чашку кофе и апельсин и снова сажусь; Джонс и Юликова выбирают, что же взять.
Отлично,
Юликова разворачивает лимонный кекс с маком. – Ладно, Кассель, думаю, ты знаешь губернатора Паттона.
Фыркаю. – Паттона? А как же! Я его просто обожаю!
У Джонса такой вид, будто его так и подмывает выбить из меня сарказм, но Юликова только смеется.
Так и думала, что ты ответишь в этом роде,
говорит она. – Но ты должен понимать – после того, что сделала с ним твоя мать, и попыток это исправить, он все менее и менее стабилен.
Открываю было рот, чтобы возразить, но Юликова вытягивает руку, останавливая меня.
Нет. Я понимаю твое стремление оправдать мать, и это весьма благородно, но в данный момент к делу не относится. Сейчас неважно, кто виноват. Я должна сообщить тебе конфиденциальные сведения – обещай, что эта информация останется между нами.
Ладно,
говорю я.
Если ты видел Паттона в недавних новостях,
продолжает Юликова,
то мог убедиться, что он почти не владеет собой. Его слова и поступки слишком рискованны – даже для рьяного противника мастеров. Но зато никак не поймешь, насколько его одолевает паранойя, насколько скрытным он стал. В верхах этим очень обеспокоены. Боюсь, что если пройдет вторая поправка, он попытается закрыть штат Нью-Джерси, выследить всех мастеров и заключить их в тюрьму. Мне кажется – и я тут не одинока – что он намерен вернуть лагеря для мастеров.
Но это же невозможно,
говорю я. Конечно, я вполне верю, что Паттон может к этому стремиться, но сомневаюсь, что он на самом деле попытается осуществить свои намерения. Невероятно также, что Юликова призналась в своих опасениях, особенно мне.
В Вашингтоне у него немало сторонников,
продолжает она. – И их число растет. Его поддерживает полиция штата, а также кое-кто в Форт-Дикс (учебный центр пехоты перед отправкой на службу за границу, находится недалеко от Трентона, штат Нью-Джерси – прим. перев.). Нам известно, когда и с кем он встречается.
Вспоминаю, как Лила хваталась за прутья решетки, когда мы с нею, Сэмом и Даникой угодили в тюремную камеру после марша протеста в Ньюарке. Никаких телефонных звонков, обвинений не предъявлено – вообще ничего. Потом думаю о других арестованных, которых, как сообщали, продержали в течение нескольких дней.
Смотрю на агента Джонса. Судя по его виду, его все это ничуть не тревожит, хотя стоило бы. Пусть он и предпочитает это скрывать, но то, что он работает в особом отделе федерального агентства, означает, что он тоже мастер. Если Паттон и впрямь настолько обезумел, служебные корочки Джонса не спасут.
Киваю Юликовой, чтобы та продолжала.
И она продолжает:
Я присутствовала на той пресс-конференции вместе с начальством, и мы все сошлись на том, что нужно его остановить, пока он не натворил дел похуже. Ходят слухи об убийствах, ужасные слухи, но доказательств нет. Если арестовать его сейчас, он воспользуется арестом ради политической выгоды. Устроит показательный процесс, на который мы не сможем представить веских доказательств – ему это только на руку.
Снова киваю.
Я получила разрешение на небольшую операцию с целью устранить Паттона от власти. Но мне нужна твоя помощь, Кассель. Обещаю, твоя безопасность будет для нас главнейшим приоритетом. Ты в любой момент сможешь остановить операцию, если почувствуешь, что тебе что-то угрожает. Мы все спланируем сами и попытаемся уменьшить риск.
Куда это вы клоните? – Спрашиваю я.
Мы хотим, чтобы ты трансформировал Паттона,
Юликова так ласково на меня смотрит, можно подумать любой мой ответ будет считаться правильным. Отпивает кофе из чашки.
А,
говорю я. Я так потрясен, что до меня не сразу доходит, что она сказала.
Но потом понимаю, что рано или поздно это должно было случиться. Я ценен именно тем, что являюсь мастером трансформации – потому-то меня и включили в программу, потому-то и готовы закрыть глаза на то, что я совершу убийство.
Они простят мне любое преступление, если только я совершу его по их приказу.
Простите,
говорю я. – Просто удивился очень.
Такое трудно воспринять спокойно,
отвечает Юликова. – Знаю, тебе немного страшно от того, на что ты способен.
Агент Джонс фыркает, и Юликова бросает на него грозный взгляд.
Когда она снова поворачивается ко мне, в ее глазах все еще читаются отзвуки этого гнева.
И я знаю, что мою просьбу непросто выполнить. Но нам необходимо, чтобы не осталось никаких следов. Нельзя, чтобы это выглядело как покушение.
Хотя это оно и есть? – Спрашиваю я.
Похоже, Юликова не ожидала такого вопроса. – Мы бы предпочли, чтобы ты превратил его в живое существо. Насколько я понимаю, так он сможет остаться в живых. Не умрет. Просто будет обезврежен.
Мне кажется, навеки сидеть в клетке, заключенным, подобно Лиле, в тело животного – это ничуть не лучше смерти. Но, наверно, в таком случае Юликова сможет спокойно спать по ночам.
Она подается ближе ко мне. – Поскольку ты окажешь нам огромную помощь, мне позволили сделать тебе одно предложение: мы снимем с твоей матери все обвинения.
Джонс с силой хлопает ладонью по поручню кресла:
Снова заключаешь с ним сделку? Эта семейка скользкая как гололед на шоссе!
А ты не мог бы подождать за дверью? – В тоне Юликовой слышится сталь. – Операция очень опасная, а он еще даже не вошел в программу. Ему всего семнадцать, Эд. Пусть хоть одним поводом для беспокойства у него станет меньше.
Агент Джонс смотрит то на нее, то на меня, а потом отводит взгляд в сторону. – Ладно,
говорит он.
В нашем отделе часто говорят, что герои – те, кто готов испачкать руки, лишь бы они оставались чистыми у других. Мы страшные люди – тебе таким становиться необязательно. Но в этом случае придется – по крайней мере, мы тебя об этом просим.
А что будет, если я откажусь – я имею в виду, с моей мамой?
Юликова отщипывает кусочек кекса. – Не знаю. Мой начальник уполномочил меня сделать тебе это предложение, но решать что-либо может только он. Наверно, твоя мать сможет и дальше скрываться от правосудия – а может, ее поймают и экстрадируют – если она находится за пределами штата. Если ее поместят туда, куда сможет добраться Паттон, я бы не стала ручаться за ее безопасность.
Тут меня внезапно осеняет: Юликовой прекрасно известно, где находится моя мать.
Мною просто манипулируют. Юликова хочет показать, насколько она больна, говорит приятные вещи, угощает. А вот Джонс ведет себя как последний гад. Классика: хороший и плохой полицейский. Хотя нельзя сказать, что этот метод не работает.
Паттон
негодяй, и он жаждет добраться до мамы. Хочу его остановить, хочу, чтобы мама была в безопасности. Так и тянет согласиться на то, что позволит сделать и то, и другое. Плюс я загнан в угол. Маме необходима амнистия.
Можно подумать, я не могу доверять своему чутью на добро и зло, приходится полагаться на других людей. Но ведь именно поэтому я и хотел работать на правительство, верно? Чтобы, если и придется творить дурные поступки, это бы по крайней мере было во благо хорошим людям.
Я – оружие. И я должен позволить Юликовой использовать меня.
И теперь я вынужден позволить ей использовать меня так, как ей угодно.
Делаю глубокий вдох. – Конечно. Я смогу. Я над ним поработаю.
Кассель,
говорит Юликова. – Хочу чтобы ты понимал: ты вправе отказаться. Можешь ответить «нет».
Но я не могу. Она позаботилась о том, чтобы отказаться было невозможно.
Джонс больше не пререкается.
Понимаю,
киваю, чтобы подтвердить свои слова. – Понимаю и говорю, что согласен.
Задание будет совершенно секретным,
говорит Юликова. – С негласного одобрения моего начальства его выполнением займется небольшая группа – если все получится. В противном случае мое руководство заявит, что ему об этом ничего не было известно. Отвечать за операцию буду я – все вопросы необходимо задавать мне напрямую. Больше никто ничего не должен знать. Полагаю, я могу рассчитывать на вас обоих в этом отношении.
То есть, если что-то не заладится, нашей карьере конец,
говорит Джонс.
Юликова снова отпивает глоток кофе. – Выбирать можно не только Касселю. Можешь не участвовать.
Агент Джонс не отвечает. Интересно, а не скажется ли на его карьере и отказ? Интересно, догадывается ли он, что играет роль плохого полицейского? Мне почему-то кажется, что нет.
Доедаю бутерброд. В палату заглядывает медсестра: она говорит, что минут через десять принесет лекарство. Юликова встает, собирает пустые чашки и выбрасывает их в мусорное ведро.
Я и сам бы мог,
встаю и собираю обертки от бутербродов.
Юликова кладет руки мне на плечи и заглядывает в глаза, словно пытается найти ответ на какой-то невысказанный вопрос. – Можно и передумать, Кассель. В любое время.
Не собираюсь я передумывать,
отвечаю я.
Она крепче сжимает мои плечи. – Я тебе верю. Правда. Через несколько дней сообщу тебе подробности.
Давай-ка не будем ее утомлять,
хмурится Джонс. – Пойдем.
Мне очень стыдно оставлять Юликову со всем этим мусором, но и она, и Джонс взглядом дают понять, что наша беседа окончена. Джонс идет к двери, я за ним.
Просто чтоб ты знала: мне все это не нравится,
говорит агент Джонс, взявшись за дверную ручку.
Юликова кивает, словно подтверждая, что услышала его; но при этом на ее губах появляется едва заметная улыбка.
После этого я еще больше убеждаюсь в том, что сделал правильный выбор. Если бы агент Джонс одобрил мои действия – вот тогда мне следовало бы волноваться.
Глава седьмая
Вслед за агентом Джонсом иду по больничным коридорам, но к тому времени, когда мы доходим до парковки, я уже все решил. Этот человек меня ненавидит. Нельзя допускать, чтобы он вез меня назад в старый дом. Не хочу, чтобы он снова разговаривал с моим дедом.
Все, на этом я прощаюсь,
говорю я. – До скорого.
Агент Джонс недоверчиво смотрит на меня, потом фыркает:
Прогуляться решил?
Навещу друга.
Садись в машину,
рычит Джонс – в один момент его веселье сменилось на раздражение. Что-то в выражении его лица лишь подтверждает мою убежденность в том, что ехать вместе с ним не стоит.
А вы заставьте меня,
говорю я. – Попробуйте.
Но Джонс не бросается на меня, и потому я достаю телефон и звоню Баррону.
Братишка! – Тянет он, ответив после первого же гудка. – Пора тебе бросить школу и вместе со мной работать в агентстве. Вчера мы совершили рейд на стрип-клуб для мастеров, и я очутился по колено в игривого вида перчатках. Ты знаешь, что для одноразовых перчаток больше не используется велкро? Теперь их делают на магнитах, так что они спадают сами собой.
Очень… гм… интересно,
отвечаю я. – Но что мне нужно сейчас, так это чтобы меня подвезли.
А где ты? – Спрашивает брат.
Сообщаю ему название больницы, а агент Джонс смотрит на меня холодным и яростным взглядом. Мы терпеть друг друга не можем. Ему бы радоваться, что больше не придется со мной общаться, но вместо этого он явно так и кипит. Чем больше я всматриваюсь в его лицо, тем беспокойнее мне становится. Джонс смотрит на меня не как взрослый на непоседливого ребенка. Он изучает меня, как мужчина изучает противника.
Сажусь на холодный бордюр и жду, позволяя холодному ветру пощипывать кожу. Баррон появляется далеко не скоро – я уже успеваю подумать о том, а не позвонить ли кому-то еще. Но едва я решаю, что надо бы зайти в здание и выпить чего-нибудь теплого, или выманить у медсестер одеяло, как подъезжает Баррон на красном «Феррари». Он опускает тонированное стекло и одаривает меня улыбкой.
Угнал, да? – Спрашиваю я.
Еще лучше. Эта прекрасная машина была конфискована во время рейда. Невероятно, да? Конфискатом забит целый склад – вещи только и ждут, пока на них подготовят документы. Лучший в мире склад. Приходи кто хочешь, бери что хочешь.
Для меня повторять не нужно.
Похоже, Баррон вполне доволен собой. – Мне не только новую тачку удалось добыть – набил целый чемодан банками икры и бутылками шампанского, которые просто валялись без дела. Да, и еще прихватил несколько мобильников – наверняка удастся перепродать. В общем, суббота удалась. Ну, а ты как?
Закатываю глаза; в тепле салона, откинувшись на спинку сиденья, я уже несколько расслабился.
Мне нужно кое-что тебе рассказать. Может, посидим где-нибудь?
Да где угодно, малыш,
отвечает Баррон.
Но несмотря на щедрое предложение, в конце концов мы покупаем на вынос еду в китайском ресторане и едем в его квартиру в Трентоне. Баррон немного ее подремонтировал – заменил разбитые стекла, которые раньше были просто прикрыты картоном. Даже мебель прикупил. Мы сидим на новом кожаном диване, положив ноги на чемодан, заменявший кофейный столик. Брат передает мне стаканчик с лапшой.
На первый взгляд квартира выглядит лучше, чем прежде, но когда я лезу в шкаф за стаканом, вижу на холодильнике знакомый узор из бумажек для заметок – напоминания о том, какой у него номер телефона, где он живет, как его зовут. Всякий раз, когда Баррон меняет чью-то память, отдача стирает часть его собственной, и угадать какую именно, невозможно. Можно утратить какие-то незначительные фрагменты, например, о том, что он ел вчера за ужином, или важные вещи – например, воспоминания о похоронах нашего отца.
Если у тебя нет прошлого, ты становишься другим человеком. Ты теряешь самого себя, пока не остается лишь искусственно воссозданное, ненастоящее.
Хочется верить, что Баррон прекратил работать над людьми, что он держит слово, что все эти мелкие напоминания висят здесь лишь в силу привычки или на всякий случай – но я не идиот. Тот склад не мог не охраняться. Уверен, кого-то наверняка заставили «вспомнить» бумаги, которые позволили Баррону нагрузить машину всем, что душе угодно, и уехать на ней из здания, принадлежащего правительству. И потом нужно было заставить этого же самого человека обо всем забыть.
Когда я возвращаюсь в гостиную, Баррон смешивает на тарелке соус для утки с острой горчицей.
Ну, так что случилось? – Спрашивает он.
Рассказываю о маме, о ее неудавшейся попытке продать Захарову его же собственный бриллиант, и о давнем романе, который, похоже, у них был. Тут до меня доходит, что для начала придется объяснить, каким же образом мама выкрала этот самый бриллиант.
Баррон смотрит на меня так, будто подумывает, а не обвинить ли меня во лжи. – Мама и Захаров?
Пожимаю плечами. – Знаю. Странно, да? Я и сам изо всех сил стараюсь об этом не думать.
Ты имеешь в виду о том, что если б Захаров с мамой поженились, вы с Лилой были бы братом и сестрой? – Баррон хохочет и валится на подушки.
Швыряю в него пригоршню риса. Несколько зернышек прилипает к его рубашке. Гораздо больше – к моей перчатке.
Баррон продолжает ржать.
Завтра еду к одному мастеру подделок. В Патерсоне.
Поехали вместе, почему бы и нет,
хихикает Баррон.
Хочешь ехать со мной?
Конечно,
он открывает курицу в черном бобовом соусе и окунает ее в смесь на своей тарелке. – Она ведь и моя мать.
Я должен еще кое-что тебе сказать,
говорю я.
Баррон замирает с пакетиком соевого соуса в руке.
Юликова спросила меня, не хочу ли я провернуть одно дельце.
Баррон выливает соус и откусывает кусок курицы. – А я думал, раз уж ты официально не нанят, припахать тебя невозможно.
Она хочет, чтобы я убрал Паттона.
Брови Баррона сходятся на переносице:
Убрал? Трансформировал, типа?
Нет,
говорю я,
типа поужинать сводил. Юликова считает, мы отличная пара.
Значит, ты его убьешь? – Брат внимательно на меня смотрит. Потом делает вид, будто стреляет. – Бум?
Подробности мне не сообщили, но…,
начинаю я.
Баррон закидывает голову и смеется. – Раз уж все равно станешь убийцей, лучше б связался с Бреннанами. Сколотили бы себе состояние.
Это другое дело,
возражаю я.
Баррон все смеется и смеется. Теперь, когда он разошелся, его не остановить.
Тыкаю лапшу пластиковой вилкой. – Заткнись. Здесь все иначе.
Пожалуйста, скажи мне, что тебе хотя бы заплатят,
говорит Баррон, когда ему удается отдышаться.
Мне сказали, что с мамы снимут все обвинения.
Хорошо,
брат кивает. – А звонкая монета к этому приложится?
Мешкаю, но потом приходится признаться:
Я не спросил.
У тебя есть редкое умение. Можешь делать то, что другим не под силу,
говорит Баррон. – Серьезно. Знаешь, что самое главное? Твое умение дорого стоит. Его можно обменять на товары и услуги. Или на деньги. Помнишь, я говорил, что ты просто растрачиваешь его впустую? Я был прав.
Со стоном набиваю полный рот рисом – так меньше искушение вывалить его на голову брата.
После ужина Баррон звонит деду. Долго и запутанно врет насчет того, какие вопросы задавали ему федералы, и как ему удалось выкрутиться при помощи своего прирожденного ума и очарования. Дед на другом конце провода хмыкает.
Когда я беру трубку, дед интересуется, была ли в рассказе Баррона хоть капля правды.
Отчасти да,
отвечаю я.
Дед молчит.
Ладно, совсем небольшая,
в конце концов признаюсь я. – Но все в порядке.
Помни, что я тебе сказал: проблемы у твоей матери, а не у тебя. И не у Баррона. Вам с ним лучше в это дело не лезть.
Ага,
говорю я. – А Сэм еще не ушел? Можно его на пару слов?
Дед передает трубку Сэму – тот, похоже, пока не отошел от похмелья, но ничуть не огорчен, что его забросили почти на весь день.
Я в порядке,
сообщает он. – Твой дед учит меня играть в покер.
Насколько я знаю деда, на самом деле это означает, что он учит Сэма жульничать.
Баррон предлагает мне устроиться на его кровати, сказав, что сам он может спать где угодно. Не знаю, что он имел в виду: то ли по всему городу есть постели, готовые его принять, то ли он не капризен и может спать не только на кровати, но поскольку я решил улечься на диване, выяснить правду так и не удалость.
Баррон где-то откапывает пару одеял – помнится, раньше они были в старом доме. Пахнут они очень уютно: такой немного пыльный, застоялый запах, не сказать, чтобы приятный, но я с жадностью вдыхаю его. Он напоминает мне о детстве, о безопасности, о том, как можно было спать до полудня по воскресеньям, а потом смотреть мультики, не снимая пижамы.
Забыв, где я, пытаюсь вытянуть ноги. Они упираются в поручень дивана, и я тут же вспоминаю о том, что детство прошло.
Я слишком вырос, чтобы удобно растянуться, но, свернувшись клубком, в конце концов ухитряюсь задремать.
Проснувшись, слышу, что Баррон готовит кофе. Он подталкивает ко мне коробку с хлопьями. По утрам он просто ужасен. Ему нужно целых три чашки кофе, чтобы обрести способность связать пару слов.
Принимаю душ. Когда выхожу, Баррон уже одет в белую футболку и темно-серый костюм в полоску. Вьющиеся волосы зачесаны назад и смазаны гелем, на запястье красуются новые золотые часы. Интересно, их он тоже добыл на складе ФБР? В любом случае, сразу видно, что для воскресного вечера он расстарался на славу.
Ты чего так вырядился?
Баррон усмехается:
По одежке встречают. Хочешь дам тебе что-нибудь переодеться?
Я же все угажу,
отвечаю я, натягивая вчерашнюю футболку. – Знаешь, ты похож на мафиози.
Вот еще одна вещь, которая мне удается, а другим стажерам – нет,
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |