Сердце огненного острова 10 страница

Флортье озабоченно глядела ей вслед – она шла через зал в поисках своего супруга, здоровалась со встречными, иногда останавливалась и обменивалась парой слов и при этом казалась ужасно потерянной.

Заметив на себе взгляд Эдуарда ван Тондера, Флортье с улыбкой подняла руку, чтобы помахать ему, но внезапно замерла. На нее была направлена вторая пара глаз – они глядели бесцеремонно и испытующе из-под сведенных бровей. Она поспешно отвернулась и перевела дух, но потом, словно по принуждению, снова посмотрела в те глаза.

Глаза были узкие, под густыми бровями. Их обладатель слегка наклонился, так как был почти на голову выше Эдуарда. Он слушал объяснения, которые тот сопровождал оживленными жестами и мимикой: судя по его понимающей улыбке, несомненно, речь шла о ней. Вот Эду сделал жест в ее сторону и вопросительно посмотрел на своего визави; тот ответил кивком и выпрямился во весь рост. Он показался Флортье великаном с широкими, почти квадратными плечами. В ухоженной бородке на квадратном подбородке, в усах и коротко стриженой шевелюре уже блестела серебром седина, хотя он был одного возраста с Эду, ну, разве что на три-четыре года старше. Вот он направился через зал широкими шагами, с грацией могучего хищника, и Эду выглядел рядом с ним угловатым подростком.

– Хана, Геертье, – обратился Эду ван Тондер к дамам. – Поглядите, кого я к вам привел!

Обе дамы радостно заворковали по-малайски, приветствуя спутника Эду, тот нагнулся и сердечно расцеловался с ними. На их бурные возгласы он отвечал хрипловатым басом, спокойно и обстоятельно. А когда его узкие губы растянулись в улыбке, слева и справа от них появились маленькие ямочки и смягчили его суровую внешность. Когда он выпрямился, госпожа де Гроот вцепилась в его руку и ласково погладила, спросив что-то по-малайски.

– Нет, Ханна, – ответил он по-голландски, – я еще не встретил женщину, которая годилась бы мне в жены. Но я уверен, что скоро все изменится. – Он опять показал свои ямочки и посмотрел в глаза Флортье.

Она тут же потупилась, но, почувствовав на своей спине руку Эду, заставила себя поднять глаза и улыбнуться.

– Это и есть та очаровательная фея, о которой я тебе рассказывал: фройляйн Флортье Дреессен. Фройляйн Флортье – позвольте вам представить: мой старинный приятель Джеймс ван Хассел. Если бы я не учился вместе с ним в школе в Гааге, мне никогда бы не пришло в голову отправиться на Яву. Наши плантации расположены почти по соседству, но мы видимся теперь только тут, в Батавии.

Флортье поставила бокал и пролепетала какую-то вежливую фразу, а Джеймс ван Хассел молчал. Он только взял ее руку и поднес к губам. Тепло его ладони проникло сквозь перчатку, а его дыхание, казалось, прожгло тонкий шелк. Флортье хотела отвести взгляд в сторону, но не смогла оторваться от его глаз. От глаз цвета берлинской лазури. Они глядели все так же испытующе, но в них появился блеск, от которого у Флортье перехватило дыхание.

– Ради нашей старинной дружбы, – проговорил он, выпрямляясь, но не выпустив руки Флортье, – ты, конечно, не против, если фройляйн Дреессен подарит мне этот танец.

Флортье огляделась по сторонам; она и не заметила, что уже объявлен следующий танец. В зале возникло оживление, многие господа спешили ангажировать немногочисленных дам. При неудаче они следовали за парами в соседний зал, в надежде, что со следующим танцем им повезет больше. Остальные с бокалами в руке собирались в группки или садились за карты в соседней комнате.

– Отнюдь, отнюдь, – быстро ответил Эду ван Тондер и гордо выпятил грудь; он явно был счастлив, что его избранница удостоилась такого внимания. – Желаю приятно провести время!

На дрожащих коленях Флортье поднялась со стула и слабо улыбнулась Эду.

С каждым тактом она ощущала близость Джеймса ван Хассела, которому едва доставала до плеча. Она ощущала его взгляд на своем лице, и ее сердце бешено колотилось в грудной клетке. В начале вечера она успокоилась, видя, что все предпочитали простые танцы, поскольку многие дамы и почти все мужчины танцевали неважно. Но когда Джеймс ван Хассел взял ее за руку и привлек к себе, она испугалась, что будет выглядеть неуклюжей. Однако вскоре страх ее пропал – Джеймс ван Хассел вел в танце ловко и уверенно.

– Вы вообще-то должны быть дамой в первой паре, – объявил он через некоторое время. – Боюсь, что танцевать со мной – чистое наказание.

Губы Флортье невольно растянулись в улыбке, она покачала головой и снова впилась взглядом в цветок плюмерии на лацкане фрака. Сладкий аромат цветка кружил ей голову, но, кроме него, был еще и тяжелый, пряный запах ее партнера, подчеркнутый свежим запахом одеколона для бритья. Этот запах неотразимо притягивал ее.

Прошло несколько тактов, прежде чем он снова заговорил.

– Эду сказал, что вы темпераментная и хорошо и много говорите. Простите, но меня немного смущает ваше молчание.

Флортье и сама не могла объяснить причины, парализовавшей ее такой всегда бойкий язычок. От ладони Джеймса ван Хассела, лежавшей на ее спине, шел приятный ток, а его голос вызывал сладостный трепет где-то в глубине тела.

– Простите, – прошептала она.

– Если вам не нравится танцевать со мной, то и не надо, – сказал он и ослабил свои объятия.

Она испуганно вскинула ресницы и покачала головой.

– Нет! Что вы… нет! – Она смущенно опустила голову.

– Хм, – произнес он и, вздохнув, добавил: – Давайте попробуем вести вежливую и культурную беседу. Ваши родители сегодня тоже приехали сюда, фройляйн Дреессен?

Флортье сбилась с такта; внезапно ее охватило отчаяние.

– Нет, – прошептала она еле слышно. – Я… у меня нет никого.

«Только отец, который променял меня на богатую жену. И брат, которого он взял с собой». В Батавии она уже дюжину раз рассказывала, что она сирота и у нее нет близких. Всякий раз на нее изливалось сердечное сочувствие, любое дальнейшее любопытство глушилось в корне. Хотя тетя Кокки и дядя Эвоуд были живы, но после того, что происходило за кружевными занавесками домика в Снеке, оба для Флортье практически умерли. Как и Флортье для них. Однако лишь теперь, когда Джеймс ван Хассел держал ее в объятиях под музыку оркестра, она почувствовала себя одинокой и покинутой. На ее глаза навернулись слезы, а руки напряглись.

– Простите, – сказал он с искренним сочувствием. – Этого я не знал. Не хотите ли присесть?

Флортье смогла только кивнуть. Она позволила отвести себя к одному из стульев, стоявших попарно за столиками у стены зала. Едва она села, как Джеймс ван Хассел подозвал слугу и взял с его подноса два бокала.

– Терима касих. Спасибо. Вот.

Опять кивнув, Флортье взяла шампанское и, сжав в кулак другую руку, лежавшую на коленях, залпом выпила весь бокал; потом кое-как скрыла отрыжку, загородив рот рукой.

Джеймс ван Хассел, даже не притронувшийся к виски, глядел на нее с легкой иронией.

– Похоже, вы осилите еще один бокал. Но если даже это так, у меня возникло подозрение, что вы нарочно хотите напиться.

Флортье робко улыбнулась ему и слизнула с нижней губы капельку шампанского.

– Мне надо идти, – тихо проговорила она и поставила бокал на столик, стоявший между ними. – Эду наверняка меня ждет.

Она торопливо встала, но Джеймс ван Хассел опередил ее и схватил за локоть. Она в испуге обернулась. Он пристально глядел на нее со стула.

– Неужели я такой ужасный, – расстроенно проговорил он, – что вы не можете выдержать мое общество даже несколько минут?

Его огорченный взгляд, говоривший об оскорбленной гордости, тронул Флортье.

– Нет, что вы, – прошептала она еле слышно, сквозь грохот музыки, голоса танцующих пар и разговоры мужчин, стоявших у стены. – Нет, вы совсем не ужасный.

– Хорошо. – Он кивнул. – Я хочу вас увидеть снова.

Флортье нерешительно покачала головой.

– Это… пожалуй, не получится.

Он наморщил лоб.

– Почему? – Его грубоватое лицо озарилось пониманием. – А-а, из-за Эду? – Когда Флортье молча кивнула, он сумрачно посмотрел на нее. – Он уже… он предлагал вам руку и сердце? – Флортье покачала головой, и от усмешки на его лице снова стали видны ямочки по обе стороны рта. – Тогда и не беспокойтесь. Я улажу этот вопрос. Он плантатор, я плантатор, а между нами постоянно идет дружеское соревнование. – Он без улыбки заглянул ей в глаза. – Вы хотите увидеться со мной снова?

Внезапно Флортье показалось, что под ее ногами закачалась земля. Что из ее пальцев выскользнули нити, которые она держала в руках после прибытия в Батавию, строя новую жизнь. Ей стало очень страшно. Она хотела уйти от Джеймса ван Хассела, но он еще крепче схватил ее за локоть, явно не обращая внимания на то, что на них уже с любопытством глядят окружающие.

– Ну – вы хотите?

Флортье хотела отрицательно покачать головой, быстро и безболезненно прервать все отношения, но тело не послушалось, и она кивнула.

– Где вы живете?

– В отеле «Дес Индес», – прошептала она.

– Я приеду за вами завтра в три часа, – кратко сказал он и отпустил ее руку.

Флортье резко повернулась и неуверенной походкой пошла через зал. Потом, по ее настоянию, они с Эду откланялись и молча ехали до ее отеля. И все это время она мысленно повторяла новое имя. Джеймс. Джеймс ван Хассел.

Словно она могла его забыть! Она, пронизанная звуками его голоса, захлестнутая его могучей силой обаяния, которое захватило ее и опьянило.

– НониБина! НониБина!

С бьющимся сердцем Якобина привстала на кровати, сонно поглядела на отсвет, падавший на ее кровать сквозь приоткрытую дверь. Вдалеке послышался рокот, тихо задребезжали оконные стекла, но в остальном все было тихо. Нет, это не землетрясение, которое уже стало для Якобины обычным делом, а всего лишь гроза, судя по голубоватым вспышкам.

– НониБина! – Маленькая фигурка в белой ночной рубашке залезла на кровать и встала на колени. – НониБина!

– Йерун, – пробормотала она и потерла тяжелые, слипающиеся веки. – Что такое? – Она сразу вспомнила, что мальчуган жаловался вечером на жжение в руках и ногах, Ида тоже была необычайно капризной. – Тебе плохо? Что-нибудь болит? – Она дотронулась ладонью до его щеки, хотя и не знала, сумеет ли понять, то ли мальчику просто жарко в эту тропическую ночь, то ли у него повышенная температура. Но он потряс головой.

– Пойдем со мной, – попросил он. – Ида очень сильно плачет.

– Да, конечно. – Якобина подняла москитную сетку и спустила ноги на пол. Йерун тоже слез с матраса и выбежал из комнаты.

Якобина зевнула и вышла босая в освещенный коридор. Там резко остановилась, услышав громкие, возбужденные голоса, что-то кричавшие друг другу по-малайски – несомненно, голоса Винсента и Маргареты де Йонг.

– Мама и папа борются, – объяснил с пугающей обстоятельностью Йерун, остановившись в дверях детской.

– Спорят, Йерун. Это называется так, – машинально поправила его Якобина и погладила по голове.

Ида уныло сидела на своей кроватке с решеткой, растрепанная, с мокрым от слез лицом и опущенными в горькой гримасе уголками губ. При виде Якобины она перестала тихо всхлипывать, протянула к ней маленькие ручки и громко, душераздирающе завыла.

– Что случилось, моя сладкая? – пробормотала Якобина и взяла девчушку на руки; она тут же вцепилась в нее, словно обезьянка, и с плачем уткнулась в ее плечо.

– Можно мы будем спать у тебя? – попросил Йерун. – Пожалуйста!

Снова пророкотал гром. Взгляд Якобины упал на опустевший матрас, постеленный между детскими кроватками.

– Где Мелати?

Йерун молча пожал плечами.

– Пожалуйста, нониБина! – жалобно повторил он.

Она все еще медлила: ей не очень улыбалось класть с собой в постель в такую душную ночь двух детишек, излучавших лишнее тепло; не знала она, понравится ли это их родителям.

Она вздрогнула от грохота двери. Голоса стали громче – громовой голос майора и резкий, пронзительный голос его жены.

– Пошли, – сказала Якобина мальчику, и он тут же шмыгнул в ее комнату.

Остановившись на миг в дверях, она прислушалась к рыку и крикам, потом торопливо закрыла дверь.

Йерун стоял на коленях на кровати и поднимал кверху москитную сетку, насколько мог дотянуться. Якобина напрасно пыталась разжать пальчики Иды, вцепившиеся в ее ночную рубашку.

– Отпусти меня, – шепнула она ей, – мне ведь надо тебя положить. Я никуда не уйду, обещаю!

Но Ида, пылавшая, словно маленькая печка, липкая от пота, слез и соплей, вцепилась в нее еще крепче. Вздохнув, Якобина присела на краешек кровати, нырнула под сетку и, работая локтями и коленями, доползла до подушки. Там попыталась найти более-менее удобное положение для себя и Иды. Йерун опустил сетку, перелез через Якобину, больно лягнув ее пяткой в ребра, и растянулся рядом с ней и Идой.

– Теперь все хорошо, – прошептал он и погладил сестренку по голове.

В самом деле, слезы Иды иссякли, она перестала рыдать и лишь изредка всхлипывала. Это не помешало ей сунуть в рот большой палец. Малышка доверчиво прижалась к груди Якобины. Йерун придвинулся к сестренке и обнял ее, словно защищая от всех огорчений.Все трое вздрогнули, услыхав тупой удар, пронзительный визг и рев. Дети еще крепче прижались к Якобине. Она охотно заткнула бы им уши, но смогла лишь протянуть руку и неловко погладить Йеруна по голове. Другой рукой она гладила Иду, напевая какую-то бессмысленную мелодию в надежде, что она успокоит малышей. А в это время все ближе и ближе сверкали молнии, и гремел гром.

Дети дышали спокойно и размеренно, а вот Якобина лежала без сна и в тишине между громовыми раскатами невольно слушала звуки, доносившиеся из коридора. Сначала ей чудился плач, приглушенное ворчание, тихие жалобы и, наконец, то чередующиеся, то одновременные стоны, мужчины и женщины, сначала протяжные, потом перешедшие в стаккато. Она не понимала, что это за звуки, но все-таки покраснела от стыда.

Она с облегчением вздохнула, когда открылись небесные шлюзы и на дом обрушился дождь, забарабанил по крыше и поглотил все другие шумы этой ночи.

Когда наутро Якобина спускалась по лестнице, она чувствовала себя так, словно ее переехала повозка. Спать втроем было ужасно душно, и она задремала лишь под утро, потная и напряженная, – она боялась придавить кого-нибудь из детей. Один раз она проснулась, когда Ида закричала во сне, другой, когда Йерун больно ударил ее ногой. В полусне она слышала, как Мелати с ласковыми уговорами разбудила детей и увела их из комнаты, но недолгое время, оставшееся после этого для сна, не слишком ей помогло. У нее набухли веки, голова была словно набита ватой, а место на ляжке, куда ее лягнул Йерун, болело при каждом шаге.

Проходя через зал, она зевнула, но тут же замерла от неожиданности. Возле одной из колонн стояли, обнявшись, супруги де Йонг и целовались. Обняв мужа за шею, Маргарета де Йонг крепко прижималась к нему, а он держал жену одной рукой за шею, а пальцы другой руки сжимали ее ягодицу. У Якобины кровь прихлынула к лицу, она поспешно отвела взгляд и стала лихорадочно думать, куда бы ей незаметно скрыться, но майор уже ее увидел.

– Доброе утро, фройляйн ван дер Беек, – прогромыхал он, и его голос умножило эхо, отразившееся от стен и высокого потолка.

– Ах. – Маргарета де Йонг прижала ладонь к губам и хихикнула словно девчонка. – Доброе утро, дорогая нониБина! – И она тут же прижалась щекой к груди мужа.

– Доброе утро, госпожа де Йонг, – пробормотала Якобина. – Доброе утро, господин майор. – Опустив голову, она проскользнула дальше, чтобы не быть свидетелем этой интимной сцены.

– Надеюсь, вам приятно спалось сегодня! – крикнул майор, когда она проходила мимо него.

Что-то в его голосе и в выборе слов заставило Якобину краешком глаза взглянуть на него. В его налитых кровью глазах мелькнула какая-то искорка, и у Якобины возникло неприятное чувство, что он не только знал, что она все слышала, но даже наслаждался этим.– Да, спасибо, – солгала Якобина и проглотила саркастичное: «Надеюсь, вы тоже», едва не сорвавшееся у нее с языка. Выпрямив плечи, она стремительно прошла дальше и чувствовала на своей спине взгляд майора.

...

Бейтензорг, 27 ноября 1882 г.

Дорогая Якобина,

Ваши письма стали для меня лучиками света в эти недели, когда над горами висят тяжелые, серые тучи и почти непрерывно льет дождь. Каждое письмо для меня становилось хоть и долгожданным, но все-таки неожиданным подарком. Я мысленно беру его с собой, когда тащусь в своей повозке по раскисшим дорогам, чтобы помочь больному с помощью моего скромного комплекта медицинских инструментов и таких же скромных знаний, когда пытаюсь утешить умирающих и их близких или готовлюсь к проповеди. И когда стараюсь преподать детям азы грамоты и счета – что иногда требует неимоверных сил и ангельского терпения. Часто я мысленно вижу перед собой Йеруна и Иду, а с ними у меня связаны и мысли о Вас. Признаюсь, что сейчас мое самое излюбленное занятие – сидеть поздним вечером на веранде при свете лампы и писать Вам.

Мне тоже необычайно ярко помнится тот день, когда мы с Вами гуляли по Глодоку, и для меня очень важно, что Вы так его запомнили. Ваш вопрос о том, как же я, несмотря ни на что, сохраняю веру в Бога, я вовсе не считаю глупым или дерзким, наоборот! Для меня путь к истинной вере начинается лишь с неприкрашенной действительности, по которой и измеряется вера, и с вопроса о Боге перед лицом всех человеческих страданий и всего человеческого произвола.

Я считаю, что мы, люди – не марионетки в руках то доброго, то гневного, но всегда необъективного кукловода, которого мы именуем Богом. Я верю в свободную волю человека, который всегда может сделать выбор между добром и злом, правильным и неправильным. Тот, кто порабощает и калечит других, кто обманывает, ворует, мучает или даже убивает, тот по своей воле выбирает для себя зло; с таким же успехом он мог бы в любой момент отказаться от этого. Тем не менее, я сознаю, что мы, люди, весьма далеки от совершенства. Мы совершаем ошибки: иногда мы верим, что у нас нет другого выбора, кроме зла; либо мы просто слепы к тому, что правильно, а что нет. От этого не застрахован никто, даже человек церковный. Нет человека без греха, точно так же любой из нас носит в себе способность к добру. В результате нам остается лишь положиться на милость Господа, чтобы он простил грехи наши.

Я никогда не хотел цитировать по любому поводу Священное Писание, как это делают многие служители церкви, и обрушивать цитаты на маловерных, неверующих или критиков. Это мне не нравится, я понимаю христианство не так. Свою задачу миссионера вижу в том, чтобы с помощью Библии учиться отличать добро от зла. Для этого я и приехал на Яву. В миссию, которая старается убеждать человека, а не засыпать его демагогией; которая уважает другие религии, не принуждает никого к насильственному обращению в свою веру и предпочитает говорить больше делами, чем словами. И я мечтаю внести свою скромную лепту в то, чтобы наш мир сделался чуточку лучше.

А Вас что привело сюда, Якобина? Почему Вы выбрали именно Яву? Верите ли Вы в божественную природу того, что все именуют судьбой?

С нетерпением жду Вашего ответа. С дружескими пожеланиями, Ян.

С улыбкой на лице и тоской в груди Якобина сложила письмо и сунула его под край блюдца. Для нее письма Яна были тоже словно солнечные лучики, озарявшие угрюмые дни дождевого сезона. И ей тоже нравилось устроиться днем на своем месте на веранде или поздним вечером у секретера в комнате и сочинять ему письмо. Для нее открылся новый мир, и она медленно, на ощупь, продвигалась в нем, училась записывать свои мысли и чувства. Ей придавало смелости то, что в ее письмах Ян ничего не считал бессмысленным или малозначащим; нет, наоборот, он принимал ее рассуждения всерьез, заставлял ее думать.

Глядя в сад, она утерла рукавом пот со лба и украдкой помахала полами кебайи, охлаждая спину и живот.

От лужайки поднимался густой пар; остатки ночного ливня испарялись и висели дымкой над цветущими кустарниками. Над деревьями нависало чугунно-серое небо, предвещая новый ливень, который на короткое время принесет прохладу, а если повезет, то и ветерок. На сад опустилась тишина, умолкли все птицы, онемели даже неугомонные цикады; в доме тоже все отдыхали. В такой час Якобина любила сидеть на веранде с чашкой кофе и книгой или с письмом от Яна.

Якобина поднесла к губам чашку, но тут же поставила ее назад. Между стволами деревьев она увидела силуэт, полускрытый за туманом. Ее пульс участился, когда она узнала мальчишку, вероятно, того самого, которого уже видела в тот сентябрьский полдень. Она замерла, не сводя глаз с маленькой фигурки.

Вероятно, издалека дом казался безлюдным, поэтому на этот раз мальчуган осмелился выйти из-под защиты деревьев, медленно и робко, словно дикий зверек. Он вдруг срывался с места и бежал по лужайке, но часто останавливался, убеждался, что все спокойно, и бежал дальше. Теперь Якобина окончательно его узнала. В следующий миг он тоже увидел Якобину и замер. Глядел на нее широко раскрытыми глазами и не шевелился. Он не тронулся с места, когда Якобина с улыбкой помахала ему.

– Датанглах, иди сюда, – тихо позвала она и снова махнула рукой, подзывая к себе. Другой рукой она взяла с тарелки онде-онде – сладкие шарики из клейкого риса с начинкой из пальмового сахара, жаренные в масле, и показала мальчишке. – Иди сюда, датанглах!

Он нерешительно подошел ближе и снова остановился.

Она медленно спустилась по ступенькам и сделала к нему пару шагов. Когда он хмуро посмотрел на нее, она остановилась и слегка пригнулась.

– Откуда же ты пришел, малыш, да еще совсем один? – ласкового спросила она по-голландски. – Твоя мама наверняка волнуется.

Мальчишка переступил с ноги на ногу и провел пальцем по ребрам; казалось, он размышлял, что ему делать дальше.

– Датанглах, – повторила Якобина и показала ему на ладони онде-онде. – Иди сюда, я тебя угощу.

Его глаза блеснули. Якобина осторожно приблизилась к нему еще немного, остановилась и присела на корточки. Улыбнулась, наклонив голову на бок, и протянула ему на ладони лакомство.

– Вот, погляди, это тебе.

Лицо мальчугана расцвело в улыбке. Он медленно двинулся к ней, опасливо поглядывая на дом, и остановился на расстоянии вытянутой руки. Нерешительно протянул пальцы за онде-онде, молниеносно схватил сладкий шарик и отскочил назад.

Якобина рассмеялась, и на лице мальчишки тоже появилась тень улыбки. Обеими руками он поднес шарик ко рту, попробовал, потом жадно вонзил в него зубы.

– Седап? Хорошо? Тебе нравится?

Он лучезарно улыбался и жевал лакомство, не смыкая губ.

– Нама каму сиапа?Как тебя зовут? – спросила она, разглядывая его. Он был еще маленький, возможно, чуть младше, чем Йерун, которому в декабре исполнится шесть лет, и более щуплый. Он не выглядел истощенным, хотя под коричневой кожей отчетливо виднелись ребра и ключицы, а ноги под набедренной повязкой были тоненькими, как бамбук. Черты его лица, особенно нос, казались слишком крупными для туземного ребенка, а глаза были скорее серыми, чем темно-карими.

– Эй, я тебя спрашиваю, – сказала Якобина и подошла к нему на корточках, гусиным шагом. – Нама каму сиапа? Или у тебя нет имени? – Она протянула руку и пощекотала его голый живот.

Он забулькал от удовольствия и, казалось, вот-вот рассмеется, но тут же испуганно посмотрел мимо Якобины на дом, повернулся и умчался прочь.

Наморщив лоб, Якобина обернулась, но так и не поняла, чего испугался мальчишка. На веранде по-прежнему было тихо, со скрещенными на груди руками там стояла Маргарета де Йонг и глядела в ее сторону. Вздохнув, Якобина встала с корточек и пошла к дому.

– Добрый день, госпожа де Йонг, – проговорила она, поднявшись по ступенькам, и показала на место, где стоял мальчишка. – Вы случайно не знаете, откуда этот малыш…

– Я попрошу вас впредь так не поступать, – сердито перебила ее Маргарета де Йонг. Над ее переносицей залегла глубокая складка, в глазах сверкал с трудом сдерживаемый гнев. – Если в кампонгах пройдет слух, что мы раздаем сладости, отбоя не будет от маленьких попрошаек. Мы и так тратим много сил, чтобы не пускать на наши земли малайских детей.

– Но я только хотела…

– Эти дети грязные, они разносят инфекции и паразитов! Они могут притащить сюда любую болезнь и заразить Йеруна и Иду! – Она резко добавила: – Пожалуйста, вымойте руки, фройляйн ван дер Беек! С дезинфицирующим средством!

– Да, госпожа де Йонг, – удивленно пробормотала Якобина. Мальчуган выглядел хоть и бедновато, но чистым и здоровым.

Маргарета де Йонг кивнула ей и хотела уйти, но задержалась.

– Да, и вот еще что. Проследите, пожалуйста, чтобы дети вели себя сегодня как можно тише. – Она потерла лоб, словно страдала от головной боли. – Сейчас, в сезон дождей, у моего мужа обостряется ревматизм, и болят старые раны. Ему нужны тишина и покой. Я буду вам признательна, если вы позаботитесь об этом, нониБина, – шепотом добавила она и ушла в дом.

Якобина озадаченно поглядела на деревья, за которыми скрылся мальчуган, и в ней смутно зашевелились недобрые опасения.

Флортье ехала по улице Рейсвейкстраат вдоль бесконечного ряда однообразных домов. После полудня дождь приутих и перешел в морось, но теперь опять забарабанил по крыше повозки. Из-под колес выплескивалась жидкая грязь, оранжевая, словно морковный мусс.

Кучер ехал так близко от тротуара, что обода едва не чиркали по поребрику, и остановился перед окнами широкой одноэтажной лавки. Тотчас распахнулись стеклянные двери; из них выскочили два малайца и раскрыли зонтики, чтобы довести до порога прибывших клиенток.

Флортье одарила ослепительной улыбкой слугу, который помог ей сойти с двуколки. Когда второй слуга протянул руку Якобине, она взглянула из-под зонтика на вывеску над витриной. Ее всякий раз забавляло, что там написано «Корабельные галеты», а ниже «Провиант». Наверняка компания «Леру и К°.» занималась и галетами тоже, но вывеска обманывала, и посетитель видел внутри лавки совсем другое.

Едва она шагнула через порог, как ноздри наполнил запах свежеиспеченного хлеба и горячего кофе; в воздухе витали соблазнительные ароматы сахара и фруктов, ванили и рома, молотого миндаля, орехов и корицы.

Их со словами приветствия и угодливой улыбкой встретил один из господ Леру, двух братьев, унаследовавших от отца, пожалуй, самую знаменитую кондитерскую Батавии. На стене в рамке с запотевшим стеклом висел пятнистый от сырости дагерротип; на нем владелец компании «Леру и К°.» и его слуги позировали перед фасадом лавки. По нему было видно, как мало изменила кондитерская свои традиции за прошедшие годы. Даже усы у братьев Леру были такие же, как у основателя компании – напомаженные, с лихо загнутыми кончиками.

– Боюсь, что сегодня я опять не смогу сделать выбор, – пробормотала Флортье, прижав к губам палец, и посмотрела на длинную витрину, где подстилка из колотого льда не давала кондитерским изыскам растечься на тропической жаре. Традиционная выпечка – мраморный кекс и гугельхупф – соседствовали с простыми, но соблазнительными шоколадными тортами и пирожными. Бисквитные рулеты и торты манили своей розовой, шоколадной, ореховой, кремовой, мармеладной начинкой и были украшены розами из сахара, цветочками и завитками из взбитых сливок или фигурками и полосками из крученых карамельных нитей. Гордо, словно драгоценные камни, красовались крошечные, с любовью украшенные птифурчики, а на желтых коржах сверкали под блестящей глазурью ломтики яванских яблок, шарики рамбутанов, кусочки манго, ананасов и кубики папайи. На полках в больших стеклянных вазах стояли кантучини, ореховые макроны, различные сорта печенья. На других полках, у задней стены лежали караваи хлеба, из плетеных корзин торчали французские багеты, другие корзины были наполнены круассанами, булочками и сдобой.

– Как всегда, мадемуазель? – с улыбкой спросил Якобину месье Леру, и она смущенно кивнула. Каждый раз она говорила себе, что отведает что-нибудь другое, но всегда заказывала кусок фисташково-зеленого песочного торта. Зеленый цвет и нежный орехово-ванильный вкус получались при добавлении экстракта пандануса, местного растения.

– Ты будешь кофе? – обратилась она к Флортье и, когда та рассеянно кивнула, заказала два кофе.

– Я попробую кусочек вон того торта, – решила, наконец, Флортье и показала на торт с розовым наполнителем и глазурью. Потом она посмотрела на шоколадный торт со светлым и темным кремом. – Пожалуйста, еще кусочек вот этого.

– Хорошо, мадемуазель. Сюда, пожалуйста. Вам тут удобно?

Месье Леру привел их к одному из столиков, стоявших в ряд под высокими окнами с частым переплетом. За соседним столиком сидел за кофе солидный господин с бакенбардами, возле него стояла пустая тарелка с крошками от сдобы. Он с интересом взглянул поверх газеты на Флортье. Дальше сидела пара средних лет и молча наслаждалась кондитерскими шедеврами братьев Леру.

Высоко над головами гостей на окнах висели полки; на них круглый год стояли пестрые жестяные коробки, цветастые фарфоровые чайники и чашки, стеклянные чаши, кофейные мельницы. Теперь к ним добавились разноцветные шары и блестящие гирлянды, внося в интерьер кондитерской рождественские нотки. Стена за конторкой тоже была декорирована большим бантом, а за стеклами висели рождественские звезды из соломки. С начала декабря все лавки и дома наряжались к празднику, а рекламные объявления в «Ява Боде» сосредоточились в этом месяце исключительно на подарках, деликатесах для праздничного меню и на особых мероприятиях в предрождественские и праздничные дни.

Дата добавления: 2015-08-29