Обреченное королевство 42 страница

Но Шаллан была там. Она видела, как умерли эти люди. Она видела ужас в их глазах и сама почувствовала ужас. Был ли другой путь?

Убить или быть убитым. Философия Сильного. И она оправдывала Джаснах.

Действие — не зло. Намерение — зло. И Джаснах хотела остановить этих людей, не дать им вредить другим. Философия Цели. Она восхваляла Джаснах.

Мораль существует отдельно от идеалов человека. Она парит где-то высоко, и смертные приближаются к ней, хотя и никогда не могут полностью достичь. Философия Идеалов. Она утверждает, что уничтожение зла в высшей степени морально, поэтому, уничтожив злого человека, Джаснах полностью права.

Цель должна быть уравновешена средствами. Если цель достойна, тогда и шаги к ней достойны, даже если некоторые из них — сами по себе — предосудительны. Философия Стремления. И она, более чем любая другая, называла действия Джаснах этичными.

Шаллан взяла лист и присоединила его к другим, раскиданным по кровати. Пальцы опять задвигались, схватили угольный карандаш и начали новый рисунок на белом листе бумаге, прикрепленном к столу и неспособном убежать.

Собственное воровство беспокоило ее не меньше убийства. Ирония, но требование Джаснах изучить философию морали заставило Шаллан обдумать собственные ужасные действия. Она приехала в Харбрант для того, чтобы украсть фабриал и использовать его для спасения дома Давар от огромных долгов и гибели. И, тем не менее, она украла его только потому, что разозлилась на Джаснах.

Если намерения более важны, чем действия, она обязана осудить себя. Возможно, Философия Стремления — утверждавшая приоритет цели над шагами, ведущими к ней, — примирила бы ее с тем, что она сделала, но именно эта философия казалась ей самой предосудительной. Шаллан сердцем осуждала Джаснах, но ведь именно она предала эту женщину, которая приняла ее и доверилась ей. А сейчас еще собирается впасть в ересь, используя Преобразователь, хотя она не ардент.

Преобразователь лежал в потайном отделе сундука Шаллан. Три дня, и Джаснах еще ничего не сказала об исчезновении. Каждый день она молча надевала фальшивый фабриал. В ее поведении ничего не изменилось. Быть может, она не пыталась Преобразовывать. Да поможет Всемогущий, чтобы она больше не выходила наружу и не ставила себя в опасное положение, надеясь при помощи фабриала убить людей, которые нападут на нее.

Конечно, был и другой аспект в этом вечере, о котором Шаллан должна подумать. Она носит скрытое оружие, которым не пользуется. Тогда она настолько растерялась, что даже и не подумала достать его. Но она же не привыкла к…

Шаллан застыла, в первый раз осознав, что рисует не еще одну сцену в переулке, а богато обставленную комнату с толстым красивым ковром и мечами на стенах. Длинный обеденный стол, блюда с наполовину съеденной едой.

И мертвого мужчину в пышной одежде, лежавшего на полу лицом вниз, в луже крови. Она подпрыгнула, отбросила карандаш, потом смяла рисунок. Содрогнувшись, отошла от стола и села на кровать среди рисунков. Бросив скомканную бумагу на пол, она обхватила руками голову, чувствуя под пальцами холодный пот.

Что-то не так с ней и с рисунками.

Она должна выйти. Убежать от смерти, философии и вопросов. Она встала и торопливо вошла в главную комнату апартаментов Джаснах. Принцессы не было, она занималась исследованиями, как обычно. Сегодня она не потребовала, чтобы Шаллан пришла в Вуаль. Быть может, потому что понимала — ее подопечной нужно время, чтобы подумать одной? Или потому что подозревала Шаллан в краже Преобразователя и больше не доверяла ей?

Шаллан быстро пересекла комнату, очень скромно обставленную. Рывком открыла дверь в коридор и чуть не врезалась в женщину-мажордома, которая как раз собиралась постучать.

Женщина вздрогнула, а Шаллан невольно вскрикнула.

— Ваша Светлость, — сказала женщина, кланяясь. — Прошу меня извинить. Но ваше самоперо мигает.

Она держала в руках перо, к которому был прикреплен маленький мигающий рубин.

Шаллан глубоко вздохнула и выдохнула, успокаивая сердце.

— Благодарю тебя, — сказала она. Как и Джаснах, она оставляла самоперо на попечение слугам, потому что часто выходила из комнаты и могла пропустить вызов.

Ей очень хотелось не трогать перо и пойти дальше. Но надо было поговорить с братьями, особенно с Нан Балатом, которого не было, когда она последние несколько раз связывалась с домом.

Она взяла перо и закрыла дверь. Не осмеливаясь вернуться в комнату, где все рисунки обвиняли ее, она уселась за стол для самоперьев в главной комнате и повернула рубин.

Шаллан, написало перо.

Тебе удобно?

Это была кодовая фраза, означавшая, что с другой стороны находится Нан Балат — или по меньшей мере его невеста.

Спина болит, и запястья чешутся, ответила она второй половиной кода.

Прости, что пропустил другие сеансы связи, послал Нан Балат. Я должен был присутствовать на празднике от имени отца. Там был Сур Камар, и я не мог его пропустить, хотя пришлось ехать целый день в каждую сторону.

Все в порядке, написала Шаллан. Потом глубоко вздохнула. Он у меня. Она повернула гемму.

Долгое мгновение перо молчало. Потом торопливо написало. Слава Герольдам. О, Шаллан. Ты молодчина. Значит, ты уже на пути к нам, да? Как ты используешь перо в океане? Или ты в порту?

Я еще не уехала, написала Шаллан.

Что? Почему?

Не хочу вызывать подозрения, написала она. Подумай как следует, Нан Балат. Если Джаснах попробует использовать его и обнаружит, что он сломан, она не должна меня заподозрить. Все изменится, если я внезапно уеду.

Я должна подождать, пока она не заметит поломку. Вот тогда и увидим, что она сделает. Если она сообразит, что фабриал заменили, я смогу направить ее на других подозреваемых. Она и так очень подозрительно относится к ардентам. Если же она предположит, что фабриал просто сломался, тогда я буду знать, что мы свободны.

Она повернула гемму и поставила перо в начало.

Следующим пришел вопрос, который она ожидала. А если она немедленно предположит, что это ты? Если прикажет обыскать твою комнату и они найдут потайное отделение?

Она подняла перо.

Тем более для меня лучше быть здесь, написала Шаллан. Балат, я многое узнала о Джаснах Холин. Она невероятно волевая и целеустремленная. Она ни за что не даст мне ускользнуть, если заподозрит, что я ограбила ее. Она будет охотиться за мной и использует все свои возможности для возмездия. Через несколько дней король и все наши кронпринцы уже будут в имении, требуя, чтобы мы вернули фабриал. Отец Штормов! Я уверена, что у Джаснах есть доверенные люди в Джа Кеведе, и она свяжется с ними раньше, чем я вернусь. Меня арестуют в то же мгновение, как я сойду с корабля.

Наша единственная надежда — отвлечь ее. Если не получится, лучше мне быть здесь и принять на себя весь ее гнев. Скорее всего, она заберет Преобразователь и прогонит меня. А вот если мы заставим ее гоняться за мной… Она может быть совершенно безжалостной, Балат. И нам придется очень плохо.

Ответа долго не было. Когда это ты набралась такой логики, малышка? Я вижу, что ты все обдумала. Лучше, чем я, по крайней мере. Но, Шаллан, наше время стремительно истекает.

Я знаю, написала она. Ты говорил, что можешь продержаться еще несколько месяцев. Держись, прошу тебя. Дай мне две-три недели по меньшей мере. Я должна увидеть, что сделает Джаснах. Кроме того, пока я здесь, я постараюсь понять, как он работает. Я не нашла ни одной книги, где есть даже намек на это, но их так много, может быть, я просто не нашла правильной.

Очень хорошо, написало перо. Несколько недель. Будь осторожнее, малышка. Люди, давшие фабриал отцу, приходили опять. Они спрашивали о тебе. Меня они тревожат даже больше, чем наши финансы. Намного больше. Прощай.

Прощай, ответила она.

Все это время принцесса даже не упоминала Преобразователь. Шаллан все больше нервничала. Она хотела, чтобы Джаснах хоть что-нибудь сказала. Ожидание терзало ее. Все эти дни в присутствии Джаснах ее живот крутило от беспокойства, пока не начинало тошнить. Впрочем, после убийства прошло всего несколько дней — у нее есть законный повод выглядеть обеспокоенной.

Холодная трезвая логика. Сама Джаснах могла бы гордиться.

Стук в дверь. Шаллан быстро собрала листы разговора с Нан Балатом и бросила их в камин. Мгновением позже вошла служанка с корзиной на сгибе локтя и улыбнулась Шаллан. Время ежедневной уборки.

Шаллан, увидев девушку, почему-то испугалась. Эту служанку она не знала. Что, если Джаснах послала кого-то обыскать комнату Шаллан? А что, если та уже обыскала? Шаллан кивнула женщине и потом — чтобы успокоить свои подозрения, — ушла в свою комнату и закрыла дверь. Метнувшись к сундуку, она проверила потайное отделение. Фабриал на месте. Она подняла его, проверяя. Быть может, Джаснах каким-то образом поменяла его назад?

Не будь такой глупой, сказала она себе. Джаснах проницательна, но не настолько.

Тем не менее Шаллан положила Преобразователь в потайной мешочек. Он великолепно поместился туда. И она почувствовала себя безопаснее, зная, что он лежит там, хотя бы на время уборки. Да и в любом случае потайной мешочек лучше подходит для того, чтобы что-то спрятать, чем сундук.

По традиции, женщина хранила в потайном мешочке самые интимные или самые драгоценные вещи. Искать там — все равно что обыскивать ее голую, а это, учитывая ранг их дома, совершенно невозможно, пока ее не обвинят в конкретном преступлении. Джаснах, быть может, могла бы потребовать такого. Но тогда Джаснах скорее потребовала бы обыскать ее комнату и тщательно проверить сундук. Увы, если Джаснах действительно заподозрит ее, Шаллан не сможет спрятать фабриал. И потайной мешочек ничем не лучше и не хуже любого другого места.

Она собрала рисунки и положила их на столик, изображением вниз, пытаясь не смотреть на них. Она не хотела, чтобы служанка увидела их. Потом вышла из комнаты, взяв с собой сумку. Она чувствовала, что ей нужно уйти и успокоиться. Нарисовать что-нибудь другое, а не смерть и убийство. Разговор с Нан Балатом расстроил ее еще больше.

— Ваша Светлость? — спросила девушка.

Шаллан застыла, но служанка протянула ей корзину.

— Мажордом просила передать вам вот это.

Она с сомнением взяла корзину и заглянула внутрь. Хлеб и джем. И записка, прикрепленная к одному из кувшинчиков: «Варенье из синеягодника. Если оно тебе понравится, значит, ты загадочная, скрытная и глубокомысленная. Кабзал».

Шаллан повесила корзину на локоть безопасной руки. Кабзал. Быть может, она должна найти его. Она всегда чувствовала себя лучше после разговора с ним.

Нет. Она собирается уехать; она не должна привязываться к нему. Страшно подумать, куда такая связь может завести. Она вышла в главную пещеру и оттуда — за ворота Конклава. Очутившись на солнце, она глубоко вздохнула и поглядела на небо. Вокруг суетились слуги и служанки, входя и выходя из Конклава. Она прижала к себе сумку и почувствовала, как ветер холодит ее щеки, а солнце греет волосы и лоб.

Самое противное — Джаснах права. Мир простых ответов, в котором жила Шаллан, — глупое детское место. Она отчаянно цепляется за надежду, что сможет найти правду, сможет объяснить — и, возможно, оправдать — свои поступки в Джа Кеведе. Но правда — даже если и есть такая вещь, — должна быть намного более сложной и мрачной, чем она предполагает.

Похоже, на некоторые вопросы нет правильных ответов. Зато много неправильных. Она может выбрать источник вины, но не способ от нее избавиться.

* * *

Спустя два часа — и около двадцати быстрых набросков — Шаллан почувствовала себя намного спокойнее.

С блокнотом на коленях, рисуя улиток, она сидела в садах дворца, которые, уступая в размерах садам ее отца, были намного более разнообразными и — слава Герольдам — более уединенными. Как и в большинстве современных садов, в них присутствовал лабиринт из живого камня. Стены из окультуренного сланцекорника были не слишком высокими, и, встав в полный рост, она видела вход. Но, сидя в одиночестве на одной из многочисленных скамеек, она чувствовала себя полностью невидимой.

Она спросила у смотрителя название самого известного вида сланцекорника, и он назвал его «тарельчатый камень». Подходящее имя, потому что он рос тонкими секциями, лежавшими друг на друге как тарелки в буфете. Со стороны он напоминал выветрившийся камень, открывший миру сотни тонких слоев. Из его пор росли крошечные усики, развевавшиеся на ветру. Растение отливало синим, но усики казались скорее желтоватыми.

Сейчас она рисовала маленькую улитку с низким горизонтальным панцирем, окруженным маленькими рубчиками. Шаллан коснулась ее, и та забралась в щель сланцекорника, идеально слившись с ним. Потом что-то съела — не само растение — и поползла дальше.

Она чистит сланцекорник, поняла Шаллан, продолжая рисовать. Ест лишайник и плесень. И действительно, за ней тянулась чистая полоса.

Рядом с тарельчатым камнем росли сланцекорники другого вида — их похожие на пальцы выступы торчали из центрального узла. Вглядевшись, она заметила крошечных многоногих крэмлингов, бегающих по ним и пожирающих их. Тоже чистильщики?

Любопытно, подумала она, начиная рисовать миниатюрных крэмлингов. Их панцири выглядели как пальцы сланцекорника, в то время как раковина улитки полностью воспроизводила желтые и синие цвета тарельчатого камня. Как если бы Всемогущий создавал их парами: растение, дающее безопасный приют животным, и животные, чистящие растения.

Несколько спренов жизни — крошечные светящиеся зеленые пятна — плавали вокруг сланцекорника. Некоторые танцевали в трещинах коры, другие носились в воздухе как соринки, падая и поднимаясь снова и снова.

Тонко заточенным карандашом она записала свои мысли о связи между животными и растениями. Она не знала ни одной книги, где бы об этом говорилось. Ученые предпочитали изучать больших подвижных животных вроде большепанцирников или белоспинников. Открытие показалось Шаллан замечательным и удивительным.

Улитки и сланцекорник могут помогать друг другу, подумала она. Но я предала Джаснах.

Она поглядела на рукав безопасной руки, со спрятанным внутри мешочком. Она чувствовала себя более уверенно, зная, что Преобразователь внутри. Она еще не осмелилась использовать его. Слишком уж она нервничала, думая о воровстве, да и боялась использовать фабриал рядом с Джаснах. Сейчас, однако, она одна, внутри лабиринта, в ее тупик ведет только одна извилистая тропинка. Она встала и огляделась. В садах никого не было, и, даже если кто-нибудь появится, ему потребуется несколько минут, чтобы добраться до нее.

Шаллан села на скамейку и отложила в сторону блокнот и карандаш. Я должна проверить, могу ли я использовать его, подумала она. Может быть, и не надо ничего искать в Паланиуме. Если она будет время от времени вставать и оглядываться, можно быть уверенным, что никто не подойдет к ней незамеченным.

Она вынула запрещенное устройство. Тяжелое. Надежное. Глубоко вздохнув, она застегнула цепочку вокруг пальцев и запястья, геммы оказались на задней поверхности ладони. Металл был холодным, цепочка провисала. Она согнула руку, фабриал натянулся.

Она ожидала почувствовать покалывание по коже или ощущения силы и могущества. Ничего.

Она коснулась трех камней — свой дымчатый кварц она вставила в третье гнездо. Другие фабриалы, вроде самопера, работали, когда их камней касалась рука. Но нет, Джаснах никогда такого не делала. Принцесса закрывала глаза и касалась предмета, Преобразовывая его. Дым, хрусталь и огонь, вот что у нее получалось лучше всего. Только однажды она создала что-то другое.

Поколебавшись, Шаллан подняла из-под одного из деревьев кусок сломанного сланцекорника. Она взяла его свободной рукой, встала и закрыла глаза.

Стань дымом! скомандовала она.

Ничего.

Стань хрусталем! скомандовала она опять.

Шаллан приоткрыла глаза. Никаких изменений.

Огонь! Гори! Ты огонь! Ты…

Она остановилась, осознав свою глупость. Загадочно сожженная рука? Нет, это не должно быть подозрительным. Она опять сосредоточилась на хрустале, закрыла глаза и четко представила его себе. Сланцекорник должен захотеть измениться.

Ничего не произошло. Раз за разом она пыталась, представляя себе, как сланцекорник изменяется. После нескольких минут неудач она попыталась воздействовать на мешочек, потом на скамейку, потом на один из своих волосков. Ничего не сработало.

Шаллан убедилась, что она одна, и, разочарованная, уселась на скамью. Однажды Нан Балат спросил Льюиша, как работает устройство, и тот ответил, что легче показать, чем объяснять. Он обещал дать ответ, как только она сумеет украсть фабриал Джаснах.

А сейчас он мертв. Неужели она обязана отвезти фабриал домой только для того, чтобы отдать его этим опасным людям, и даже не попытаться получить средства и спасти семью? И только потому, что они не знают, как его активировать?

Она часто использовала другие фабриалы, и всеми ими было очень просто управлять. Да, но их сделали современные мастера. Преобразователи же пришли из древности. Они не использовали современные методы активации. Она долго глядела на сверкающие камни, висевшие с обратной стороны ладони. Как научиться пользоваться прибором, который создан тысячи лет назад и запрещен для всех, кроме ардентов?

Она положила Преобразователь обратно в мешочек. Придется поискать в Паланиуме. Или спросить Кабзала. И как она это сделает, не вызвав подозрений? Она вынула хлеб и джем и начала рассеянно есть. А если Кабзал не знает и она не сможет найти ответ до отъезда из Харбранта, что же делать? Быть может, если она привезет артефакт королю — или его ардентам, — они защитят дом Давар в обмен на подарок. В конце концов ее не могут обвинить в краже у еретички, и, пока Джаснах не знает, кто взял Преобразователь, они в безопасности.

Но почему-то она почувствовала себя еще хуже. Украсть Преобразователь ради спасения семьи — это одно, но отдать его тем самым ардентам, которых так презирала Джаснах? Это похоже на сверхпредательство.

Да, еще одно трудное решение.

Даже хорошо, подумала она, что Джаснах решила научить меня принимать трудные решения. К тому времени, когда все закончится, я буду знатоком…

Глава сороковая

Глаза из красного и синего

Смерть на губах. Звук в воздухе. Зола на коже.

Из «Последнего Опустошения» Амбриан, строчка 335.

Каладин, спотыкаясь, вышел на свет, защищая глаза от палящего солнца, его босые ноги почувствовали переход от холодного камня внутри барака к горячему камню снаружи. Воздух был слегка влажным, но не удушливым, как в предыдущие недели.

Он положил руку на дверную раму, ноги предательски дрожали, а руки болели так, как если бы он три дня подряд нес мост. Он глубоко вздохнул. Бок должен был взорваться, но он ощутил только остаточную боль. Некоторые из самых глубоких ран еще шелушились, но остальные полностью исчезли. Голова была совершенно ясной, на удивление. И никакой головной боли.

Он обогнул угол барака, чувствуя себя сильнее с каждым шагом, хотя и приходилось держаться рукой за стену. Сзади шел Лоупен; хердазианин приглядывал за Каладином с того мгновения, как тот очнулся.

Я должен быть мертв, подумал Каладин. Что происходит?

На другой стороне барака он с удивлением обнаружил свою бригаду, тренирующуюся в переноске моста. Камень бежал впереди, задавая темп, как раньше Каладин. Они добежали до другой стороны склада, повернули и направились обратно. Только когда они почти добежали до барака, один из бежавших впереди — Моаш — заметил Каладина. Он застыл на месте, едва не заставив споткнуться всю бригаду.

— Что с тобой? — крикнул сзади Торфин, ничего не видевший из-за перемычки моста, окружавшего его голову.

Моаш не слушал. Согнувшись под тяжестью моста, он глядел на Каладина круглыми глазами. Камень быстро крикнул поставить мост. Большинство, увидев его, глядели с таким же почтительным выражением, как и Моаш. Хоббер и Пит, чьи раны зажили, тренировались вместе со всеми. Очень хорошо. Значит, они опять будут получать зарплату.

Люди стали подходить к Каладину, молча. Однако никто не подошел совсем близко, как если бы он был слишком хрупкий. Или святой. Каладин стоял с голой грудью, подставив солнцу почти зажившие раны; на нем были только короткие, до колен, штаны мостовика.

— Вам действительно надо отработать ситуацию, когда один из вас споткнется или упадет, парни, — сказал Каладин. — Моаш внезапно остановился, а за ним едва не повалились все. В поле это будет катастрофой.

Мостовики недоверчиво уставились на него, и он поневоле улыбнулся. Все мгновенно окружили его, смеясь и похлопывая по спине. Не слишком подходяще для больного человека, особенно когда это проделал Камень, но Каладин оценил энтузиазм.

Только Тефт не подошел к нему. Пожилой бригадник стоял в стороне, скрестив руки на груди. Он казался озабоченным.

— Тефт? — спросил Каладин. — Что с тобой?

Тефт фыркнул, но потом слегка улыбнулся.

— Я как раз подумал, что эти парни принимают ванну не настолько часто, чтобы дать им обнимать меня. Не обижайся.

Каладин засмеялся.

— Понимаю.

Его последней «ванной» был сверхшторм.

Сверхшторм.

Остальные бригадники смеялись, спрашивали, как он себя чувствует, кричали, что Камень должен будет приготовить что-нибудь этакое на их ночные посиделки у костра. Каладин улыбался и кивал, уверяя, что чувствует себя хорошо, но сам вспоминал сверхшторм.

Он вспомнил его совершенно отчетливо. Он вспомнил, как под проливным дождем лежал на крыше, держась за кольцо и закрыв глаза. Вспомнил Сил, стоявшую перед ним с таким видом, как если бы она пыталась отогнать шторм. Сейчас он ее не видел. Где она?

Он также вспомнил лицо. Сам Отец Штормов? Конечно нет. Иллюзия. Да… да, конечно иллюзия. Воспоминания о спренах смерти смешались с вновь пережитыми кусками жизни — а они переплелись со странными внезапными толчками силы, ледяными, но освежающими. Как будто после долгой ночи в душной комнате он вдыхал холодный воздух ясного утра или ему натерли гудящие мускулы соком листьев галкета, заставлявшим их чувствовать тепло и холод одновременно.

Он совершенно отчетливо вспомнил эти моменты. Что вызвало их? Горячка?

— Как долго? — спросил он, считая бригадников. Ровно тридцать три, включая Лоупена и молчаливого Даббида. Почти все. Немыслимо. Если его ребра срослись, значит, он был без сознания по меньшей мере три недели. Сколько же было забегов?

— Десять дней, — сказал Моаш.

— Невозможно, — сказал Каладин. — Мои раны…

— Вот почему мы все так удивились, когда ты встал и пошел, — сказал Камень, громко смеясь. — Кости из гранита. И вообще тебя надо назвать моим именем!

Каладин прислонился к стене. Никто не поправил Моаша. Вся бригада не может потерять счет неделям.

— Идолир и Трефф? — спросил он.

— Мы потеряли их, — ответил Моаш, помрачнев. — Два забега, пока ты был без сознания. Никого тяжело не ранило, но… двое мертвых. Мы… мы не знали, как помочь им.

Все вокруг тоже помрачнели. Но смерть — дорога мостовика, и они не могут позволить себе остановиться при потере. Однако Каладин решил, что он должен обучить некоторых самым простым способам лечения.

Но каким образом он встал и ходит? Неужели он пострадал меньше, чем думал? Поколебавшись, он ткнул пальцем в бок, проверяя сломанные ребра. Слабая боль. Не считая слабости, он чувствовал себя таким же здоровым, как всегда. Возможно, он должен был уделять больше внимания религиозным урокам мамы.

Люди вернулись к мосту, разговаривая и радуясь, но он заметил, как они глядели на него. Почтительно, даже благоговейно. Они помнили, что он сказал перед сверхштормом. Вспоминая то мгновение, Каладин понимал, что тогда он был слегка в бреду. Сейчас то заявление казалось невероятно самоуверенным, не говоря уже о том, что от него несло пророчеством. Если арденты узнают…

Ну, что сделано, то не воротишь. Надо продолжать.

Ты всегда балансировал на краю пропасти, сказал он себе. Но не взобрался ли ты на слишком высокую скалу?

Внезапно по лагерю пронесся мрачный сигнал рога. Мостовики замолчали. Рог прозвучал еще дважды.

— Цифры, — сказал Натам.

— Сегодня мы дежурим? — спросил Каладин.

— Да, — ответил Моаш.

— Стройся! — рявкнул Камень. — Вы знаете, что надо делать! Давайте покажем капитану Каладину, что мы не забыли, как носить мост.

— «Капитан» Каладин? — спросил Каладин, когда люди выстроились.

— Конечно, мачо, — сказал Лоупен, стоявший рядом с ним, говоря в темпе, который никак не вязался с его беспечной позой. — Они попытались сделать бригадиром Камня, конечно, но мы только стали называть тебя «капитан» и его «командир взвода». Газ ужасно злится. — И Лоупен ухмыльнулся.

Каладин кивнул. Остальные были в отличном настроении, но ему было трудно разделить радость с ними.

Они выстроились вокруг моста, и он понял, почему ему грустно. Бригада вновь очутилась в том же положении, из которого яростно пыталась выбраться. Или стало еще хуже. Он ослабел, ранен и оскорбил самого кронпринца. Садеас не обрадуется, узнав, что Каладин выжил.

Мостовики по-прежнему должны умирать, один за другим. Нести мост боком теперь невозможно. Он не спас своих людей, только слегка отложил казнь.

Мостовики не обязаны выживать…

И он стал подозревать почему. Сжав зубы, он отклеился от стены барака и подошел к бригаде, стоящей в линию; командиры подразделений быстро проверяли жилеты и сандалии.

Камень заметил Каладина.

— Что ты здесь делаешь?

— Собираюсь бежать с вами, — сказал Каладин.

— И что бы ты сказал, если бы один из нас встал после недели жара?

Каладин заколебался.

Я не как другие, подумал он, потом раскаялся.

Он никак не мог поверить, что стал непобедимым. Однако бежать сейчас с бригадой — полный идиотизм, он слишком слаб.

— Ты прав.

— Эй, мачо, ты можешь помочь мне и Неми везти воду, — сказал Лоупен. — Сейчас мы — команда. Сопровождаем каждый забег.

Каладин кивнул.

— Хорошо.

Камень внимательно поглядел на него.

— Если я почувствую себя плохо в конце постоянных мостов, я вернусь. Обещаю, — сказал Каладин.

Камень недовольно кивнул. Люди подняли мост и пошли на площадку для построения, а Каладин, вместе с Лоупеном и Даббидом, стал набирать воду в меха.

* * *

Каладин стоял на краю пропасти — руки сцеплены за спиной, кончики сандалий нависают над обрывом. Расщелина глядела на него, но он не собирался меряться с ней взглядами. Он сосредоточился на битве, кипевшей на следующем плато.

Сегодня был легкий забег; они прибыли одновременно с паршенди, которые, не обращая внимания на мостовиков, заняли оборону в середине плато, вокруг куколки. Сейчас люди Садеаса сражались с ними.

Солнце припекало, лоб Каладина стал скользким от пота, и он еще чувствовал себя слабым, не выздоровевшим. И, тем не менее, ему намного лучше, чем должно было быть. Сына хирурга это сбивало с толку.

Однако сейчас солдат победил хирурга. Он был заворожен битвой. Копейщики алети в коже и нагрудниках образовали изогнутую линию и давили на воинов паршенди. Большинство паршенди использовали боевые топоры или молоты, хотя кое-кто имел мечи или дубины. Все имели красно-оранжевые доспехи, росшие прямо из тела; они сражались парами и пели без перерыва.

Самый худший вид сражения — ближний бой. Часто, если вы теряете в сражении слишком много людей, враг приобретает численное преимущество. Если такое произошло, командир должен отдать приказ отступить, чтобы уменьшить потери. Но ближний бой… ужасное, кровопролитное дело. Картина сражения — лежавшие на камнях тела, сверкающее оружие, люди, падающие с плато, — напомнила ему его первый бой. Его командир был потрясен, увидев, как легко Каладин перенес вид крови. Отец Каладина был бы потрясен, если бы увидел, как легко Каладин пролил ее.

Однако сражения в Алеткаре мало чем походили на битвы на Разрушенных Равнинах. Там вокруг него сражались плохие или малообученные солдаты. Люди, которые не умели держать строй. И, тем не менее, несмотря на весь беспорядок, те битвы он понимал. Эти, на Разрушенных Равнинах, еще нет.

Его ошибка, неправильный расчет. Он изменил тактику боя, не поняв его сути. Больше такое не повторится.

Камень подошел и встал рядом с Каладином, за ним Сигзил. Огромный рогоед рядом с маленьким тихим азийцем. Забавный контраст. Кожа Сигзила была темно-коричневой, но не черной, как у некоторых паршменов. Обычно он предпочитал молчать.

— Плохое сражение, — сказал Камень, сложив могучие руки на груди.

— Солдаты не будут счастливы, победят они или проиграют.

Каладин рассеянно кивнул, слушая крики, стоны и ругательства.

— Почему они сражаются, Камень?

— Ради денег, — ответил Камень. — И ради мщения. Ты должен знать. Разве паршенди не убили вашего короля?

— О, я понимаю, почему мы сражаемся, — ответил Каладин. — Но паршенди! Почему они сражаются?

Камень оскалился.

— Может быть, их не радует перспектива лишиться головы за убийство вашего короля! Очень неожиданно с их стороны.

Каладин улыбнулся, хотя и считал неестественным веселиться, наблюдая гибель сотен людей. Однако отец слишком долго обучал его не принимать смерть близко к сердцу.

— Возможно. Но почему они бьются за гемсердца? В таких сражениях их число уменьшается.

— Откуда ты знаешь? — спросил Камень.

Дата добавления: 2015-08-29