Хроника выживания. Роман. 6 страница

Женщина из «Союза матерей» иначе как «варварство» определить происходящее в части не могла.

У остальных «членов» мнения разделились от полного неприятия, до безоговорочного одобрения. Общее и окончательное мнение, по принципу единоначалия, выразил председатель.

– Если бы мы, в сорок первом, под Смоленском, были обучены так же, как эти солдаты, хрен бы фрицам а не Смоленск. Такой должна быть Советская армия!»

Окончательный вердикт: майору строгий выговор с занесением за идеологию и строевую. Рекомендовать командованию создание на базе части школы снайперов, «для максимального использования боевого опыта командира части, бывшего снайпера-ликвидатора ГРУ». Подразумевалось, что при этом обеспечение боеприпасом увеличится в десятки раз, и «партизанщина» с патронами отомрёт сама собой. Дальше шли рекомендации по улучшению, поднятию, и т. д.

Старлея, «Иудушку» «поощрили»: дали капитана и отправили за Урал. Провожало его улюлюканье и свист солдат, за что вся часть, по приказу майора, поплатилась дополнительным, дневным кроссом. Никто не обижался, дисциплина есть дисциплина. Уезжая, новоиспечённый капитан плакал...

Заявила о своих правах золото-багряная осень. Дембиля готовились: позументы, хромовые сапоги, офицерские ремни, альбомы – всё повторялось на круги своя.

Пришёл день выпуска. За шлагбаумом выстроилась целая вереница чёрных «лимузинов». Родители, извилистой шеренгой, стояли в сторонке. Демобилизующиеся солдаты – перед строем. Это уже не была нагловатая «золотая молодёжь», «мажоры», сказали бы мы сейчас. Щенячья самоуверенность уступила место спокойной уверенности в себе сильных, способных постоять за себя и своих близких мужчин. Среди уходивших парней был и Ситник.

Зачитали Приказ. Майор сказал короткую напутственную речь, поблагодарил за службу. Прозвучала команда: «Разойдись». «Уже гражданские» окружили бывшего своего командира.

– Павел Андреевич, – Ситник явно был взволнован, обращаясь к майору в парадном кителе со звездой героя на груди (её парни видели впервые), – Я... Мы... В общем, мы вам очень благодарны... За науку.

Вокруг собиралось всё больше народа. Подтянулись растроганные родители.

– Позвольте, – в руках Ситника появился длинный кожаный футляр, – от всех нас... Если бы вы нас так не дрючили, ничего путного из нас не получилось бы... Это вам, – открыл футляр, достал охотничий карабин с оптикой, протянул майору.

Павел взял, осмотрел, погладил полированный приклад тёмного дерева, отщёлкнул затвор – полная обойма.

– Знатная вещь, спасибо хлопцы, уважили. Только взять я это не могу, не положено.

Вокруг возбуждённо, протестующе зашумели.

– Бери, майор, – подошёл моложавый генерал, – За то, что ты из моего оболтуса сделал, я тебе танк готов подарить!

– Много солярки жрёт, товарищ генерал, лучше новый УАЗик в часть, наш больше на ремонте, чем на дороге.

– А ты часом не хохол, – рассмеялся, – умеешь вовремя начальство за язык подсечь. Будет тебе УАЗ, распоряжусь.

Через месяц, действительно, пригнали машину, на ходу, но новыми в ней были лишь фароискатель и тент.

– А ну-ка, дай! Туда, в сторону гор.

В небо взвились два небольших булыжника. Два хлёстких выстрела, камушки взорвались мелкими осколками...

Дембиля уехали. Стало пусто и грустно. Часть потеряла частицу себя.

Пришла зима с ветрами, дождями, снегом. «Унылая пора», очей не очаровывала.

Новую казарму почти закончили, шли отделочные работы. Взаимообразно помогали стрйбатовцы, со строительства детского санатория, которые жили в гостинице спортбазы. Батальон охраны помогал им на земляных работах.

Комбаты Швец и Кузьмин крепко сдружились. Иногда, по вечерам, вместе со старшиной, выпивали «по маленькой», парились в баньке, писали «классику»* (разновидность преферанса), по копеечке за вист.

Несколько раньше, в конце осени, появились в части здоровяк Пётр Лемке и «Посол» – Максим. Привёз их замполит, с богатым «приданным». Максима сразу определили в медпункт, к Верочке, фельдшерице, жене лейтенанта Кудряша.

Долгое время новичкам частенько приходилось бегать по два кросса. Особенно доставалось грузному Петру. Но, после нововведения, бегать стали не более «десятки», но с десятикилограммовыми булыжниками в руках, положение изменилось. Для гиганта такая «пушинка», что слону дробинка, а вот шустрой «мелкоте» довесок давался нелегко. Так Кузьмин старался уравновесить шансы. В рукопашной же искусные «кий-я» «стариков» не производили на Петра ни-ка-ко-го впечатления. Он просто ловил их за что придётся и скручивал в бараний рог.

Две недели счастливый Лемке спал до завтрака, носил тряпочку на голове, пока не решили разбить участников соревнований на три весовые категории. В абсолютной, свыше девяноста пяти килограмм, стали выступать по очереди старшина и майор. С тех пор и надолго призовой платок Петру лишь снился.

Несмотря на хромоту и вес чуть больше девяноста, майор, если не хотел «поиграться» с соперником, валил любого за пятнадцать, двадцать секунд, причём иногда даже не касаясь соперника.

–?!

– Бесконтактный бой, высший пилотаж. Самого Иван Иваныча лучший ученик! – загадочно улыбался старшина.

–???

– Кто на сверхсрочную в спецназ попадёт, может и узнает, а вам, салабонам сие знание не положено. Военная тайна, – значительно поднял указательный палец.

Старшине от Петра доставалось крепко. Но даже прижатый горой мускулов к матам, инструктор находил возможность извернуться, победить.

Петро постоянно ходил в синяках, повязках на растянутых сухожилиях, но не сдавался. Память о двух неделях блаженства, без кроссов и нарядов, неудержимо гнала его на маты борцовского зала.

Максиму пока лишь раз посчастливилось носить повязку, за метание ножей, нововведении старшины. Но он быстро прогрессировал, сказывался возраст и физическая закалка, полученная на гражданке.

Самоволок практически не было, к вечеру пацаны валились с ног. Да и куда податься? Ближайший доступный населённый пункт, «Танкоград» – двадцать километров по шоссе, вниз по Реке, на запад. Крохотный «посёлок городского типа», сателлит завода, специально построенный под проект на месте предгорного аула. Пукни у клуба – три дня бабки на околицах судачить будут. Местные дамы давно ангажированы, причём неоднократно. За их благосклонность воевали доморощенные, родные самцы. Пытавшимся урвать свой кусочек женского тела пацанам светили, как оказалось, лишь «фонари». Нарушения дисциплины сводились в основном к распитию спиртного и браконьерству на дальних маршрутах патрулирования.

Положение резко изменилось, когда, в середине апреля, находящийся в следующей горной долине детский санаторий начал заполнятся персоналом, преимущественно слабого пола. Молоденькие студентки медички, будущие «педиатрички» и неврологи, пионервожатые – студентки пединститутов, как магнит скрепку притягивали внимание изголодавшихся молодых кобельков. У пацанов глаза блестели, как у мартовских кошаков. Удержать их от ночных набегов на соседний «цветник» не могли ни офицеры, ни заборы, ни километры. В это время борьба на «олимпиаде» стала особенно бескомпромиссной – каждому хотелось утром поспать подольше после ночных «скачек». А когда, по разрешению майора, по воскресеньям на территорию части допустили очаровательных болельщиц...

Майор, пребывавший в возрасте Иисуса Христа, прекрасно понимал парней, и на ночные походы смотрел сквозь пальцы. Даже подъём перенёс на беспрецедентные для советской армии 8.30! Павел Андреевич и сам, грешным делом, с энтузиазмом откликнулся на зазывные улыбки старшей пионервожатой, находившейся в соку своих двадцати пяти лет и богатых форм песочных часов.

До прибытия «самочек», стройбат и охрана крепко сдружились. Строители нередко принимали участие в соревнованиях. Бывало и выигрывали, за что от Швеца, заядлого болельщика, получали двое суток(!) полного отдохновения и стакан спирта. Особенно напряжёнными и привлекавшими всеобщее внимание стали бои гигантов: Петра, стройбатовца Сергея, такого же могучего и упрямого, и прибывших недавно с группой силовиков (боксёры, борцы, гиревики, военные пятиборцы, штангисты), супертяжей: дзюдоиста Вовчика и боксёра Виктора.

Военные спортсмены со всего округа прибыли на сборы на базу ЦСКА, для подготовки к ежегодным летним соревнованиям, в начале апреля. С тренерами, более ста двадцати человек. Практически полностью вытеснили из гостиницы и общежития стройбат. Последние перебрались в палатки и вагончики. А к Первому мая, сроку сдачи санатория, и началу заезда детей, должны были передислоцироваться на новую стройку почти все. Поговаривали, что строить едут на берег чёрного моря! Понравилось командованию их рвение и умение, поощрили работой на каком-то правительственном объекте.

Дружба между родами войск слегка дала трещину, когда прибыл голоколеночный батальон. Как лоси во время гона, пацаны всё чаще выясняли отношения. Судя по синякам и опухшим носам, замеченных по утрам, доходило и до мордобоя. Отцы-командиры не вмешивались, понимали: сделать ничего нельзя, гормоны не накажешь. После отъезда стройбата, сопровождавшегося всеобщей пьянкой и братанием, стало поспокойней и менее интересно.

Седьмого, восьмого и девятого мая, в честь праздника, кросс и тренировки отменили. Мыли, мели, чистили, драили – «красили траву», готовились к Дню Победы. И он настал.

7. КТО МЫ, ГДЕ МЫ?

В ночь на девятое Максим стоял на посту номер три, в сторожке, у шлагбаума. «Стоял» полулёжа, удобно устроившись на кушетке, подложив под голову свёрнутый ватник, читал присланные отцом «Миры смерти» Гаррисона в оригинале. Русскоязычному читателю сие чтиво было недоступно. Сразу после пяти, когда книжный герой затеял драку с диким предводителем прибрежного народца, к тоннелю, въезду в подземелья завода, по высокому, вырубленному в отвесной стене пандусу, проследовал состав из нескольких пассажирских, плацкартных вагонов, и несколько платформ, на трёх из которых, под брезентом, угадывались знакомые всем контуры танков. В освещённых окнах вагонов, на расстоянии двадцати метров от окна сторожки, отлично просматривались люди. Их насчитывалось значительно меньше, чем обычно.

«Дежурная смена, на праздники», – догадался Максим.

Тяжеловесные стальные ворота, в конце сошедшего на нет пандуса, движимые электромоторами через редукторы, отъехали в ниши вырубленные в стене. Поезд втянулся в тоннель. Ворота медленно закрылись. В половине восьмого состав должен проследовать обратно, набитый битком, увозя отработавшую вахту к праздничным столам и параду по телевизору, в «Танкоград». Как-то не верилось, что предпраздничные смены ударно трудились. Не верилось почему-то.

В шесть свет внезапно погас. В глазах потемнело. На некоторое время Максим, казалось, потерял сознание. Очнулся с каким то неуловимо новым ощущением себя.

В щитовой загудело, защёлкало, равномерно затарахтело – автоматически включился резервный, недавно отремонтированный и налаженный заводскими умельцами, дизель-генератор. Вышел на необходимые для выдачи в сеть пятидесяти герц обороты. Снова щёлкнуло, загорелся свет в сторожке и ртутные «кобры» по периметру воинской части. Вспыхнули прожекторы, закреплённые на отвесной стене выше пандуса, на вышке в противоположном от сторожки углу части, на ДОТе у ворот, перекрывающих доступ на наземную территорию завода, которая начиналась сразу за «колючкой», и установленных рядом с въездом в тоннель.

Максим с сожалением оторвался от приключений Язона дин Альта, сходил в щитовую, отключил иллюминацию. Вернулся, включил кипятильник, собираясь заварить чаёк. В теле ощущалась необыкновенная лёгкость. Голова ясная, думалось быстро, без натуги, усталости дежурной бессонной ночи как не бывало...

Кузьмин проснулся, рывком сел на кровати, уставился на стену с картой Союза, соображая. Что-то было не так, чего-то не хватало. Чего-то очень важного и привычного, как домашние стоптанные тапки. Наконец, сообразил: не было боли! Всегдашней, изматывающей душу, зудящей и дёргающей боли в левой задней ноге, которую можно было ненадолго заглушить алкоголем или таблетками. Опустив глаза, посмотрел на неё, затем, приподняв руку, на левый бок. Вместо рваных шрамов от осколков и «шагреневой кожи» от ожогов, на всём левом боку, от ступни до подмышки, увидел лишь белые пятна, где они ещё вчера составляли замысловатый узор. Майор встал, подошёл к небольшому зеркалу над рукомойником. На лице, вся левая сторона которого ещё вечером тоже пестрела шрамами, не смотря на две пластические операции, также остались лишь пятна. Изуродованное, натянутое веко выровнялось, левый глаз, после ранения потерявший две трети своей зоркости, полностью восстановился, Павел убедился в этом, прикрыв правый. На него смотрело худощавое, не лишённое привлекательности лицо, похожее на то, какое он видел в зеркале до ранения, лишь с пятнами не загоревшей кожи. Павел открыл небольшой, древний, оставшийся в наследство от предыдущего командира части холодильник, взял початую бутылку «Экстры», налил полстакана, выпил. Сел на кровать, упёрся взглядом в пол, изредка поглядывая на мизинец левой ноги, оторванный осколком, и выросший за ночь. Опять встал, взял со стола нож и слегка порезал запястье левой руки. Показалась кровь, обычная, красная. Павел слизнул её – знакомый солоновато-железный вкус.

За дверью послышался шум. В комнату, с выпученными от изумления глазами, ворвался старшина. Их комнаты располагались напротив, дверь в дверь.

– Паша! Что это, Паша?! – шёпотом кричал Кузьмич, тыча ему в лицо правую руку с абсолютно здоровыми, только бледными, указательным и средним пальцами. Глаза его бегали по комнате. Увидел бутылку на столе, подскочил, налил две трети стакана, опрокинул в лужёную глотку, сел на табурет, замер, уставившись на руку.

Долго, долго молчали.

– Что это, Паша? Мы спим, умерли, или что? Гипноз, психотропный газ? Что? – присмотрелся к другу, – А у тебя, Паша, шрамы...

– Да, они исчезли. И палец на ноге вырос. И зубы все. Белые, как у первоклашки, без пломб. И нога больше не дёргает, – медленно, тоскливо выдавил из себя майор. – Чувствую, этим дело не кончится. Это только начало чего-то. Чего-то большого. Я чувствую.

– Чего? – обследуя рот новоиспечённым пальцем, прошамкал Иван.

– Я не знаю, но очень скоро мы это поймём.

Поднялся, присел несколько раз «пистолетиком» на правой ноге, затем на левой, снова водрузился на кровать.

Кузьмич подошёл к зеркалу, широко открыл рот, разглядывая белые, как у Майкла Джексона, зубы. Поднял майку, опустил до колен «спортивки» обследовал безпигментные пятна на месте больших и малых, резаных, колотых, пулевых и осколочных шрамов.

– А ничего, – почти пришёл в себя отходчивый, не привыкший заморачиваться понапрасну, принимавший почти всё как должное, старшина, – Хоть сегодня под венец. КрасавЕц!

– Одевайся, красавец, посмотрим – может мы с тобой одни на целом свете остались.

– А может мы преставились, и прибываем в раю для майоров и старшин?

– Скорее в аду. В рай нас, душегубов, не пустят, даже если вся Лавра отмаливать будет. Кровушки то людской на нас, ой много.

– Не людской а душманской, бандитской.

– Это они для нашей, «Руководящей и Направляющей» бандиты, а если с той стороны посмотреть, так патриоты, мученики за отечество и веру. Англичане полмира завоевали, а Афганистан на колени так и не поставили. Уважаю. И нам их коленопреклонёнными не увидеть. Предупреждали британцы: «не суйтесь, себе дороже». Так, кто же их послушает, когда большая геополитика в замесе.

– Паша, не бери в голову. Есть враг. Если не ты его, так он тебя... И нечего тут Добролюбова разводить.

– Шуруй. Пять минут – одеться, оправиться.

Павел стал быстро натягивать на себя пятнистый полевой камуфляж. Застегнул ремень с ТТ в кобуре, справа, спереди, под левую руку, вторую кобуру со «стечкиным» на правом бедре, на уровне слегка согнутой правой руки, для молниеносного доступа в ближнем бою. Открыл ящик стола, рассовал по многочисленным кармашкам запасные обоймы, пару гранат. Пристегнул ножны с трофейным, длинным и широким, как мачете ножом. Взял автомат.

Появился старшина. В такой же форме, пятнистых кроссовках, как и майор, с кобурой на правой ляжке и десантным ножом в ножнах. В руках – «калаш».

– Два сапога – пара, – усмехнулся майор, глядя на экипировку подчинённого.

– А то, не даром же мы с тобой – «два Ка»...

В Афгане у них были позывные: К -1 – Кузьмин, и К -2 – Кузьмич. А, поскольку, с начала кампании в семьдесят девятом, они не разлучались, (Кузьмич не мог бросить друга, и остался на сверхсрочную), их называли «два Ка», или «двойной кырдык», с намёком на то, скольких «духов» они положили в диверсионно-разведывательных операциях. В задачу их подразделения входило уничтожение наиболее кровавых, неуловимых и опасных полевых командиров, стравливание разных племён моджахедов. Провокации, диверсии, разведка по дальним тылам. Не раз и в Пакистан хаживали. Спецподразделение «Гамма», о котором знали единицы. Сверхэлита. Убивали ядом, газом, ножами, голыми руками, взрывчаткой, ну и конечно, всеми видами огнестрельного оружия. В общем, убийцы, находчивые, умные, жестокие и, по большому счёту, удачливые. Потому, что выжили...

Вышли на крыльцо офицерского общежития. На востоке, зажжённое ещё невидимым солнцем, алело небо. Слабосильный ветерок шевелил редкие на территории части кроны деревьев. Горы на месте, казармы на месте, вокруг умиротворяющая тишина. Заглянули в казарму – лишь сладковато-тяжёлый дух солдатских портянок и мирное посапывание. Зашли в столовую. Дежурные готовили завтрак.

– Товарищ майор, – вытянулся повар в белом колпаке, – свет пропал, перешли на резервное питание. Всех печей не потянет. Если напруга не появится, завтрак задержится примерно на сорок минут.

– Не появится, – буркнул майор, опять вышел в утро.

Подошли к караулке, заглянули в помещение. Максим поспешно вскочил, вытянулся.

– Разрешите доложить, товарищ майор. За время дежурства никаких происшествий не произошло, только, около шести, электроэнергия пропала. Автоматика сработала чётко, перешли на резервное питание.

– Хорошо. Ничего необычного не заметили?

– Всё как всегда. Поезд проследовал в пять двадцать. На шоссе никого.

– Как вы себя чувствуете, сержант?

– В каком смысле?

– В прямом.

– Отлично, товарищ майор, – бодро отрапортовал караульный.

Заметил отсутствие шрамов на лице командира.

– Праздничный макияж, товарищ майор? Вам бы ещё тонального крема...

– Спасибо, обойдусь. У вас зубы все на месте?

– А, что я такого сказал? Я просто... – Максим слегка побледнел, – «Чёрт за язык дёрнул».

– Да нет, не то... К стоматологу обращались когда-нибудь? Аппендикс резали?

– Передние – протезы, память о предыдущем месте службы... Аппендицит не резали, мениск резали, – удивляясь, ответил сержант.

– Откройте рот, – заглянул, – Покажите колено.

Под коленкой, наискосок, протянулось узкое белое пятно.

– На месте ваш мениск, и зубы все свои. Чёрт, мистика какая то, – проворчал.

Ушёл, оставив пацана в растерянности. Прошли к дежурному офицеру, недоуменно ковырявшемуся во рту.

– Сигнал побудки не давать. Пусть спят до пролежней. А мы тут пока разберёмся...

– В честь Победы? С праздничком вас, товарищ майор, – поздравил растерянный лейтенант.

– Я... – замолчал. – «Ещё комиссуют, как шизика».

– Спасибо, – вышли на воздух.

– У лейтенанта тоже зубик прорезался, и у сержанта.

– Я понял. Дурдом! – помотал головой майор.

– А что, тебе одному, что ли, сквалыга, – упрекнул старшина беззаботно, разглядывая свои новенькие пальчики, как женщина, только что сделанный маникюр.

Вот если бы пальцы пропали... А так, выросли и ладно, от добра, добра Иван не искал.

Майор стремительно вернулся в дежурку.

– С постами, караулами давно связывались?

– Минут пятнадцать...

– Что докладывают?

– Без происшествий, товарищ майор. Только... – растерянный лейтенант запнулся.

– Что?! Не тяни попа за рясу, докладывай! – обычно Павел не позволял себе вольностей с языком при подчинённых, но сейчас на его натянутых нервах мог бы сыграть струнный квартет.

– Эфир молчит, товарищ майор, ни шумов, ни помех, ни других радиостанций!

– Рация сломалась, – майор хватался за соломинку.

– Нет, – заявил лейтенант категорично, – с постами же я связался, слышно очень чётко, интерференционных свистов нет, вообще.

– Почему?

– Потому, что других волн нет, совсем, нечему накладываться. И... И вообще никаких волн нет. Все станции молчат, во всех диапазонах, – лейтенант кивнул на стоявшую на столе старенькую «Спидолу», – Это атомная война, да, товарищ майор? – голос сорвался от волнения.

– Нет! Это что-то похлеще. Не поддаваться панике, выполняйте свои обязанности.

Снова вышли в свежесть утра.

– Кузьмич, выгони-ка ты УАЗик, в посёлок смотаемся.

– Бу сде! – старшина, давно усвоивший, что подчиняться проще, чем принимать собственные решения, порысил к гаражу...

Свернув налево, огибая отвесную стену, на верхатуре которой, в рукотворной пещерке «угнездилось» «Ласточкино гнездо» – пост номер четыре, выехали на шоссе. Через несколько километров, слева проплыл щебневый завод. Проехали ещё тройку километров...

Майор больно ткнулся носом в лобовое стекло.

–...твою мать, ты что творишь?

– Смотри, – старшина показал на внезапно кончившееся шоссе. Посидели, озираясь, вышли. Приблизились к обрубку асфальта, присели. Дорога кончилась, словно её ровнёхонько срезали гигантским ножом. Майор потрогал срез, поднялся, посмотрел налево, в сторону гор, направо, в сторону реки. Линия среза продолжалась и влево, ровная, как стрела, и вправо, по очень плавной дуге, и представляла собой ровно срезанную ступеньку, в двадцать – пятьдесят сантиметров высотой. Они стояли на более высокой поверхности. За ступенькой трава и по цвету, и по высоте резко отличалась от той, что на «ступеньке». Кроны деревьев, попавшие на границу, тоже были обрезаны строго по границе раздела миров, будто их состриг садовник, помешанный на строгих геометрических формах. Ближе к реке, сзади, стояла мощная опора высоковольтной линии электропередач. С неё свисали упавшие на землю провода. За ней виднелись другие опоры, впереди опор вообще не было, они исчезли.

– Кто-то слямзил опоры, наверное на металлолом, – глупо хихикнул старшина, тыча пальцем на запад, – и асфальт спёрли, наверное, и «железку» унесли.

Пошли к железной дороге. Рельсы, проложенные по пандусу, врезанному в отрог, упирались в срезанною словно лазером стену.

Павел прошёлся туда-сюда, присел, взял в руки горсть щебня, потёр, подбросил, поймал камушек. Подошёл к срезу, гладкому, будто облицовка мавзолея, погладил. Отошёл, задумчиво озираясь.

Старшине понравился гладкий срез. Вытащив из ножен калёный клинок, он на идеальной поверхности принялся выцарапывать вездесущее «ВАНЯ».

– У тебя в заднице детство когда-нибудь отыграет? – тон не начальника, а отца, журящего сына, – Духов штабелями клал, тёлок табунами трахал, а всё туда же – «Ваня» на заборе.

– А чё? «Ленин» можно, а «Ваня» нельзя? Я тоже личность, между прочим. Я памятник себе воздвиг... Ты думай, думай, У тебя звезда большая, а у меня ма-а-ханькие. Их совсем не видно. Во, смотри, – похлопал себя по беззвёздочному погону с широкой продольной полосой.

– Время есть, почему не увековечиться?

– Время. Вот именно, время! Ты интуитивный гений, Кузьмич, и сам этого не понимаешь.

– Почему же, понимаю, – высунув язык, Иван продолжал шкрябать камень, – это другие, некоторые, в непонятке.

– Да брось ты это надгробье, смотри сюда: здесь – показал на рельсы, долбили гору, чтобы проложить дорогу. Здесь, – показал на гладкий срез, в который упирались рельсы, скала не тронута. Значит это прошлое. А это, – вновь показал на рельсы, – настоящее.

Старшина добросовестно клипал глазами. Он не понимал, но командиру верил безоговорочно. Если бы Паша сказал, что Рейган лесбиянка, или, что Брежнев жив и скрывается на хуторе близ Диканьки, он бы и в это поверил, не задумываясь, потому, что там, на войне, Андреич не ошибся ни разу.

– Где мы стоим – наше время, а там, за линией, – показал на «ступеньку», – прошлое! Дурдом!

– Паша, поехали домой. А? По сто пятьдесят, и всё пройдёт. А коллективная «белочка» бывает?

Майор отмахнулся, пошёл к шоссе, пересёк его, осторожно протянул руку за «ступеньку», ничего не произошло. Так же осторожно переступил «границу», прошёл десяток шагов, потрогал траву, сорвал листочек, пожевал, сплюнул.

– Всё реально, – вернулся назад, – Ладно, поехали обратно. Посёлка, скорее всего, не существует. Как дороги, как электроопор, как электростанции, как радиоволн, как всего! Поехали, на завод позвоним.

– Кто бы спорил, – незамедлительно согласился старшина, чувствовавший внутренний дискомфорт на границе с Неведомым.

УАЗик резво развернулся и помчался обратно...

Телефоны не работали. Солдаты уже встали. Сидели, стояли группами, переговаривались. Некоторые активно жестикулировали, что-то доказывая. Растерянность всеобщая. Ковырялись во рту, задирая одежду, рассматривали свои тела. Как обезьяны, выискивающие блох, копошились друг у друга в волосах.

– Народ уже в курсе.

– Народ пока недоумевает и безмолвствует. Лейтенант! Отзовите все наряды, срочно.

– Слушаюсь!

От калитки в бетонном заборе, окружавшем спортбазу, потянулись недоумевающие, растерянные спортсмены, тренеры, персонал. Смотрели с надеждой на старших, жаждали получить ответ на мучавший всех вопрос. Ответа не знал никто.

– Кликните всех своих, – обратился к ближайшему тренеру Кузьмин, – пусть идут сюда.

– Они и так все идут сюда, – кивнул на нестройные ряды тренер, – Что происходит, майор? Это война?

– Нет. Позже. Пусть все соберутся.

– Товарищ майор! – от сторожки бежал Максим, которого так никто и не удосужился сменить, – Местный телефон заработал, с завода звонят, главный инженер!

Майор, почти бегом, направился к сторожке, взял трубку.

– Слушаю.

– Это вы, Павел Андреевич?

– Здравствуйте, Валерий Иванович. Очень рад вас слышать. Честно, уже не надеялся. Значит, вы тоже с нами. Как вам похмелье после вчерашнего банкета?

– Боже ж ты мой! И вы ещё имеете здоровье шутить? Что происходит, голубчик? Творятся невообразимые вещи. Моя вставная челюсть не лезет на место. У меня выросли зубы мудрости! Но я ж не такой мудрый, как Соломон, чтоб у меня они выросли все сразу! На заводе паника. Говорят: ядерная война! Так причём тут мои зубы? Связи нет, света нет, приёмники молчат, телевидение, и то не работает. Ну, я понимаю, Лебединое озеро*, так совсем не работает! (Балет «Лебединое озеро» беспрерывно транслировали по телевидению в день смерти Брежнева, Черненко, Андропова). Хромые танцуют, полуслепые очки поснимали, в них ничего не видят. А без очков у всех единица! Вы что-нибудь знаете? Скажите! Умоляю, Павел Андреевич, голубчик, что, что с нами всеми случилось? Массовое помешательство? Война?

– Пока могу сказать только одно, Валерий Иванович, это не война. Будьте на телефоне, я перезвоню, – положил трубку.

– Общее построение, – бросил через плечо сержанту.

– Есть! – подчиняясь кнопке на пульте, трижды прогудела тревожная сирена.

Майор посидел, опустив голову, с натугой, как будто подымал непомерную тяжесть, встал, побрёл к построившимся на плацу людям. «Тяжела шапка Мономаха».

– Товарищи, – помолчал, собираясь с мыслями, – произошла какая то глобальная катастрофа. В результате мы, с частью пространства, куда-то провалились. Либо в другое время, либо пространство, либо, чёрт его знает, куда...

– Вы часом Стругацких на ночь не почитываете? – с ехидцей спросил кто-то из тренеров.

– Если у вас есть другое рациональное объяснение всему происходящему – милости прошу, доложите.

– У меня – нет! Но и ваш бред я слушать не желаю. Должно быть какое то простое и логичное объяснение всему происходящему. Нужно просто хорошо подумать.

– Думайте. Остальным – боевая готовность, полная выкладка. Пятнадцать минут. Пулемёты на БТРы, на вышки, в ДОТ, «ласточкино гнездо», согласно боевому расписанию. Р-разойдись.

– А нам, что? – подошли тренеры.

– Оружие есть?

– Несколько двустволок, охотничьих, тройка карабинов с оптикой. Спортивные винтовки в тире.

– Раздайте хорошим стрелкам. Остальных вооружите, чем сможете. Собраться, упаковаться, быть готовыми отойти за ДОТ.

– Хорошо.

– Не «хорошо», а «так точно», мы на военном положении. Извольте соответствовать.

– Майор, я, между прочим, подполковник. И не в вашем подчинении, – старший тренер, холодно.

– Прекрасно. Посторонние, покиньте расположение части, – майор развернулся и направился к гаражам.

«Спортивный» подполковник сперва оскорбился, затем раздосадовался, призадумался. Наконец, кивнул головой, что-то для себя решив. Развернулся и быстрым решительным шагом направился к «своим».

– Становись! – рявкнул ещё на ходу.

Спортивная братия удивлённо воззрилась на своего всегда спокойного, рассудительного, доброжелательного и отзывчивого «Папу».

– Особое приглашение? – грозно, – Вы солдаты, или барышни со Смольного? Распустил я вас...

«Барышни», наконец, зашевелились, строились невпопад. Строевой ведь и не нюхали. Подполковник встал перед своим «воинством» и, невольно подражая манере майора, манера держаться которого ему очень нравился, начал давать вводную...

Дата добавления: 2015-08-28