Тотчас телефонный звонок.
Алло! Да! Сейчас, секунду, я убавлю звук. (Убавляет). Да, я помню: захватить «Наследников», хорошо... Зачем? А может быть, не надо? Мы говорили ведь с вашим режиссером. И решили ничего не зачитывать... Хорошо, я возьму, да, и журнал тоже. Пропуск на входе, да, я помню, это со стороны трамвая, второй корпус, да... Спасибо. Да, до встречи. (Врубает звук, достает новые туфли).
Телефонный звонок.
Дьявол! Дадут мне одеться? (Ставит туфли на стол, снимает трубку). Да! Детка! Это ты? А это я. Да тут у меня девки: выпендриваются, залезли на стол, по-английски поют. Да, конечно! А как же! Ты включила телевизор? Не отходи ни на шаг, я на экране буду не больше двух секунд. А вот так... А что ты делаешь?.. Да... Так... (Прижав трубку щекой, валится на кровать и, задрав ноги, натягивает брюки). Ирка, перестань! Ты с ума сошла! Не делай этого, не смей! (Стонет). О, боже! Я же к тебе сейчас помчусь и сорву телешоу с Нобелевской речью! Ааа! (Буднично). Ну да, тебе наплевать, я понимаю... что в зеркале... А тебе не холодно? Эротоманка? Эксгибиционистка, ты хоть шторы задернула? (Надевает носки и туфли). Куда? Вот и хорошо. Не вылезай оттуда до моего появления на экране, я тебе что-то скажу оттуда. (Разминая ноги в туфлях, прыгает перед зеркалом). Фетишистка, оставь мою книгу в покое. Почему я так дышу? Я волнуюсь, когда говорю с тобой. Все, детка, мне некогда. В половине десятого покараульте меня в дверях, а то не пустят. К черту! Чао! (Бросает трубку. Надевает пиджак. Перекидывает через плечо белый длинный шарф. Перед зеркалом). Дамы и господа. Леди и джентльмены, редакторы и критики. Безусым мальчиком я взялся за перо. И вот не прошло и полувека, как я уже напечатан в солидном журнале, и солидное издательство выпустило мою книгу. В чем же причина такого стремительного успеха? Отвечу вопросом на вопрос: вы никогда не сдавали мочу на сахар? Попробуйте, и писательская судьба станет вам в общих чертах понятна. Спасибо за внимание. Мне пора. Меня ждут в ресторане. Чао. (Бросив в «дипломат» книгу и журнал, оглядывает еще раз себя в зеркало. Выходит).
Звонит телефон.
2.
Павильон телестудии. К микрофону подходит ГЕРОЙ. Он без шарфа, в руке томик книги. Останавливается. Пауза.
ОН (не сразу). Этой весной... в составе писательского семинара я был в Пушкинских горах. Солнышко пригревало, асфальт уже был чист от снега. Подобралась компания в пять человек, и мы пешком ходили в Михайловское, Петровское, а на третий день оказались в Тригорском. (Пауза). Большой продолговатый дом на холме, глубокий ров за ним, дальше огромный парк. Было тихо. Внизу под обрывом... жемчужной россыпью сверкал разлив.
Я не посмел войти в дом. Я не смог подняться на крыльцо; не для меня время отполировало эти ступени. Несмело обошел я его сбоку, и он позволил это сделать, старый господский дом.
Где мой род? Мой дом? Мое начало? Выхваченный из темноты, поднятый случайной нотой, я двигался по своей слепой орбите.
Что я продолжил? Чьи надежды и любовь оправдал? Мог ли я с уверенностью утверждать, что мой род — все человечество? Предоставленный сам себе в хаотическом движении вперед, я стал создавать в своей душе Дом; я населил его людьми; я стал писать.
Я основал свой род; мои герои обрели обычай и веру. Я стал для них праотцом; от меня они шли; ими я гордился; о них плакал.
Комнаты, в которых страдали мои герои, становились комнатами моего дома. Предметы, которые радовали или играли в жизни героев роковую роль, становились вещами этого дома.
И чем больше он обживался, тем больше я переселялся в него.
За десять лет писательства я прожил в этом доме удивительную жизнь. Я потерял в нем родных людей, я любил и страдал; здесь мне открылось милосердие и могущество потери.
Но мои домочадцы обрели права и привычки, они стали властно распоряжаться мной, вмешиваться в мою жизнь, и тогда я решил уйти от них, ибо и этот дом был только пристанищем.
Год я не писал.
В Тригорском я понял, что это невозможно.
Пауза.
Это так же невозможно, как завести другую Родину.
Пауза.
Я воспринял Тригорское, как лабораторию души, мировой опыт человеческого. В этом доме жила семья, род, и любое потерянное в себе тело, будь то человек, зверь, или предмет, могли попасть в этот дом, очутиться на его веранде, впитать в себя удивительный покой.
Возможно, жизнь его домочадцев не была идеальной. Они испытывали стыд, бессилие, ревность, муку. Но их простые могилы тут же, неподалеку от Дома, на холме, над простором весеннего разлива — простые кресты и камни, утонувшие в море травы, цветов и насекомых — явили мне такой высокий пример бессмертия, что меня затопила радость.
Впервые моя гордость за то, что я могу писать, была светлой.
Я понял свое назначение и силу: помогать смятенным и слабым, быть для них Тригорским домом.
Писатель — это барьер, поставленный перед бездной. Он знает ее дыхание, ее холод проник в его позвоночник, его сознание навсегда отравлено образом бездны, и именно поэтому он создает Дом, Очаг, Веру.
Его домочадцы сжимают пальцы друг друга и соединяются в таком глубоком сострадании, что возникает монолит барьера; гарантия биологического смысла.
Он отвечает за них, за каждое свое слово.
3.
Метро. ГЕРОЙ стоит в нерешительности, как человек, полностью потерявший представление о месте и времени. Решившись, идет к телефону, достает записную книжку, пролистнув, устанавливает ее на автомате, набирает номер.
ОН. Алло. Добрый вечер. Скажите, а Ольгу Александровну можно к телефону? Да, пожалуйста. (Пауза). Оля! Привет, это Саша... Да, это я. Я с Кировского... Из метро. Хорошо. (Пауза). Да, да, я здесь. Я не вовремя? У тебя какие-то... (Слушает). Замечательно, к одиннадцати я буду в аэропорту, там, у регистрации билетов. Ну все, до встречи. (Вешает трубку, некоторое время неподвижен, потом, встрепенувшись, смотрит на часы и, оставив записную книжку, спускается к электричкам).
4.
Аэровокзал. Ночь. ГЕРОЙ высматривает ОЛЮ. Она появляется.
ОНА. Я, конечно, полная идиотка. Заказала такси — не дождавшись, взяла частника, всю дорогу гнали. Давно ждешь?
ОН. Ты летишь без вещей?
ОНА. Куда там! Два огромных чемодана. (Оглядывается). Но они уже здесь. А! Вон и наши!
ОН. Я так и подумал. Тебя заметили.
ОНА. Подожди, я только отдам паспорт. (Быстро уходит).
Пауза.
(Вернувшись). Ну вот, сядем. Люблю лететь ночью, темнота, огни; люди другие, а днем аэропорт. Совершенно не переношу. Ну что ты? Как? Рассказывай.
ОН. Кто этот юноша, что перехватил тебя? Он как будто сам по себе.
ОНА. Он сам по себе, он хирург, этой весной он вырезал у меня аппендицит.
ОН. Поздравляю. Он летит в Америку резать аппендицит?
ОНА. Нет, он провожает меня.
ОН. Вот как. Ты можешь не успеть с ним проститься.
ОНА (улыбаясь). Ничего; успею встретиться.
ОН (рассмеявшись). Ты изменилась.
ОНА. Не смотри на меня! Выгляжу я кошмарно: три бессонные ночи — вчера в поезде из Москвы, до этого в Останкино гуляли, вообще сумасшедшая жизнь; слава богу, сегодня собралась, отправила вещи, и вот был час, — приняла ванну.
ОН. Прости, я не знал.
ОНА. Пустяки. Это было очень мило; я вся в пене, и вдруг — ты.
ОН. Выглядишь ты прекрасно, ты стала леди. Теперь ты можешь спать — не спать, носить марлевку, гулять в Останкино месяц — все равно останешься леди.
ОНА. Не знаю, это хорошо? Плохо?
ОН. Это замечательно. Куда ты летишь?
ОНА. Хельсинки. Делаем стенку для нашего торгового представительства. Смальта.
ОН. И это — вся ваша группа?
ОНА. Ага. Вон Данилов. Тот что в стороне рядом с длинным у перил... Ты его не знаешь?
ОН. Нет, но слышал.
ОНА. А длинный — это наш финн. Ни бельмеса по-русски, а Даня ни слова по-фински, но оба отказались от переводчика.
ОН. И как будто довольны.
ОНА. О! Ловят кайф.
Объявляют посадку.
ОН. Это ваш. Сектор «В». Ваши собираются.
ОНА. Ничего, успеем.
ОН. А твой хирург?
ОНА. Его я вижу чаще, чем тебя. (Пауза). Ну что? Говори?
ОН. Про что?
ОНА. Ну как ты? Где? Пишешь?
ОН. Я там же, где и был, в Разливе, на даче.
ОНА. Как? На той... даче?
ОН. Что тебя так удивляет, я ее купил.
ОНА. Не может быть...
ОН. Что купил?
ОНА. Нет, что ты там же, столько времени...
ОН. Позавчера было ровно десять лет, как мы туда... вселились. Сентябрь семьдесят шестого...
ОНА. Да, сентябрь семьдесят шестого...
ОН (встает). Очевидно, пора.
ОНА. Ага. (Вставая). Ну вот... Ты пишешь?
ОН. Я пишу, печатаюсь, все в порядке.
ОНА. Печатаешься? Где? Что? Что же ты молчишь.
ОН. Я не молчу: печатаюсь в журналах.
ОНА. В каких, я найду.
ОН. В толстых. Когда ты приедешь?
ОНА. Не знаю, скоро.
ОН. Понятно. Тебе не звонить?
ОНА пожимает плечами.
(Кивая). Тебе надо проститься.
ОНА. Он чем-то похож на тебя, не внешне. Только слабее.
ОН. У тебя нет детей?
ОНА. У меня есть племянник. Он пошел в школу, представляешь! Когда стану совсем негодной, сяду в своей комнате и буду вязать ему свитера и носки.
ОН. Ты ее не любишь, свою комнату?
ОНА. Она меня не любит. Иногда мне кажется, что она меня когда-нибудь лишит двери.
ОН. Туда или оттуда?
ОНА. А, и туда и оттуда. Шизофрения! Скажет: хватит летать, садись! Каждый раз приезжаю, и как будто все чужое, не мое. А, мне, кажется, действительно пора.
ОН. Оля.
ОНА. Да?
ОН. Еще когда-нибудь встретимся...
ОНА. Конечно! Правда, я в Питере сейчас почти не бываю: носит меня. Прости, я побежала.
ОН. Беги. Оля.
ОНА. Что?
ОН. Я не могу без тебя, это какой-то бред! Я тебя десять лет не видел! Десять лет! Понимаешь?! Зачем? Как это все... Когда никакого смысла! Когда... Подожди, я должен тебе сказать: все... только это живое! А это — ты! А я... тебя ничто... это все бред!
ОНА отступает, растерянно улыбаясь, качает головой.
(Машинально идет следом). Я куда-то иду, иду, а зачем? Какой смысл? Я люблю тебя, я люблю тебя! Я совсем не могу без тебя, совсем, понимаешь?! Ты уйдешь сейчас совсем, и мы больше не встретимся, никогда, понимаешь! Почему у тебя нет ребенка, я бы мог... Да что же это... Уходи же ты, скорее, не стой!.. Я же так не могу больше...
Задыхаясь, с искаженным лицом, закрывшись руками, быстр идет прочь. Скорее чувствует, чем видит, что идет не туда, разворачивается, идет вглубь. ОНА стоит неподвижно, мучительно вглядываясь в человеческую катастрофу, пытаясь понять, что это значит? Зачем? Делает шаг в сторону сектора «В», оглядывается, идет, оглядывается...
****************************************************************
Я ехала домой; душа была полна
Неясным для самой
Каким-то новым счастьем.
Казалось мне, что все с таким участьем,
С такою ласкою глядели на меня.
Я ехала домой; двурогая луна
Смотрела в окна тусклого вагона.
Далекий благовест заутреннего звона
Пел в воздухе как нежная струна.
Я ехала домой; я думала о Вас.
Тревожно мысль моя и путалась и
рвалась.
Дремота сладкая моих коснулась глаз.
О, если б никогда я вновь не
просыпалась.
Конец.
129075, Москва, а/я № 2, тел. (095) 216 5995
Агентство напоминает: постановка пьесы возможна
только с письменного согласия автора
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |