Последняя моя встреча с Кирпичом произошла при следующих обстоятельствах. Мы были на концерте в «Кэндимене» и сидели за одним столом, там за этим столом человек 15-20 сидело. Смотрели мы концерт, выпивали. И там мне действительно стало плохо, я немного перебрал и не без помощи некоторых товарищей добрался до дома. Этот случай даже описан в одной из книжек, по-моему в «Коррумпированном Петербурге». Там говорилось, что на этой встрече еще и Ефим был. А он там действительно был. Через несколько дней один из подельников Кирпича начал искать со мной встречи. Мы договорились встретиться в офисе у Ефима. Их приехало несколько человек, и я их всех видел впервые. То есть мы друг друга знали только заочно, или по телефонным разговорам. Так вот, этот подельник Кирпича спрашивает меня, за что я его хочу убить. Я ему отвечаю: «Кто тебе сказал такую чушь?» Он пожимает плечами и говорит: «Вячеслав Кирпичев сказал ему, что в разговоре на концерте в „Кэндимене“ я упомянул о своем желании убить вот этого человека». Я немедленно попросил никого не уходить из офиса, Ефимов позвонил Кирпичеву, мы начали пить чай и разговаривать, а часа через полтора приехал Кирпич. Я спросил у него. «Когда я говорил, что хочу убить этого человека?» Кирпич сразу же ответил: «Ты никогда в жизни такого не говорил, это они плетут свои интриги». Ну как на такое можно реагировать? Я спросил всех собравшихся: «Есть ли ко мне еще какие-либо вопросы?» Они ответили, что вопросов нет, и мы разъехались. Вот таким мне запомнился Слава Кирпичев. А уж вором он был или не вором, я не знаю…
мая 1992 года меня отправили в Обухове. Обуховская колония расположена недалеко от дома, где я жил до посадки. В километрах двух всего. Так что получилось как в анекдоте – «раньше жил напротив тюрьмы, а теперь начал жить напротив собственного дома». По прибытии в колонию нас направили в карантин, то есть содержали в отдельном помещении, распределяли по отрядам. Нам нужно было пройти бани, прожарки, собеседования с операми. И в первые же дни у меня состоялась беседа с начальником колонии. Он отвел меня в сторону, и мы долго говорили. Он сделал ряд ценных наставлений, а также сказал, что меня ожидает и как будет развиваться моя судьба. Сказал, что я буду большой разменной картой в чьих-то руках. Рассказал он и о себе. Дело в том, что его тоже около года держали в «комитетской» тюрьме. Обуховская колония ведь была рабочей, в некоторых цехах за вредность выдавали молоко. И вот однажды некий кляузник написал на начальника колонии, что тот требует денег за способствование условно-досрочному освобождению. Эти деньги должны быть переданы в бутылке из-под молока, окрашенной в белый цвет. И действительно, такую бутылку нашли с деньгами. Начальника колонии арестовали и посадили. Его держали-держали, но доказать ничего не смогли. Выпустили. А он оказался мужик не промах, и, прежде чем покрасить бутылку в белый цвет, он все провел через секретную часть. То есть все эти действия были отражены в секретных документах. Однако в самом начале следствия он эти документы не выдавал. Знал, что их порвут, а его посадят. Только после того, как его отпустили, он нашел эти документы, сделал экспертизу, что они настоящие, поехал в Москву. Его восстановили в должности, вернули на работу и выплатили компенсацию. Звали этого человека Павлом Владимировичем, и он на меня произвел впечатление сильного и волевого человека – настоящего хозяина зоны.
Потом меня перевели в отряд, условия там были нормальные, питание неплохое. А через пару месяцев ко мне приехал с Литейного заместитель начальника управления всех ИТУ, меня вызвали в кабинет к начальнику колонии. Оказалось, что в это время с «Металки» кого-то вывезли в ящике. И якобы этот человек прятался на квартире кого-то из «тамбовских». Начальник с Литейного попросил, чтобы я обзвонил всех, для того, чтобы вернуть этого человека в зону. Сидеть ему оставалось немного, и обещали, что ничего ему за побег не будет. Я, конечно, звонить никому не стал, потому что понимал – не для того люди делали побег, чтобы по звонку возвращаться назад в зону…
Потом приезжала ко мне в Обухове корреспондентка из американского журнала «Тайм», ей дали поговорить со мной, мы общались в кабинете администрации часа три. Начальство даже для такого случая кофе нашло, нас поили несколько раз во время беседы. Общались через переводчика, держалась она дружелюбно, а потом вышла статья на трех листах, и мне прислали перевод. Ну что сказать? Западные нравы… Если бы она написала по-другому, наверное, никто бы не стал статью ее читать. Вот она и написала, что я на нее смотрел таким взглядом, будто готов был разорвать в клочья. В общем, вылила она на меня весь негатив. И с тех пор у меня очень сложное отношение к журналистам…
Про меня писали, что мне, мол, были созданы тепличные условия в колонии и что я там не работал ни дня. Но тут надо заметить, что зона вообще к тому времени была почти не рабочей. Действительно, через несколько месяцев после моего прибытия, в Обухове были собраны документы и отправлены на изменение моего содержания. Комиссия должна была рассмотреть вопрос и решить, переводить ли меня на стройку народного хозяйства, на так называемую химию. Административная комиссия решила вопрос положительно, но это решение было опротестовано прокурором, потому что выяснилось, что комиссия собиралась в неполном составе. Опротестовал решение комиссии прокурор по надзору за ИТУ. Естественно, административная комиссия Фрунзенского района, можно сказать, обиделась. И тут дело не столько во мне, сколько в том, что их просто по-человечески заело. Ведь до этого случая их никто никогда не проверял, в каком составе они принимали решение и собирались. Хотя они разбирали и более сложные вопросы. Они приняли положительное решение и отправили документы в суд. Прошло еще пару месяцев, в декабре 1992 года состоялся суд, и согласно его решению я был направлен на стройку народного хозяйства. Там рассматривался вопрос десятерых человек, так вот девять направили в Гатчину, а меня в Оренбург. Я, наивный, с женой пошел к начальнику, который распределял на химию, начал разговаривать, нельзя ли меня поближе к Питеру определить, потому что жена, ребенок. А мне в ответ либо Владивосток, либо Оренбург – выбирай. И все это происходило в то время, когда вышел какой-то указ, согласно которому до химии стало возможно добираться своим ходом. А раньше доставляли этапом. Вот я туда и отправился. Хочу отметить, что за все время пребывания в колонии у меня не было ни одного нарушения, ни одного прогула или опоздания на проверку. Ну, а в Оренбурге уже я пробыл недолго, потому что через несколько месяцев после моего приезда все химии были закрыты.
Когда меня отпустили в Питер с химии в отпуск, случилась такая история. Однажды я заехал в магазин «Спар». Магазин в то время был чуть ли не единственным стопроцентно западным магазином. Его финны открыли, там можно было в любое время года покупать очень хорошие продукты. И вот когда я выбирал, что нужно купить, в магазине вдруг поднялся какой-то шум и я увидел на середине зала мужчину в военном плаще, который держал в руке гранату, а по углам зала располагались сотрудники милиции с приготовленными пистолетами. А мужик этот требует выручку, в противном случае угрожает всех взорвать. Я подошел к нему, спросил, знает ли он меня. Он сказал, что знает. Тогда я спрашиваю. «Если ты знаешь, что это наш магазин, то зачем же пришел сюда?» Он вступил со мной в переговоры и объяснил, что проиграл в карты полторы тысячи долларов, поэтому ему срочно нужны деньги. Я предложил встретиться на следующий день с теми, кому он проиграл деньги, чтобы решить его проблему. Он согласился, но попросил бутылку водки и сигарет. Я взял в пакет сигареты, водку и немного яблок и долго ходил по залу, искал кассиршу, чтобы оплатить это, не мог найти, потому что все попрятались. Но мне нужно было обязательно оплатить все, чтобы не подумали, что мы грабим магазин вместе. Когда я расплатился, то попытался дать этому человеку в одну руку водку, а в другую пакет с яблоками. Я надеялся, что он мне даст взамен гранату, но этот фокус не удался. Яблоки он не взял. Мы вышли с ним на улицу, я посадил его с собой в машину, мы отъехали километра на два от магазина, и на автобусной остановке я его выпустил. Потом я вернулся в магазин, сказал, что все в порядке, и поехал играть в футбол. Только отъехал от магазина – спецотряд в форме и с автоматами перегородил дорогу, меня окружили и с криками задержали. Я рассказал старшему, как все происходило, они доставили меня в Четвертое отделение милиции, там какой-то опер проверил документы, доверенность, долго сомневался, но потом отпустил меня, даже не заинтересовавшись тем, что с этим грабителем мы должны были встретиться на следующий день. Встреча эта должна была состояться в кафе «Вечер», поэтому я сразу же позвонил Ефиму и предупредил, что если кто-то меня в 17.00 завтра будет искать – чтобы он сразу мне перезвонил. Но никто так и не пришел…
Когда я окончательно вернулся в Питер, меня, конечно, встречали, было много людей – товарищей, знакомых, друзей. Я не считаю, что это была какая-то организация, но это был большой и здоровый коллектив.
Вернувшись, я даже не отдыхал – слишком много было работы. Вскоре после моего возвращения случилась забавная история, которая свидетельствует, что в то время далеко не все сотрудники правоохранительных органов знали меня не только в лицо, но и по фамилии. Шел 1993 год, страна переживала компьютерный бум, через границу шли фуры с компьютерами, которые там стоили тысячу долларов, а здесь до пяти тысяч. Бизнес был очень прибыльным. В одной из ситуаций у нас образовалось несколько десятков этих компьютеров, а в то время бывший сокамерник Валерия Ледовских сидел в колонии Форносово. И для того, чтобы помочь ему уйти на УДО, мы решили открыть в Форносове компьютерный класс. Мы собирались дать туда пять компьютеров, согласовали этот вопрос с администрацией и поехали в колонию. Я только что освободился, но паспорт у меня уже был на руках. Собственно говоря, все переговоры вел Ледовских, а я поехал с ним за компанию. Ни с кем на зоне встречаться не собирался – просто мне было любопытно. Мы приехали в костюмах и галстуках часов в 11 утра к проходной, позвонили. Нам ответили, что идет совещание, но скоро выйдет и встретит нас замполит. На улицу вышел дежурный, рыжий майор, и спросил наши паспорта. Мы паспорта отдали, нам выписали пропуска, и уже на территории зоны нас встретил замполит – майор-кавказец. Он спросил: «Это вы компьютеры поставить хотите?» Мы отвечаем: «Да, мы». Тогда он предложил провести экскурсию по зоне, чтобы показать, как плохо живут заключенные и как много на зоне проблем. По дороге я встретил бывшего преподавателя из ЛИТМО, доцента Фокина, которого осудили в свое время на 14 лет, 9 из которых он уже отсидел в Форносове. Мы поздоровались, начали разговаривать, это еще больше убедило замполита, что мы с Ледовских представители каких-то интеллигентных кругов. Я начал расспрашивать Фокина, почему в казармах нары стоят в три яруса, почему на зоне такие тяжелые условия. Он в ответ только плечами пожимал. По зоне мы ходили довольно долго, из знакомых своих я почти никого не встретил, потому что на предварительном следствии сидел не в «Крестах», а в «комитетской» тюрьме. Конечно, мы встретили того парня, которому хотели помочь, и уже на выходе из колонии, на самой проходной, столкнулись с начальником колонии.
Он проявил большое радушие и сказал, что не отпустит нас, пока мы с ним не отобедаем. Он привел нас в столовую, за обедом мы разговорились, оказалось, что он тоже учился в ЛИТМО. Естественно, мы нашли много общих знакомых. О Фокине поговорили. А потом начальник колонии сказал: «Ребята, если честно, нам не до компьютеров, если можете, помогите продуктами: картошкой, капустой, тушенкой». Мы пообещали, тепло попрощались и ушли. Решили, что сделаем так: компьютеры продадим и на эти деньги купим продукты. Начальник колонии на прощание, кстати говоря, подарил нам зековские поделки: шариковые накладки на автомобильные сиденья. Вечером того же дня меня вдруг находит в гостинице «Пулковской» старший оперуполномоченный форносовской колонии и чуть ли не криком кричит: «Что же вы натворили?…» Выяснилось, что часа через два после того, как мы уехали, в колонию нагрянули шесть оперов с Литейного и допросили всех, с кем мы встречались, на предмет того, что мы их куда-то вербовали. Радушного замполита, между прочим, увезли с инфарктом в больницу, они просто не поняли, что я – тот самый Кумарин. Вот так вот вышло. Как оно часто в России получается. Естественно, хотели-то мы как лучше, а получилось… В общем, больше в зону мы эту не ездили. Продукты, правда, мы им все-таки послали. Но уже через совсем других людей, чтобы не подставлять администрацию еще раз.
Жизнь двигалась вперед, начинался второй этап приватизации, стало быть, и нам нужно было идти в ногу со временем. И если раньше к нам обращались в основном кооператоры и директора магазинов, то тут уже пошли директора заводов, фабрик и больших предприятий. Постепенно с ними складывались нормальные отношения, и именно тогда я и начал заниматься бензиновыми делами. Мысли-то на эту тему у меня появились уже давно. Мне удалось собрать в кучу всех знакомых, занимавшихся бензином. И это было началом принципиально нового этапа в моей жизни. Известный американский миллионер Морган сказал: «Я готов отчитаться за каждый цент, за исключением первого заработанного миллиона». Наверно, эту фразу можно применить и ко мне. Нам удалось приобрести ряд акций на те самые деньги, которые были сделаны раньше. Мы начали вкладывать средства во все нефтяные дела. Между тем вокруг меня ситуация складывалась не самая простая. Дело в том, что, пока я был в тюрьме, появилось много людей, которые называли себя «тамбовцами», хотя, по правде, трудно сказать, кто же они были на самом деле. Им удалось заработать довольно большие деньги в тот период, когда меня не было в городе. Однако эти господа все никак не могли успокоиться. Им хотелось чего-то большего. На всех встречах, которые они проводили, у них проходило все не очень гладко. Потому что их плохо знали и иногда с ними даже вовсе отказывались говорить. А поскольку они представлялись «тамбовскими», то перед ними ставили условия, чтобы при серьезных разговорах обязательно присутствовал бы я. И получалось, что несмотря на то, что у этих людей были деньги, и немалые, они все равно чувствовали некую ущербность, потому как оказалось, что они далеко не все вопросы способны решать. Видимо, поэтому они и решили меня убрать, заручившись чьей-то высокой поддержкой. Возможно, у них были и другие мотивы, но поскольку этих людей уже нет, то и спросить не у кого. А я почему говорю обо всем этом с такой убежденностью? Потому, что человек, который в свое время предупреждал меня о покушении (он сам должен был меня гранатами закидать), – этот человек отдал мне очень много информации, которая впоследствии нашла подтверждение. Впрочем, не буду забегать вперед, расскажу, как все было, по порядку…
Что касается той стрельбы 1 июня 1994 года… Занятно, что я тебе рассказываю об этом в день годовщины, когда прошло четыре года. Я сегодня съездил в церковь, заказал службу, думаю, что тогда меня спас Его Величество Случай…
… За три дня до тех событий, поздним вечером (было около 23.00), меня предупредил неизвестный человек, встретил меня около дома, возле лестничной площадки, и сказал, что что-то может произойти. Мы с моим телохранителем Гольманом поговорили с ним минут десять, потом Гольман отвез его до метро, вернулся и сказал, что вся эта информация, по всей вероятности, блеф. Потому что человек сначала хотел за информацию получить 20 тысяч долларов, потом согласился на тысячу. Но Гольман на всякий случай все-таки привез свое ружье, он оставил его мне на всякий случай (еще у него был официально зарегистрированный пистолет). Гольман вообще был любителем всякого другого оружия. Интересно, что 31 мая ночью мы часов до двух с моим товарищем, который приехал из Германии, долго искали в деревушке, километрах в тридцати от Питера по Московскому шоссе, его подружку. Искали, искали, долго блуждали, наконец-то нашли ее дом. И он остался у нее. Так вот, потом выяснилось, что в соседнем доме жил некий Рунов. Тот самый, который вместе с Гаврисенковым и организовал всю эту историю. А Гаврисенков жил в соседнем от меня доме в Купчине. Такие вот странные совпадения…
После предупреждения я стал ездить за рулем сам, а Виктор Гольман садился рядом. 1 июня 1994 года Виктор приехал, поднялся за мной, мы вышли на улицу, я сел за руль, и мы поехали. Выезжая от дома и поворачивая на улицу Турку, я увидел метрах в двадцати стоявшую красную «пятерку». Из нее вышел мужчина в длинном светлом плаще, высокий (где-то 190 сантиметров), с длинными волосами. Из-за этих волос некоторые потом считали, что стреляла женщина, но это был мужчина. Фамилия его была Архипов, а парик ему подбирала жена Гаврисенкова. Я сначала ничего не понял, потому что в автомобиле играла музыка, скорость я набрать не успел. Я притормозил, посмотрел на мужчину. Тут началась стрельба, и Гольман закричал: «Гони!» Я поехал, доехал до улицы Правды, там остановился, потому что не знал, куда поворачивать, налево или направо. Пропустил хлебовозку, повернул направо и потерял сознание. Потом я периодически приходил в себя. Помню, что подходил знакомый врач, и я о чем-то с ним говорил. Потом он мне рассказал, что я просил его, чтобы дома ничего не говорили. Отвезли меня в больницу имени Костюшко, а в этот же день, часа за полтора до покушения, убили еще двух ребят на улице Пулковской – Басалаева и Шепелева. Поэтому немедленно начали ходить слухи, что якобы какие-то комитетовские «белые легионы» начали отстрел. На самом деле это было не так. То, что стрельба случилась в один день, – случайность. Запланировать такое трудно, да и нецелесообразно это. Ведь если бы я узнал, что в ребят стреляли, если бы я успел узнать, я бы повел себя иначе, меня бы это насторожило. Ну и некоторые другие обстоятельства позволяют мне считать, что эти покушения – дело рук не одних и тех же людей.
В больнице мне начали делать операцию, ребята установили дежурство. Вдруг в коридор вышел врач из операционной и сказал: «Все, он умер». Тогда один из близких моих друзей схватил ружье, наставил его на врача и закричал: «Делай операцию дальше!» Врач продолжил работу, и я выжил.
Я пришел в себя, и через день врачи сказали, что надо отнимать мне руку. Но тот же самый человек, который заставил врача продолжить операцию, воодушевленный своей той удачей, сказал: «Никаких ампутаций!» Приехали врачи, собрали мне руку, и она два дня была теплой, но потом началась гангрена, и я снова потерял сознание. Не приходил в себя 16 дней. Мне заменили 16 литров крови, несколько раз вскрывали живот…
В этом мире есть что-то далекое, грозное, вечное и неведомое. Это смерть, которая присутствует рядом с каждым человеком. Когда я пришел в себя, я уже не боялся смерти и не думал о ней. Просто начал жить сначала. А вот кома – это такое сладостное состояние полубреда, когда прекращается всякая борьба за жизнь. И чтобы победить это состояние, нужно какое-то очень сильное чувство, например любовь. Но для того, чтобы удержаться в жизни, я лично выбрал себе опорой не любовь, а тревогу за моих близких. Я постоянно думал о том, как им будет тяжело потерять меня, и это помогло мне удержаться. А за любовь я не стал цепляться вот по какой причине: когда я сидел в «комитетской» тюрьме, я несколько раз перечитывал Льва Толстого. А у него в «Войне и мире» было описано очень похожее состояние князя Андрея, когда он умирал. Ему становилось то лучше, то хуже. И вот наконец он встречает Наташу Ростову, она знает, что ему не выжить, и проводит с ним последние часы. И когда он в очередной раз начал терять сознание, ему почудилось, что ОНО стоит за дверьми, он хочет закрыть дверь и не может, ОНО наваливается, он не может справиться и умирает, и тут в момент смерти он просыпается и ему становится легко. И Толстой делает вывод, что победила любовь. Но я-то знал, что Болконский в конце концов умер. И поэтому брать любовь в союзники не стал. Я, когда ту сцену читал в «комитетской» тюрьме, заснул, и мне приснился точно такой же сон, что меня где-то ранили и что я умираю. Просыпаюсь и думаю: как же тут хорошо, в тюрьме «комитетской», лампочка светит, тихо все. Поэтому когда я выходил из коматозного состояния, то концентрировался на мыслях о своих близких, на мыслях о заботе о них. В больницу приезжал и РУОП с собаками, и ОМОН стоял в коридоре. Николай Николаевич ко мне приходил, мы с ним беседовали.
Я сопротивлялся, потому что был уверен, что человеческий организм может победить очень многое. Еще когда я учился в восьмом классе, я однажды поспорил, что пронесу на вытянутых руках два ведра воды сто метров. Через тридцать метров у меня стали отваливаться руки, но я все равно шел, шел и пронес эти два ведра. И уже тогда, в детстве, если бы я поспорил на 200 метров, то прошел бы и 200. А в 10 классе на последнем звонке мне доверили держать знамя школы. Было очень жарко, а я начал держать знамя на вытянутых руках, мне никто не сказал, что его можно поставить. Несколько раз руки сводило судорогой, а я все держал – минут сорок. Еще помню, когда учился в Уварове, это за сорок километров от моей деревни, в 9 классе занятия у нас были во вторую смену, и однажды я пошел домой, когда уже темнело. Началась метель, она перешла в бурю, я сбился с дороги, ветер становился все сильнее. Я тогда вспомнил, как сведущие люди объясняли, что если ты заблудился, то идти надо в одну сторону. Проблуждал я тогда около десяти часов, выдохся, нашел стог соломы, откопал нору, устроился там и уснул. Проснулся часов в 9 утра – тихо, солнце яркое. Я откопался, смотрю – белый снег кругом и деревни, вокруг которых я блуждал, как на ладони. А мне уже нужно поворачивать назад, так я в тот раз домой и не попал. А еще в 1982 году я отдыхал в Сочи и там решил искупаться ночью, а был шестибалльный шторм, я прыгнул в море и потом никак не мог приплыть к берегу, барахтался часа три, и когда дело стало совсем плохо, я вспомнил, как читал в одной книжке, что можно выжить и в такой ситуации. Нужно просто делать три-четыре гребка, когда волна бросает тебя на гребень, потом отдыхать и потом снова три-четыре гребка. То есть я хочу сказать, что из любых сложных ситуаций всегда можно выйти с честью и с достоинством, если не паниковать. Наверное, такая моя жизненная позиция и помогла мне выжить. Находясь в полудреме комы, я все равно понимал, что нужно проснуться, что нужно победить.
Когда мое состояние более-менее стабилизировалось, ребята отправили меня на лечение за границу – в Германию. А человек, который предупреждал меня за день до стрельбы, – он приходил снова. И конкретно сказал, кто все это устроил. Кстати сказать, он и сейчас ко мне приходит, недавно вот совсем был, я ему пять тысяч долларов дал. Он говорит, что хочет какое-то собственное дело открыть. Бог его знает, что он там откроет, речь в общем-то не об этом. Поскольку этот человек назвал конкретных лиц, за ними стали наблюдать – не торопясь, без суеты. Начали прослушивать их телефоны, а потом один из организаторов покушения на меня был выкраден. И его вывезли в надежное место, где он и рассказал обо всем, подтвердив все имевшиеся подозрения и предположения. С ним никто ничего не стал делать, потому что он пообещал, что разберется со всеми заказчиками сам. Заказчикам же также стало известно, что с этим деятелем уже побеседовали, и пошла у них охота друг за другом. Чем вся эта охота закончилась? Наверно, объяснять не надо, об этом хорошо рассказывается в фильме Марины Козловой, которая работает пресс-секретарем РУОПа. В принципе, там все сказано верно. Что же касается меня лично, я, конечно, не Господь Бог и не могу знать абсолютную правду. Предательство – это самое страшное и подлое, что только есть на свете.
О том, как меня увозили из больницы в Германию, уже рассказывают настоящие сказки. На самом же деле была договоренность с омоновцами – они сопровождали. Из больницы одновременно выезжало несколько машин «скорой помощи», специально, чтобы было непонятно, в какой именно я нахожусь. При выезде произошел казус – какой-то водитель «КамАЗа» случайно врезался в ворота больницы – так его чуть не убили. Думали, что новое покушение… А потом меня погрузили на специальный медицинский самолет и уже на нем доставили в Германию. Не будем говорить, в каком именно городе я находился, но только это был не Дюссельдорф, как писали, хотя название и созвучное. Немецкие врачи после первого проведенного в Германии обследования очень удивились и выказали большое уважение по отношению к русским коллегам – сказали, что наши врачи сделали абсолютно все, что только можно сделать в такой ситуации. Правда, прогноз немцев относительно моего здоровья был все-таки неутешительным – они считали, что мне, возможно, придется всю жизнь ходить с легочным аппаратом.
Первые дни я очень удивлял знакомых и близких, находившихся рядом со мной, своими рассказами. Меня преследовали странные видения, а я принимал их иногда за явь. Однажды я просил своих навести порядок в больнице – мол, вы все ушли, а в больнице дискотеку открыли. Потом я просил кофе всю ночь, потому что, как мне казалось, аппарат, подключенный к моему горлу, – это не аппарат, а кофеварка. А однажды я сказал, что весь вечер на улице играл оркестр. Мне ребята в ответ кивают: «Да, да, мы разберемся!» А я вижу по их лицам, что они мне не верят, считают, что я брежу. Я говорю: «Позовите врачей, если мне не верите». Они позвали врача, и тот подтвердил: оказывается, действительно в этот вечер для больных играл оркестр. В такой вот смеси реальности и бреда я провел несколько недель. Потом понемногу стали отключать легочный аппарат и прикладывали мне ко рту что-то вроде губки, чтобы я как можно дольше дышал специальным раствором. Я начал ставить свои личные рекорды по дыханию – хотел добиться того, чтобы немецкие врачи удивились. Постепенно состояние стабилизировалось, я сначала в отдельной палате лежал, а потом меня перевели к одному немцу, который был хорошо известен в Германии. В частности, это именно он организовывал в Гамбурге первые концерты группы «Битлз». В России он никогда не был, но очень хотел попасть в Сибирь, чтобы поохотиться. Мы с ним подружились, он выписался раньше и потом приезжал ко мне. Так вот, уже потом, когда я вернулся в Питер и когда был открыт на Невском известный клуб «Голливудские ночи», кто-то высказал пожелание пригласить в Россию Копперфильда. Я сразу же позвонил этому немцу (его фамилия Шайт), спросил насчет Копперфильда. И тот сказал, что проблем нет, нужно только провести в Америке специальную пресс-конференцию. И Копперфильд действительно приехал. Помимо выступлений в Москве и в Питере, он еще был и у моих друзей на свадьбе. Ходил с ребятами в баню. Что касается свадьбы – то она проходила в здании, занимаемом фондом «Юнеско». Этот особняк соседствует с особняком РУОПа. Женился друг Олега Шустера. Копперфильд поздравил молодых, выпил минеральной воды и большую часть времени ходил по дворцу, цокал языком и трогал руками разные деревянные украшения – настолько он был поражен интерьером…
Перед выпиской из больницы мне сделали очень сложную операцию, она шла около 10 часов. Потом, после выписки, я должен был еще долго приезжать раз в неделю, чтобы врачи могли меня наблюдать. И так продолжалось около года. За это время у меня очень сильно укрепились контакты с немецкими бизнесменами (связи-то были установлены еще давно) – отношения наши стали еще более деловыми и доверительными. А в Питере все шло своим чередом. Наш бизнес нормально развивался, те, кто хотели убить меня, истребляли друг друга. При этом меня очень удивляет поведение одного из руководителей РУОПа, который был в курсе всех дел. Я считаю, что он занял довольно-таки своеобразную позицию: чем хуже для Кумарина, тем лучше для него. Архипова – того, кто непосредственно стрелял в меня, его, между прочим, по моим данным, задерживали три раза. Причем один раз даже с автоматом Калашникова. Но всякий раз он почему-то вновь оказывался на свободе. Я встречался с этим человеком из РУОПа, спрашивал: «Как такое может быть?» Он ответил мне: «Не знаю». А кто знает? Что у них творится в этом РУОПе? Почему он не знает, если занимается всеми этими вопросами? Та же самая история случилась с Валерой Ледовских, когда в декабре 1996 года стреляли в его машину. Тех двоих, которые стреляли, сначала забрали, подержали немного и потом выпустили. И я знаю, по чьему личному указанию. Потом этих киллеров взяли в Москве – выяснилось, что они кого-то там убили еще и в Чите. (Между прочим, эти ребята сделали себе пластические операции, закачали в скулы вазелин, превратились из русских в полумонголов.) А может быть, если бы их сразу посадили, они никого и не убили бы? Нам информация поступала и в отношении заказчика (кстати, директора школы), который хотел, чтобы убрали Ледовских. У нас даже аудиозапись была, где этот директор цинично выбирал способ устранения. На пленке он цинично так говорит: «Лучше, мол, взрывайте, так дешевле будет». Мы эту пленку отдали в РУОП, а человек по-прежнему директор школы. В РУОПе есть люди – самые настоящие интриганы. Причем интриганы-профессионалы. Сейчас вот этот известный борец с организованной преступностью, о котором я уже говорил, занимается в отношении меня настоящими провокациями. Встречается, например, со мной и говорит: «Тебя хотят убить такие-то и такие-то». А им говорит, что их хочу убить я. Причем даже фразы одни и те же говорит, что им, что мне. Хорошо еще, что мы побеседовали между собой и все выяснили. А потом мы с ним встречаемся, я спрашиваю: «Как же так?» А он говорит: «Мне министр звонил, спрашивал, почему я тобой не занимаюсь, ведь на тебе 13 убийств». Я спрашиваю: «Почему 13?» А он говорит: «Руслан сказал. У нас и запись есть. А Руслан – это наш внештатный сотрудник. И мы обязаны все его сигналы должным образом проверять». Вот как это назвать? Провокацией? Или раскрытием служебных карт?
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |