– Не бойся, это твой – второй – папочка, – обращаясь к ребёнку. Он говорит, конечно же, с иронией – и если вместо нужной доли сарказма в голос просачивается неизвестно откуда взявшееся тепло, то это не его вина. Он улыбается, сверху вниз глядя на широко распахнувшего глаза Джерарда, когда тот чувствует едва заметный – неуверенный – толчок под рукой.
А в следующий момент эти же руки оказываются у него на плечах, и Джерард сцеловывает улыбку с его губ – исступлённо, жадно, несдержанно, постанывая и судорожно сжимая пальцы, как будто Фрэнк – единственное, что держит его на ногах.
И как бы глупо это не звучало - Фрэнку хорошо.
***
– Какой у тебя… срок? – спрашивает Майки, слегка краснея и кивая на его живот. Фрэнк пожимает плечами:
– Что-то около пяти месяцев, если я ничего не путаю.
Блондин коротко кивает, очевидно, решая оставить эту тему. Это забавно – наблюдать за тем, как неловко ему говорить о беременности Айеро; тем забавнее, чем чётче в голове у Фрэнка воспоминания о собственном непринятии этого факта поначалу.
- Я вижу, что вы уже подружились, - сладко тянет Джерард, входя в комнату с какой-то странной коробкой в руках.
И Фрэнк смотрит на него с немым вопросом в глазах. Любопытство пожирает изнутри, заставляя его поджать нижнюю губу и отвернуть голову, в попытке доказать, что ему безразлично всё происходящее. И он специально начинает игнорировать появление черноволосого.
– Ты спокойнее всё воспринял, чем я ожидал, – безобидно комментирует Фрэнк, делая в воздухе неопределённый жест рукой и обращаясь снова к Уэю-младшему. – Я думал, ты будешь более… несговорчивым.
– По-твоему, у меня есть выбор? – мгновенно огрызается он, и тут же в его глазах отражается вина: – Прости.
Фрэнк закатывает глаза.
– Хватит надо мной трястись, я не упаду в обморок от грубого словечка, – раздражённо фыркает он. – И Джерард тебя не прикончит, вопреки уверениям, если ты вдруг перестанешь мямлить и начнёшь говорить громче. Вы же братья.
Майки неодобрительно качает головой и устремляет невидящий взгляд в пол.
– Мне не нравится это, Фрэнк, – мягко произносит он. – И ты сам прекрасно это знаешь. Но видит бог, я не хочу рисковать – я не могу ничего ему противопоставить… – он замолкает, и Фрэнк видит по тому, как напряжены его плечи, что ему тяжело даётся это признание, – …но по крайней мере я могу присматривать за тобой.
От этих слов, как и от несчастного, разбитого выражения в обращённом на него взгляде в следующий момент, Фрэнк вздрагивает и широко распахивает глаза, отодвигаясь.
– Идиот, – бормочет он, вскидывая руки ладонями вверх. – Идиот, что ты такое несёшь?
– Я ничем не мог помочь тебе раньше, – потерянно шепчет блондин, сокрушённо роняя голову на руки.– Ничего не мог сделать…
Кто бы мог подумать, что братья - две противоположности. Он говорил без доли сарказма в голосе, уверенно, искренне, даже не замечая присутствия своего старшего брата в комнате.
– Видишь эту штуку? – спрашивает он, барабаня пальцами по животу. Майки кивает, не глядя. – Если кто и виноват, то это она, а не ты. Не бери на себя слишком много, Уэй, Джерард не смог поиметь мне мозги не из-за тебя – и не из-за тебя же решил поиметь вместо этого меня самого.
Майки краснеет – яростно, от основания шеи до корней волос, и прячет лицо в ладонях с обречённым стоном.
Фрэнк неуклюже подбирается ближе к нему и неуверенно кладёт руку ему на плечо.
– Брось, эй, ты ничего не мог сделать. Я ничего не мог сделать – я пытался, и видишь, куда это меня привело?
- Но...
- Так! - отзывается уже Джерард, вскидывая руки вверх и злобно глядя на двоих.- Майки, вон из комнаты. А ты, Айеро... с тобой я разберусь потом.
Отстранённо, обиженно, возможно, даже капризно, Фрэнк думает, отворачиваясь, что лучше бы и дальше было не с кем, чем так выворачивать душу наизнанку.
13 часть
Каким образом из хозяина и его раба они превращаются в двух людей, уютно устроившихся на диване в гостиной, Фрэнк не совсем уверен – путь от одного состояния до другого выглядит неясным и туманным, и не настолько ему интересно в нём разбираться, чтобы напрягать засыпающий организм тяжёлыми мыслями. Ему достаточно хорошо просто сидеть здесь – уютно прижимаясь к черноволосому, лениво доедая своё мороженое и слушая его рассказы.
Фрэнк почти наяву видит всё то, о чём рассказывает Джерард, и иногда тихо смеётся и комментирует, проводя параллели – или, наоборот, противоречия – со своим собственным детством, которое, конечно же, было гораздо лучше, чем у Джерарда, но тоже богато на разные истории. Он рассказывает о том, как собрал свою первую плату в четыре года, и о том, как был горд – до тех пор, пока она не сгорела через несколько часов; о каких-то ещё мелочах – о соседской собаке, прокусившей шину велосипеда, о первом друге. Это всё не может сравниться с историями Джерарда, поэтому довольно скоро он замолкает и только слушает, не замечая досады на лице маньяка.
Когда ребёнок в очередной раз толкается, он берёт руку Джерарда и кладёт её на живот, не задумываясь об этом жесте, и сонно прижимается щекой к его плечу. Джерард на мгновение удивлённо замолкает, и Фрэнк тут же задаёт вопрос, чтобы он продолжал говорить.
– Это твой первый ребёнок?
Уэй слегка вздрагивает – Фрэнк чувствует его напряжение, и уже готов быстро сменить тему – но всё же отвечает, пусть и несколько неуверенно.
– Нет, – медленно говорит он, задумчиво поглаживая круглый живот Фрэнка. – У меня уже… был ребёнок.
Его голос полон горечи и сожаления, и Фрэнк молча прижимается к нему, находя его вторую руку и слегка сжимая. Джерард сжимает его пальцы в ответ и расслабляется.
– Что с ним стало?
Некоторое время ответа нет. Потом Джерард говорит – тихо и медленно, тускло, устало.
- Не важно...
Рука, обнимающая его за живот, притягивает его ближе, и они снова замолкают. Это не совсем ответ, но и явно не та тема, которую стоит тревожить – по крайней мере, сейчас.
…Майки наблюдает за ними со стороны входа в гостиную – и, чёрт возьми, его удивляет увиденное - пытаясь, не шуметь.
Майкл попадает на конец разговора – но ему достаётся самое интересное: трогательно жмущийся к его брату засыпающий Фрэнк и сам Джерард, лицо которого смягчается, когда он смотрит на него. Когда становится понятно, что Фрэнк заснул окончательно, Джерард неуверенно обнимает его – бережно и как-то неуклюже, этот жест явно не предназначен для чужих глаз, и блондину, как бы он ни относился к ситуации в целом и к Джерарду в частности, становится стыдно. Это слишком личное – это только для двоих, и он не имел права видеть эти минуты хрупкого взаимного доверия.
Бесшумно направляясь к лестнице на свой этаж и к себе в комнату, он пытается как-то уложить в голове увиденное, потому что ни под какие привычные рамки это не попадает. Одна-единственная картина вдребезги разбивает его представления о том, что происходит вокруг, и от этого становится холодно и неуютно внутри.
Потому что Джерард злодей - его брат чёртов злодей - но как может быть злом то, что ведёт себя так… по-человечески? Чему не чуждо чужое тепло и простые радости жизни, как рождение своего ребёнка… Для Майки всегда зло было чем-то неоспоримым, чем-то, что просто не могло быть хоть отдалённо похожим на человека, и поэтому так сложно связать привычный образ Джерарда с тем, что он увидел только что.
Он тихо закрывает за собой дверь и приваливается к ней спиной, сжимая пальцами виски и невидяще глядя за окно.
Он запутался.
Глава маленькая. Можете кидаться тапками, ибо Автору лень писать! С:
14 часть
После той ночи уже нет никаких сомнений в том, что меняется всё, как и в том, что уже ничто не будет прежним.
Как ни странно, Джерард постепенно начинает расслабляться рядом с Фрэнком – и как только Фрэнк впервые это замечает, он с удивлением понимает, насколько же до сих пор на самом деле всегда был напряжён и собран маньяк в его присутствии; это открытие одновременно забавляет и заставляет что-то внутри неприятно переворачиваться.
Он больше даже не пытается врать себе, что это как-то связано с отвращением, которое он испытывает – должен испытывать – к Джерарду.
Возможно, потому что его нет.
Джерард всё чаще остаётся с ним на ночь, всё чаще на самом деле с ним говорит – не просто ведёт светскую беседу, попутно задавая вопросы, а действительно что-то рассказывает, спрашивает что-то о его жизни. Это по-прежнему редкость – иногда он словно спохватывается в середине разговора и мгновенно холодеет, отстраняется, закрываясь в себе. Видеть это – странно и почти больно; иногда Фрэнк снова чувствует, как накатывает на него какое-то уставшее отвращение к самому себе, потому что последнее, что должно его беспокоить – проблемы с доверием у психованного маньяка.
И тем не менее, ему иррационально обидно недоверие Джерарда.
С каждым его словом, с каждым жестом становится яснее, что за внешней напускной непоколебимостью скрывается что-то большее – что почти любое выражение его лица – не более чем маска, скрывающая за собой целую бездну… чего именно – Фрэнк не знает.
Желание узнать он оправдывает для себя тем, что любопытство – один из сильнейших инстинктов любого живого существа, и он не исключение.
Уживаться с Джерардом непросто – несмотря ни на что, они всё же остаются сами собой, и что бы ни менялось между ними, изменить обстоятельства, которые привели их к тому, что происходит, они не в силах.
По-своему Джерард заботится о нём; по-своему Фрэнк принимает эту заботу и отвечает ему тем же.
Они ходят по тонкой грани – это та грань, на которой Фрэнк может забыть о том, что должен чувствовать по отношению к черноволосому, захватившего его в плен, при этом не начиная себя ненавидеть за то, что уже какое-то время не испытывает «нужных» эмоций; это та грань, на которой Джерард, оставаясь психом и маньяком, учится обращаться со своим пленником как со своим любовником.
Это не идеально; но это работает.
Задумчиво разглядывая себя в зеркале, Фрэнк понимает, что у него остаётся два пути – либо признать наконец-то своё состояние, либо поддаться панической атаке (и то, как бешено стучит возле самого горла сердце и как накатывают одна за другой волны ужаса при виде округлившегося живота, он даже не пытается игнорировать) и рискнуть сойти с ума, потому что так не бывает.
Фрэнк делает глубокий вздох и опускает футболку, глядя себе в глаза.
Не бывает.
Зато есть теперь.
Он криво улыбается и делает глубокий вдох, пытаясь успокоить сердцебиение.
Его взгляд снова опускается ниже, но на этот раз на прикрытый – но не скрытый – тканью футболки живот он смотрит спокойнее.
Он уходит из ванной, больше не глядя в зеркало, поэтому, погрузившись глубоко в мысли, не замечает, как против воли на его губах появляется слабая, еле заметная, но искренняя улыбка.
В конечном итоге Фрэнк решает, что пока больше не будет задумываться о том, что значит беременность – у него прошла стадия отрицания, он зафиксировал этот факт в сознании, как данность, но отодвинул его как можно дальше, предпочитая на время оставить всё, как есть.
Его решения, однако, не всегда воплощаются в жизнь.
Ему одиноко.
Когда эта мысль впервые приходит к нему в голову, он лежит у себя на диване, глядя в потолок, и от неожиданности даже смеётся – сейчас, когда у них с Джерардом наконец-то возникло какое-то подобие общего языка – сейчас, когда он вообще никогда не бывает один, потому что их уже несколько месяцев как двое, о чём не забывает напоминать ему Джерард – ему наконец-то становится одиноко.
Смех, слегка нервный и совсем не весёлый, сходит на нет, несмотря на ироничность ситуации. Если подумать, то ничего странного в этих мыслях нет – он и в самом деле гораздо больше времени, чем мог когда-либо представить, не говорил ни с кем, кроме Джерарда и самого себя.
Если подумать ещё раз, то удивительно, что он до сих пор не сошёл с ума: информационная потребность – самая сильная, быть ограниченным общением только с одним живым существом на протяжении такого времени, будучи при этом запертым в четырёх стенах, лишь немногим лучше, чем оказаться единственным обитателем необитаемого острова.
На секунду в голове мелькает мысль о том, что, возможно, он всё-таки сошёл с ума? Ещё в начале – а, возможно, даже до этого?
От подобной возможности все внутренности скручивает тугим узлом, и воздух со свистом вырывается из лёгких, и первый его жест – единственный, на который он способен – обхватить обеими ладонями живот.
Фрэнк тяжело и хрипло дышит, затравленно оглядываясь по сторонам, пытаясь убедиться в том, что всё это – настоящее, всё, начиная от ошейника на его шее и заканчивая округлым животом, не плод его воображения. Ему хочется свернуться калачиком или найти кого-нибудь, с кем можно было бы поговорить – кто мог бы успокоить, кто мог бы заставить поверить, но, как назло, Джерард ушёл на "работу", а Майки нет уже несколько дней.
И единственное, единственное, что ему остаётся – что всегда будет с ним – его ребёнок. Он до боли закусывает губу, проглатывая подступающий ужас, и нервно, дёрганно гладит живот; первый раз он думает не о себе, а о ребёнке, и первый раз думает об этом с благодарностью – первый раз думает о нём, как о своём.
Постепенно он начинает успокаиваться, и чем больше проясняется у него в голове, тем легче становится на душе. Он неуверенно, словно чего-то опасаясь, смотрит туда, где лежат его руки, и с любопытством – с надеждой – думает, что он не один. Он действительно не один, и хотя сейчас это всего лишь плод – так будет не всегда, и ещё через несколько месяцев – ещё через несколько лет – если всё останется, как сейчас – он уже никогда не будет один. У него будет кто-то, а что важнее – он у кого-то будет, кто-то будет нуждаться в нём, зависеть от него…
***
Возможно, тому виной его общее состояние в последние дни – слишком расслабленное, чтобы обращать внимание на мелочи вроде сквозняка – а возможно, что-то ещё, но одним утром Фрэнк просыпается и не находит в себе сил подняться с постели. Это не то же самое, что было с ним после бурной ночи несколько дней назад – это не приятная сладкая боль во всём теле, это абсолютно отвратительная мышечная слабость и ноющая боль в суставах при каждом движении. Раскалённые простыни похожи на наждак, в тяжёлой голове каждый звук, даже собственное сбитое и хриплое дыхание, отдаётся эхом, а губы неприятно пересохли – судя по тому, что нос работать отказывается, он всю ночь дышал ртом.
Когда к нему заглядывает Майки, он мычит в ответ что-то невразумительное и отворачивается к стене, пытаясь притянуть колени к груди и сжаться в комочек, потому что его бьёт дикий озноб.
– Всё хорошо?...
Наверное, он краснеет – Фрэнк живо себе это представляет, но прокомментировать вопрос нет ни сил, ни желания.
– Уйди, пожалуйста. Просто уйди, – слабо просит он, сильнее натягивая на себя одеяло.
Очевидно, одного этого достаточно, чтобы Уэй избавился от подозрений насчёт того, чем может быть вызвано такое состояние приятеля, потому что в следующую секунду он уже стоит возле дивана и бесцеремонно кладёт руку Фрэнку на лоб.
– Ты весь горишь, – удивлённо замечает он, игнорируя недовольное шипение.
– Капитан очевидность, – еле слышно бормочет Фрэнк. – Будь другом, отвали, Майки.
– Я позову Джерарда, – тут же решает блондин, и, несмотря на паршивое состояние, Фрэнк умудряется резко сесть – голова идёт кругом, а в глазах темнеет – и схватить его за рукав.
– Нет, – отчётливо произносит он. – Я… приду в норму к вечеру, мне просто надо проспаться.
Возможно, Майки ему и не верит – он бы и сам себе не поверил, потому что в середине предложения его сгибает пополам от кашля – но обещает, что ничего не скажет Джерарду, и уходит, возвращаясь только один раз с термосом с горячим чаем и напутствием звать его, если что-нибудь будет нужно.
Фрэнк обещает, что так всё и сделает, и проваливается в беспокойный сон.
Он очень давно не болел – и тем более не болел так; обычно в самом худшем случае он отделывался лёгкой простудой, и о нём всегда заботилась Джамия, но это на простуду не похоже, и больше всего хочется свернуться под одеялом и прижаться к кому-нибудь – желательно, к Джерарду, потому что Джерард может всё решить, он это знает, с ним ему не нужно будет так мучиться…
Но ему слишком страшно.
Страх отодвигает плохое самочувствие, температурную ломку и озноб на задний план, страх хуже любого вируса не даёт ему покоя – и это один из тех страхов, о наличии которых и не подозреваешь, но которые на поверку оказываются самыми жуткими.
Возможно, ему и тяжело думать, но он не дурак.
Он слишком давно так не болел.
Он лежит на боку, не зная, что хуже – сон или явь, и сквозь отчаянный озноб крепко обхватывает свой живот, что-то бормоча – то ли попытки убедить самого себя в том, что всё в порядке, что это чёртов препарат, который не имеет ничего общего со строением организма, что отторжение, если бы оно было возможно, случилось бы тогда раньше, то ли какие-то глупые и бессмысленные обращения к ребёнку.
Разумеется, к вечеру лучше ему не становится – если это возможно, ему становится только хуже.
Он почти не осознаёт, что происходит, и появление Джерарда замечает только тогда, когда ему на лоб ложится холодный компресс; повинуясь ли естественному течению болезни, или лекарства, или просто прохладному прикосновению, но жар на мгновение отступает, и он сквозь едва приоткрытые веки смотрит на склонившегося над ним с обеспокоенным выражением на лице черноволосого и пытается ему улыбнуться.
Джерард прикладывает палец к его губам, и Фрэнк закрывает глаза, снова проваливаясь в муторное беспамятство.
Когда он просыпается снова – не считая тех полубредовых пробуждений, которые часто случаются во время тяжелой болезни – его голова у Джерарда на коленях, а сам маньяк, в тонкой рубахе с закатанными до локтя рукавами и в мягких штанах, сидит на диване, прислонившись спиной к изголовью, перебирает его волосы и тихо что-то… напевает?
Это скорее похоже на негромкое гудение, спокойное, мелодичное, убаюкивающее.
– Ты поёшь мне колыбельную, – хрипло, с трудом выталкивая слова из горла, говорит Фрэнк, и Джерард замирает на секунду, останавливая движение руки, а потом продолжает его снова.
– Как тебя угораздило? – досадливо спрашивает он, но даже сквозь туман в голове Фрэнк различает тревогу в его голосе.
– Специально старался, – вяло, беззлобно огрызается он и устало прикрывает глаза.
Некоторое время они сидят молча.
Фрэнк полностью окутан в царство Морфия, но фраза... единственная фраза - может, сам сон, может, правда - выбивает его в реальность.
- Я люблю тебя, Фрэнки...
И это всё, что Фрэнку нужно было услышать.
После этого он наконец-то засыпает и не просыпается уже до утра.
У Автора не работал КФ, извиняюсь. Зато я написал большую главу и ещё одну главу нового фф. Спасибо, что до сих пор читаете этот бред. И спасибо тебе, Автор Химический Айеро, отдельно за то, что исправляешь ошибки.
15 часть
Фрэнк начинает приходить в себя лишь спустя неделю после болезни, несмотря на попытки Джерарда привлечь к процессу его выздоровления лекарства. Эти дни он проводит, практически не вставая с кровати, под чутким присмотром – что само по себе довольно неожиданно – Джерарда, и хотя большую часть времени он дрейфует между мутным сознанием и неспокойным сном, ему, пожалуй, искренне приятно видеть маньяка рядом с собой в моменты прояснения рассудка. Это вызывает какое-то тёплое чувство в груди, совсем не похожее на жар или боль от кашля.
Краем сознания Фрэнк понимает, что, в общем-то, оно не такое уж непривычное, как можно подумать.
Он списывает это понимание (воображение, упрямо поправляет он себя) на остатки температурного бреда.
Постепенно всё возвращается обратно на круги своя – Фрэнки снова может перемещаться по всему этажу, а не только с кровати в ванную и обратно, а Джерард снова становится больше похожим… на Джерарда, а не на сиделку. Фрэнк не уверен, радует его это или нет, но чем больше он об этом думает, тем больше склоняется к тому, что ответ положительный – и это странно, потому что Джи, сидевший с ним рядом эту неделю, был вне всяких сомнений лучше, заботливей и терпеливей того Джи, которого он знал всё остальное время. Конечно, черноволосый сильно изменился со времени их первой встречи, но Фрэнк не сомневался, что больше подобной открытости от него не дождётся.
Очевидно, он не хотел «лучше».
Очевидно, он просто хотел…
В этом месте он снова себя перебивает и старается больше не возвращаться к этим мыслям, сбивающим с толку. Ему и без того есть, о чем подумать.
Например, о поведении маньяка.
Он перестает опекать Фрэнка так, как делал это во время болезни, но остается по-прежнему мрачен и напряжён – и Фрэнк бы сказал, что он отрывается за время вынужденной осторожности, за то, что должен был держать себя в руках и заботиться о нём, но Уэй не срывается и не пытается поставить его на место, да Фрэнк и сам знает, что дело не в этом.
Джерард боится, точно так же, как и Фрэнк, и это заметно.
Они больше не говорили о природе препарата или о том, как может болезнь повлиять на ребёнка – или, если начистоту, не является ли ребёнок её причиной; но Джерард обещал, что не позволит ничему случиться, и хотя этого мало, конечно же, этого мало, Фрэнку не остаётся ничего, кроме как поверить ему, и скрыть сомнения в самом тёмном уголке сознания, не решаясь больше поднимать тему.
Однако у него есть весомое (во всех смыслах) преимущество перед Джерардом: он чувствует своего ребёнка, и хотя сомнения не исчезают насовсем, отчасти он успокаивается, когда ему становится лучше, а новая жизнь внутри него – даже через полгода эта мысль с трудом укладывается в голове – не подаёт никаких поводов для беспокойства. Он знает, так, как это может знать только – и он никогда не признается, что произнёс это слово хотя бы в мыслях – мать, что его ребёнок в порядке, и хотя он не может объяснить, что именно даёт ему такую уверенность, она позволяет ему избавиться от сжимающего все внутренности страха.
Если подумать, то это даже в чём-то смешно – первой его мыслью, когда он узнал о своей беременности, было желание её прекратить настолько сильное, что он даже пытался покончить с собой, а теперь от одного воспоминания о том эпизоде его бросает в дрожь, и он инстинктивно обхватывает неприлично круглый для своего срока живот обеими ладонями. Мысли о смерти снова вызывают не надежду на спасение, а первобытный ужас, и Фрэнк ищет утешения в лёгких толчках изнутри – всё в порядке, ничего не случилось тогда и просто не имеет права случиться теперь, всё будет хорошо, они в порядке, и ни он, ни Джерард не допустят, чтобы было иначе.
В противовес тому, что он испытывал полгода назад, эта мысль приятна.
У Джерарда же нет его знания, он может ориентироваться только на то, что видит и слышит сам, и Фрэнк прекрасно понимает, что в черноволосом растёт страх, не позволяющий до конца ему поверить, и это замкнутый круг, который он, как ни старается, не может прервать. Джерард мрачен и с каждым днём становится всё более дёрганным, хотя, казалось бы, всё должно было быть наоборот – чем дальше от злополучной болезни, тем легче, но логика, видимо, в подобных вопросах бессильна.
И в принципе, Фрэнк может его понять и даже посочувствовать. Мог бы, если бы это не веселило, а вскоре – не начало раздражать, потому что иногда эта опека доходит до смешного.
Например, Джерард наотрез отказывается подпускать к нему Майки снова. Насколько Фрэнк может понять из редких разговоров и более частых ссор на эту тему, ему втемяшилось в голову, что заразу Фрэнк подхватил именно от блондина – и никакие попытки его в этом переубедить, потому что у Майки сильный иммунитет, и попросту он не может болеть, в нём ни один вирус не живёт дольше нескольких секунд, не работают, и всё, чего удаётся добиться Фрэнку – это ещё более угрюмый Джерард и несколько ночей, проведённых порознь.
Джерард бесится, и иногда его поведение действительно доходит до смешного – эти вспышки чаще доводится наблюдать его брату, но он делает про себя заметку рассказать о каждой из них Фрэнку, когда выдастся такая возможность; о том, например, как на третий день разъярённый Джерард врывается к нему, распахивая дверь так, что она с треском врубается в стену, едва не слетая с петель, на несколько секунд замирает, тяжело дыша и шаря глазами по комнате, даже не обращая внимания на самого блондина, а потом рычит и так же стремительно исчезает, сопровождая свой уход постепенно стихающими по мере его отдаления ругательствами.
На седьмой – и Майкл, который терпеливо ждёт, что скажет Джерард, не перебивая его визитов вопросами, мысленно хмыкает, развлекаясь мыслью о том, что его брат отличается странной любовью к нечётным дням – он наконец-то замирает перед ним и несколько минут стоит, сжимая и разжимая кулаки, и с нечитаемым видом глядя в никуда.
***
Если Джерард и удивлён тем, что теперь, получив обратно относительную свободу действий, Фрэнк начинает ограничивать общение с Майки сам, то ничего не говорит.
Фрэнк не уверен, ревнует ли его маньяк или просто до сих пор переживает из-за каких-то глупостей после его болезни, но Джерард даже не пытается скрывать свою радость от этого решения; может, это и совпадение, но несколько дней после того, как Фрэнк говорит, что не хочет пока видеть блондина, он рядом почти неотлучно.
Все мысли скопились в голове Фрэнка, пока он мирно лежал на диване возле Джерарда, читающего очередную книгу.
Мысли не прекращают лезть в голову, создавая напряжённую атмосферу внутри и так напряжённого Айеро.
А потом Уэй поднимается на ноги, и это во сто крат хуже.
– Будь здесь до моего возвращения, – сухо говорит он Майки, стоявшему возле полки с книгами, и делает шаг в сторону Фрэнка. Тот приподнимается, собираясь встать, но маньяк уверенно кладёт руки ему на плечи, останавливая, и, ничего не говоря, накрывает его губы поцелуем.
Этот поцелуй – жадный, отчаянный, жаркий и горький – не похож ни на один из тех, что у них были, и Фрэнк, не в силах сдержаться, тихо хныкает один раз, неуверенно обнимая Джерарда за шею и отвечая, позволяя его языку проникать внутрь и покусывая тонкие губы.
Они ничего не говорят друг другу, когда Джерард наконец-то отстраняется, но почему-то ощущение такое, что сказано было гораздо больше, чем они когда-либо себе позволяли сказать.
И всё равно этого вдруг преступно мало.
Джерард разворачивается и широким шагом выходит из комнаты, оставляя Фрэнка наедине со своим братом, и когда его шаги перестают быть слышны – Фрэнк знает, что он ушёл – они с блондином наконец-то перестают смотреть ему вслед и переводят взгляд друг на друга.
16 часть
Джерард вернулся вечером.
Чёрная пелена уже заполонила небо, посыпая поверх звёзды. Иногда людям кажется, что там, сверху кто-то есть. Он наблюдает за человеком, анализирует его действия, приводит личные отсчёты о происходящем в его жизни. А мы просто сидим и продолжаем жить своей жизнью, не о чём не догадываясь. Но есть люди, которые ни во что не верят - к ним относился Фрэнк - с самого начала. Да, именно относился. Какого это - быть рабом; пленником? Он считал себя тем человеком, за которым вечно наблюдают, делают всё, что захотят. Только вот он знает о существовании того Недруга, кто является безусловно его хозяином.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |