— Не буду.
Ага, вот такими глазами смотрел твой папочка, когда плюшевая лошадь с камнем на шее шла ко дну в королевском пруду, поросшем тростником и огромаднейшими розовыми кувшинками. Это не помешало его драгоценной коняке счастливо утопнуть.
— Уберите руки, я крыло подвернул, мне спину больно, — совершенно спокойно сообщает Элдж.
Тон переваливается на бок равнодушно, будто это не он сейчас, подскочив на полтора метра от земли, набросился на мальчишку, который всего только обозначил попытку прожить жизнь не так, как ему полагается. Элдж как ни в чем не бывало встает, отряхивается, шуршит крыльями, недовольно крутит левым плечом и… усаживается перед Антоном на корточки.
— Понимаете… я сейчас вам объясню… я хочу, чтобы вы поняли… — он подыскивает слова так ответственно, что Тон невольно подбирается и придает себе серьезный вид. Впервые на его памяти такое молодое и бессмысленное существо вознамерилось объяснить ему свои жизненные планы, да еще требует понимания. А уж в устах отпрыска Дар-Эсилей фраза «я хочу, чтобы вы поняли» звучит вообще еретически: никогда в жизни лорд-канцлеры Аккалабата не хотели, чтобы кто-то что-то понял. Должность у них такая: чтобы никто ничего не понимал. Аминь.
— Валяй, объясняй, малец. Только без пафоса.
Я даже на локтях приподнимусь, чтобы лучше видеть тебя… Красная Шапочка.
Знакомство с детской земной литературой произошло у Тона уже в зрелом возрасте, поэтому он позволял себе иметь любимых героев. Волка из «Красной Шапочки» он обожал — за гибкость подхода и волю к победе, а саму вредную девчонку в кричаще ярком головном уборе и ее приспешников-лесорубов презирал за «трое на одного».
— Посмотрите вокруг, — ничуть не смущаясь, начал Элдж (то ли он не знал, что такое «пафос», то ли проигнорировал). — Сколько планет в Конфедерации? Более ста. И на каждой по-разному живут люди и эти… как… неантропоформные, да? Есть разные животные, растения, обычаи, одежда, еда, техника. У нас в классе учатся ребята со Сколопакса — совсем необычные, верийцы есть — ну, они на нас больше похожи, земляне, аппанцы, делихоны, даже мхатмианка одна. С Когнаты вот должны прилететь. И все это вижу один я. А другие парни… — тут он все-таки спотыкается. — То есть молодые дары, они сидят на Аккалабате безвылазно и совсем не видят мир. Не знают, какие здесь у вас есть машины, как туалет может быть устроен, какая музыка, какая медицина. Мы живем так, как жили наши предки пятьсот лет назад, и ничего нового не изобретаем. Не потому, что у нас все глупые, просто никто даже не подозревает, что можно что-то усовершенствовать. Хотя бы электричество — можно же провести. Воду сделать теплую. Профессии разные. Не все же мечом махать. Мне вот, например, медицина нравится…
— Что-то ты совсем замечтался, — Антон смаргивает с ресниц какую-то пыль, налетевшую с зацветших весенних елей, недовольно кривит рот. — Дары не болеют.
— Ну, иногда болеют все-таки. И не все же умирают в сражениях и на поединках, тем более сейчас, когда воевать почти не с кем. Умирают от старости и от болезней. Некоторым можно было бы продлить жизнь, если бы у нас не оруженосцы бегали со склянками, наполненными непонятно чем, и корешками целебной травы чилени, заговоренной в храме прекрасной Лулуллы, а приходили бы врачи. Нормальные, с оборудованием, с уколами разными, с таблетками… И мы могли бы сделать исследовательский центр и победить дуэм, — брякает Элдж и, сам сообразив, что он только что ляпнул, падает на траву на пятую точку.
— Элдж, ты слишком много смотришь телевизор. Формулируешь не как аккалабатский лорд, а как диктор первого общеземного канала.
«Или как член Звездного совета», — шевельнулось у Тона в мозгу, но эту мысль он пока отложил в сторону. Нужно выбить из мальчишки дурь, пока она не зацвела пышным цветом и не дала плодов, которые Сиду придется собирать засучив рукава. Нам нужен покой на Аккалабате. Нам — это Его Величеству, властелину Дилайны.
Пока Элдж усаживался поудобнее, приспособив коленки под попу, Тон продолжал:
— Значит, ты желаешь способствовать прогрессу родной планеты? Считаешь, что, если ты дашь возможность молодым дарам посмотреть на другие миры, они дружно отложат в сторону мечи и кинжалы и переквалифицируются в механиков и учителей? Что, если ты привезешь на Аккалабат десяток земных технологий и механизмов, жизнь там станет лучше? Что каждый дар, у которого будет фен, чтобы сушить крылья после дождя, и гелевая ручка — писать вызовы на дуэли, сразу почувствует себя счастливее? А ты спросил у них, надо ли это им? Ты на своих отца, мать, обоих братьев посмотри — они хотят этой «другой жизни», которую ты им предлагаешь? Им тоже надоело жить в неотапливаемом замке, танцевать при свечах незапоминаемые танцы из пятидесяти шести фигур, носить одноцветную, убогую и неудобную, с земной точки зрения, одежду, падать на колени перед троном Ее Величества королевы?
Белесые ресницы растерянно всхлопывают.
— Нет. Нет. Им так хорошо. Они привыкли.
— А ведь твой отец летает на другие планеты. И мама, между прочим, не просидела всю жизнь на Аккалабате. Почему же им не пришло в голову то, что тебе? Почему твой отец не привез тебе с Когнаты хоть фонарик электрический, чтобы не плутать в коридорах замка, с запасом батареек? Есть еще масса других мелочей: те же гелевые ручки, часы наручные… А? Молчишь? А я тебе отвечу, — Антон заводится все больше и больше. — Потому что он, в отличие от тебя, любит и ценит тот образ жизни, который выбрали много поколений назад ваши предки, и имеет достаточно смелости, чтобы позволить вещам идти своим чередом. Он не боится выглядеть отсталым, феодальным, средневековым в глазах делихонов, землян или ситийцев, он боится только того, что ему не позволят быть таким, как он есть. Потому что лорд Сид Дар-Эсиль, позволь тебе заметить, это не просто копна белых волос, перевязанных ленточкой, тяжелые серьги — по три штуки в каждом ухе — и безобразный рубец на шее.
Ты хоть немножечко осознаешь, вообще, вашу уникальность? Вы единственный птероантропный вид в известной нам части Вселенной, вы — извини за выражение — вообще не пойми как устроены! С этим вашим временем, которое вы называете внутренним, а на самом деле оно — форма перестройки относительной скорости внешних процессов соответственно вашим желаниям и целям. Вы — единственная цивилизация, сохраняющая уже более тысячи лет медиевальный облик. Кроме вас, никто во Вселенной не умудрился выживать, не рожая женщин несколько столетий. Ваши альцедо, дуэмы, искусство боя на мечах — это…
— …все надо законсервировать, чтобы превратить нас в ходячий музей. Хотя, скорее, в летячий.
— Тогда уж в летучий. Забудь слово «надо». Вы уже законсервировались — и слава богу. Просто… — Тон сам усмехается своей непоследовательности. — …Надо, чтобы вас никто не трогал, а главное, чтобы вы сами не начали метаться из стороны в сторону и разъедать себя изнутри. А насчет музейности… Когда ты вырастешь, то поймешь, что в существовании той или иной цивилизации может быть и чисто эстетический смысл. Не прогресс является целью жизни, а жизнь — целью прогресса.
Земляне и верийцы из всех планет Конфедерации достигли наибольших успехов в медицине исключительно потому, что для них это стало вопросом жизни и смерти. Ситийцы, собственная планета которых почти полностью лишена энергетических ресурсов, бросили все силы на совершенствование космотранспорта и средств вооружения. «Долететь и отнять, чтобы выжить» — на это и ни на что другое направлены все их технологические свершения.
А есть планеты просто красивые в своей гармоничности, которым никуда не надо лететь, ничего не надо изобретать… Они живут, а не выживают. Они не участвуют в технологических гонках под сомнительным лозунгом «Быстрее, выше, сильнее!» Такую самодостаточность, свободную от надуманных целей, форсирующих движение вперед в ущерб красоте настоящего дня, наше с тобой начальство — докторесса Ковальская — называет культурой, в отличие от цивилизации. И я с ней согласен.
Слышал бы меня мой отец… Интересно, сколько в том, что я сейчас проповедую, от него, а сколько от Лисс? Я не знаю, что бы я предпочел.
— Мучаться с холодной водой и без электричества… У вас получается, что это часть культуры. Привези мне отец фонарик на батарейках с Когнаты, и Аккалабат рухнет, — ворчит Элдж. Из всего сказанного он своим детским умом выцепил наиболее конкретное.
— От одного фонарика — нет, разумеется. Но за одним фонариком последует другой, потом третий. И в какой-то момент вам придется решать, что делать с израсходованными батарейками. А если это будет, скажем, не фонарик, а клиплер с современной земной музыкой, то через энное количество лет твоему отцу придется отвести в нижнем ярусе замка помещение под дискотеку. Вброс любого элемента из чужой цивилизационной линии не только (и даже не столько) толкает развитие общества вперед, сколько сдвигает его в сторону. А самоограничение и принятие трудностей и порой необъяснимых излишеств, которые составляют традицию, да, это есть часть культуры.
И вы здесь не одиноки. Посмотри, как на Земле китайцы и японцы мучаются со своими иероглифами, не говоря уже о когнатянах, затрачивающих полжизни на то, чтобы хотя бы приблизительно выучить формы и значения диковинных загогулин, которые они называют письменностью. Казалось бы, что им стоит перейти на алфавит Конфедерации? Ан нет, держатся за свое двумя руками.
Так же, как твой отец предпочитает фехтовать в ораде, хотя обтягивающий костюм из лаксармита — видал здесь в спортзале? — был бы гораздо практичнее. (В глазах Элджи первобытный ужас: он представил отца в этом поблескивающем убожестве и дико трясет головой.)
А на Мхатме, между прочим, до сих пор не пользуются столовыми приборами, несмотря на то что при длине ногтей, приличествующей благородному мхатмианцу, вылавливать капусту из супа не просто негигиенично, но и попросту неудобно. Однако в туристических местах они тебе принесут хоть нож с вилкой, хоть палочки, хоть хортуланские щипчики любого размера. А сами ни-ни. Это, брат, будет почище полетов под ледяным дождем с умбренскими булыжниками в ушах.
Я говорю с ним как со взрослым. По крайней мере, как с юношей, имеющим хоть какой-то жизненный опыт. Он половины же не понимает из того, что я сейчас сказал, и трех четвертей из того, что я не сказал, хоть и имел в виду.
— Я Вас понимаю, — Элдж задумчиво накручивает белокурую прядь на кончик носа, скашивает глаза, чтобы оценить украшение, негодующе сдувает в сторону. — Вы полагаете, что мои желания идут вразрез с путями моей планеты.
— И-мен-но.
— И что мне остается?
— Ну… — Антон снова откидывается на спину в примятую траву. Солнце уже село, но земля, даже в тени, под дубом, еще не по-весеннему теплая. Хороший был день. И разговаривать о том о сем с этим странноватым мальчишкой гораздо интереснее, чем учить его убивать. И защищаться, Тон, и защищаться! Что-то тебя совсем развезло. И под дуэм его «отправил» десятью минутами раньше: забыл, что он в некотором роде претендент на руку одной весьма своевольной наследной принцессы…
— Два варианта. Первый — ты выкидываешь всю эту дурь из головы. Сжимаешь зубы и учишься фехтовать. Сказочку про отсутствие способностей расскажешь кому-то другому. Все, что ты запомнил и понял про другие планеты, складываешь в мысленную копилочку. Для того чтобы, когда придет твое время подпирать в приемные дни кресло властительницы Хаяроса, ты мог защитить Аккалабат от вторжения нежелательных культурных и цивилизационных элементов.
Докатились. Теперь я говорю как диктор земного телевидения. На программное выступление члена Звездного совета сия проповедь вряд ли потянет. Хотя против наследственности не попрешь.
— А второй вариант?
— Пойти своей дорогой. На то, чтобы стать самому хозяином своей жизни, ты, извини, не тянешь: больно много в башке завиральщины. Найди другого хозяина. Другую планету, которая тебя больше устроит и сможет найти лучшее применение твоим силам. Где ты сможешь, например, заняться медициной или чем там тебе хочется. Чувствовать себя свободным от дуэма и не обязанным подвергать свою жизнь опасности по крайней мере раз в неделю на придворном турнире. Родители твои и братья пусть разбираются сами, пусть крутятся, как умеют, в своем темном средневековом мирке, который ты в десять лет уже перерос. А ты не такой. Женишься на достойной женщине. Изобретешь набор автоматических щёток для альцедо или вообще пилюлю какую-нибудь — глотнул и никакой линьки. Или даже круче — глотнул и крылья отстегиваются по желанию и ставятся до лучших времен в кладовку под лестницей. Лафа, а не жизнь! Я, конечно, утрирую, преувеличиваю то есть.
Меня испортила эта Земля, ох, как испортила! Начал-то я вроде правильно, сразу подпихнул ему идею про другого хозяина. Так и надо было тянуть рыбку, а Маро, моя умничка, подсекла бы и вытащила. Нет, понесло ж меня в другую сторону… утрировать, блин. Стану властелином Вселенной — сразу запрещу смешанные браки. Хотя бы для особ королевского рода.
Элджи слушает внимательно, очень внимательно, отвечает не сразу и тихо, почти не слышно:
— Мне не нравятся люди, которые плюют на свою планету.
— Много ты таких знаешь?
— Ну, эти, например… наши дальние родственники…
Тон слегка напрягает мышцы шеи, чтобы разглядеть в сгустившихся сумерках через высокую траву выражение лица, с которым эти слова произносятся. Препротивное выражение лица, надо вам сказать.
— Родственники?
— С Дилайны.
— Эти-то тебе чем не угодили? Они все померли. Давно уже. За много лет до твоего рождения. Под ситийскими лучевыми бомбами и лазерами моего родного конфедеративного спецназа. Сделали все четыре лапы вверх.
Почему я до сих пор не могу говорить на эту тему, не паясничая?
— Не все. Я слышал, как отец с мамой спорили у него в кабинете. Что их осталось достаточно, чтобы вернуть Дилайну себе, что нужно только найти какие-то браслеты…
— И волшебную палочку на криоэлементах. И чудесный горшочек. И плащ-невидимку. Нужное подчеркнуть.
— Не смейтесь. Отец сказал, что даже видел их короля. И передал ему всю информацию, которую успел собрать: на некоторых планетах их даже, представляете, содержали в рабстве.
«Содержали в рабстве». Что я здесь делаю, с этим детским садом? Но сколько невольного уважения у него в голосе: «даже видел их короля». Не нравятся, значит. Не ври сам себе, малыш. Тебе просто обидно. И хочется хэппи-энда к красивой сказке. Над хэппи-эндом, знаешь ли, надо работать. И «собрать информацию» — мизерная часть этой работы. Хотя король запомнил. Потому с тобой тут и цацкается.
«И совсем не поэтому», — въедливо вякает внутренний голос номер два. Молчите, десантник Антон Брусилов. С Вами король Дилайны разговаривает.
— Продолжай.
Элдж не замечает изменения интонации.
— Папа говорил, что он рассчитывал, что король воспользуется этой информацией, соберет своих, завладеет браслетами и вернет себе власть над Дилайной. А тот выбрал, как вы выражаетесь, нового хозяина…
— А отец твой как выразился?
— Ээээ… очень грубо. Я не знаю, как это на языке Конфедерации. А в трансляторах такие вещи…
— Знаю, заблокированы. Скажи по-аккалабатски, я пойму.
Парень, я все больше склоняюсь к варианту номер два. Ну какой из тебя лорд-канцлер Аккалабата? Сид даже в десять лет уже сложил бы, как два плюс два, всё, что я здесь лепил про «твоя мама не просидела всю жизнь…» и «пойму по-аккалабатски», и обрушил на меня тонну вопросов. А в пятнадцать — никаких бы вопросов не задавал, а просто вытянул у меня в лучших дар-эсильских традициях всю подноготную столь близкого знакомства с его родной планетой и конкретными представителями населяющих ее птероантропов. А в тридцать с лишним наш гениальный лорд-канцлер, значит, знает этакие нехорошие слова и… это что же, он при своей деле так изъяснялся? Мир сошел с ума.
— Хватит, не выражайся.
— Вы же сами просили.
— А ты всё делаешь, что тебя просят?
Ну вот, обиделся. Делаем ставки: будет дрожать ресницами а-ля девчонка-Сид или сжимать кулаки и грозно сопеть, как бывший будущий маршал Дар-Халем. Ура, я выиграл! Дрожит ресницами и грозно сопит!
— А что сказала твоя мама?
— Я не понял. Много всего. Что-то про то, когда они стояли на подоконнике, а отец усомнился, а король не отступил и всех спас. И что браслеты — это дело долгое, и у короля могут быть другие, как это… обязательства. И что отец должен верить.
— А отец?
— А он тогда рассердился, когда услышал про обязательства. И сказал, что у монарха не должно быть других обязательств, кроме как перед своим государством…
Элджи наморщивает лоб, стараясь вспомнить.
— И еще про «ту женщину». И что король безрассудный и безответственный, если он захотел завести с ней ребенка. Потому что вопросы престолонаследия. И он не может обеспечить им безопасность. И их могут использовать против него.
— Вот как? — еще одно изменение в интонации, уже зловещее, особенно для тех, кто хорошо знает Его Монархическое Величество Дилайны в изгнании. Элдж снова пропустил.
— Ага, — кивает он. — А потом про короля больше не говорили. Потому что мама начала спрашивать про «ту женщину» и ребенка и сказала, что отец — бессовестный, что не рассказал ей. Он стал кричать, и тогда она расплакалась и выбежала из кабинета. Я потом пошел посмотреть в библиотеке про Дилайну. И мне очень понравилось все, как там было, и…
Элдж останавливается, потому что ему кажется, что его сейчас снова повалят на спину и будут трясти за плечи. Но вместо этого Тон просто поднимается и протягивает руку. Элдж подтягивается за нее, встает, облегченно поводя крыльями. Тон сгребает в охапку четыре меча.
— И?
— Что «и»?
— Тебе понравилось читать про Дилайну, и…
— Потом отец показал мне, что там случилось. Видеозапись.
— И?
— Я бы всех их своими руками… ситийцев этих…
В отличие от Элджи, Тон очень чутко улавливает изменение тона. Они идут рядом по мокрому от вечерней росы газону, на который падают прямоугольники света из окон общежития, и младший старается шагать в ногу со старшим. Старший усмехается:
— Вот мы и обнаружили повод совершенствоваться в фехтовании. Неплохо для одного дня. Не находишь?
В темноте видно, что Элдж пожимает не то плечами, не то крыльями, скорее утвердительно, чем отрицательно. Но он молчит, пока жилые корпуса анакоросского колледжа не остаются за спиной и не приходит время расставаться у калитки, ведущей на личную территорию директрисы.
— Вы же мне не расскажете… — слышит Антон в тот момент, когда протягивает руку для прощания. — Я имею в виду, что я не смогу задать правильные вопросы. Или так построить беседу, чтобы вы сами признались.
— Боже меня сохрани, в чем? — Антон от души рад тому, что сейчас услышит.
— Ну, откуда Вы знаете папу, маму и по-аккалабатски. И почему Вас так интересует Дилайна.
Ногу мою в пасть демону Чахи! Как Сид, дальновидный и умный Сид, мог быть настолько слепым и глухим, чтобы не разглядеть в этом недотепе плоть от плоти своей? Как там говорят на Земле? Где родился, там и пригодился? Нет уж, позвольте. Если Аккалабат не нуждается, правящая династия Дилайны с удовольствием подберет этого способного молодого человека на перекрестке его судьбы. Только юноше знать о сем еще рано.
Элдж переминается с ноги на ногу, ожидая ответа и нервно поводя крыльями.
— Не расскажу. И не пытайся «строить со мной беседу». Это не по зубам даже твоему папе, а он великий мастер подобных игр. Просто жди. Узнаешь все в свое время. А сейчас беги давай — замерзнешь. Завтра в тот же час, там же под дубом. Охаде!
Развернуться и уйти, не дожидаясь реакции. Стой и смотри мне в спину, паренек, и думай. Когда ты додумаешься до самого главного вопроса — как я ухитряюсь фехтовать с тобой, когда у тебя отпущено внутреннее время и ни один мастер оружия ни в одном конце галактики даже не видит твоих движений — тогда… я, может быть, даже потреплю тебя по голове.
Кто-то же должен воевать за эту гребаную Дилайну, пока у моих лордов нарастают браслеты…
Алиссия Ковальская, директор колледжа на Анакоросе
— Значит, ты вернулся?
— Ага. И будет здорово, если ты не будешь повторять эту фразу с разными интонациями десять раз в день.
Слышал бы ты, с какими интонациями ее повторяет наша Маро! Которая, конечно же, не знает, что она «наша», думает, что только моя, а ты добрый дядя, который таскал ее на плечах и читал книжки на ночь по причине ее личного глубокого обаяния и нашей старой дружбы, а потом смылся без разрешения (а Маро такого не терпит — без разрешения!). И хотя, вновь появившись в ее поле зрения, ты нижайше испросил прощения, подмаслив негодующую девицу кучей подарков («А почему ты, собственно, нас бросил?», «А кто, по-твоему, должен был нас возить?» — допрос маленькая пиявица провела со всем пристрастием мхатмианского тюремщика), ты все равно пока еще в черном списке.
Что усугубляется твоими покушениями на время Элджи: вместо того чтобы конструировать новых нелетающих пернатых всех форм и расцветок из разных уголков Вселенной, бедный мальчик вынужден махать мечом. Маро подала петицию (устную) директору сегодня за завтраком, но была поставлена на место: правда, не самой Лисс, а Элджи, который произнес совершенно нетипичную для себя речь о том, что он должен готовиться защищать Маро — свою прекрасную принцессу. За «принцессу» Лисс чуть не запустила ему в голову тарелкой.
Лисс с Тоном разглядывают друг друга над доской триканьи — шахмат с элементом случайности, которые доктор Ковальская явно предпочитает традиционным земным шахматам. Когда она впервые увидела триканью на Когнате, восторгу Лисс не было предела: логика и хаос были в этой игре так причудливо перемешаны, что играть имело смысл только при свете свечей, попивая вино из тяжелых кубков ручной работы, но никак уж не в каюте космокрейсера в антураже ламп естественного света и пластиковых стаканчиков. А любой артефакт, сам создававший себе атмосферу, занимал в лиссьем рейтинге сразу самое высокое место. Играла Лисс из рук вон плохо: здесь нужно было иметь более извращенный мозг. Но Тон никогда не спешил выигрывать: ему нравилось показывать сопернице варианты, демонстрировать победу вероятности над предопределенностью, воплощенную в движениях каменных фигурок.
Лисс тщательно организует защиту своего короля, перебрасывает кубик Антону, переворачивает песочные часы. В них не песок, а эбриллитовая крошка: она утекает, и часы неспешно журчат.
— Спрошу по-другому. Надолго ты к нам?
— Нет. Нужно собраться с мыслями. Кое с кем договориться.
— Не превращай мой дом в штаб-квартиру всемирного заговора. Я чувствую себя преступницей.
— Не похоже.
— Что на что?
— Что «что на что»?
— Не похоже — что на что?
— Что тебя терзают угрызения совести. Между прочим, я действительно собираюсь вернуть себе Дилайну. Со всеми вытекающими последствиями.
Ход, часы вновь переворачиваются, Антон кладет кубик в ладонь Лисс, бережно пожимает пальцы.
— Ты же не собирался.
— Всегда. Иногда я сомневался в том, что могу это сделать. Но в том, что я буду пробовать, никогда. Теперь — тем более, когда есть браслеты. И есть Маро.
— Я тебе ее не отдам.
— Ой ли? Ходи давай, время кончается. А я пока обрисую тебе ситуацию. Как она есть. Кстати, ты не обиделась? На то, что я вскрыл этот чертов сейф.
— Ты мог бы просто сказать, — Лисс отводит глаза.
— Не ври, моя дорогая. Тебя многому научило общение с хитроумными персонажами, ловко играющими судьбами человеков на фоне мрачного средневековья, типа Носителя эбриллитового венца Мхатмы и обаятельнейшего родителя Элджи. Я даже не догадался тогда, в музее. Ты так откровенно все передо мной выложила. Мало того, что у тебя часть королевских сокровищ Дилайны была в открытой экспозиции — заходи, кто хочет, бери, что хочет, ты еще сымитировала сортировку: мол, нечто, что не для досужих глаз, хранится за закрытыми дверями. Повысила, так сказать, уровень секретности. Я и клюнул, решил, что ты со слезами на глазах от собственной решимости действительно демонстрируешь мне все, что у тебя есть. Копилку — демонический конформ, седло понячье, еще какую-то ерунду с королевскими кринтами… Очень трогательно. И тонко. У тебя песок кончился.
Лисс быстренько делает какой попало ход и отодвигает от себя часы и кубик. Тон, едва взглянув на доску, переставляет свою королеву и принцесс поближе к эпицентру военных действий. По опыту Лисс знает, что до закономерного конца сражения осталось три-четыре хода: в атаку брошены решающие силы, и ее королю некуда деваться, хотя положение его на первый взгляд стабильное. Но сейчас Тон выкинет что-нибудь неожиданное, а она пропустит. Финита ля комедия.
— Как я догадался — неважно. Они меня звали, эти браслеты, тянули к себе, жизнь из меня вытягивали, — он потирает небритую щеку, теребит пальцем царапину на носу.
— Не расцарапывай, — автоматически замечает Лисс.
— Не буду, — Тон неожиданно покладист. — Тебе пора сдаваться. Следующий ход — шах и мат. В общем, в один прекрасный день я просто пошел на зов. И не придумал ничего лучше, кроме как сразу нацепить их на руки. По одному на каждую. И стенка так плавно — вжик! — поехала на потолок.
А пол — уууххх — ушел вниз, как в скоростном лифте. Когда я пришел в себя, у меня появились разные интересные желания, реализовать которые на Анакоросе не было никакой возможности. Я позвонил одному… знакомому и попросил меня приютить на время. Что и было сделано.
— Сдаюсь. Не знала, что у тебя есть, кроме меня, знакомые, готовые приютить. Значит, ты с самого начала прилетел сюда за браслетами.
— И за ними тоже, — Тон аккуратно собирает фигурки, задерживает в руке одну из них, рассматривает на свет. У выточенного из камня короля усталое морщинистое лицо, длинная мантия в складках, в руках — держава и скипетр. — Кроме тебя, нет ни единого человека во внутренних секторах, кто мог бы сообразить их припрятать.
— Какое совпадение! — невесело улыбается Лисс.
— Ты жалеешь? — монарх королевства триканья летит в коробку вслед за своими подданными.
— Нет. Но Маро я тебе не отдам.
— Лисс, послушай, это очень важно… — такой голос она слышала у лейтенанта Антона Брусилова один раз. На Аккалабате. «Зачем Вы ходили в ситийские шахты и переворачивали ногой трупы?» — Браслетики эти не мои, но они прижились моментально. Уже через месяц у меня было по два на каждой руке, еще через неделю — по четыре. И я начал искать своих. Половину работы за меня сделал один известный тебе лорд-канцлер.
Лисс удивленно приподнимает брови:
— Долей вина. Выпьем здоровье верховного дара Эсиля. Просто диву даюсь, как ему удается из своих болот непрестанно портить мне жизнь.
— Ну уж зачем так! Влиять на твою жизнь. Будь здоров, лорд-канцлер!
— Не болей, крысья морда! — Лисс салютует бокалом куда-то в пространство и выпивает быстро. Антон мусолит свои три сантиметра настоящего земного бордо бесконечно долго.
— Тон, вином рот не полощут.
— Извини, моя госпожа. Растерял за столько лет придворные навыки, — и без перехода. — Лисс, когда я связывался с первыми из своих лордов, у них, естественно, никаких браслетов не было. У кого руки отрублены до локтя, у кого кожа содрана, у кого что — в зависимости от технологических возможностей и уровня садизма на той планете, куда их угнали.
Я красиво выразился — лорды. Оставляли в живых только мальчишек и девочек до десяти лет, которые казались безопасными. У некоторых-то и было по одному-два браслетика. И это был их шанс выжить. Но мне не отказал никто. Ни единый. Правда, толку от них сейчас — что с козла молока. Но когда у меня браслетов прибавилось и я вспомнил, как с ними обращаться, то… те, кого я встречал в последнее время, на самых разных планетах, Лисс…
— У них уже были браслеты, — договаривает она.
— Ты у меня умница. Самая ученая женщина во Вселенной.
Антон встает с кресла и направляется к Лисс, но она, предугадывая его движение, тоже поднимается и выходит на балкон, распахнутый в полный последождевых шорохов весенний сад. Свечи почти догорели, и в окружающей дом темноте сразу можно различить белые березовые стволы, темные пятна елей, поблескивающие свечки местных каштанов. Ни из одного окна в доме свет не падает, значит, и Маро, и Элдж уже спят. Лисс пытается представить, что будет видно из окон королевского дворца Дилайны. В голову ничего не приходит.
Антон останавливается за спиной.
— Кстати, об обязательствах. Вышеупомянутый лорд Дар-Эсиль считает меня безответственным и нерасторопным. Хотел бы я посмотреть на этого великого стратега и тактика, когда у него окажется сотня подданных, разметанных по всем планетам Конфедерации и понятия не имеющих, как пользоваться тем, что вдруг наросло у них на руках. Меня ужас охватывал при мысли о том, что я кого-то забыл, к кому-то не успею и какой-нибудь умник, который не помнит про себя ничего, кроме детского приюта на Кризетосе, обнаружит на запястьях золотые колечки, светящиеся голубым светом… и ровно тогда, когда ему захотелось, чтобы обсчитавший его бармен провалился сквозь землю. На третьем-четвертом браслете все уже вспоминают. Самое главное, чтобы не наделали глупостей с первым-вторым. И слава богу, что у них все это в десять, в двадцать раз медленнее, чем у меня. Так что лучше пусть от них пока не будет никакого толку.
Лисс чувствует, что Антон уже несколько раз поднимал и опускал руки, не решаясь взять ее за плечи. Поэтому она сама делает шаг назад, находит те самые, угрожающие безопасности всей Вселенной запястья и перекрещивает их у себя на животе. Тон тычется подбородком куда-то в район ее шеи и урчит довольно.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |