Анна уже взбиралась на него, как на дерево. Он подхватил ее под ягодицы и прижал спиной к стене, а она крепко обвила ногами его бедра. Повозившись с ремнем, он спустил брюки. Его естество оказалось таким твердым, что Анне стало больно. Она вскрикнула, когда Карим укусил ее, вскрикнула снова, когда его член, выгнувшись, устремился вверх…
Пройдя на кухню, Анна, наслаждаясь ощущением «гусиной кожи» на обнаженном теле, налила шампанское в высокие хрустальные фужеры. Опустив в них по соломинке, она какое-то время смотрела на бурлящие пузырьки. Кухня выходила окнами на запад, на площадку между соседними домами.
Анна протянула один фужер Кариму.
– Твоя мать чувствуется в цвете твоей кожи.
– Хвала Аллаху. Без ее английской крови я бы ни за что не смог сойти за Мартина Линдроса. Кстати, его прапрадедушка родом из городка в Корнуолле километрах в восьмидесяти от родового поместья моей матери.
Анна рассмеялась.
– Вот так ирония судьбы! – Казалось, ее руки, так долго лишенные возможности ощутить плоть Карима, готовы ласкать его вечно. Поставив фужер на гранитную крышку стола, она схватила Карима, игриво запрокидывая его назад, так что он прижался головой к окну. – Не могу поверить, что мы снова вместе. Не могу поверить, что тебе больше ничего не угрожает.
Карим аль-Джамиль поцеловал ее в лоб.
– Ты сомневалась в успехе моего плана.
– Ты все прекрасно понимаешь. Сомнения и страхи. Твой план казался таким… таким безрассудным… таким неосуществимым.
– Это смотря с какой точки зрения глядеть. Возьмем, к примеру, часы. Часы выполняют простую функцию, отсчитывают секунды и минуты. А затем, когда наступает нужный момент, пробивает час. Все очень просто и надежно. Это потому, что внутри множество продуманных деталей, тщательно подогнанных друг к другу. Поэтому механизм работает точно и без сбоя.
Вдруг он увидел, что Анна смотрит не на него, а в окно. У нее на лице появился ужас.
Обернувшись, Карим аль-Джамиль посмотрел на стоянку между зданиями. Там стояли рядом два новых автомобиля американского производства, развернутые в противоположные стороны. У того, что стоял передом на север, работал двигатель. У обоих водителей стекла были опущены. Не вызывало сомнений, что они разговаривают.
– В чем дело?
– Эти две машины, – прошептала Анна. – Так поступают полицейские.
– Или водители, решившие немного поболтать.
– Нет, тут есть что-то…
Она не договорила до конца. Один из водителей высунулся настолько, что Анна его узнала.
– Это же Мэттью Лернер! Проклятие! – Она поежилась. – У меня еще не было случая тебе рассказать, но он проник ко мне в дом, все перерыл и оставил в шкафу виселицу с моими трусиками.
Карим аль-Джамиль пристально посмотрел на нее.
– Он что-нибудь подозревает?
– Нет. Если бы у него возникла хоть тень подозрения, он сразу бы отправился к Старику. Полагаю, он просто хочет убрать меня с дороги. Для того, чтобы беспрепятственно вести борьбу за кресло Старика.
На стоянке водители завершили разговор. Лернер, сидевший в машине лицом к северу, уехал. Второй мужчина остался сидеть за рулем. Он не стал заводить двигатель, а достал сигарету.
Карим аль-Джамиль сказал:
– Так или иначе, он выследил тебя. Наша безопасность под угрозой. – Он отвернулся от окна. – Одевайся. Нас ждет работа.
Как только шлюпка подошла к яхт-клубу, на борт запрыгнули украинские милиционеры, ведя себя, как это им свойственно, совершенно бесцеремонно. Капитан и матросы, в том числе Аббуд ибн Азиз, изображая растерянность и смирение, предъявили лейтенанту документы. Мельком взглянув на них, тот повернулся к Фади.
Не говоря ни слова, совершенно невозмутимо Фади протянул удостоверение, полученное от Аббуда ибн Азиза. Из этого удостоверения следовало, что он – генерал-майор Виктор Леонидович Романченко, сотрудник контрразведывательного отделения СБУ. На удостоверении красовалась подпись генерал-полковника И.П. Смешко, главы СБУ.
Фади повеселился, глядя на то, как спесивый лейтенант милиции вдруг лихо вытянулся перед ним в струнку, побелев как полотно. Преображение было мгновенным: господин превратился в слугу.
– Я выслеживаю убийцу, опасного преступника, скрывающегося от правосудия, – объяснил Фади, убирая мастерски подделанное удостоверение. – Только что он убил четверых человек на берегу, так что, лейтенант, ты сам видишь, насколько он опасен и хитер.
– Я лейтенант Ковальчук. Я и мои люди полностью в вашем распоряжении, товарищ генерал-майор.
Фади быстрой трусцой покинул шлюпку. Украинские милиционеры последовали за ним.
– Хочу предупредить, – бросил Фади через плечо. – Я лично пристрелю того, кто убьет беглеца. Передай это своим людям. Этот преступник мой.
Следователь Билл Овертон сидел в машине и курил. Таким спокойным и радостным он не чувствовал себя уже целый год. Эта «левая» работа по поручению Лернера явилась манной небесной. Лернер обещал, что, когда все останется позади, он получит заветную должность в Управлении внутренней безопасности. И Овертон понимал, что Лернер его не обманет. Этот человек располагал огромной силой и отвечал за каждое свое слово. От Овертона требовалось лишь выполнять все приказы Лернера, не задавая ненужных вопросов. Все проще простого; ему было наплевать на побудительные причины, движущие Лернером. Его волновал только входной билет в УВБ.
Овертон пожевал сигарету. УВБ значило для него все. Что еще у него есть в жизни? Жена, которая ему безразлична, мать, страдающая болезнью Альцгеймера, бывшая жена, которая ему ненавистна, и двое детей, зараженных ею безразличием к своему отцу. Если он не получит эту работу, его жизнь потеряет всякий смысл.
Наверное, только так и должно обстоять дело в правоохранительных органах.
Несмотря на сигарету и размышления, Овертон не забывал про свою работу. Каждые пятнадцать секунд он оглядывался по сторонам. Машину он поставил так, чтобы через стеклянную дверь просматривался весь вестибюль до главного входа. Позиция была идеальной, и он выжал из нее максимум.
Овертон увидел Анну Хельд, выходящую из лифта. Развернувшись, она направилась к двери в конце вестибюля. Молодая женщина торопилась, ее лицо было озабоченно. Когда она подошла ближе, Овертон разглядел, что у нее красные глаза и распухшее лицо. Что с ней произошло?
Впрочем, ему не было до этого никакого дела. Его задача состояла в том, чтобы последовать за Анной и, выбрав удобный момент, напугать ее – подрезать машину, избить на пустынной улице. Что-нибудь такое, что она забудет не сразу, приказал Лернер. Хладнокровный ублюдок. Овертон был восхищен своим заказчиком.
Анна быстро прошла мимо. Выйдя из машины, Овертон бросил окурок и, сунув руки в карманы плаща, пошел следом на благоразумном удалении. В переулке между зданиями больше никого не было. Только он и она. Потерять ее невозможно.
Его цель достигла конца переулка и повернула на Массачусетс-авеню. Овертон ускорил шаг, чтобы не потерять ее из виду.
Вдруг что-то ударило его сбоку с такой силой, что он не удержался на ногах. Упав, следователь налетел головой на кирпичную стену соседнего здания. У него из глаз брызнули искры. Несмотря на это, профессиональный инстинкт заставил его потянуться за табельным револьвером. Но тут он получил по запястью сильнейший удар, и вся правая рука онемела. Овертон почувствовал, что у него вся голова в крови. Одно ухо было наполовину оторвано. Обернувшись, Овертон увидел застывшего над ним мужчину. Приподнявшись на четвереньки, он потянулся к револьверу, но, получив мощный удар ногой в ребра, распластался на земле, подобно черепахе.
– В чем… в чем?..
Все произошло в считаные мгновения. Нападавший достал пистолет с длинным глушителем.
– Нет! – Со слезами на глазах Овертон посмотрел в безжалостное лицо убийцы. Со стыдом он обнаружил, что готов умолять на коленях. – Пожалуйста, не надо!
Его уши наполнились звуком, как будто он погрузил голову под воду. Для всех окружающих этот звук показался бы тихим, робким кашлем; для самого Овертона же он прозвучал так громко, будто весь мир рушится. Но тут пуля вошла в головной мозг, и не осталось ничего, кроме жуткой, всепоглощающей тишины.
– Теперь самое главное, – сказала Сорайя, когда они с Борном поставили решетку на место, – это отвести тебя к врачу.
С берега доносились крики милиционеров. Их число возросло. Вероятно, милицейские катера причалили к яхт-клубу, и находившиеся на них люди присоединились к охоте. Сквозь решетку были видны лучи мощных прожекторов, расчертившие песок. Воспользовавшись этим скудным освещением, Сорайя впервые осмотрела рану Борна.
– Рана глубокая, но, похоже, довольно чистая, – успокоила его она. – Можно сказать определенно, что никакие внутренние органы не задеты. В противном случае ты бы валялся на спине.
Ее терзал вопрос, на который у нее не было ответа: сколько крови потерял Борн и, соответственно, сколько жизненных сил у него осталось. С другой стороны, ей уже приходилось видеть, как он в течение полутора суток работал на полную катушку с пулей в плече.
– Это был Фади, – сказал Борн.
– Что? Он здесь?
– Это Фади пырнул меня ножом. Твой бульдог…
– Александр.
При звуках своего имени собака повела ушами.
– Ты натравила его на Фади.
Они здесь одни, во враждебном окружении. Мало того, что весь берег кишит украинскими милиционерами, так еще за ними охотится Фади.
– И что делает здесь Фади?
– Он говорил что-то об отмщении. За что, я не понял. Фади не поверил, когда я сказал, что ничего не помню.
Лицо Борна было бледным, покрытым потом. Однако Сорайе уже доводилось быть свидетелем его небывалой внутренней силы, решимости не только выжить, но и любой ценой довести дело до конца. Заразившись стойкостью Борна, молодая женщина повела его прочь от решетки. Руководствуясь быстро уменьшающимся конусом бледного лунного света, они торопливо пошли в глубь водостока.
В воздухе висела песчаная взвесь. Она обладала безжизненным запахом сброшенной змеиной кожи. Вокруг раздавались приглушенные скрипы и стоны, словно давали знать о себе убитые горем призраки. Трещины в песчанике, образовавшиеся под тяжестью сокрушающего веса наверху, были заполнены утоптанной землей. Через равные промежутки стояли могучие неструганые сваи, черные от плесени, скрепленные железными скобами, тут и там тронутыми пятнами бурой ржавчины. Между ними были перекинуты стропила и опорные балки. Пахло гнилью и разложением, словно сама земля, по которой проходил водосток, медленно умирала.
У Сорайи защемило сердце. Что обнаружила милиция? О чем она забыла? Боже милосердный, сделай так, чтобы все кончилось благополучно. Одесса была тем городом, где она совершила свою самую страшную ошибку, и воспоминания об этом терзали ее кошмарными видениями днем и ночью. И вот сейчас судьба снова свела их с Борном здесь. Молодая женщина чувствовала себя обязанной исправить прошлую ошибку; она была полна решимости довести дело до конца.
Александр бежал впереди, опустив морду к земле, словно кого-то выслеживал. Борн шел не жалуясь. Казалось, весь его торс объят огнем. Ему приходилось, вспомнив свое обучение, дышать медленно и глубоко, хотя это причиняло наибольшую боль. Сначала он предположил, что Сорайя обнаружила выход водостока в городскую канализацию, однако пока что не было никаких запахов, говорящих об этом. К тому же они спускались круто вниз. Затем Борн вспомнил, что значительная часть Одессы построена из глыб песчаника, расположенного в основании города, следствием чего стала огромная сеть катакомб. Во время Второй мировой войны партизаны укрывались под землей, совершая дерзкие вылазки против немецких и румынских оккупантов.
Сорайя подготовилась к подземному путешествию: она включила мощный ксеноновый фонарь на батарейках, закрепленный на запястье. Увиденное не слишком обрадовало Борна. Катакомбы были очень старыми. Что гораздо хуже, они находились в плачевном состоянии и отчаянно нуждались в ремонте. Тут и там беглецам приходилось перебираться через груды обвалившихся камней, что существенно замедляло их продвижение.
Вдруг позади послышался скрежет металла по металлу, словно провернулось огромное ржавое колесо. Беглецы замерли на месте.
– Милиция нашла решетку, – прошептала Сорайя. – Я не могла закрутить на место болты. Наши преследователи идут по тоннелю.
– Он фараон. – Карим аль-Джамиль держал в руке раскрытый бумажник Овертона. – Ого, следователь Центрального управления полиции округа Колумбия.
Анна подогнала машину Овертона к тому месту, где тот лежал, привалившись к стене. Бледный кирпич окрасился кровью.
– Определенно, его нанял Лернер, – продолжала Анна. – Вероятно, именно он забирался ко мне домой. – Она посмотрела на грубое, лошадиное лицо убитого. – Что ж, он получил по заслугам.
– Нам нужно выяснить следующее, – сказал Карим аль-Джамиль, поднимаясь с корточек. – Сколько еще пособников нанял Мэттью Лернер?
Он махнул рукой, и Анна открыла багажник. Кряхтя, Карим аль-Джамиль поднял Овертона.
– Вот оно, следствие злоупотребления пончиками и гамбургерами.
– Это можно сказать про любого американца, – согласилась Анна, наблюдая за тем, как он бросил труп в багажник и захлопнул крышку.
Выбравшись из-за руля, она подошла к садовому шлангу, висящему на крючке на стене. Повернув кран, молодая женщина направила струю воды на стену, смывая с кирпичей кровь Овертона. Смерть полицейского ее нисколько не тронула. Напротив, от пролитой крови у нее чаще забилось сердце, пропитанное ненавистью к западному обществу: бесполезный эгоизм богатых, ограниченное высокомерие американцев, настолько занятых воспроизводством себе подобных, что они остаются слепы и глухи к нуждам бедных мира сего. Наверное, это чувство было в ней всегда. В конце концов, ее мать сначала работала моделью в рекламном агентстве, затем стала редактором гламурного журнала. А отец уже родился с титулом и состоянием. Неудивительно, что Анне с детства была уготована жизнь с личными шоферами, дворецкими, горничными, горнолыжными курортами во Французских Альпах и ночными клубами на Канарских островах, и все это в границах, обозначенных телохранителями, нанятыми родителями. Кто-то посторонний делал за нее все то, что человек должен делать сам. Все это было так противоестественно, так оторвано от реальной жизни. Она жила, словно в тюрьме, из которой ей нестерпимо хотелось бежать. И ненависть эта находила выход в бунтарстве. Но только Джамиль помог ей понять умом то, что говорили чувства. Одежда, которую она носила, – дорогие модели лучших домов моды – была частью внешней маскировки. Под ней ее кожа чесалась, словно покрытая кусающимися муравьями. Вечером Анна как можно быстрее сбрасывала все с себя и не смотрела больше до тех пор, пока утром не наступала пора снова одеваться.
Опьяненная подобными мыслями, бурлящими в голове, Анна села в машину. Карим аль-Джамиль устроился рядом. Не раздумывая, она выехала на Массачусетс-авеню.
– Куда дальше?
– Тебе нужно вернуться в штаб-квартиру ЦРУ, – напомнил Карим аль-Джамиль.
– Как и тебе, – поправила Анна. Она посмотрела ему в глаза. – Джамиль, еще когда ты меня вербовал, я уже не была идеалисткой, жаждущей вести войну с несправедливостью и неравенством. Знаю, именно так ты обо мне думал сначала. Сомневаюсь, что ты сразу оценил мою голову, способную мыслить самостоятельно. Надеюсь, теперь ты уже изменил свое мнение обо мне.
– И все же сомнения у тебя остаются.
– Джамиль, в ортодоксальном исламе нет места для женщин. Вашим мужчинам с самого раннего детства внушают, что женщина должна прикрывать голову, закрывать лицо. Что ей не нужно образование, что она не может мыслить самостоятельно, и да хранит ее Аллах, если она вздумает считать себя самостоятельной.
– Меня воспитывали не так.
– Благодаря твоей матери, Джамиль. Спасибо ей огромное. Именно она не дала тебе поверить в то, что можно забить женщину камнями до смерти, обвинив ее в воображаемых грехах.
– Распутство – это не воображаемый грех.
– То же самое относится и к мужчинам.
Он молчал, и Анна тихо рассмеялась. Но ее смех был полон печали, приправленной разочарованием, поднявшимся из самых глубин ее души.
– Джамиль, нас с тобой разделяют не только континенты. Стоит ли удивляться, что, когда тебя нет рядом, меня охватывает ужас?
Карим аль-Джамиль с осуждением посмотрел на Анну. Почему-то он не мог на нее сердиться.
– Не в первый раз мы заводим этот разговор.
– И не в последний.
– Однако ты говоришь, что любишь меня.
– Я действительно тебя люблю.
– Несмотря на то, что ты считаешь моими пороками.
– Не пороками, Джамиль. У каждого из нас есть свои недостатки, даже у тебя.
– А ты опасна, – совершенно серьезно произнес он.
Анна пожала плечами:
– Я ничем не отличаюсь от ваших женщин-мусульманок, кроме того, что чувствую в себе внутреннюю силу.
– Именно это и делает тебя опасной.
– Я представляю опасность лишь для устоявшегося положения вещей.
Наступило молчание. Анна зашла так далеко, как не смел никто из знающих Карима аль-Джамиля. Но это хорошо. Она никогда не пичкала его враньем, подобно большинству остальных, отирающихся вокруг него, чтобы урвать себе толику его влияния и силы. В такие моменты Анне хотелось проникнуть в рассудок Возлюбленного, потому что сам он, по собственной воле, никогда не делился с ней своими мыслями, не выдавая их ни интонациями, ни жестами. Обыкновенно мужчины такие прозрачные. Но только не Джамиль.
Наконец Анна осторожно положила ладонь на его руку.
– Видишь, как это похоже на брак? В горе и в радости мы с тобой вместе. До самого конца.
Карим аль-Джамиль смерил ее долгим взглядом.
– Поворачивай на юго-восток. Восьмая улица, между Л-стрит и Вест-Вирджиния-авеню.
Фади с радостью всадил бы пулю в голову лейтенанту Ковальчуку, но это привело бы к ненужным осложнениям, чего он не мог себе сейчас позволить. Вместо этого он довольствовался тем, что вдохновенно разыгрывал свою роль.
Впрочем, в этом не было ничего сложного; Фади был прирожденным актером. Его мать, с безошибочным материнским чутьем разглядев этот талант, в возрасте семи лет отдала сына в Королевскую театральную академию. К девяти годам он уже был настоящим артистом, что сослужило ему добрую службу, когда он проникся радикальными взглядами. Набирать сторонников, завоевывать сердца и умы бедных, опустившихся, выброшенных на обочину, отчаявшихся, в основе своей, – это вопрос личной харизмы. И Фади быстро постиг необходимое требование, позволяющее быть успешным предводителем: не важно, какие у тебя жизненные взгляды; достаточно лишь сосредоточиться на том, как их продавать. Из этого вовсе не следовало, что Фади был циником, – циник не смог бы стать настоящим радикалом. Это просто означало, что он усвоил главный урок рыночного манипулирования.
Все эти мысли отразились призрачной усмешкой на полных губах Фади. Он поспешил за пляшущими лучами милицейских фонариков.
– Протяженность катакомб составляет свыше двух тысяч километров, – заговорил лейтенант Ковальчук, стремясь угодить высокому начальству. – Подземная сеть тянется до самого села Нерубайское, до которого отсюда полчаса езды на машине.
– Наверное, пройти можно не везде. – Фади окинул взглядом треснувшие и прогнившие сваи, стены, местами опасно вспученные, боковые ответвления, засыпанные обвалившимися камнями.
– Совершенно верно, товарищ генерал, – подтвердил лейтенант Ковальчук. – Музей, расположенный в Нерубайском, устраивает краткие экскурсии по катакомбам, но среди тех, кто отваживается отправиться сюда самостоятельно, доля погибших и заблудившихся очень высока.
Фади чувствовал, как в маленьком отряде из трех милиционеров, отобранных Ковальчуком, нарастает беспокойство. Он понимал, что лейтенант говорит без умолку в основном для того, чтобы успокоить самого себя.
На его месте любой другой заразился бы тревогой своих спутников, но Фади было неведомо чувство страха. Он подходил к новой, опасной ситуации с железной уверенностью альпиниста. Мысль о возможной неудаче даже не приходила ему в голову. И дело было не в том, что Фади не ценил жизнь; просто он не боялся смерти. Для того чтобы ощущать себя живым, ему было необходимо подвергать себя предельным испытаниям.
– Если этот человек, как вы говорите, ранен, уйти далеко он не сможет, – продолжал лейтенант Ковальчук, хотя было не совсем ясно, для кого он это говорит – для Фади или для своих взведенных до предела людей. – У меня есть кое-какой опыт общения с катакомбами. Так близко к морю здесь особенно часто обрушаются своды и проваливается пол. И еще надо остерегаться грязевых ям. Грунтовые воды местами размывают почву, образуя топкие колодцы. Такие колодцы крайне опасны, поскольку ведут себя как зыбучие пески. Человека может засосать в трясину меньше чем за минуту.
Вдруг лейтенант резко умолк. Маленький отряд застыл на месте. Милиционер, шедший первым, обернулся, показывая знаками, что спереди донесся какой-то звук. Все стояли, вслушиваясь в тишину, обливаясь потом.
И тут этот звук раздался снова: приглушенный скрип, словно произведенный трением кожи по камню. Каблук?
Выражение лица лейтенанта изменилось. Теперь он напоминал охотничью собаку, учуявшую добычу. Ковальчук кивнул, и маленький отряд бесшумно двинулся вперед.
Анна Хельд привела машину следователя Овертона в самую убогую часть Вашингтона. Они проезжали перекрестки с давно перегоревшими светофорами и разукрашенными непристойными надписями дорожными указателями. Уже совсем стемнело; на землю опустились пепельные зимние сумерки, накрыв и эти трущобы, и чистые улицы с ровными рядами аккуратных домов, и музеи, и монументы. Казалось, это был совершенно другой город на совершенно другой планете, однако именно его Карим аль-Джамиль знал как свои пять пальцев, именно в нем он чувствовал себя уютно.
Наконец они оказались на Восьмой улице, и Карим аль-Джамиль указал на протянувшееся на целый квартал здание из серых шлакоблоков, на котором еще сохранилась выцветшая вывеска «Эм-энд-Эн кузовные работы». Руководствуясь его указаниями, Анна свернула на потрескавшийся бетонный пандус и остановилась перед стальными воротами.
Карим аль-Джамиль выпрыгнул из машины. Поднявшись к воротам, он бросил долгий, внимательный взгляд вокруг. Фонарей здесь почти не осталось, и повсюду лежали густые тени. Свет попадал лишь изредка от фар машин, проезжающих по Л-стрит севернее и Вест-Вирджиния-авеню южнее. На самой Восьмой улице стояли у обочины две-три машины, и все далеко от пандуса. Тротуары были пустынны; окна домов чернели пустотой.
Достав из трещины в бетоне ключ, Карим аль-Джамиль отпер массивный навесной замок, затем поднял ворота и подал знак Анне.
Та включила передачу и тронулась. Поравнявшись с ним, она остановилась и опустила стекло.
– У тебя есть последняя возможность, – предупредил Карим аль-Джамиль. – Ты еще можешь уйти.
Анна ничего не ответила, даже не шелохнулась, продолжая сжимать рулевое колесо.
Карим аль-Джамиль всмотрелся в ее глаза в свете светлячков-фар проезжающих машин, пытаясь прочесть в них правду. Наконец он махнул рукой, приглашая Анну заехать в заброшенную автомастерскую.
– В таком случае закатывай рукава. Принимаемся за работу.
– Я их слышу, – прошептала Сорайя. – Но свет их фонарей еще не виден. Это хорошо.
– Фади знает, что я ранен, – сказал Борн. – Он понимает, что мне не уйти.
– Но он не знает, что вместе с тобой я, – напомнила Сорайя.
– Что ты намереваешься делать?
Молодая женщина погладила Александра по пятнистой спине, и тот потерся мордой о ее колено. Они подошли к разветвлению. Впереди тоннель разделялся на два прохода. Сорайя без колебаний свернула в левый.
– Как ты меня нашла?
– Так же, как я бы выследила любой объект наблюдения.
Значит, Борн ощущал присутствие Сорайи, даже когда людей Евгения Федоровича поблизости не было.
– К тому же, – продолжала молодая женщина, – Одессу я знаю вдоль и поперек.
– Откуда?
– Я возглавляла одесское отделение, когда ты сюда прибыл.
– Когда я?..
И тут же у него в сознании всплыли воспоминания…
…Мари идет навстречу по вымощенным булыжником улицам, обсаженным раскидистыми акациями. В воздухе висит резкий соленый привкус, принесенный беспокойным морем. Влажный ветерок поднимает прядь волос Мари с ушей, и она трепещет за ней вымпелом.
Он обращается к ней:
– Ты сможешь достать то, что мне нужно. Я в тебя верю.
В ее глазах страх, но также мужество и решимость.
– Я скоро вернусь, – говорит она. – Я тебя не подведу…
Борн пошатнулся под ударом памяти. Раскидистые акации, булыжная мостовая: это же площадка перед конечной станцией канатной дороги. Лицо, голос: он разговаривал не с Мари. Это была…
– Сорайя!
Она подхватила его, опасаясь, что он потерял слишком много крови и не сможет идти дальше.
– Это была ты! Когда много лет назад я был в Одессе, со мной была здесь ты!
– Я возглавляла местное отделение. Ты не хотел иметь со мной никаких дел, но в конце концов вынужден был обратиться ко мне за помощью. Это мой источник предоставил сведения, которые были нужны тебе, для того чтобы выйти на след цели.
– Я помню, как мы с тобой разговаривали под сенью акаций на Французском бульваре. Как я туда попал? Что произошло, черт побери? Неопределенность сводит меня с ума.
– Я заполню пробелы в твоих воспоминаниях.
Борн споткнулся. Сорайя сильной рукой его поддержала.
– Но почему же, когда я впервые пришел в «Тифон», ты не сказала, что мы уже работали вместе?
– Я хотела…
– Выражение твоего лица…
– Мы уже почти дошли до места, – сказала Сорайя.
– До какого?
– До того места, где мы с тобой уже прятались.
Они отошли от развилки метров на восемьсот. Здесь подземный тоннель стал особенно опасным. Повсюду обвалившиеся балки и просочившаяся вода. Казалось, сами катакомбы издавали жуткий стон, словно какие-то неведомые силы грозили разорвать их на части.
Сорайя подвела Борна к дыре в левой стене. Это было не боковое ответвление, а участок, размытый грунтовыми водами: точно так же прибой со временем образует бухту. Однако дорогу тотчас же преградила груда обвалившихся камней, поднимающаяся почти до самого свода.
Молодая женщина поднялась по осыпи и, распластавшись на животе, протиснулась в щель между вершиной груды и сводом. Борн последовал за ней. Каждый шаг, каждое движение отдавались новой колющей болью в боку. К тому времени, как он прополз в щель, все его тело уже отзывалось на ритм сердца.
Сорайя повела его по узкому коридору, уходящему направо, и они наконец оказались в некоем подобии комнаты. Приподнятый над землей настил из досок, застеленный тонким одеялом, заменял кровать. Напротив, на трех планках, прибитых к деревянным сваям, стояли несколько бутылок с водой и банки с консервами.
– Осталось с прошлого раза, – объяснила Сорайя, помогая Борну забраться на дощатый настил.
– Я не могу здесь оставаться, – запротестовал Борн.
– Придется. У нас нет антибиотиков, а тебе нужна ударная доза, и чем скорее, тем лучше. Я достану все необходимое у одного врача, она работает на ЦРУ. Я ее знаю и доверяю ей.
– Не жди, что я буду просто лежать здесь.
– С тобой останется Александр. – Сорайя потерла собаке блестящий нос. – Он будет защищать тебя до последнего вздоха, ведь так, мой малыш?
Казалось, бульдог все понял. Он подошел к Борну и уселся рядом, высунув между резцами кончик розового языка.
– Это же безумие. – Борн сбросил ноги с импровизированной кровати. – Мы пойдем вместе.
Молодая женщина смерила его взглядом.
– Ну хорошо. Пошли.
Оттолкнувшись от досок, Борн поднялся на ноги. Точнее, попытался подняться, поскольку, как только он перестал опираться о настил, колени подогнулись под ним. Подхватив, Сорайя усадила его обратно на кровать.
– Забудем об этом, хорошо? – Она рассеянно потрепала Александра за ушами. – Я вернусь к развилке. Для того чтобы выйти из катакомб и попасть к врачу, мне надо будет пойти вправо. Я буду шуметь, и наши преследователи пойдут за мной, решив, что это мы оба. Я уведу их от тебя.
– Это слишком опасно.
Сорайя выждала мгновение.
– Другие предложения есть?
Борн покачал головой.
– Отлично. Обещаю вернуться как можно скорее. Я тебя не брошу.
– Сорайя!
Она обернулась лишь наполовину, готовая идти.
– Почему ты мне ничего не сказала?
Сорайя колебалась долю секунды.
– Я рассудила, что всем будет лучше, если ты не вспомнишь, в какую лужу я тогда села.
Борн проводил ее взглядом. У него в голове продолжали звучать ее слова.
Пятнадцать минут быстрым шагом привели маленький отряд к развилке.
– Это разветвление основного тоннеля, – сказал лейтенант Ковальчук, поводив лучом фонарика по стенам.
Фади не любил сомнения. Для него нерешительность являлась признаком слабости.
– В таком случае, лейтенант, нам нужна научно обоснованная догадка относительно того, куда направился преступник. – Он пристально всмотрелся милиционеру в лицо. – Ты у нас здесь специалист, ты и говори.
В присутствии Фади было практически невозможно возражать или оставаться бездеятельным.
– Направо, – уверенно произнес Ковальчук. – На его месте я бы пошел направо.
– Вот и хорошо, – сказал Фади.
Они вошли в правое ответвление и почти сразу же снова услышали тот звук, шорох кожи по камню, на этот раз более отчетливый, повторяющийся через равные промежутки времени. Теперь не оставалось никаких сомнений в том, что это отголоски шагов, отражающиеся от стен. Преследователи настигали жертву.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |