объявиться и вывести ее из заблуждения. Стиснув и сдавив ее в объятиях так,
чтобы она не могла вырваться, он обратился к ней с такими словами: "Не
гневайтесь, душенька! Амур научил меня добыть хитростью то, чего я не мог
добиться обычным путем: я - ваш Риччардо".
Услышав эти слова и узнав голос, Кателла хотела было вскочить с постели, но
это ей не удалось, хотела крикнуть, но Риччардо зажал ей рот рукой.
"Сударыня! - снова заговорил он. - Что между нами было, того не поправишь,
хотя бы вы потом кричали всю свою жизнь. Если же вы закричите или еще
как-нибудь дадите об этом знать, то последствия могут быть такие:
во-первых, - для вас это имеет значение немаловажное, - ваша честь и ваше
доброе имя будут опорочены, ибо, если б даже вы и стали говорить, что я
заманил вас сюда обманом, я скажу, что вы говорите неправду, что вы
польстились на деньги и на подарки, которые я вам посулил, и, не получив
того, на что рассчитывали, подняли шум и крик, а вы знаете, что люди скорее
склонны верить дурному, нежели хорошему, стало быть, моим словам они, во
всяком случае, дадут не меньше веры, нежели вашим. Этого мало: между вашим
супругом и мною вспыхнет смертельная вражда, и дело может дойти до того,
что или я его убью, или он меня, - вам же от того ни радости, ни веселья.
Итак, моя ненаглядная, смиритесь, иначе вы себя осрамите, а мужа и меня
поссорите и подвергнете немалой опасности. Вы не первая и не последняя, я
же обманул вас не с целью отнять то, что принадлежит вам, - меня на это
толкнула безграничная любовь, которую я к вам питаю и буду питать всегда,
оставаясь в то же время преданнейшим вашим слугою. Я сам, все, что мне
принадлежит, все, на что я способен и чего я стою, - все это давным-давно
находится в вашем распоряжении, и я хочу, чтобы отныне оно было в еще
большей степени вашим. Вы всегда были благоразумны, и я льщу себя надеждою,
что и в сем случае вы также выкажете благоразумие".
Из глаз Кателлы текли обильные слезы, но хотя она была очень сердита и
осыпала Риччардо упреками, здравый смысл говорил ей, что Риччардо прав: так
именно все и произойдет, как он предсказывает. "Риччардо! - молвила она. -
Не знаю, поможет ли мне господь бог пережить твой обман и то оскорбление,
которое ты мне нанес. Здесь, куда меня завлекли моя доверчивость и безумная
ревность, я кричать не стану, однако можешь быть уверен, что я не успокоюсь
до тех пор, пока так или иначе тебе не отомщу за то, что ты мне учинил.
Отпусти же меня, не держи! Ты добился чего хотел, ты насладился мною
вполне, ну и довольно, оставь меня!"
Видя, что гнев Кателлы еще не остыл, Риччардо порешил не отпускать ее, пока
она с ним не помирится. Того ради он принялся всячески улещать ее и
умасливать и так просил, так молил, так заклинал, что она сдалась и
помирилась с ним, и они с обоюдного согласия долго еще здесь пробыли,
получая друг от дружки величайшее удовольствие. Как скоро она познала,
насколько поцелуи любовника слаще поцелуев мужа, ее суровость по отношению
к Риччардо уступила место нежной любви. С того самого дня Кателла горячо
его полюбила, и они, действуя весьма осмотрительно, часто предавались
любовным утехам. Дай бог и нам предаваться тому же!
----------------------------------------------------------------------------
1 Риччардо Минутоло... - Принадлежал к знатной неаполитанской семье.
Риччардо был советником короля Роберта и королевы Иоанны.
2...звали же ее Кателлой... - Кателла - уменьшительное от Катерины
(Каталины).
3 Филиппелло Сигинольфо... - неаполитанский дворянин, придворный дома
Анжуйских.
Джованни Боккаччо: Декамерон: День третий
Тедальдо, повздорив со своею возлюбленной, покидает Флоренцию, но некоторое
время спустя под видом паломника возвращается, беседует с возлюбленною,
доказывает ей, что она не права, спасает от смертной казни ее мужа,
которого обвинили в его убийстве, мирит его со своими братьями и
осмотрительно утешается с его женою
Как скоро Фьямметта, заслужив всеобщее одобрение, умолкла, королева, чтобы
не терять времени, тут же велела рассказывать Эмилии, и та начала так:
- Я хочу возвратиться в наш город, который двум моим предшественницам
угодно было покинуть, и поведать вам о том, как один из наших сограждан
вновь завоевал утраченное благоволение своей возлюбленной.
Итак, жил-был во Флоренции молодой человек по имени Тедальдо дельи Элизеи1,
без памяти влюбленный в одну даму по имени Эрмеллина, жену некоего
Альдобрандино Палермини2, и безупречною своею верностью заслуживший
исполнение своих желаний. Блаженству его позавидовала судьба, ненавидящая
счастливцев: возлюбленная Тедальдо, одно время к нему благоволившая, вдруг
ни с того ни с сего перестала к нему благоволить и не только не брала его
писем, но и не хотела с ним видеться, по каковой причине он затосковал и в
прежестокую впал хандру, однако ж любовь свою он так тщательно скрывал, что
никому в голову не приходило, что это и есть причина его тоски. Чего-чего
он только ни делал, чтобы вновь завоевать благорасположение своей
возлюбленной, которое, как ему казалось, он утратил незаслуженно; наконец,
уверившись в тщете усилий своих, вознамерился удалиться от света: ему не
хотелось, чтобы та, которая была причиной его душевной муки, радовалась,
глядя на то, как он сохнет. Взяв с собой все деньги, какие у него были, он
тайком, ничего не сказав ни родным, ни друзьям, за исключением одного
приятеля, который пользовался неограниченным его доверием, отбыл в Анкону;
здесь, назвавшись Филиппо ди Сан Лодеччо3, он свел знакомство с богатым
купцом, поступил к нему в услужение и на его корабле поехал с ним на Кипр.
Поведение его и обхождение до такой степени пришлись купцу по душе, что
купец не только положил ему хорошее жалованье, но и принял его в долю, а
кроме того, поручил вести почти все свои дела, Тедальдо же вел их столь
успешно и с таким тщанием, что по прошествии нескольких лет сам стал
хорошим, богатым, именитым купцом. Дела не мешали ему, тяжко раненному
любовью, часто вспоминать бессердечную возлюбленную и тосковать без нее,
однако ж он выказал твердость духа необычайную и семь лет успешно с собой
боролся. Но вот как-то раз случилось ему услыхать на Кипре им же когда-то и
сложенную песню, в которой речь шла о его любви к ней, о ее любви к нему, о
том, как ему было с ней хорошо, и тут он проникся уверенностью, что не
могла же она забыть его, и так ему захотелось ее увидеть, что, на сей раз
не совладав с собою, он положил возвратиться во Флоренцию.
Приведя дела свои в порядок, он выехал вместе со слугой в Анкону, оттуда
отправил свои вещи, как скоро они прибыли, во Флоренцию, на имя друга
своего анконского приятеля, а сам, уже налегке, под видом паломника,
ездившего поклониться Гробу Господню, вместе со слугой отбыл туда же.
Приехав во Флоренцию, он остановился в скромной гостинице, которую держали
два брата и которая находилась рядом с домом его возлюбленной, и порешил
прежде всего подойти к ее дому, и если представится случай, то повидать ее.
Приблизившись, он увидел, что все двери и окна в доме заперты, и это сильно
его встревожило: не умерла ли она, - подумал он, - не переехала ли куда
либо? Крайне озабоченный, он пошел к своим братьям и всех четырех увидел
возле дома, - к вящему его изумлению, они были одеты в черное. Приняв в
соображение, что его не так-то просто узнать, - он сильно изменился за
время своего отсутствия, да и одежда на нем была необычная, - он смело
подошел к башмачнику и спросил, почему эти люди в черном. Башмачник же ему
на это ответил так: "В черном они потому, что недели две тому назад одного
из их братьев, по имени Тедальдо, который давно отсюда уехал, убили, и, как
слышно, они показали на суде, что убил его некий Альдобрандино Палермини,
который теперь находится в заключении, - убил же он Тедальдо из-за того,
что тот любил его жену и ради нее тайно возвратился во Флоренцию".
Тедальдо крайне был изумлен, услыхав, что существовал на свете его двойник,
и пожалел злополучного Альдобрандино. Уже стемнело, когда он, узнав, что
дама его сердца жива и здорова, одолеваемый всякими мыслями, возвратился в
гостиницу, отужинал вместе со своим слугой, и его положили спать чуть ли не
под самой крышей. То ли в голову ему все еще лезли разные мысли, то ли
плохо была постелена постель, а может статься, виной тому был несытный
ужин, но только уже полночи прошло, а он все никак не мог уснуть. Он
по-прежнему бодрствовал, как вдруг ему почудилось, что кто-то слезает с
крыши, а немного погодя он увидел сквозь щель в двери поднимающийся вверх
по лестнице свет. Любопытствуя знать, что же это такое, он бесшумно
прильнул к дверной щели и увидел пригожую девушку со светильником в руке и
спустившихся с крыши и шедших по направлению к ней трех мужчин, из коих
один, после того как все трое поздоровались с девушкой, обратился к ней с
такими словами: "Теперь, слава богу, мы можем быть совершенно спокойны: мы
из достоверных источников знаем, что братья Тедальдо Элизеи показали, что
убил его Альдобрандино Палермини, в чем тот сознался, и приговор уже
вынесен. И все-таки нам нужно соблюдать осторожность: ведь если
когда-нибудь дознаются, что убили мы, то нам не миновать разделить
печальную участь Альдобрандино". Девушка обрадовалась, и они пошли спать.
Подслушав этот разговор, Тедальдо углубился в размышления о том, сколь
велики и каковы суть заблуждения, в которые способен впасть ум
человеческий, и прежде всего подумал о своих братьях, принявших чужого
человека за него и этого чужого человека похоронивших, о невинно осужденном
на смерть по ошибочному подозрению и неверным показаниям, а также о слепой
строгости законов и властей, которые весьма часто, делая вид, будто они с
крайним тщанием доискиваются истины, на самом деле пытками добиваются
ложных показаний и при этом выдают себя за слуг правосудия и господа бога,
меж тем как они суть орудия неправды и сатаны. Потом он призадумался над
тем, как бы спасти Альдобрандино, и наконец сообразил.
Наутро, проснувшись, он оставил слугу своего в гостинице, а сам, решив, что
пора действовать, отправился к своей возлюбленной. Дверь была незаперта, он
вошел в небольшую нижнюю залу и, увидев свою возлюбленную, заливавшуюся
слезами скорби, от жалости сам чуть не заплакал и, приблизившись к ней,
молвил: "Не горюйте, сударыня, - вы скоро утешитесь".
Дама вскинула на него глаза и, рыдая, проговорила: "Добрый человек! Ты, как
видно, чужестранец, паломник, - откуда же тебе может быть известно, о чем я
горюю и что способно меня утешить?"
Паломник же ей на это ответил так: "Сударыня! Я из Константинополя, я
только что приехал, а послал меня сюда сам господь бог, дабы претворить
печаль вашу в радость и спасти вашего мужа от смерти".
"Если ты из Константинополя и только что приехал, почем же ты знаешь, кто
мой муж и кто я?" - спросила она.
Паломник, начав с начала, рассказал всю историю бедствий Альдобрандино,
сказал, кто она и сколько времени замужем, присовокупив к этому много
известных ему событий из ее жизни. Дама была поражена; приняв его за
пророка и пав перед ним на колени, она богом его заклинала поспешить, если
он явился ради спасения Альдобрандино, ибо времени остается, дескать,
немного.
Паломник, разыгрывая из себя великого праведника, сказал: "Встаньте,
сударыня, осушите слезы, выслушайте меня со вниманием и остерегитесь
кому-либо проговориться. Господь открыл мне, что ваше несчастье послано вам
за грех, некогда вами совершенный. Господь восхотел очистить вашу душу хотя
бы от этого греха, ему угодно, чтобы вы страданием искупили его, а иначе
ждите горшей беды".
Дама же ему на это сказала: "У меня много грехов, мессер, и я не могу
догадаться, какой именно грех я должна по воле божией искупить".
"Мне доподлинно известно, сударыня, что это за грех, - молвил паломник. - И
спрошу я у вас о нем не для того, чтобы лучше знать, а для того, чтобы вы,
поведав о нем, восчувствовали еще более сильные угрызения совести.
Приступим, однако ж. Припомните: не было ли у вас когда-нибудь любовника?"
При этих словах дама испустила глубокий вздох и пришла в немалое изумление:
ей было невдомек, каким образом мог до кого-либо дойти о том слух, - хотя,
впрочем, когда убили и похоронили человека, которого принимали за Тедальдо,
об этом шушукались, пищей же для толков послужило несколько слов,
неосторожно брошенных приятелем Тедальдо, который был обо всем осведомлен.
"Я вижу, что господь открывает вам тайны всех людей, а потому я не стану
перед вами таиться, - сказала она. - Да, правда, в молодости я любила
одного несчастного юношу, которого будто бы убил мой муж. Я оплакивала его
гибель и все еще о нем скорблю, ибо хотя до его отъезда я была с ним сурова
и холодна, со всем тем ни его отъезд, ни долговременная разлука, ни ужасная
смерть не могли вырвать его из моего сердца".
Паломник ей на это сказал: "Вы никогда не любили несчастного юношу - вы
любили Тедальдо Элизеи. Скажите: за что вы на него прогневались? Разве он
вас чем-нибудь оскорбил?"
Дама же ему на это ответила так: "Нет, он никогда меня не оскорблял. Я к
нему переменилась из-за одного окаянного монаха, у которого я однажды
исповедовалась: когда я ему призналась, что люблю этого человека и что я с
ним близка, он так на меня напустился, что я холодею при одном,
воспоминании об этом, да ведь и то сказать: он мне внушал, что если я с
Тедальдо не порву, то в наказание попаду к дьяволу в пасть, меня низвергнут
в преисподнюю, и буду я гореть в огне неугасимом. И такой на меня тогда
напал страх, что порешила я прекратить с Тедальдо всякую связь и того ради
перестала принимать письма его и послания, хотя, думается мне, если б он
проявил упорство, а не бежал, сколько я могу судить, от отчаяния, и если б
он на моих глазах таял, словно снег на солнце, то непреклонная моя
решимость дрогнула бы, оттого что и я не могу жить без него, как и он без
меня".
Паломник же ей на это сказал: "Вот этот-то самый грех, сударыня, вас теперь
и мучает. Я знаю наверное, что Тедальдо не принуждал вас к сожительству -
вы в него влюбились и сошлись с ним по доброй воле, оттого что он вам
пришелся по нраву, снискал ваше благоволение, и вы столь усердно доказывали
это ему и словом и делом, что любовь его тысячекратно усилилась. А когда
так, то что же могло вынудить вас столь жестоко с ним обойтись? Вам
надлежало прежде хорошенько подумать, и если б вы уразумели, как это дурно
и что вам после придется горько каяться, вы бы так не поступили. Он
принадлежал вам, вы принадлежали ему. Вы были вольны, понеже вы
распоряжались им как своею собственностью, отказаться от своих прав на
него, но похитить у него вас - вас, которою он владел, - это значит
совершить кражу, совершить бесчестный поступок. Как видите, я монах,
монашеские нравы мне известны доподлинно, и если я для вашей же пользы
выскажусь о них несколько вольно, то мне это простительнее, нежели
кому-либо еще. Так вот, дабы вы их узнали лучше, чем, сколько я понимаю,
знали до сей поры, я вам сейчас о них расскажу. В старину были праведные,
святой жизни монахи, а вот у тех, которые в наше время именуют себя
монахами и стремятся за таковых прослыть, нет ничего монашеского, кроме
рясы, да и та не монашеская, ибо учредители монашества заповедали шить рясы
узкие, простые, из грубой ткани - в знак того, что если они облекают тело в
столь убогие одежды, значит, их дух презирает все преходящее, меж тем как
нынешние монахи шьют себе рясы просторные, на подкладке, дорогого
блестящего шелку, что придает им пышности и величественности, и, подобно
как миряне пускают пыль в глаза своими нарядами, без зазрения совести
щеголяют в них на улицах и во время богослужений. Подобно рыбарям, которые
стараются уловить в свои мрежи как можно больше рыбы, они стремятся
заманить в подолы широченных своих ряс возможно больше ханжей, возможно
больше вдов, возможно больше простоватых мужчин и женщин, - вот о чем они
всего больше пекутся. Так что, если уж быть ближе к истине, монашеские у
них не рясы, а только цвет ряс. Древние монахи помышляли о спасении людей,
нынешние помышляют о женщинах да о богатстве, и все свои усилия они
прилагали и прилагают к тому, чтобы угрозами и изображениями всяких ужасов
стращать дурачков и внушать им, что грехи искупаются милостыней и заказными
обеднями: этим они, пошедшие в монахи не потому, чтобы они были такие
богомольные, а в силу душевной своей низости и чтобы не работать,
добиваются того, что один им принесет хлеба, другой пришлет вина, третий
даст им на помин души усопших. Милостыня и молитва воистину и вправду
искупают грехи, однако ж если б те, кто творит милостыню, видели или по
крайней мере знали, кому они ее творят, они поберегли бы ее для себя, а не
то так бросили свиньям. Черноризцы смекнули, что чем меньше совладельцев,
тем для них выгоднее, - вот почему любой из них норовит криками и угрозами
отогнать другого от крупной поживы. Они обличают мужчин-прелюбодеев для
того, чтобы те, кого они обличают, перестали развратничать, а все женщины
достались обличителям. Они осуждают мздоимство и незаконные поборы -
осуждают с той целью, чтобы эти самые поборы поручили взыскивать им, и
тогда они на средства, которые, как они уверяют, обрекают на вечную муку их
обладателей, смогут сшить себе рясы пошире, откупить себе епископию или же
еще какую-либо кафедру. Когда же их порицают за эти и за многие другие
столь же грязные дела, они отвечают: "Поступайте так, как мы учим, а не
так, как мы действуем", - они считают, что так именно можно снять с души
тяжкий грех, словно овцам легче быть стойкими, железными, нежели пастырям.
И ведь почти все они отлично знают, что многие, коим они этот совет
преподают, толкуют его совсем в другом смысле. Нынешние монахи желают,
чтобы вы делали то, чему они учат, а именно: набивали им мошну, доверяли им
свои тайны, были целомудренны, долготерпеливы, прощали обиды, не
злословили. Все это в высшей степени похвально, добродетельно, богоугодно,
но для чего они вам об этом твердят?
Для того чтобы они имели возможность действовать так, как им нельзя было бы
действовать, если б так действовали миряне. Всякому понятно, что, не будь у
них денег, они вынуждены были бы работать. Если ты тратишь деньги на
собственные удовольствия, монаху бездельничать нельзя; если ты начнешь
волочиться за женщинами, то монах останется ни при чем; если ты нетерпелив
и обид не прощаешь, то монаху незачем приходить к тебе и заводить свару в
твоей семье. Да что там говорить? Они сами себя обвиняют всякий раз, когда
подобным образом оправдываются перед людьми здравомыслящими. Коли им не по
силам вести жизнь умеренную и праведную, так сидели бы лучше дома. А уж
коли приняли чин иноческий, так почему же они живут не по-евангельски? Ведь
Христос действовал и учил. Пусть-ка и они сначала действуют, а потом уже
учат других. Я видел на своем веку тьму повес, блудников, бабников,
волочившихся не только за женщинами светскими, но и за монашками, и это
были как раз те, что громче всех вопияли с амвона! Так неужто мы последуем
за теми, кто так поступает? Поступать так эти люди вольны, но хорошо ли они
поступают - тут уж судья им бог. Предположим, однако ж, что взъевшийся на
вас монах прав в том, что измена супружеской верности есть тягчайший грех,
но разве не еще больший грех - обокрасть человека? Разве не еще больший
грех - убить его или же вынудить мыкаться по белу свету? Кто же станет
против этого спорить? Связь мужчины с женщиной - это грех естественный, но
обокрасть мужчину, убить или же изгнать - это уже злодеяние. Что вы
обокрали Тедальдо, отняв у него самое себя, меж тем как вы по собственному
желанию стали его собственностью, - это я вам уже доказал. Далее я
утверждаю, что вы, в сущности, убили его, а что он, видя, что вы с ним
обходитесь час от часу жесточе, все-таки рук на себя не наложил, так в том
заслуги вашей нет; между тем закон гласит, что тот, кто явился причиной
совершенного преступления, заслуживает той же меры наказания, что и
преступник. А что он из-за вас бежал и семь лет скитался - это сомнению не
подлежит. Итак, каждый из этих трех ваших поступков неизмеримо греховнее
вашей близости с Тедальдо. Спросим себя, однако ж: может статься, Тедальдо
понес наказание заслуженное? По чести, нет. Во-первых, вы сами это
признали, а во-вторых, я ручаюсь головой, что он любит вас больше, чем
самого себя. Когда он находился в хорошем обществе и мог говорить, не
возбуждая подозрений, то ни о ком не отзывался он с таким уважением, никого
так не превозносил и не прославлял, как вас. Благосостояние свое, честь,
свободу - все готов он был принести в жертву вам. Или он не родовит? Или не
так хорош собой, как его сограждане? Или не отважен, как пристало юноше?
Разве его здесь не любили, не дорожили его обществом, не зазывали его к
себе наперебой? Этого вы равным образом отрицать не станете. Так как же вы,
из-за того, что вам наговорил невежественный и завистливый монах-сумасброд,
могли столь сурово обойтись с Тедальдо? Я отказываюсь понимать женщину,
которая пренебрегает мужчиной и не ценит его по достоинству; ей, впадающей
в подобного рода заблуждение, надлежало бы отдать себе отчет, что
представляет собой она сама и сколь велико и каково душевное благородство,
коим, по воле божией, мужчина отличается от всякого другого животного, -
следственно, ей должно гордиться тем, что она любима, должно дорожить
любимым человеком и стараться во всем ему угождать, дабы он никогда ее не
разлюбил. Вы сами знаете, что поступили так по наущению монаха,
чревоугодника и обжоры. Может статься, ему хотелось прогнать того, дабы
заступить его место. И вот этот-то ваш грех божественная справедливость,
мудро сообразующая свои действия с последствиями, не пожелала оставить
безнаказанным, и подобно как Тедальдо ничем не заслужил, что вы пытались
отнять себя у него, так точно супруг ваш безвинно осужден из-за Тедальдо, а
из-за супруга крушитесь вы. Если ж вы хотите помочь своему горю, вот что
вам надобно пообещать, и не только пообещать, но и, что гораздо важнее,
исполнить: буде Тедальдо в один прекрасный день после долгого отсутствия
возвратится, вы должны вновь взыскать его милостью, вернуть ему свою
любовь, свое благоволение, вновь установить с ним близость, - словом,
восстановить его в правах, какими он пользовался до тех пор, пока вы слепо
не поверили полоумному монаху".
На том скончал свою речь паломник, и тогда она, слушавшая его со вниманием,
ибо доводы его казались ей вполне убедительными и укрепили ее в мысли, что,
как он утверждал, она несет наказание именно за этот грех, молвила: "Божий
человек! Должна сознаться, что вы совершенно правы. Теперь, благодаря вам,
я наконец постигла, что собой на самом деле представляют монахи, ибо до
разговора с вами я почитала их за святых. Положа руку на сердце, я признаю,
что, обойдясь таким образом с Тедальдо, я совершила великий грех, и если б
только мне представилась возможность, я с радостью искупила бы его именно
так, как вы почитаете нужным подобного рода грехи искупать, но что же я тут
могу поделать? Тедальдо никогда уже к нам сюда не вернется - его нет в
живых. А раз это неосуществимо, значит, незачем, по-моему, и обещать".
Паломник же ей на это возразил: "Сударыня! Господь открыл мне, что Тедальдо
не умер, - он жив-здоров, и если б вы вновь взыскали его своею милостью, он
был бы наверху блаженства".
"Опомнитесь! Что вы говорите? - воскликнула дама. - Я же собственными
глазами видела распростертое у дверей моего дома хладное его тело, видела
ножевые, раны на нем, обнимала его, кропила обильными слезами мертвое его
лицо, что, верно, и послужило пищей злым языкам".
Паломник же ей сказал: "Что бы вы ни говорили, сударыня, уверяю вас:
Тедальдо жив, и если только вы дадите обещание и слово свое сдержите, то вы
его вскорости увидите".
"Я на это пойду, с радостью пойду, - объявила дама. - Увериться в том, что
мой муж на свободе и не терпит никаких утеснений, а Тедальдо жив, - выше
этого счастья для меня ничего быть не может".
Тут Тедальдо решил, что пора открыться и подать ей более твердую надежду на
спасение ее мужа. "Сударыня! - сказал он. - Чтобы вы больше не тревожились
за участь вашего супруга, я поведаю вам великую тайну, с тем, однако ж,
чтобы вы до конца ваших дней ее не выдали".
Дама была совершенно уверена, что паломник - святой человек, а потому не
побоялась остаться с ним наедине и притом в отдаленном покое. Приняв в
соображение это обстоятельство, Тедальдо вытащил перстень, который дама
подарила ему в их последнюю ночь и который он берег пуще глаза, показал его
ей и спросил: "Узнаете, сударыня?"
Дама тотчас узнала перстень. "Да, мессер, когда-то я подарила его
Тедальдо", - сказала она.
Тут паломник вскочил, скинул с себя странническую одежду, снял шляпу и
спросил по-флорентийски: "А меня вы узнаете?"
Узнав Тедальдо, дама оцепенела; она испугалась так, словно перед ней был
выходец с того света, и она не кинулась к нему, как кинулась бы к Тедальдо,
прибывшему с острова Кипр, - нет, она в ужасе едва не выбежала из комнаты,
ибо ей представилось, что это Тедальдо, вставший из гроба.
Но тут Тедальдо сказал: "Не бойтесь, сударыня. Я - ваш Тедальдо, я жив и
здоров, я не умер и не был убит, как думали вы и мои братья".
Узнав его голос, дама несколько успокоилась; когда же она вгляделась в него
и удостоверилась, что перед нею точно Тедальдо, то со слезами бросилась к
нему на шею и поцеловала его. "Милый мой Тедальдо! - воскликнула она. -
Наконец-то ты вернулся!"
Тедальдо обнял ее и поцеловал. "Сударыня! - сказал он. - Сейчас не время
для более нежных ласк. Я намерен сделать все от меня зависящее, чтобы
Альдобрандино возвратился к вам цел и невредим, и уповаю, что не позже
завтрашнего вечера сумею вас порадовать, а если у меня уже сегодня появится
надежда на его спасение, то я приду к вам ночью и расскажу обо всем при
более благоприятных обстоятельствах".
Вновь облекшись в странническую одежду, надев шляпу, еще раз поцеловав свою
возлюбленную и обнадежив ее, он от нее ушел и направился туда, где томился
в заключении Альдобрандино, страшившийся предстоящей казни и почти
утративший надежду на освобождение. С дозволения тюремщиков Тедальдо вошел
к нему якобы для того, чтобы поднять в нем дух, сел рядом с ним и
заговорил: "Альдобрандино! Я твой друг, посланный ради твоего вызволения
самим богом, который, зная твою невиновность, сжалился над тобой. И вот
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |