Года полтора назад у дома в Ки-Уэст появился мо­лодой человек и сказал, что добрался он сюда на по­путных машинах из Миннесоты, чтобы задать вашему корреспонденту несколько вопросов о том, как

Маэстро задает вопросы

Года полтора назад у дома в Ки-Уэст появился мо­лодой человек и сказал, что добрался он сюда на по­путных машинах из Миннесоты, чтобы задать вашему корреспонденту несколько вопросов о том, как на­учиться писать. Вернувшись в этот день с Кубы, соби­раясь через час провожать на вокзал друзей, а до того написать несколько писем, ваш корреспондент, одно­временно и польщенный и напуганный предстоящим допросом, предложил молодому человеку прийти на другой день. Это был высокий молодой человек, очень серьезного вида, с огромными ручищами и ножищами и жестким бобриком на голове.

Выяснилось, что всю свою жизнь он мечтал стать писателем. Выросши на ферме, он окончил школу, по­том Миннесотский университет, работал газетчиком, плотником, батраком, поденщиком и, бродяжничая, дважды пересек всю Америку. Он хотел стать писате­лем и накопил неплохие сюжеты. Он рассказывал о них очень плохо, но видно было, что в них есть что развернуть, если взяться как следует. Он так серьезно относился к писательству, что можно было предполо­жить: эта серьезность преодолеет все препятствия. Он собственными руками построил хижину в Северной Дакоте, целый год прожил в ней совсем один и все время писал. Мне он не показал ничего из написан­ного там. Говорил, что очень плохо.

Я думал, может быть, он это из скромности, пока он не показал мне свою вещь, напечатанную в одной из миннеаполисских газет. Написано это было ужасно. Но многие другие, подумал я, начинали не лучше, а этот юноша так необычайно серьезен, что позволяет надеяться; по-настоящему серьезное отношение к пи­сательскому делу — одно из двух непременных усло­вий. Второе, к сожалению, — талант.

Кроме сочинительства, у молодого человека была и другая навязчивая идея. Ему непременно хотелось побывать в море. Короче говоря, мы взяли его ночным сторожем на катер. Теперь у него было где спать и — после двух-трех часов на уборку — достаточно времени для сочинительства. А чтобы удовлетворить его страсть к морю, мы обещали брать его в наши поездки на Кубу.

Он был отличный ночной сторож, одинаково рьяно работал и по катеру, и над своими рукописями, но в море это было сущее бедствие; медлительный, когда требовалось проворство, он словно бы наделен был че­тырьмя ногами вместо пары рук и пары ног, психовал, когда нужна была решимость, проявлял непреобори­мую склонность к морской болезни и по-крестьянски неохотно слушался приказаний. Но он не отказывался от работы, даже тяжелой, и справлялся с ней, если его не торопить.

Мы звали его «Маэстро», потому что он играл на скрипке, а потом сократили это в прозвище «Майс». Свежий ветер так основательно выдувал из него остатки сообразительности, что ваш корреспондент как-то сказал ему: «Майс, вы наверняка станете чертов­ски хорошим писателем, потому что больше вы ни на что не способны».

С другой стороны, сочинения его с каждым разом делались все лучше. Может быть, он и станет писате­лем. Но ваш корреспондент, порою бывающий не в духе, никогда больше не возьмет в команду катера на­чинающего писателя и не согласится больше целое лето плавать у берегов Кубы или у любых других бе­регов под аккомпанемент сплошных вопросов и отве­тов по технике писательского дела. Если найдутся еще среди начинающих писателей охотники поплавать на «Пилар», пусть это будут женщины, желательно кра­сивые, и пусть захватят с собой побольше шампан­ского.

Ваш корреспондент относится к своему писатель­ству — в отличие от этих ежемесячных корреспонден­ции — весьма серьезно; но разговаривать об этом он терпеть не может, кроме как с очень немногими собе­седниками. Вынужденный рассуждать о различных аспектах своего дела в продолжение ста десяти дней и все это время подавлять желание швырнуть в Маэ­стро бутылкой каждый раз, как он раскроет рот и про­изнесет слово «писатель», — ваш корреспондент вос­производит здесь в письменном виде некоторые из этих рассуждений.

Если они удержат кого-нибудь от сочинительства, — значит, так и надо было. Если они кому-нибудь помо­гут — ваш корреспондент будет очень рад. Если же они вам покажутся скучными, то в номере достаточно картинок, чтобы развлечь вас.

В свое оправдание ваш корреспондент может заме­тить, что если бы он сам в двадцать один год прочи­тал кое-какие из этих рассуждений, он бы считал, что пятидесяти центов они стоят.

Майс. Что значит хорошо или плохо в писатель­ском деле?

Ваш корреспондент. Писать хорошо — зна­чит писать правдиво. А правдивость рассказа будет зависеть от того, насколько автор знает жизнь и насколько добросовестно он работает, чтобы, даже ко­гда он выдумывает, это было как на самом деле. Если же он не знает, как поступят и что подумают в дан­ных обстоятельствах люди, то на какое-то время его может выручить случай или он вообще специализи­руется на выдумке. Но если он будет и дальше писать о том, чего не знает, то может получиться только фальшь. А несколько раз сфальшивив, он уже не смо­жет больше писать честно.

Майс. А как же воображение?

Ваш корреспондент. Никто не знает толком, что это такое, кроме того, что мы получаем его зада­ром. Может быть, оно заложено в наследственном опыте. Вполне вероятно. После честности — это второе качество, необходимое писателю. Чем больше он узнает из опыта, тем правдивее будет его вымысел. А если он сможет воображать достаточно правдиво, то люди по­верят, что все, о чем он рассказывает, действительно произошло и что он просто по-репортерски зафиксиро­вал это.

Майс. Но чем же это будет отличаться от репортажа?

Ваш корреспондент. Будь это репортаж, ни­кто бы его не запоминал. Когда вы описываете то, что случилось сегодня, синхронность заставляет читателя представить случившееся в своем воображении. Через месяц этот элемент времени исчезает, и ваш отчет бу­дет плоским, и читатель ничего не вообразит и не запомнит. Но если вы будете не описывать, а изобра­жать, можно сделать это объемно, прочно, целостно и жизненно. Тогда вы, плохо ли, хорошо ли, но творите. Это создано, а не описано. А правдиво это в меру ва­шей способности изображать и в меру того знания, которое вы в это вложили. Вам это понятно?

Майс. Не все.

Ваш корреспондент (раздраженно). В таком случае, давайте, черт возьми, поговорим о чем-нибудь другом.

Майс (с прежним упорством). Расскажите мне еще что-нибудь о писательской технике.

Ваш корреспондент. Вы это о чем? Каран­даш или машинка? Об этом, что ли?

Майс. Да.

Ваш корреспондент. Так слушайте. У начи­нающего писателя все удовольствие приходится на его долю, а читатель не получает ничего. В этом случае можно пользоваться машинкой, так писать легче и удовольствия получаешь больше. Но когда научишься писать, видишь свою задачу в том, чтобы донести до читателя все, каждое ощущение, чувство, все виден­ное, слышанное, воспринятое. Для этого надо много работать над тем, что пишешь. Когда пишешь карандашом, то трижды можешь с разных точек проверить, получит ли читатель то, что ты хотел ему дать. Сна­чала — перечитывая написанное от руки, потом — счи­тывая и правя текст после машинки, и, наконец, читая корректуру. Так что карандаш дает вам добавочную треть шансов для улучшения текста. 0,333 — это неплохой процент попаданий в цель. И текст дольше остается текучим, что облегчает правку.

Майс. А сколько нужно писать в день?

Ваш корреспондент. Лучше всего останавли­ваться, пока дело идет хорошо и знаешь, что должно случиться дальше. Если изо дня в день поступать так, когда пишешь роман, то никогда не завязнешь. Вот самый ценный совет, который я могу дать вам по этому поводу.

Майс. Я его запомню.

Ваш корреспондент. Всегда останавливай­тесь, пока еще пишется, и потом не думайте о работе и не тревожьтесь, пока снова не начнете писать на сле­дующий день. При этом условии вы подсознательно будете работать все время. Но если позволить себе ду­мать и тревожиться, вы убьете эту возможность и ваш мозг будет утомлен еще до начала работы. Если уж начал роман, то сомневаться в том, что завтра работа пойдет, — такая же трусость, как уклонение от ка­кого-нибудь неизбежного поступка. Надо продолжать. И тревожиться бессмысленно. Чтобы написать роман, надо понять это. Самое трудное в романе — это его кон­чить.

Майс. Но как же можно научиться не трево­житься?

Ваш корреспондент. Не думать о работе. Как только начнете думать об этом, сейчас же одергивайте себя. Думайте о чем-нибудь другом. Этому непременно надо научиться.

Майс. А сколько из уже написанного вы перечи­тываете, прежде чем писать дальше?

Ваш корреспондент. Лучше всего было бы каждый день перечитывать все с самого начала и по­путно править, а потом уже идти дальше. Когда напи­сано столько, что каждый день этого не сделаешь, пе­речитывайте последние две-три главы; а раз в неделю читайте все сначала. Так вы добьетесь цельности. И не забывайте останавливаться, пока еще пишется. Это сохранит движение и не позволит вам работать через силу. Иначе вы скоро убедитесь, что на другой день вы выдохлись и продолжать работу не можете.

Майс. А если вы пишете рассказ?

Ваш корреспондент. Все равно, только рас­сказ иногда можно написать за один день.

Майс. А вы знаете наперед, что должно случиться в вашем рассказе?

Ваш корреспондент. Почти никогда. Я на­чинаю его, и случается то, что должно случиться по ходу его развития.

Майс. Это совсем не тот метод, которому нас учат в колледже.

Ваш корреспондент. Вот уж не знаю. Я не учился в колледже. А если какой-нибудь сукин сын может сам писать, на кой черт ему учить студен­тов?

Майс. Но вы-то меня учите.

Ваш корреспондент. С большого ума. А по­том, мы на лодке, а не в колледже.

Майс. Какие книги следует прочесть писателю?

Ваш корреспондент. Ему следует прочесть все, чтобы знать, кого ему предстоит обскакать.

Майс. Но он же не сможет прочесть все.

Ваш корреспондент. Я не говорю о том, что он может. Я говорю о том, что он должен. А все про­честь, конечно, нельзя.

Майс. Но какие книги все-таки обязательны?

Ваш корреспондент. Ему следовало бы про­честь «Войну и мир» и «Анну Каренину» Толстого, «Мичман Изи», «Фрэнк Майлдмэй» и «Питер Симпл» капитана Марриэта, «Мадам Бовари» и «Воспитание чувств» Флобера, «Будденброков» Томаса Манна, «Дублинцев», «Портрет художника в юности» и «Улис­са» Джойса, «Тома Джонса» и «Джозефа Эндрюса» Филдинга, «Красное и черное» и «Пармскую обитель» Стендаля, «Братьев Карамазовых» и еще любых два романа Достоевского, «Гекльберри Финна» Марка Твена, «Шлюпку» и «Голубой отель» Стивена Крейна, «Привет и прощание» Джорджа Мура, «Автобиогра­фию» Йетса, все лучшее из Мопассана, все лучшее из Киплинга, всего Тургенева, «О далеком и давнем» У. Г. Хадзона, рассказы Генри Джеймса, особенно «Мадам де Мов», «Поворот винта», «Портрет одной дамы», «Американца»...

Майс. Я не могу записывать так быстро. Сколько их еще?

Ваш корреспондент. Остальных я назову вам в другой раз. Их еще примерно в три раза больше.

Майс. И писателю необходимо прочитать их всех?

Ваш корреспондент. Всех и еще многих. Ина­че он не знает, кого ему надо обскакать.

Майс. Что вы разумеете под «обскакать»?

Ваш корреспондент. Слушайте. Какой толк писать о том, о чем уже было написано, если не на­деешься написать лучше? В наше время писателю надо либо писать о том, о чем еще не писали, или обска­кать писателей прошлого в их же области. И единст­венный способ понять, на что ты способен, это сорев­нование с писателями прошлого. Большинство живых писателей просто не существует. Их слава создана критиками, которым всегда нужен очередной гений, писатель, им всецело понятный, хвалить которого можно безошибочно. Но когда эти дутые гении уми­рают, от них не остается ничего. Для серьезного ав­тора единственными соперниками являются те писа­тели прошлого, которых он признает. Все равно как бегун, который пытается побить собственный рекорд, а не просто соревнуется со своими соперниками в дан­ном забеге. Иначе никогда не узнаешь, на что ты в са­мом деле способен.

Майс. Но чтение всех этих превосходных писате­лей может обескуражить человека.

Ваш корреспондент. Ну что ж, значит, так ему и надо.

Майс. А что вы считаете лучшей начальной шко­лой для писателя?

Ваш корреспондент. Несчастливое детство.

Майс. Как по-вашему, Томас Манн великий писа­тель?

Ваш корреспондент. Он был бы великим пи­сателем, если бы не написал ничего, кроме «Будденброков».

Майс. А какова может быть тренировка писателя?

Ваш корреспондент. Наблюдайте, что делает­ся вокруг. Если мы сейчас нападем на рыбу, заме­чайте, что будет делать каждый из нас. Если вас радует зрелище того, как она выпрыгивает из воды, старайтесь проанализировать и понять, что же именно вызвало вашу радость. То ли, как леса пошла из воды, натянутая, словно скрипичная струна, так что на ней даже выступили капли. Или то, как сама рыба прыг­нула. Запоминайте все звуки и кто что говорил. Ста­райтесь понять, что вызвало именно эти чувства, какие действия особенно вас взволновали. Потом запишите все это четко и ясно, чтобы читатель мог сам все увидеть и почувствовать то же, что и вы. Это начальное упражнение для пяти пальцев.

Майс. Понимаю.

Ваш корреспондент. Потом подойдите с дру­гой стороны, попытайтесь представить себе, что тво­рится в чужой голове. Например, если я на вас ору, старайтесь вообразить, что я при этом думаю, а не только, как вы на это реагируете. Если Карлос бранит Хуана, попытайтесь стать на сторону и того и другого. Только не думайте, кто из них прав. Как человек вы представляете себе, что хорошо, что плохо. Как чело­век вы твердо знаете, кто прав, кто виноват. Вы бы­ваете вынуждены принимать решения и осуществлять их. Как писатель вы не должны судить. Вы должны понять.

Майс. Ясно.

Ваш корреспондент. Так слушайте. Вслуши­вайтесь в разговоры. Не думайте о том, что вы сами со­бираетесь сказать. Большинство людей никогда не слу­шают. И не наблюдают. Войдя в комнату и тут же выйдя из нее, вы должны помнить все, что вы там уви­дели, и не только это. Если у вас при этом возникло какое-то чувство, вы должны точно определить, что именно его вызвало. Упражняйтесь в этом. В городе, стоя у театра, смотрите, как по-разному выходит на­род из такси и собственных машин. Да есть тысячи способов практиковаться. И всегда думайте о других.

Майс. Как вы считаете, буду я писателем?

Ваш корреспондент. Ну, почем я знаю. Мо­жет быть, вам не хватит таланта. Или вы не сможете чувствовать за других. У вас есть материал для хоро­ших рассказов, если вы сумеете написать их.

Майс. Но как?

Ваш корреспондент. Пишите. Поработайте лет пять, и если тогда поймете, что ничего из вас не выходит, застрелиться всегда успеете.

Майс. Нет, я не застрелюсь.

Ваш корреспондент. Тогда приезжайте сюда, и я вас застрелю.

Майс. Спасибо.

Ваш корреспондент. Не стоит благодарности, Майс. Теперь, может быть, поговорим о чем-нибудь другом?

Майс. О чем же?

Ваш корреспондент. О чем угодно, Майс. О чем угодно, старина.

Майс. Хорошо. Но...

Ваш корреспондент. Никаких «но». Конец. Ни слова о писательстве. На сегодня хватит. Точка. Лавочка заперта. Хозяин ушел домой.

Майс. Хорошо. Но завтра я спрошу вас еще кое о чем.

Ваш корреспондент. Воображаю, как вам; приятно будет писать, когда вы точно узнаете, как это делается.

Майс. Что вы имеете в виду?

Ваш корреспондент. Ну как же. Приятно. Легко. Весело. Тяп-ляп — и готов шедевр старого мас­тера.

Майс. Но скажите...

Ваш корреспондент. Будет!

Майс. Хорошо. Но завтра...

Ваш корреспондент. Да. Ладно. Конечно. Но только завтра.

Дата добавления: 2015-08-29