Обреченное королевство 52 страница

— Будь почтительнее, — сказал Камень. — Не должен говорить с ней так свободно, малыш.

Оказалось, что вся бригада знала о Сил. Разумеется, не от Каладина. Мостовики видели, как бригадир разговаривает с воздухом, пришлось Камню их успокоить.

— Лоупен, — сказал Каладин, — Сил способна двигаться намного быстрее мостовика. Она будет указывать вам места, где вы четверо быстро наберете достаточно добычи.

— Опасно, — заметил Камень. — А что, если мы повстречаемся со скальным демоном, одни?

— Мы не можем вернуться назад с пустыми руками. Мы же не хотим, чтобы Хашаль послала Газа вниз для надзора за нами, верно?

Лоупен фыркнул.

— Он никогда не сделает этого, мачо. Здесь слишком много работы.

— И очень опасной, — добавил Камень.

— Все так говорят, — возразил Каладин. — Но я никогда не видел ничего, кроме этих царапин на стенах.

— Они здесь, Каладин, — сказал Камень. — И это не выдумки. Прямо перед тем, как ты появился, половина одной из бригад была убита. Съедена. Большинство зверей водятся в районе центральных плато, но некоторые заходят очень далеко.

— Я очень не хочу подвергать вас опасности, но, если мы не попробуем, у нас заберут расщелины и мы будем чистить сортиры.

— Не беспокойся, мачо, — сказал Лоупен. — Я иду.

— Как и я, — сказал Камень. — И, быть может, под защитой али'и'камура будет не так опасно.

— Со временем я научу тебя сражаться, — сказал Каладин. Камень нахмурился, и Каладин быстро добавил: — Я имел в виду тебя, Лоупен. Одна рука — вовсе не значит, что ты бесполезен. Да, недостаток, но я покажу тебе, как сражаться одной рукой. Однако сейчас сбор трофеев важнее для нас, чем добавочное копье.

— Очень лестно для меня. — Лоупен сделал знак Даббиду, и они пошли за мешками. Камень шевельнулся, чтобы присоединиться к ним, но Каладин взял его за руку.

— Я еще не теряю надежды, что мы найдем способ полегче, чем пробиваться с боем, — сказал ему Каладин. Если мы не вернемся, Газ и все остальные предположат, что нас съел скальный демон. Вот если бы выбраться с той стороны…

На лице Камня появилось скептическое выражение.

— Многие пытались.

— Восточный край открыт.

— Да, — сказал Камень смеясь. — Мой друг, если тебе удастся провести нас по расщелинам так далеко, что ни скальные демоны, ни наводнения ничего не смогут сделать тебе, я назову тебя моим калук'и'ики.

Каладин поднял бровь.

— Только женщина может быть калук'и'ики, — объяснил Камень, очевидно считая, что после этого его шутка стала понятней.

— Жена?

Камень засмеялся еще громче.

— Нет, нет. Опьяненные воздухом низинники. Ха!

— Отлично. Возможно, тебе удастся запомнить эти расщелины, сделать карту. Я подозреваю, что большинство тех, кто ходит здесь, придерживаются основных проходов. И значит, мы сможем найти больше добычи в боковых проходах; во всяком случае я пошлю Сил именно туда.

— Боковые проходы? — переспросил Камень с новым приступом смеха. — Можно подумать, что ты хочешь, чтобы меня съели. Ха-ха, и именно большепанцирник. Что ж, повар, который все пробует, заслужил, чтобы и его кто-нибудь попробовал на вкус.

— Я…

— Нет, нет, — сказал Камень. — Хороший план. Пошутил. Я могу быть аккуратным, и, поскольку не хочу сражаться, даже хорошо, что мне придется этим заняться.

— Спасибо. Может быть, тебе удастся найти место, где можно взобраться наверх.

льных демонах, которые собираются окуклиться? Они увидят нас, а без моста мы не сможем пересекать трещины.

Хороший довод, к сожалению. Если они взберутся вверх здесь, то их увидят. Если где-нибудь посреди, то они окажутся запертыми на плато, без всякой надежды куда-то уйти. А если взобраться ближе к паршенди, то их найдут разведчики алети. К тому же из пропасти выбраться невозможно. В самых низких местах высота футов сорок-пятьдесят. А в большинстве больше ста.

Сил метнулась прочь, Камень и его команда последовали за ней, а Каладин вернулся к бригаде и стал помогать Тефту со стойками. Трудная работа; первый день всегда такой. Мостовики выполняли движения неуверенно и неточно.

Но предельно решительно. Каладин никогда не работал с группой, которая так мало жаловалась. Мостовики не просили перерывов. И не смотрели на него обиженно, когда он давил на них сильнее. Скорее они ругали себя за недостаток ловкости и злились на себя, что не получается научиться быстро.

И они учились. Буквально через несколько часов самые талантливые — с Моашем во главе — стали превращаться в бойцов. Стойки стали тверже, более четкими и уверенными. Они должны были устать и разочароваться, а у них прибавилось упорства.

Каладин отступил назад, глядя, как Моаш становится в стойку после того, как Тефт толкнул его. Он выполнял упражнение на восстановление — Тефт сбивал его на спину, а он должен был быстро перекатиться и вскочить на ноги. Раз за разом. Цель упражнений такого рода — научиться быстро возвращаться в стойку. Обычно Каладин начинал эти упражнения не раньше второго и даже третьего дня. Моаш освоил их за два часа. Двое других — Дрехи и Шрам — учились почти так же успешно.

Каладин прислонился к каменной стене. Холодная вода стекала по камню неподалеку; рядом с его головой оборцвет раскрыл свои похожие на веер листья: два широких оранжевых листа, с шипами по краям, развернулись, как открывшиеся кулаки.

Для мостовиков это просто тренировка? спросил себя Каладин. Или страсть? Он дал им шанс сражаться. А такая возможность изменяет мужчину.

Глядя на их твердые и решительные стойки, которым они научились за пару часов, Каладин кое-что понял. Эти люди — отбросы армии, вынужденные балансировать на грани жизни и смерти, которые смогли достичь приличной физической формы только благодаря дополнительной еде Каладина, — самые лучшие и жаждущие учиться рекруты из тех, кого ему привелось тренировать в своей жизни.

Садеас хотел сбросить их вниз, но подготовил их взлет.

Глава пятидесятая

Спинолом

Пламя и уголь. Кожа так ужасна. Глаза — как ямы с тьмой.

Цитата из «Ивейда». Ссылка, вероятно, не нужна, но это 482 строка, если потребуется быстро ее найти.

Шаллан проснулась в маленькой белой комнате.

Она уселась на кровати, чувствуя себя странно здоровой. Солнечные лучи, пробившись сквозь занавеску, нарисовали на полу тонкую паутинку из белых нитей света. Шаллан нахмурилась и тряхнула еще тяжелой головой. Она чувствовала себя так, как если бы ее обожгли от кончиков ног до ушей, кожа отслаивалась. Но это было только воспоминание. Порез на руке никуда не делся, в остальном она чувствовала себя великолепно.

Шуршание. Она повернулась и увидела няню, быстро идущую по белому коридору снаружи; скорее всего, женщина увидела, как Шаллан села, и торопилась сообщить новость. Кому-то.

Я в той же больнице, подумала Шаллан. Только в отдельной палате.

Внутрь заглянул солдат, проверив Шаллан взглядом. Комната охранялась.

— Что произошло? — окликнула она его. — Меня отравили, да? — Внезапно она не на шутку испугалась. — Кабзал? Что с ним?

Охранник, не говоря ни слова, вернулся на пост. Шаллан начала было спускаться с кровати, но он опять заглянул внутрь и посмотрел на нее. Она невольно вскрикнула, натянула на ноги одеяло и уселась обратно. На ней все еще было больничное платье, похожее скорее на мягкий купальный халат.

Сколько же времени она была без сознания? Почему она?..

Преобразователь! вспомнила она. Я отдала его Джаснах.

Следующие полчаса были чуть ли не самыми ужасными в жизни Шаллан. Стражник периодически заглядывал в палату, и каждый раз ее тошнило. Что произошло?

Наконец на том конце коридора появилась Джаснах. На этот раз она надела другое платье, черное, с бело-серой окантовкой. Она, как стрела, ворвалась в палату, отослав стражника. Он поспешил прочь, сапоги громко затопали по камню.

Джаснах вошла и поглядела на Шаллан так враждебно, что ей захотелось сжаться и заползти под одеяло. Нет. Ей захотелось заползти под кровать, зарыться в пол и положить камень между собой и этими жгучими глазами.

Она со стыдом опустила взгляд.

— Ты поступила очень мудро, вернув мне Преобразователь, — сказала Джаснах ледяным голосом. — Это спасло тебе жизнь. Я спасла тебе жизнь.

— Спасибо, — слабо прошептала Шаллан.

— На кого ты работала? Какой девотарий настолько сильно захотел Преобразователь, что решил подкупить тебя?

— Ни на кого, Ваша Светлость. Я украла его по своей воле.

— Защищать воров — нехорошо. Со временем ты все равно скажешь мне правду.

— Это и есть правда, — сказала Шаллан, чувствуя намек на сопротивление. — Именно для этого я и стала вашей подопечной. Чтобы украсть Преобразователь.

— Да, но для кого?

— Для себя, — сказала Шаллан. — Неужели так трудно поверить, что я действовала ради самой себя? Неужели я настолько жалкая неудачница, что меня можно легко обмануть или заставить исполнять чью-то волю?

— Нет никакой необходимости кричать на меня, дитя, — спокойно сказала Джаснах. — И не забывай, в каком ты положении.

Шаллан опять посмотрела вниз.

Какое-то время Джаснах молчала. Наконец вздохнула.

— О чем ты думала, дитя?

— Мой отец умер.

— И?

— Его не очень любили, Ваша Светлость. На самом деле его ненавидели, и наша семья разорена. Мои братья пытаются создать видимость, что он еще жив. Но… — Осмелится ли она сказать Джаснах, что отец обладал Преобразователем? Шаллан это ничем не поможет, а вот семью заведет в еще более глубокую яму. — Мы в критическом положении, нам необходимо что-нибудь сделать. Найти способ быстро заработать деньги. Или их создать.

Джаснах опять помолчала. Наконец она заговорила, слегка озадаченным голосом.

— Неужели ты думала спасти семью, разъярив не только всю ардентию, но и Алеткар? Ты понимаешь, что сделал бы мой брат, если бы узнал об этом?

Шаллан отвернулась, чувствуя себя глупой и пристыженной.

Джаснах вздохнула.

— Иногда я забываю, насколько ты молода. Теперь я понимаю, насколько воровство манило тебя. И все-таки это было глупо. Я устроила твой проезд в Джа Кевед. Ты уплывешь завтра утром.

— Я… — Это было больше, чем она заслужила. — Спасибо, Ваша Светлость.

— Твой друг, ардент, он мертв.

Шаллан испуганно взглянула на принцессу.

— Что произошло?

— Хлеб был отравлен. Этот порошок называется спинолом. Смертельный. Его посыпали на хлеб, и он выглядел как пудра. Я подозреваю, что Кабзал отравлял хлеб каждый раз, когда посещал тебя. Цель — заставить меня съесть хотя бы кусок.

— Но я постоянно ела этот хлеб!

— К варенью он добавлял противоядие, — сказала Джаснах. — Мы нашли несколько пустых банок.

— Не может быть!

— Я немедленно начала расследование, — сказала Джаснах. — Никто не помнит, откуда этот «Кабзал» приехал. Хотя он запросто говорил о других ардентах, они припоминают его очень смутно.

— Значит, он…

— Он играл с тобой, ребенок. Все время он использовал тебя, чтобы добраться до меня. Выведать, что я делаю. Убить, если получится. — Она говорила ровным бесстрастным голосом. — Как мне представляется, во время последней попытки он использовал больше порошка, возможно надеясь, что я вдохну его. Он понимал, что другой возможности у него не будет. Однако все повернулось против него самого, яд сработал раньше, чем противоядие.

Кто-то едва не убил ее.

Не кто-то, Кабзал. Ничего удивительного, что он хотел заставить ее попробовать джем!

— Ты очень разочаровала меня, Шаллан, — сказала Джаснах. — Теперь я понимаю, почему ты пыталась покончить с собой. Вина едва не убила тебя.

Она не пыталась покончить с собой. Но что хорошего будет, если она не согласится? Джаснах жалеет ее; лучше не давать ей повод думать иначе. Но что за странности, которые Шаллан видела и с которыми экспериментировала? Быть может, Джаснах может объяснить их?

Вид Джаснах, холодный гнев, кипевший за ее спокойной внешностью, настолько пугали Шаллан, что все вопросы о головах-символах и странном месте с бусинами умерли у нее на губах. Неужели Шаллан когда-то считала себя храброй? Она никакая не храбрая. Она дура. Она вспомнила времена, когда эхо отцовского гнева разносилось по всему дому. Спокойный и более оправданный гнев Джаснах пугал не меньше.

— Тебе придется научиться жить с твоей виной, — сказала Джаснах. — Тебе не удалось украсть мой фабриал. Ты загубила свою карьеру, быть может блестящую. Эта глупая интрига запятнала твою жизнь на десятилетия. Никакая женщина больше не возьмет тебя в учебу. Ты загубила ее своими руками. — Она с отвращением тряхнула головой. — Я ненавижу ошибаться.

И она повернулась, чтобы уйти.

Шаллан подняла руку.

Я должна извиниться. Я должна что-то сказать.

— Джаснах?

Принцесса не повернула голову, стражник не вернулся.

Шаллан свернулась калачиком под одеялом, желудок сжался в комок, и она почувствовала себя настолько плохо, что — на мгновение — ей захотелось, чтобы осколок стекла впился в руку немного глубже. Или, может быть, чтобы Джаснах, несмотря на Преобразователь, не сумела спасти ее.

Она потеряла все. Фабриал, который мог защитить семью. Опеку, благодаря которой она училась. Кабзала. Хотя он никогда не стоял на первом месте.

Одеяло промокло от слез. Солнечный свет начал таять, потом исчез. Никто не пришел проведать ее.

Никому она не нужна.

Глава пятьдесят первая

Шаш нан

Год назад

Каладин молча сидел в приемной деревянного передвижного штаба Амарама. Постройка состояла из дюжин крепких панелей, которые можно было легко разъединить и перевезти на чуллах. Каладин сидел у окна, глядя наружу, на лагерь. На месте, где раньше стояли палатки взвода Каладина, зияла пустота. Их разобрали и отдали другим взводам.

От его взвода осталось четверо. Из двадцати шести. И эти люди называли его счастливым, Благословленным Штормом. Он сам начал верить в это.

Сегодня я убил Носителя Осколков, равнодушно подумал он. Как Ланасин Твердоногий. Или Эвод Знакодел. Я. Я убил его.

И ему было все равно.

Он положил руки на деревянный подоконник. В окне не было стекла, и он почувствовал дуновение ветра. Спрен ветра порхал от одной палатки к другой. На стенах комнаты висели щиты, пол покрывал толстый красный ковер. Вдоль стен стояло несколько мягких стульев, таких же, как и тот, на котором сидел Каладин. Комната — «малая» приемная — была больше всего их дома в Хартстоуне, включая операционную.

Я убил Носителя Осколков, опять подумал он. И отдал Клинок и Доспехи.

Уникальное событие, самая монументальная глупость, сделанная в любой эпохе и в любом королевстве. Как Носитель Осколков он стал бы важнее Рошона — и самого Амарама. И смог бы поехать на Разрушенные Равнины, чтобы сражаться в настоящей войне.

И никаких стычек из-за границ. Никаких мелочных капитанов-светлоглазых, принадлежащих малозначимым семьям, озлобленных, что их карьера не удалась. Ему не пришлось бы заботиться о волдырях из-за неподходящих сапог, обедах, отдававших крэмом, или других солдатах, постоянно затевавших ссоры.

Он мог бы стать богатым. И все отдал, вот так, запросто.

И тем не менее, от одной мысли об этом Клинке его тошнило. Он не хотел богатства, титулов, армии, даже хорошей еды. Он хотел быть способным вернуть все назад и защитить людей, которые верили ему. Почему он погнался за Носителем Осколков? Он должен был сбежать, как и все. Но нет, он погнался за штормовым Носителем.

Ты защитил своего сверхмаршала, сказал он себе. Ты герой.

Но почему жизнь Амарама стоит больше, чем жизнь его людей? Каладин служил Амараму только потому, что тот был человеком чести. Он разрешал копейщикам укрываться в своем штабе во время сверхштормов, каждый раз другому взводу. В его армии людей хорошо кормили и им щедро платили. Он не относился к своим людям, как к грязи.

Однако разрешал делать это своим подчиненным. И не защитил Тьена, хотя и обещал.

Как и я. Как и я…

Внутри Каладина бушевал шторм из горя и вины. Но одно оставалось ясным, как пятно света на стене темной комнаты. Он не хотел иметь хоть что-нибудь общее с Осколками. Даже прикасаться к ним.

Дверь хлопнула, открываясь, и Каладин повернулся на своем стуле. Вошел Амарам. Высокий, худощавый, с квадратным лицом, в длинном военном пальто, темно-зеленом. Он шел, помогая себе костылем. Каладин критически осмотрел лубок.

Я бы сделал лучше, сказал он себе. И, конечно бы, настоял, чтобы пациент остался в кровати.

Амарам говорил с одним из своих штормстражей, человеком среднего возраста, с квадратной бородой, одетым в черное.

— …почему Тайдакар пошел на такой риск? — сказал Амарам тихим голосом. — Но кто еще, кроме него? Кровьпризраки наглеют с каждым днем. Нам нужно найти, кто это был. Что мы знаем сейчас?

— Только то, что он веден, — ответил штормстраж. — Больше ничего узнать не удалось. Но я продолжу расследование.

Амарам кивнул и замолчал. За ними вошла группа светлоглазых офицеров, один из них нес Клинок Осколков, завернутый в белое полотно. Потом вошли все четыре оставшихся солдата Каладина: Хэб, Риш, Алабет и Кореб.

Каладин встал, чувствуя себя усталым до предела. Амарам остался у двери, сложив руки на груди, ожидая, пока не вошли два последних человека и не закрыли за собой дверь. Тоже светлоглазые, но ниже рангом — офицеры почетной гвардии Амарама. Интересно, они были среди тех, кто сбежал?

И все-таки я поступил умно, подумал Каладин. Самое умное из всего, что я сделал.

Амарам оперся о костыль, вперившись в Каладина блестящими светло-коричневыми глазами. Он несколько часов совещался со своими советниками, пытаясь узнать, кем был Носитель Осколков.

— Сегодня ты поступил храбро, солдат, — наконец обратился он к Каладину.

— Я… — Что ему сказать? Как жаль, что я не оставил вас умирать, сэр. — Спасибо.

— Все сбежали, включая мою почетную гвардию. — Два человека, самые близкие к двери, со стыдом опустили взгляд. — Но ты бросился в атаку. Почему?

— Я вообще ни о чем не думал, сэр.

Амараму ответ не понравился.

— Тебя зовут Каладин, верно?

— Да, светлорд. Из Хартстоуна. Вы помните?

Амарам задумался, слегка смутившись.

— Ваш кузен, Рошон, местный лорд-мэр. Он послал в армию моего брата. И я… я присоединился к брату.

— А, да, — сказал Амарам. — Сейчас я вспомнил. — Он не спросил о Тьене. — Ты все еще не ответил на мой вопрос. Почему ты напал на него? Не из-за Клинка Осколков, верно? Ты отказался от него.

— Да, сэр.

Штормстраж поднял бровь, как если бы не верил, что Каладин отказался от Клинка. Солдат, державший Клинок, с почтительным страхом посмотрел на него.

— Почему? — спросил Амарам. — Почему ты отказался от него? Я должен знать.

— Я не хочу его, сэр.

— Да, но почему?

Потому что он сделает меня одним из вас. Потому что я не могу взглянуть на это оружие и не увидеть лица людей, которых его носитель небрежно зарубил.

Потому что… потому что…

— Я не могу ответить на ваш вопрос, сэр, — сказал Каладин, вздохнув.

Штормстраж покачал головой, подошел к жаровне, стоявшей у стены, и начал греть руки.

— Да, эти Осколки мои, — сказал Каладин. — И я отдал их Коребу. У него самый высокий ранг среди моих оставшихся солдат, и он самый лучший боец среди них. — Остальные трое поймут. Кроме того, став светлоглазым, он позаботится о них.

Амарам посмотрел на Кореба и кивнул людям свиты. Один закрыл ставни окна. Остальные вытащили мечи и шагнули к оставшимся солдатам Каладина.

Каладин закричал и прыгнул вперед, но два офицера почетной гвардии уже стояли рядом. Один из них изо всех сил ударил его в живот. Каладин, застигнутый врасплох, только и успел, что выдохнуть.

Нет.

Сражаясь с болью, он повернулся к человеку. Глаза того широко открылись, когда кулак Каладина ударил его в живот, отбросив назад. Несколько человек тут же навалились на него. Безоружный, усталый после сражения, он и так еле стоял на ногах. Они стали бить его в спину и бока, и он повалился на пол. Все болело, но он мог видеть, как солдаты набросились на его людей.

Первым зарезали Риша. Каладин выдохнул и вытянул руку, пытаясь встать на колени.

Это не произойдет. Пожалуйста, нет!

Хэб и Алабет вытащили ножи, но быстро упали — один солдат пронзил живот Хэба, а двое других зарубили Алабета. Нож Алабета с глухим шумом ударился о пол, за ним его рука и, наконец, тело.

Кореб прожил дольше других, отскочив к стене и выставив вперед руки. Он не кричал. Похоже, все понял. По лицу Каладина текли слезы, но его крепко держали сзади и он ничем не мог помочь.

Кореб упал на колени, умоляя о пощаде. В ответ один из людей Амарама с такой силой ударил его по шее, что почти отрубил голову. Все это заняло несколько секунд.

— Ты ублюдок! — крикнул Каладин, задыхаясь от боли и пытаясь высвободиться. Бесполезно, его крепко держало четверо. Кровь мертвых копейщиков смочила доски пола.

Все мертвы. Все! Отец Штормов! Весь его взвод!

Амарам с мрачным выражением на лице шагнул вперед. И опустился на колено перед Каладином.

— Прошу прощения.

— Ублюдок! — крикнул Каладин, так громко, как только смог.

— Я не могу рисковать. Они бы рассказали то, что видели. Я сделал только то, что должен был сделать, солдат. То, что хорошо для армии. Они бы всем рассказали, что с Носителем Осколков разобрался твой взвод. А люди должны поверить, что его убил я.

— Так ты берешь Клинок Осколков себе?

— Я хороший мечник, — сказал Амарам, — и привык носить доспехи. Так что для Алеткара будет намного лучше, если Осколки достанутся мне.

— Ты мог бы попросить меня, шторм тебя побери!

— А что будет, когда новость разойдется по лагерю? — мрачно спросил Амарам. — Что Носителя Осколков убил ты, а Клинок у меня? Никто не поверит, что ты отдал мне его добровольно. Есть и еще кое-что, сынок. Ты бы все равно не дал бы мне сохранить его. — Амарам покачал головой. — Через день-два ты бы захотел богатства и славы; другие убедили бы тебя. И ты бы потребовал, чтобы я отдал его тебе. Я мучился несколько часов, но Рестарес прав — это необходимая жертва. Ради Алеткара.

— Тебе нет дела до Алеткара! Ты думаешь только о себе! Шторм тебя побери, я-то думал, что ты лучше остальных! — Слезы текли по подбородку Каладина.

Амарам виновато посмотрел на Каладина, как если бы знал, что тот сказал правду. Потом отвернулся, махнув штормстражу. Человек отвернулся от жаровни, держа в руках что-то, что он подогревал на углях. Маленькое железное тавро.

— И ты собираешься так поступить? Достойный светлорд, который так заботится о своих людях? Ложь? Все ложь?

— Это для моих людей, — сказал Амарам. Он взял Клинок Осколков и поднял его вверх. Драгоценный камень на эфесе полыхнул белым светом. — Тебе не понять тяжесть, которую я несу, копейщик. — Он уже не говорил спокойно и рассудительно. Скорее защищался. — Меня не волнует жизнь нескольких темноглазых копейщиков, если мое решение спасет тысячи.

Штормстраж подошел к Каладину и поднял раскаленное тавро на уровень лба. Глифы, если прочитать наоборот, шаш нан. Клеймо раба.

— Ты пришел ко мне на выручку, — сказал Амарам, хромая к двери и обходя тело Риша, — и спас мне жизнь. Поэтому я оставляю тебя в живых. Если пять человек расскажут одну и ту же историю, им поверят, но на слова одинокого раба никто не обратит внимания. А в лагере я скажу, что ты предал своих товарищей, даже не попытался остановить их. Ты бросился бежать и был схвачен моей почетной гвардией.

Амарам задержался у двери и положил тупой конец украденного Клинка на плечо. Вина еще не исчезла из его глаз, но лицо стало твердым, покрывая ее.

— Тебя уволят из армии и заклеймят клеймом раба. Но скажи мне спасибо, что вообще остался жив.

Он открыл дверь и вышел наружу.

Тавро вонзилось в лоб Каладина, выжигая на коже его судьбу. И наконец он завопил, яростно и бессильно.

Интерлюдия

Баксил. Геранид. Сет

И-7

Баксил

Баксил торопился по роскошным коридорам дворца, держа в руке увесистый мешок с инструментами. Внезапно сзади раздался топот ног, и он, подпрыгнув, обернулся. И не увидел ничего. Коридор был пуст — золотой ковер на полу, зеркала на стенах, сводчатый потолок украшен изысканной мозаикой.

— Почему ты опять остановился? — спросил Ав, шедший рядом. — Каждый раз ты так неожиданно подпрыгиваешь, что я едва не ударяю тебя.

— Ничего не могу поделать, — сказал Баксил. — Неужели мы должны заниматься этим ночью?

— Хозяйка знает, что делает, — ответил Ав. Как и Баксил, он был имули, с темными кожей и волосами. Он был выше ростом и намного уверенней в себе. Он ходил по залам так, как если бы их пригласили; за его спиной в ножнах меч висел с толстым лезвием.

Главный Кадасикс, взмолился Баксил. Я бы хотел, чтобы Ав никогда не доставал это оружие. Спасибо.

Хозяйка шла впереди, единственный, кроме них, живой человек в коридоре. Высокая и тонкая, как алети, она не была имули — и даже макабаки — хотя имела темную кожу и черные роскошные волосы. Но большие и круглые глаза, как у синов, заставляли Ав думать, что у нее смешанная кровь. Во всяком случае он так говорил, когда они осмеливались говорить о таком. У хозяйки был хороший слух. Удивительно хороший слух.

Она остановилась на следующем перекрестке. Баксил поймал себя на том, что опять смотрит через плечо. Ав толкнул его локтем, но это не помогло. Да, хозяйка утверждала, что дворцовые слуги заняты, подготавливая крыло для нового гостя, но они были в доме самого Ашо Мудрого. Одного из самых богатых и святых людей в Имули. У него сотни слуг. Почему бы одному из них вдруг не появиться в этом коридоре?

Двое мужчин подошли к хозяйке, стоявшей на перекрестке. Баксил заставил себя смотреть вперед, чтобы не оглядываться через плечо, но обнаружил, что уставился на хозяйку. Опасное занятие — глядеть на такую прекрасную женщину, чьи длинные черные волосы свисали до пояса. Она никогда не носила приличную женскую одежду — платье или юбку. Всегда штаны, блестящие и обтягивающие, и тонкий меч на поясе. Глаза бледно-фиолетовые, почти белые.

Она была прекрасной, опьяняющей и подавляющей. Невероятной.

Ав снова двинул его локтем по ребрам. Баксил подпрыгнул и, потирая ушибленное место, поглядел на кузена.

— Баксил, — сказала хозяйка. — Мои инструменты.

Он открыл мешок и передал ей скрученный ремень с висящими на нем инструментами. Металл звякнул, когда она, не глядя, взяла их и пошла по левому коридору.

Баксил смотрел, чувствуя себя неуютно. Она вошла в Святой Зал, место, где богатые люди держали образы Кадасиксов и поклонялись им. Хозяйка подошла к первому произведению искусства. Картина изображала Эпан, Повелительницу Снов. Прекрасное произведение, искусно сделанное из золотой фольги на фоне из черного полотна.

Хозяйка вынула нож и разрезала картину посередине. Баксил сжался, но ничего не сказал. Он привык к тому, как безжалостно она уничтожала произведения искусства, хотя до сих пор расстраивался. Однако она платила им хорошо, очень хорошо.

Ав прислонился к стене, ковыряя пальцем во рту. Баксил попытался повторить его расслабленную позу. Большой зал освещался топазовыми обломками, вставленными в великолепные люстры, но они даже не попытались взять их. Хозяйка не одобряла кражи.

— Я собираюсь поискать Старую Магию, — сказал Баксил, стараясь не съежиться, когда она подошла к прекрасному бюсту и начала выдалбливать глаза.

Ав фыркнул.

— Зачем?

— Не знаю, — ответил Баксил. — Но я хочу как-то изменить свою жизнь. Ты знаешь, что я никогда не искал ее, но, говорят, каждый может один раз попробовать. Попросить дар у Смотрящей в Ночи. Ты пытался?

— Не-а, — сказал Ав. — Даже не мечтал добраться до Долины. Кроме того, мой брат однажды пошел. И вернулся обратно с двумя онемевшими руками, они навсегда потеряли чувствительность.

— А что он просил? — спросил Баксил, глядя, как хозяйка завернула прекрасную вазу в материю и беззвучно разбила ее о пол.

— Не знаю, — ответил Ав. — Он не говорит. И кажется смущенным. Вероятно, какую-нибудь глупость, вроде хорошей прически. — Ав ухмыльнулся.

— Я бы попросил что-нибудь более полезное, — сказал Баксил. — Храбрость, например. Как тебе?

— Как хочешь, — пожал плечами Ав. — Но мне кажется, что есть способы получше, чем Старая Магия. Никогда не знаешь, какое проклятие она наложит на тебя.

— Я могу сформулировать свою просьбу совершенно точно, — сказал Баксил.

— Не сработает, — возразил Ав. — Это тебе не игра, и не имеет значения, как ты попытаешься надуть ее. Смотрящая в Ночи не обманывает тебя и не извращает твои слова. Ты просишь милость. А она дает тебе то, что ты заслужил, и добавляет проклятие. Иногда связанное, иногда нет.

— Откуда ты все это знаешь? — спросил Баксил. Хозяйка разрезала очередную картину. — Я думал, что ты там никогда не был.

— Конечно, — сказал Ав. — Но мой отец ходил, и мать ходила, и все братья. Мало кто получил то, что хотел. И большинство горько пожалели о проклятии, за исключением отца. Он получил кучу хорошей одежды и спас всю семью от голода, продав ее, когда был неурожай лирны несколько десятилетий назад.

Дата добавления: 2015-08-29