Надежда посредством своих призывов убедить Николая пойти путем преобразований была так же утопична, как и вообще пушкинские иллюзии в отношении нового царя. Но независимо от того «Стансы» былй проникнуты безусловно прогрессивным духом. Недаром так высоко оценил их в своих знаменитых пушкинских статьях Белинский, причисляя к «перлам поэзии Пушкина».
Аналогия между петровским временем и современной Пушкину русской действительностью в «Стансах» проводится в лирическом ключе, в порядке глубоко эмоционального личного переживания поэта. Однако вскоре у Пушкина возникает творческая потребность воссоздать эпоху преобразований и образ царя-преобразователя в произведении большого эпического размаха, которое могло бы явиться новым, более развернутым и тем самым еще более убедительным «уроком» для николаевской современности. И вот через полгода с небольшим после «Стансов» Пушкин приступает к работе над своим первым, если не считать ранних отрывочных набросков, опытом в совершенно новой для него области ху- дожественно-фовествовательной прозы — историческим романом «Арап Петра Великого».
Повествовательные произведения на темы из русской истории были у нас и до Пушкина. Но в них было весьма мало исторического. Русские люди выступали либо в патети-
ческом облике античных героев (повесть Карамзина «Марфа' Посадница»), либо наделялись сентиментальной «чувствительностью» (его же «Наталья, боярская дочь»). Не было в этих произведениях и сколько-нибудь правдивого изображения соответствующей исторической эпохи. В своем романе Пушкин несколько романтизировал облик героя — своего прадеда по матери, африканца Абрама Петровича (в романе Ибрагим) Ганнибала. Но в то же время он сумел на крайне ограниченном пространстве дать правдивую и вместе с тем изумительно красочную и островыразительную картину жизни и быта петровской эпохи. Перед читателем воочию предстал период ломки всего старого, отжившего и создания новой русской государственности с его резкими противоречиями, с антагонизмом «старины» и «новизны» и вместе с тем со сложностью, неоднородностью самой «новизны», заключавшей в себе наряду с добрыми семенами и зачатки дальнейших отрицательных явлений русской жизни. Последнее наглядно олицетворено в проходящих почти по всем главкам романа друг подле друга, резко контрастных образах Ибрагима — предка самого поэта — и Корсакова — «предка» графа Нулина. В романах Вальтера Скотта особенно привлекало Пушкина умение давать описание прошлых веков без ходульной напыщенности, присущей трагедиям классицизма, без «чопорности чувствительных романов», наконец, без ложновеличавого «исторического» пафоса, а непосредственно и просто — «домашним образом», как если бы они описывались их современником. Подобным «домашним образом» Пушкин начал показывать историческую эпоху уже в «Борисе Годунове». Полностью так показана она в «Арапе Петра Великого». Особенно проявляется это в обрисовке самого Петра. «Шекспир, Гете, Вальтер Скотт не имеют холопского пристрастия к королям и героям»,— подчеркивал Пушкин. Именно так и вырастает с самого начала перед читателями даваемая в основном восприятием «не раба, а наперсника» — Ибрагима совсем простая, обычно-человеческая и вместе с тем в высшей степени импозантная фигура царя-преобразователя. Причем Петр показан не в минуты его героических деяний (о них только упоминается), а в подчеркнуто домашней, чисто бытовой обстановке: в кругу семьи, за игрой в шашки со шкипером, в доме Ржевского в качестве свата, заботливо устраивающего семейные дела своего крестника. «Земное божество» поэтов-одописцев XVIII века сводится Пушкиным с условных, одических «небес», ставится на «землю»; иконописный лик превращается в реальный исторический портрет «человека высокого росту, в зеленом кафтане, с глиняною трубкою во рту», который, «облокотясь на стол, читал гамбурские газеты». Подобная простота образа Петра, намеченная уже в «Стансах» рифмами «плотник» — «работник», была одним из первых замечательных достижений Пушкина-прозаика.
Наряду с совершенно новой трактовкой образа исторического героя — Петра — такие эпизоды романа, как описание
ассамблеи или обеда у боярина Ржевского, по силе заключенной в них исторической и художественной правды выглядели на фоне предшествовавшей и современной Пушкину литературы подлинным откровением. Все это делало первый художественно-прозаический опыт Пушкина, по существу, таким же новым словом в русской литературе, каким в свое время явились «Руслан и Людмила», южные поэмы.
Но взыскательный художник, сам Пушкин был чем- то не удовлетворен в своем первом прозаическом опыте и бросил работу над ним. Однако от замысла создать большое историческое произведение из эпохи Петра Пушкин не отказался. Осуществлением этого замысла и явилась написанная в следующем году «Полтава».
В «Полтаве» Пушкин снова обратился к столь характерному для его додекабрьского творчества жанру стихотворной поэмы. Однако новая поэма Пушкина принципиально и существенно отличалась от всего ранее им в этом роде созданного.
В «Полтаве» Пушкин дал произведение совершенно нового типа — реалистическую историческую поэму, синтетически вобравшую в себя элементы не только эпопеи и романтической поэмы, но и трагедии (сцены-диалоги между Мазепой и Марией, монологи Мазепы) и романа. Причем широкий синтез самых разнообразных жанров был осуществлен Пушкиным в значительной степени именно на основе романа, романическая фабула беззаконной любви Марии и Мазепы дала возможность развернуть яркую картину данной исторической эпохи. В предисловии к первому изданию «Полтавы» и в последующих заметках о ней поэт настойчиво подчеркивает, что в своей поэме он стремился быть полностью верным истории. Так это и было на самом деле. В романической фабуле своей поэмы, хотя она и основана на реальных событиях, Пушкин, правда, допускает элементы художественного домысла и даже в отдельных случаях отступает от исторических фактов (например, замена имени героини, которая на самом деле звалась Матреной). Зато во всем остальном он полностью опирается на тщательно изученные им исторические источники и материалы, какими он только мог в ту пору располагать.
Однако, конечно, гораздо значительнее этой фактической точности художественный историзм «Полтавы» — наличие в ней подлинно исторических, то есть обусловленных эпохой и ее в себе олицетворяющих, образов-характеров. В биографии Мазепы особенно потрясли Пушкина эпизоды обольщения стариком-гетманом своей крестницы и казни ее отца. Они были восприняты им как «разительная историческая черта», дававшая психологический ключ к пониманию характера самого Мазепы. «Сильные характеры и глубокая трагическая тень, набросанная на все эти ужасы, вот что увлекло меня»,— писал он позднее. Этот трагический эпизод Пушкин и положил в основу своей поэмы, разработав его
«Россией молодой». Из душного и мрачного мира мелких интересов, эгоистических целей и узколичных страстей — «отвратительного» мира Мазепы, в котором, по словам самого Пушкина, нет «ничего утешительного», поэт выводит нас на просторы большого национально-исторического и народного подвига. В этом и смысл необычного построения поэмы Пушкина, с полной отчетливостью раскрывающийся в ее эпилоге. Все, что движимо узколичными, эгоистическими целями, хищническими и корыстными страстями, преходит, теряется без остатка. Только большими делами на благо родины и народа исторический деятель может создать себе вовеки нерушимый «огромный памятник» — вот что говорит поэт не только сюжетом, образами, но и самой композицией своей героико-патриотической поэмы, заключавшей в себе, подобно «Стансам» 1826 года, и новый урок Николаю I. Высокий общественный пафос, патриотический дух, выбор поэтом в качестве предмета изображения события огромного национально-исторического значения в сочетании с глубоким историзмом — правильным освещением эпохи, исторического хода вещей (в частности, утверждением нерушимой связи русского и украинского народов), исторических характеров — во всем этом сказывается новое качество «Полтавы» по сравнению со всеми предшествовавшими ей поэмами как самого Пушкина, так и его предшественников и современников,— ее действительная народноеть, органически проявляющаяся и в ее стиле. Больше того, в историческом оптимизме «Полтавы», воссоздавшей один из самых героических моментов
|
и крепость становящейся русской нации, в силы народа, поэт обрел могучее противоядие тем настроениям отчаяния и тоски, тем пессимистическим мотивам, которые окрасили собой ряд его стихотворений 1826—1828 годов. Имела «Полтава» и важное общественное значение. Победно торжествующий тон поэмы, подчеркиваемый самим звучанием ее стиха — мажорного четырехстопного ямба, героического размера од Ломоносова, обогащенного всем несравненным стихотворным пушкинским мастерством, исполненного энергии и вместе с тем простоты,— все это в период тяжелой общественной депрессии вселяло бодрость в сердца, уверенность в том, что силы нации не сломлены, что молодая Россия, отстоявшая на поле Полтавского боя свое право на существование, давшая достойный отпор внешнему врагу, сумеет перетерпеть и выпавшие на ее долю новые испытания, одолеет тяжкий гнет реакции и порабощения.
*
В «Полтаве» Пушкин творчески соприкоснулся с героическим прошлым русского народа. Вскоре по окончании поэмы поэт становится живым свидетелем его героического на-
стоящего. В том же апреле 1828 года, когда Пушкин приступил к работе над «Полтавой», началась война России за освобождение греков от турецкого ига, вызвавшая горячее сочувствие в прогрессивных европейских кругах. Просьба поэта о включении его добровольцем в действующую армию была оскорбительно отклонена. Продолжавшееся недоверие власти к певцу декабристов вставало преградой и на пути его к личному счастью.
«Беспечный, влюбчивый», как он сам себя называл, Пушкин увлекался много и многими. Но неприкаянность, бесприютность его личной жизни по возвращении из ссылки все больше угнетали его. Он все чаще подумывал о доме, семье, любящей и любимой жене, детях. В том же 1828 году пошли толки о предстоящей женитьбе его на дочери видного вельможи, директора публичной библиотеки и президента Академии художеств А. Н. Оленина А. А. Олениной. Но женитьба расстроилась из-за политической неблагонадежности поэта. Вскоре в его сердце вспыхнуло новое большое чувство — к его будущей жене, юной московской красавице Натали Гончаровой. Но и тут на его предложение был дан уклончивый ответ. Тогда Пушкин, не спрашивая разрешения царя, отправился на Закавказский фронт.
Величественная и суровая природа Кавказа, героика ратной жизни, оживленное общение со многими сосланными в «теплую Сибирь»: «братьями, друзьями, товарищами» поэта — декабристами — все это оказало на него самое благотворное действие, вызвало новый прилив творческой энергии. Им пишется вторая кавказская поэма «Тазит» — плод не только зрелого художника-реалиста, но и проницательного мыслителя-историка; создается цикл великолепных кавказских стихов, одно из самых проникновенных любовных стихотворений — «На холмах Грузии лежит ночная мгла». В лирике поэта, жадно глотнувшего во время своего самовольного «Путешествия в Арзрум» свободы, вновь со всей силой зазвучали жизнеутверждающие, мажорные звуки: стансы «Брожу ли я вдоль улиц шумных», где горькая дума о неминуемой смерти снимается благословением новой, «младой жизни», расцветающей у гробового входа отцов; блистательное, напоенное морозом и солнцем «Зимнее утро».
Но самым наглядным, самым убедительным ответом на непрекращавшиеся толки критиков о «совершенном падении» пушкинского таланта явилась воистину золотая бол- динская осень 1830 года. Это не только ярчайшая страница пушкинской литературной биографии, но и едва ли не единственный в своем роде образец потрясающего неслыханной творческой энергией подъема поэта-творца. В неоценимой сокровищнице художественных драгоценностей, созданных им за это кратчайшее время, как бы слиты все черты пленительного духовного облика Пушкина — писателя, мыслителя, человека; сверкают и переливаются все грани его «ми- рообъемлющего» гения.
стоящего. В том же апреле 1828 года, когда Пушкин приступил к работе над «Полтавой», началась война России за освобождение греков от турецкого ига, вызвавшая горячее сочувствие в прогрессивных европейских кругах. Просьба поэта о включении его добровольцем в действующую армию была оскорбительно отклонена. Продолжавшееся недоверие власти к певцу декабристов вставало преградой и на пути его к личному счастью.
«Беспечный, влюбчивый», как он сам себя называл, Пушкин увлекался много и многими. Но неприкаянность, бесприютность его личной жизни по возвращении из ссылки все больше угнетали его. Он все чаще подумывал о доме, семье, любящей и любимой жене, детях. В том же 1828 году пошли толки о предстоящей женитьбе его на дочери видного вельможи, директора публичной библиотеки и президента Академии художеств А. Н. Оленина А. А. Олениной. Но женитьба расстроилась из-за политической неблагонадежности поэта. Вскоре в его сердце вспыхнуло новое большое чувство — к его будущей жене, юной московской красавице Натали Гончаровой. Но и тут на его предложение был дан уклончивый ответ. Тогда Пушкин, не спрашивая разрешения царя, отправился на Закавказский фронт.
Величественная и суровая природа Кавказа, героика ратной жизни, оживленное общение со многими сосланными в «теплую Сибирь»: «братьями, друзьями, товарищами» поэта — декабристами — все это оказало на него самое благотворное действие, вызвало новый прилив творческой энергии. Им пишется вторая кавказская поэма «Тазит» — плод не только зрелого художника-реалиста, но и проницательного мыслителя-историка; создается цикл великолепных кавказских стихов,' одно из самых проникновенных любовных стихотворений — «На холмах Грузии лежит ночная мгла». В лирике поэта, жадно глотнувшего во время своего самовольного «Путешествия в Арзрум» свободы, вновь со всей силой зазвучали жизнеутверждающие, мажорные звуки: стансы «Брожу ли я вдоль улиц шумных», где горькая дума о неминуемой смерти снимается благословением новой, «младой жизни», расцветающей у гробового входа отцов; блистательное, напоенное морозом и солнцем «Зимнее утро».
Но самым наглядным, самым убедительным ответом на непрекращавшиеся толки критиков о «совершенном падении» пушкинского таланта явилась воистину золотая бол- динская осень 1830 года. Это не только ярчайшая страница пушкинской литературной биографии, но и едва ли не единственный в своем роде образец потрясающего неслыханной творческой энергией подъема поэта-творца. В неоценимой сокровищнице художественных драгоценностей, созданных им за это кратчайшее время, как бы слиты все черты пленительного духовного облика Пушкина — писателя, мыслителя, человека; сверкают и переливаются все грани его «ми- рообъемлющего» гения.
«Россией молодой». Из душного и мрачного мира мелких интересов, эгоистических целей и узколичных страстей — «отвратительного» мира Мазепы, в котором, по словам самого Пушкина, нет «ничего утешительного», поэт выводит нас на просторы большого национально-исторического и народного подвига. В этом и смысл необычного построения поэмы Пушкина, с полной отчетливостью раскрывающийся в ее эпилоге. Все, что движимо узколичными, эгоистическими целями, хищническими и корыстными страстями, преходит, теряется без остатка. Только большими делами на благо родины и народа исторический деятель может создать себе вовеки нерушимый «огромный памятник» — вот что говорит поэт не только сюжетом, образами, но и самой композицией своей героико-патриотической поэмы, заключавшей в себе, подобно «Стансам» 1826 года, и новый урок Николаю I. Высокий общественный пафос, патриотический дух, выбор поэтом в качестве предмета изображения события огромного нацио- нально-исторического значения в сочетании с глубоким историзмом — правильным освещением эпохи, исторического хода вещей (в частности, утверждением нерушимой связи русского и украинского народов), исторических характеров — во всем этом сказывается новое качество «Полтавы» по сравнению со всеми предшествовавшими ей поэмами как самого Пушкина, так и его предшественников и современников,— ее действительная народность, органически проявляющаяся и в ее стиле. Больше того, в историческом оптимизме «Полтавы», воссоздавшей один из самых героических моментов русской истории, пронизанной патриотической верой в мощь и крепость становящейся русской нации, в силы народа, поэг обрел могучее противоядие тем настроениям отчаяния и тоски, тем пессимистическим мотивам, которые окрасили собой ряд его стихотворений 1826—1828 годов. Имела «Полтава» и важное общественное значение. Победно торжествующий тон поэмы, подчеркиваемый самим звучанием ее стиха — мажорного четырехстопного ямба, героического размера од Ломоносова, обогащенного всем несравненным стихотворным пушкинским мастерством, исполненного энергии и вместе с тем простоты,— все это в период тяжелой общественной депрессии вселяло бодрость в сердца, уверенность в том, что силы нации не сломлены, что молодая Россия, отстоявшая на поле Полтавского боя свое право на существование, давшая достойный отпор внешнему врагу, сумеет перетерпеть и выпавшие на ее долю новые испытания, одолеет тяжкий гнет реакции и порабощения.
*
В «Полтаве» Пушкин творчески соприкоснулся с героическим прошлым русского народа. Вскоре по окончании поэмы поэт становится живым свидетелем его героического на—
стоящего. В том же апреле 1828 года, когда Пушкин приступил к работе над «Полтавой», началась война России за освобождение греков от турецкого ига, вызвавшая горячее сочувствие в прогрессивных европейских кругах. Просьба поэта о включении его добровольцем в действующую армию была оскорбительно отклонена. Продолжавшееся недоверие власти к певцу декабристов вставало преградой и на пути его к личному счастью.
«Беспечный, влюбчивый», как он сам себя называл, Пушкин увлекался много и многими. Но неприкаянность, бесприютность его личной жизни по возвращении из ссылки все больше угнетали его. Он все чаще подумывал о доме, семье, любящей и любимой жене, детях. В том же 1828 году пошли толки о предстоящей женитьбе его на дочери видного вельможи, директора публичной библиотеки и президента Академии художеств А. Н. Оленина А. А. Олениной. Но женитьба расстроилась из-за политической неблагонадежности поэта. Вскоре в его сердце вспыхнуло новое большое чувство — к его будущей жене, юной московской красавице Натали Гончаровой. Но и тут на его предложение был дан уклончивый ответ. Тогда Пушкин, не спрашивая разрешения царя, отправился на Закавказский фронт.
Величественная и суровая природа Кавказа, героика ратной жизни, оживленное общение со многими сосланными в «теплую Сибирь»: «братьями, друзьями, товарищами» поэта — декабристами — все это оказало на него самое благотворное действие, вызвало новый прилив творческой энергии. Им пишется вторая кавказская поэма «Тазит» — плод не только зрелого художника-реалиста, но и проницательного мыслителя-историка; создается цикл великолепных кавказских стихов/ одно из самых проникновенных любовных стихотворений — «На холмах Грузии лежит ночная мгла». В лирике поэта, жадно глотнувшего во время своего самовольного «Путешествия в Арзрум» свободы, вновь со всей силой зазвучали жизнеутверждающие, мажорные звуки: стансы «Брожу ли я вдоль улиц шумных», где горькая дума о неминуемой смерти снимается благословением новой, «младой жизни», расцветающей у гробового входа отцов; блистательное, напоенное морозом и солнцем «Зимнее утро».
Но самым наглядным, самым убедительным ответом на непрекращавшиеся толки критиков о «совершенном падении» пушкинского таланта явилась воистину золотая бол- динская осень 1830 года. Это не только ярчайшая страница пушкинской литературной биографии, но и едва ли не единственный в своем роде образец потрясающего неслыханной творческой энергией подъема поэта-творца. В неоценимой сокровищнице художественных драгоценностей, созданных им за это кратчайшее время, как бы слиты все черты пленительного духовного облика Пушкина — писателя, мыслителя, человека; сверкают и переливаются все грани его «ми- рообъемлющего» гения.
Вместе с тем в творческом пути Пушкина болдинская осень 1830 года представляет собой момент великого перелома, перевала. Пушкин не только подводит итоговую черту под ранее сделанным — заканчивает многое, прежде начатое, осуществляет издавна лелеемые замыслы,— но и смело устремляется вперед по тому, еще не изведанному пути, который был подготовлен и всем предшествовавшим ему и его собственным литературным развитием и который следом за ним закономерно стал магистральным путем русской классической литературы.
*
В Болдине был в основном закончен «многолетний труд» Пушкина — роман в стихах «Евгений Онегин», работа над которым, длительная и настойчивая, падает на самый цветущий период его творчества и который поэт называл своим литературным «подвигом».
«Евгений Онегин» является во всех отношениях, не только по времени написания, но и по существу, центральным пушкинским творением. Именно в «Евгении Онегине» Пушкин как «поэт действительности» вырастает во весь свой рост. Хорошо известно определение Белинским «Евгения Онегина» как «энциклопедии русской жизни» того времени. Подобно большинству формул Белинского, и это определение отличается удивительной точностью и содержательностью. В своем стихотворном романе — ив собственно повествовательной его части и в многочисленнейших лирических отступлениях, которые Пушкин шутливо называет «болтовней»,— поэт отражает русскую жизнь с небывало широким, подлинно энциклопедическим охватом и в то же время делает это со свойственным ему исключительным лаконизмом, в предельно сжатой форме, действительно в какой-то мере приближающейся к краткости энциклопедических заметок и статей.
Если в южных поэмах Пушкина перед русским читателем развертывались экзотические картины гор Кавказа, садов Бахчисарая, бессарабских степей,— с первых же строф «Евгения Онегина» он сразу ощущал себя в привычной, хорошо знакомой обстановке, в атмосфере чисто русской действительности. И эта атмосфера окружала его на протяжении всех восьми глав романа. Деревенские пейзажи «Евгения Онегина» также представляют собой явление в нашей литературе дотоле небывалое. Пушкин совершил подлинное эстетическое открытие русской природы, показал своим читателям, сколько в том, что их постоянно окружает, что всем им так привычно и с детства знакомо,— сколько во всем этом прекрасного и поэтического.
Еще важнее, что в пушкинском стихотворном романе предстали перед читателями подлинно живые образы реаль-
о творческом пути Пушкина болдинская --ой года представляет собой момент великого перелома, перевала. Пушкин не только подводит итоговую чер. ту под ранее сделанным — заканчивает многое, прежде начатое, осуществляет издавна лелеемые замыслы,— но и смело устремляется вперед по тому, еще не изведанному пу. ти, который был подготовлен и всем предшествовавшим ему и его собственным литературным развитием и который следом за ним закономерно стал магистральным путем русской классической литературы.
<&>
Л
В Болдине был в основном закончен «многолетний труд» Пушкина — роман в стихах «Евгений Онегин», работа над которым, длительная и настойчивая, падает на самый цветущий период его творчества и который поэт называл своим литературным «подвигом».
«Евгений Онегин» является во всех отношениях, не только по времени написания, но и по существу, центральным пушкинским творением. Именно в «Евгении Онегине» Пушкин как «поэт действительности» вырастает во весь свой рост. Хорошо известно определение Белинским «Евгения Онегина» как «энциклопедии русской жизни» того времени. Подобно большинству формул Белинского, и это определение отличается удивительной точностью и содержательностью. В своем стихотворном романе — ив собственно повествовательной его части и в многочисленнейших лирических отступлениях, которые Пушкин шутливо называет «болтовней»,— поэт отражает русскую жизнь с небывало широким, подлинно энциклопедическим охватом и в то же время делает это со свойственным ему исключительным лаконизмом, в предельно сжатой форме, действительно в какой-то мере приближающейся к краткости энциклопедических заметок и статей.
Если в южных поэмах Пушкина перед русским читателем развертывались экзотические картины гор Кавказа, садов Бахчисарая, бессарабских степей,— с первых же строф «Евгения Онегина» он сразу ощущал себя в привычной, хорошо знакомой обстановке, в атмосфере чисто русской действительности. И эта атмосфера окружала его на протяжении всех восьми глав романа. Деревенские пейзажи «Евгения Онегина» также представляют собой явление в нашей литературе дотоле небывалое. Пушкин совершил подлинное эстетическое открытие русской природы, показал своим читателям, сколько в том, что их постоянно окружает, что всем им так привычно и с детства знакомо,— сколько во всем этом прекрасного и поэтического.
Еще важнее, что в пушкинском стихотворном романе предстали перед читателями подлинно живые образы реаль-
Вместе с тем в творческом пути Пушкина болдинская осень 1830 года представляет собой момент великого перелома, перевала. Пушкин не только подводит итоговую черту под ранее сделанным — заканчивает многое, прежде начатое, осуществляет издавна лелеемые замыслы,— но и смело устремляется вперед по тому, еще не изведанному пути, который был подготовлен и всем предшествовавшим ему и его собственным литературным развитием и который следом за ним закономерно стал магистральным путем русской классической литературы.
В Болдине был в основном закончен «многолетний труд» Пушкина — роман в стихах «Евгений Онегин», работа над которым, длительная и настойчивая, падает на самый цветущий период его творчества и который поэт называл своим литературным «подвигом».
«Евгений Онегин» является во всех отношениях, не только по времени написания, но и по существу, центральным пушкинским творением. Именно в «Евгении Онегине» Пушкин как «поэт действительности» вырастает во весь свой рост. Хорошо известно определение Белинским «Евгения Онегина» как «энциклопедии русской жизни» того времени. Подобно большинству формул Белинского, и это определение отличается удивительной точностью и содержательностью. В своем стихотворном романе — ив собственно повествовательной его части и в многочисленнейших лирических отступлениях, которые Пушкин шутливо называет «болтовней»,— поэт отражает русскую жизнь с небывало широким, подлинно энциклопедическим охватом и в то же время делает это со свойственным ему исключительным лаконизмом, в предельно сжатой форме, действительно в какой-то мере приближающейся к краткости энциклопедических заметок и статей.
Если в южных поэмах Пушкина перед русским читателем развертывались экзотические картины гор Кавказа, садов Бахчисарая, бессарабских степей,— с первых же строф «Евгения Онегина» он сразу ощущал себя в привычной, хорошо знакомой обстановке, в атмосфере чисто русской действительности. И эта атмосфера окружала его на протяжении всех восьми глав романа. Деревенские пейзажи «Евгения Онегина» также представляют собой явление в нашей литературе дотоле небывалое. Пушкин совершил подлинное эстетическое открытие русской природы, показал своим читателям, сколько в том, что их постоянно окружает, что всем им так привычно и с детства знакомо,— сколько во всем этом прекрасного и поэтического.
Еще важнее, что в пушкинском стихотворном романе предстали перед читателями подлинно живые образы реальных русских людей, заключавшие широкие художественные
обобщения основных тенденций русского общественного развития. Задача, которую ставил перед собой поэт уже в «Кавказском пленнике»,— показать типичный образ русского молодого человека XIX столетия, представителя вольнолюбиво настроенной и вместе с тем неудовлетворенной, скучающей, разочарованной дворянской молодежи пушкинского времени,— была блестяще решена в лице того, чьим именем и озаглавлен роман. Близость характеров Пленника и Онегина не могла не броситься в глаза. В предисловии к изданию первой главы «Евгения Онегина» Пушкин и сам говорит, что «характер главного лица» «сбивается» на образ Пленника. Связь нового произведения с первой южной поэмой сказывается и в том, что в основе фабульной линии, связанной с «главным лицом», в значительной степени лежит та же сюжетная схема. И тут и там охладелый, разочарованный герой, страдающий «преждевременной старостью души», попадает из столицы, из искусственной «светской» среды на иную, естественную почву; встречается с «простой девой», выросшей на этой природной, здоровой почве, в условиях патриархального, простого быта. Но в «Евгении Онегине» эта излюбленная романтиками схема развертывается — почти в пародийном противопоставлении — совсем в другом, не исключительном, а типическом плане. Подобно Пленнику, Онегин также «летит» («в пыли на почтовых» — прозаическая деталь, немыслимая в романтической поэме), но не в неведомый «далекий край» — горы Кавказа, а в русскую «деревню» — обыкновенное дворянское поместье, и не в поисках «священной свободы», а всего лишь за дядиным наследством; очаровывает не экзотическую «деву гор», а «уездную барышню». Уже это показывает, что к осуществлению одного и того же задания — художественно воспроизвести облик «современного человека» — Пушкин идет сойсем иным, по существу, прямо противоположным путем. Вскоре же после написания «Кавказского пленника» поэт осознал, что поставленная им задача требует и другой жанровой формы: «Характер главного лица приличен более роману». В этом признании зародыш «Евгения Онегина». Его новая жанровая форма — «роман в стихах» — очень близка байроновскому «Дон Жуану», который Пушкин считал лучшим творением английского поэта. При первом же своем упоминании о работе над «Онегиным» Пушкин сам указывал это: «Пишу не роман, а роман в стихах — дьявольская разница. Вроде «Дон Жуана»...». Однако, когда года полтора спустя А. Бестужев, познакомившись с первой главой «Евгения Онегина», стал сравнивать ее с «Дон Жуаном», Пушкин, который написал к этому времени уже около половины романа, энергично отклонил правомерность такого сопоставления: «Ты сравниваешь первую главу с «Дон Жуаном».— Никто более меня не уважает «Дон Жуана»..., но в нем ничего нет общего с «Онегиным». Эти оба, казалось бы, прямо противоречащие друг другу утверждения обобщения основных тенденций русского общественного развития. Задача, которую ставил перед собой поэт уже в «Кавказском пленнике»,— показать типичный образ русского молодого человека XIX столетия, представителя вольнолюбиво настроенной и вместе с тем неудовлетворенной, скучающей, разочарованной дворянской молодежи пушкинского времени,— была блестяще решена в лице того, чьим именем и озаглавлен роман. Близость характеров Пленника и Онегина не могла не броситься в глаза. В предисловии к изданию первой главы «Евгения Онегина» Пушкин и сам говорит, что «характер главного лица» «сбивается» на образ Пленника. Связь нового произведения с первой южной поэмой сказывается и в том, что в основе фабульной линии, связанной с «главным лицом», в значительной степени лежит та же сюжетная схема. И тут и там охладелый, разочарованный герой, страдающий «преждевременной старостью души», попадает из столицы, из искусственной «светской» среды на иную, естественную почву; встречается с «простой девой», выросшей на этой природной, здоровой почве, в условиях патриархального, простого быта. Но в «Евгении Онегине» эта излюбленная романтиками схема развертывается — почти в пародийном противопоставлении — совсем в другом, не исключительном, а типическом плане. Подобно Пленнику, Онегин также «летит» («в пыли на почтовых» — прозаическая деталь, немыслимая в романтической поэме), но не в неведомый «далекий край» — горы Кавказа, а в русскую «деревню» — обыкновенное дворянское поместье, и не в поисках «священной свободы», а всего лишь за дядиным наследством; очаровывает не экзотическую «деву гор», а «уездную барышню». Уже это показывает, что к осуществлению одного и того же задания — художественно воспроизвести облик «современного человека» — Пушкин идет собсем иным, по существу, прямо противоположным путем. Вскоре же после написания «Кавказского пленника» поэт осознал, что поставленная им задача требует и другой жанровой формы: «Характер главного лица приличен более роману». В этом признании зародыш «Евгения Онегина». Его новая жанровая форма — «роман в стихах» — очень близка байроновскому «Дон Жуану», который Пушкин считал лучшим творением английского поэта. При первом же своем упоминании о работе над «Онегиным» Пушкин сам указывал это: «Пишу не роман, а роман в стихах — дьявольская разница. Вроде «Дон Жуана»...». Однако, когда года полтора спустя А. Бестужев, познакомившись с первой главой «Евгения Онегина», стал сравнивать ее с «Дон Жуаном», Пушкин, который написал к этому времени уже около половины романа, энергично отклонил правомерность такого сопоставления: «Ты сравниваешь первую главу с «Дон Жуаном».— Никто более меня не уважает «Дон Жуана»..., но в нем ничего нет общего с «Онегиным». Эти оба, казалось бы, прямо противоречащие друг другу утверждения
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |
