В начале пьесы героине двадцать четыре года, в конце пьесы — тридцать четыре. 1 страница

Юрий Волков

Я ехала домой

пьеса в пяти картинах

Действующие лица

ОЛЯ (ОНА, ГЕРОИНЯ)

САША (ОН, ГЕРОЙ)

В начале пьесы героине двадцать четыре года, в конце пьесы — тридцать четыре.

œ

Страх преследует нас.

Мы ищем свой дом, место где мы могли бы укрыться от него, но оказывается что это его дом, а мы — только гости или квартиранты.

Чем больше имеешь, тем больше боишься потерять, чем меньше имеешь, тем больше боишься не приобрести никогда или приобрести слишком поздно.

И только когда не имеешь ничего и нет надежды получить что-либо — тогда сердце обволакивает покой. Это либо — понимание космоса, либо редкие минуты забвения.

Первое — любовь, второе — дорога.

Но вторые сутки в поезде проезжая ночью бескрайние степи, вглядываешься во мрак с чувством глубокого покоя и скуки. Маленькие огоньки в степи — это люди. Дай им бог терпения и любви.

Часть первая.

Ощущение.

1.

Холл гостиницы. Поздний вечер. ГЕРОЙ в кресле, на столике: листок, карандаш. Из коридора в холл вбегает ГЕРОИНЯ. В руках: платье.

ОНА. Это вы?

ОН. Это коридорный. Что с вами?

ОНА. О! Я заблудилась. Тихо!

ОН (не сразу, шепотом). За вами гонятся?

ОНА. Может быть.

Слушают.

ОН. Никого.

ОНА. Уф! Отвернитесь.

ОН. А что такое?

ОНА. Платье нужно надеть.

ОН. А, пожалуйста. А вы что, так и по Москве гуляли? Сегодня правда тепло.

ОНА (сбросив полушубок, натягивает платье). Со мной сейчас такое было! Ох! Ну что же?

ОН (поворачиваясь). Что опять?

ОНА. Булавка зацепилась.

ОН. Давайте я отцеплю. Где?

ОНА. Здесь, за волосы. Осторожней, платье не мое.

ОН. Шепотом.

ОНА. Что?

ОН. За этой стенкой номер завуча.

ОНА (в платье). А. Спасибо. (Шарит рукой вдоль спины). Мне показалось — треснуло. Не порвалось?

ОН. Да не видно. Здесь?

ОНА. Я не знаю.

ОН. Может ниже. (Проводит рукой).

ОНА. Эй!

ОН. Шепотом.

ОНА (шепотом). Я сама найду. Порвалось так порвалось!

ОН. Почему вы так легко одеты?

ОНА. Вы все разглядели?

ОН. Да вроде все.

ОНА. У меня еще была... в общем еще было, но все там.

ОН. Где?

ОНА. Я же говорю заблудилась.

ОН. Шепотом.

ОНА. Я вошла не в то крыло, а там такой же холл.

ОН. И вы там тоже раздевались?

ОНА. Зачем? Я помню: левая дверь направо, а номер забыла. На триста начинается, а здесь на этом все на триста. Да я даже не посмотрела, открыла дверь, там темно, кто-то сопит, я думала Раиса. Подобралась к окну, там кресло. Я все побросала, думаю: завтра разберусь. И на кровать — плюх; чтобы сапоги снять, а там чьи-то ноги. И он басом: «Кто тут?»

ОН. А вы говорите: «я».

ОНА. Ничего я не говорю: прямо в дверь! А там ведь полушубок, кофр и все остальное. Платье-то не мое, а в кофре — Модильяни.

ОН. Кто?

ОНА. Модильяни, художник.

ОН. Понятно.

ОНА. Я назад. Схватила все сразу и он схватил. Я говорю: «Пусти».

ОН. А он говорит: «Не пущу».

ОНА. Вам смешно, а я-то голая.

ОН. И этот еще в кофре, ну художник этот!

ОНА. Я как рвану на себя и бегом по коридору.

ОН. Замечательно.

ОНА. Как хорошо что я вас встретила, я бы уже ни за что не решилась открыть здесь дверь.

ОН. Что будем делать?

ОНА. Не знаю.

ОН. Надо идти за остальными вещами.

ОНА (испугавшись). Зачем? Не надо!

ОН. А как же? Что там у вас?

ОНА. Ничего, пустяки. У меня все есть.

ОН. Хотите, я схожу?

ОНА. Да вы что!

ОН. А что? Сяду в кресло у его постели и остаток ночи мы посвятим обстоятельствам дела.

ОНА. Вы шутите?

ОН. Нисколько. Мне нужен человек, которому я мог бы рассказать о вас, потому что ни с кем из нашей группы я не могу... этого сделать. (Пауза). Я расскажу ему о том, как я, педагог художественного училища города Астрахани и вы, студентка последнего курса отправились в Москву на зимнюю практику по музеям и выставочным залам. Не одни, конечно, а в составе других педагогов и студентов — это просто, он это должен понять. Сложнее будет объяснить, почему мы не познакомились раньше. Я ведь в училище уже четыре месяца.

ОНА. Действительно.

ОН. Ведь мы ходили по одним коридорам и лестницам и я видел вас.

ОНА. И я вас.

ОН. Вот. Дело довольно запутанное. Мы ходим по одним коридорам и лестницам несколько месяцев, а встречаемся только в Москве на сводной выставке Рембрандта в Манеже.

ОНА. Я никогда... не забуду.

ОН. Он может не отдать сразу.

ОНА. Что?..

ОН. Но с ним справлюсь: я скажу что за эти три дня я настолько... привык к вам... что постоянно с вами разговариваю независимо от того, присутствуете вы или совершенно нет.

ОНА. Я тоже.

ОН. И сегодня я очень ждал вас. Вы были у своих друзей из Строгановки?

ОНА. Да! О, как хорошо что вы не спите, я так хотела вам показать... (Роется в кофре, достает рулон, разворачивает, это фотографии Модильяни). Вот.

ОН (неуверенно). Это что же... ваш...

ОНА. Это Модильяни!

ОН. А!

ОНА. Это мне подарили! (Вдруг, горько). Я, наверное, с ума сошла.

ОН. Почему?

ОНА. Помните фильм такой был: из деревни приехала... ее еще Доронина играет.

ОН. «Три тополя на Плющихе»?

ОНА. Да. Приехала с узлами, а тут на нее все сразу...

ОН (не сразу). Как ваша простуда? О, рука горячая, как огонь. Как бы вам не слечь.

ОНА. Я из Вольска, это под Саратовом. Там мама, сестренка. Сестренка младшая, ей пятнадцать. Сегодня в музее я думала, почему ее со мной нет? С нами? Как бы я хотела взять ее за руку, провести по этим залам. Я бы держала ее за руку и чувствовала, как она волнуется. Через год она кончит школу и пойдет продавщицей. Так у них уже все решено. А я оторвалась. А в этом году надо возвращаться.

ОН. Зачем?

ОНА. Там мое место.

ОН. Кто вам его назначил?

ОНА. А я так радовалась: Москва, музеи... Увижу все эти картины... десять дней в Москве, целых десять дней! Не надо было приезжать.

ОН. Как случилось, что вы замужем?

ОНА. Он работает у нас в фонде.

ОН. Я знаю.

ОНА. Ходили по лужам, ели булку, позапрошлой весной. Весело было, решили расписаться. Не знаю. Я все говорю, вам наверное спать хочется.

ОН. Я ждал вас. У меня тоже есть маленькая радость.

ОНА. Какая?

ОН. Я-таки купил машинку.

ОНА. Ну да! Покажите!

ОН. Сейчас.

Уходит. Она встает, заглядывает в коридор. Пусто. Садится. Он выносит печатную машинку.

Я даже начал потихоньку одним пальцем.

ОНА. Какая славная. А мне можно попробовать.

ОН. Ночь. Вы всех разбудите.

ОНА. Ну да, да. (Заглядывает в лист, вправленный в машинку). Это стихи? (Прочитав). Это мне?

ОН. Да. (Пауза). Надо идти спать.

ОНА. Не хочется.

ОН. Завтра подъем в восемь.

ОНА. А можно мне их взять...

ОН. Хотите я вам прочту?

ОНА. Да.

ОН (не заглядывая в лист).

Как скучно Оля без тебя.

Твой смех, простуда, милый кашель...

Я умудряясь вдруг себя

забыть и сам себя не страшен

когда ты около меня,

как пусто Оля без тебя.

(Вставая). Вы теперь не перепутаете вашу дверь?

ОНА. Нет.

ОН. Спите спокойно. (Забирает машинку, уходит).

ОНА. Александр Валентинович!

ОН. Да.

ОНА. Спокойной ночи.

ОН. Спокойной ночи. До завтра.

2.

Музей. День.

ОН. Что с вами?

ОНА. Давайте сядем.

Садятся.

ОН. Три часа.

ОНА. Пора.

ОН. Через час мы должны быть на вокзале.

ОНА. Еще чуть-чуть. Одну минуточку, ладно?

ОН. Ладно.

ОНА (не сразу). Как это глупо.

ОН. Что именно?

ОНА. Приехать в Москву на десять дней и неделю проваляться в гостинице. Со мной всегда так.

ОН. Останьтесь. (Пауза). Останьтесь здесь. Вам устроят кушетку. В одной из подсобных комнат. Оформят хранителем или сторожем. Днем вы будете ходить по залам и оглядывать публику. Кто как одет, ходит, смотрит. Иностранцы. Эти вот, например. Славные они?

ОНА. Очень.

ОН. Постепенно, вслушиваясь, вы начнете разбирать их язык, вам станет понятно, о чем они говорят.

ОНА. Как хорошо.

ОН. А ночью...

ОНА. А ночью?

ОН. Вы оставите свою кушетку, и пойдете с зажженной свечой по темным, пустынным залам и картины будут выплывать из темноты и ваше лицо...

ОНА. Дальше.

ОН. У вас будет такое лицо, что вот эта мраморная девушка, придерживающая одной рукой свою простынку, другой коснется ваших губ тоненькими холодными пальчиками. (Пауза). Вы купили мужу зажигалку?

ОНА. Нет.

ОН. Уже не успеете. Или вы остаетесь? У вас слезы?

ОНА. Зачем вы это делаете?

ОН. Не знаю. А вы знаете зачем вы оставили Вольск, Маму, сестренку, зачем вышли замуж, а теперь готовы разреветься здесь в Москве, в музее? Имеет это какой-нибудь смысл?

ОНА. Какой?

ОН. Это ваша жизнь.

ОНА. Я не знаю.

ОН. Вы любите мужа?

ОНА. Да.

ОН. Тогда держите.

ОНА. Что это?

ОН. Зажигалка. Вы ведь такую хотели? Продается во всех киосках. Я купил, потому что знал, что вы не успеете.

ОНА. У меня деньги кончились.

ОН. Ну и куда вы сейчас едете?

ОНА. Я же не могу здесь остаться?

ОН. Почему?

3.

Вагон поезда. Вечер.

ОНА. Куда?

ОН. Сейчас поезд тронется; надо посмотреть, все ли здесь.

ОНА. Не уходи, пожалуйста, не уходи.

ОН. Что такое?

ОНА. Этого не будет уже? Да? Никогда?

ОН. Ложись. Сейчас я приду.

Уходит, она ложится на верхнюю полку. Через некоторое время он возвращается. В руках: одеяло, стакан сметаны, шоколад. Накрывает ее одеялом. Резко повернувшись, она прижимается щекой к его руке.

ОНА. Мы едем?

ОН. Да.

ОНА. Домой?

ОН. Да.

ОНА. Вот и хорошо.

ОН. Я принес тебе сметану и шоколад, поешь.

ОНА. Откуда у тебя деньги?

ОН. А я прижимистый. Кусай.

ОНА. Я маленький кусочек, можно?

ОН. Нет, маленький нельзя.

Она оттягивает руку.

Ну что такое?

ОНА. Знаешь что, пойдем в тамбур.

ОН. В тамбур? Пойдем.

Тамбур. Темное холодное стекло.

ОН. Оля, белая дорога, снег пушистый ровен,

тих.

Затеряемся в сугробах, много ль надо для

двоих?

Едем мы как будто вместе и дорогою

одной,

На тебе как на невесте даль прозрачною

фатой.

Возвращаемся. Надежды — бесконечные

снега

Скоро прежние одежды и привычные

бега.

В этой жизни мало снега, мало радости;

постой!..

Нет мучительнее бега чем у нас от нас с

тобой.

Оля, белая дорога, снег пушистый ровен,

тих,

Затеряемся в сугробах, много ль надо для

двоих?

4.

Училище. Вечер.

ОН. Эй! Кто-нибудь! (Пауза). Что же ты в темноте такой сидишь?

ОНА. Мне видно.

ОН. А знаешь, который час?

ОНА. Нет.

ОН. Восемь. Училище закрыто, на улице — дождь; я влез в окно. Обедать-то ходила? Я тебе пирожки принес. С очень свежими котятами. Покажешь? (Направляется к мольберту).

ОНА (загораживает мольберт). Нет.

ОН. Так хорошо?

ОНА. Понимаешь, я бездарна.

ОН. Чего ж тут не понять — понимаю. А ты карандашом-то мерила?

ОНА. Перестань.

ОН. И что будем делать?

ОНА. Не знаю.

ОН. Покажи все таки. (Смотрит). Ну не так уж плохо.

ОНА снимает рисунок, рвет его на части. Надевает плащ, берет сумочку.

Куда?

ОНА. Домой.

ОН. Как будто у тебя есть дом. Дом и муж, ради которого стоит все бросить. Ничего у тебя нет: ни мужа, ни института. С пирожками-то как?

ОНА. Ешь сам.

ОН. Дверь я запер.

ОНА. Открой пожалуйста.

ОН. Это ты хорошо придумала. Будешь себя уважать. Устроишься на кондитерскую фабрику. Сортировать печенье. Кругленькое в одну сторону, треугольное в другую. Подружки тебя тоже будут уважать. Все-таки училище кончила художественное. Сколько бумаги извела.

ОНА. Открой дверь.

ОН бросает на пол ключи. ОНА уходит.

ОН (один). У попа была собака он ее любил... (Поднимает рисунок). Настолько, что уговорил поступать в Академию художеств, в которой ранее учился сам... Ну дескать, помогу и преподаватели знакомые есть... (Садится за мольберт). Два месяца занимался с ней рисунком по двенадцать часов в день. Так что круги перед глазами ходили. В общем-то, это поповская история. (Пауза). И чем скорее она закончится, тем лучше. (Услышав шаги, переворачивает лист, берет карандаш). У попа была собака, он ее любил. Она съела кусок мяса, он ее тарам-там-там, некрасиво поступил.

ОНА (снимая плащ). Зашторить окна? Тогда можно выключить свет.

ОН. Я не рисую. Так, вид делаю.

ОНА. Прости меня, сорвалось. (Пауза). Ведь все хорошо, просто мы устали.

ОН (берет ее за плечи, поворачивает лицом к себе). Это не усталость. Вот уже неделя, как с тобой что-то происходит.

ОНА (отворачиваясь). Я скажу. (Пауза). После Москвы... все стало так сложно. Свекровь почувствовала, как я изменилась. Даже больше, чем он сам. Больше мужа почувствовала. Она постоянно ждет от меня... следит. И Миша тоже. Сейчас приду: где была? Почему так поздно? Муж дома, а жена где-то шляется. И они ведь правы.

ОН. Конечно. Ты обманываешь их, а это их унижает.

ОНА. Я не обманываю! Миша знает, что я рисую. (Пауза). Да, верно, обманываю.

ОН. И не только их. Меня тоже.

ОНА. Тебя?

ОН. И себя. Мне ты говоришь, что будешь поступать в Ленинграде.

ОНА. Буду.

ОН. Его ты уверяешь, что останешься здесь; кому-то ты лжешь. (Пауза). Тебе нужно уйти сегодня. Сейчас.

ОНА. Мы говорили с ним об этом.

ОН. Вот как?

ОНА. Да. Он меня очень просил остаться до лета. Ты не знаешь; они же сожрут его, если я уйду.

ОН. Черт! Если он довел себя до такого, пусть жрут! Что он, инвалид? Неужели ты не понимаешь, что ничего так не унижает и не раздражает, как жалость! И почему тебе жалко его, бездельника, не жалко меня, моего труда, времени? Не жалко себя, своей души, которой ты полы моешь в их квартире. Хороший образ. Эх, мне бы только на трибуну забраться. За ногу меня дергай, что ли, когда заносит. Что будем делать?

ОНА. Не знаю.

ОН. Рая еще готова тебя принять?

ОНА. Готова.

ОН. Тогда иди сегодня к ней. А завтра все само собой раскрутится.

ОНА качает головой.

Тогда иди к черту! Зачем ты вернулась? Меня стало жалко? Иди к Рае. Балбеса этого? Тогда иди домой.

ОНА. Он не балбес.

ОН. Слушай, ну не будем сейчас! Он замечательный. Он лучше меня в десять раз, потому что не такое хамло. И в постели он царь Давид!

ОНА. Перестань!

ОН. Перестал. Хвастаться не надо было.

ОНА. Я не хвасталась.

Пауза. Неожиданно смеются оба.

ОН (серьезно). Ты похудела. Одни глаза, я хитрю, скрываю какое это богатство. Боюсь, что узнав их цену, ты от меня отвернешься. Я тороплюсь. Пишу до трех, четырех ночи. Слова гудят у меня в голове, как если бить внутри ржавой баржи. Постоянно какие-то связки, обороты. Мой роман перевалил за середину. Это не повесть, не рассказ, это роман, потому что я создаю судьбы, я господь бог и в этой работе, как в никакой другой, должен быть смысл, духовная точка, ради которой... Я должен, мне нужно видеть твое волнение, восторг, совесть... Весь веер твоей души, когда он раскрыт и натянут, так, что... что вот-вот порвется. Ну что же ты? Дергай за ногу!

Наклонившись, ОНА целует его. Подхватив плащ, уходит.

Часть вторая.

Вкус.

1.

Училище. Вечер. Май.

ОНА. Где ты был? Я тебя весь день так звала, звала. Я весь день в училище — никуда не выходила, вдруг ты придешь — а меня нет. Я как чумная сегодня, все ходила по коридорам, шарахалась ото всех. С Райкой поругались, Олеговичу нахамила. Так хотелось тебя увидеть. (Пауза). Что случилось?

ОН. Я не думал, что застану тебя, поздно уже.

ОНА. Но я же ждала! Разве ты не чувствовал? (Пауза). Ты работал? Да?

ОН. Нет.

ОНА. Где же ты был?

ОН. Шлялся по городу. (Пауза). Сочинял тебе письмо.

ОНА. Мне? Ты написал мне письмо?

ОН. Я решил сказать. Так лучше. (Пауза). Вчера, когда мы сидели у меня... Нет, потом, когда я проводил тебя на остановку... в общем, когда я вернулся, я сел в кресло у балкона... Сколько ты была у меня?

ОНА. Сколько раз?

ОН. Вчера. Сколько времени?

ОНА. Я не знаю.

ОН. С четырех до десяти. Шесть часов. Ты их заметила?

ОНА. Нет.

ОН. Я тоже. Когда я тебя проводил... Дверь балкона... провал за ней, ночь... запахи деревьев, твой трамвай внизу... (Пауза). Я зачем-то нужен здесь. Какой-то есть смысл в том что я хожу, люблю? Ласкаюсь с тобой? Переполнен такой нежностью, что она даже заглушила желание. Сколько вечеров мы вместе так вот, а я тебя до сих пор не взял, и ты до сих пор не захотела, видимо нам не нужно пока, потому что и так хорошо, да?

ОНА. Да.

ОН. А потом я провожаю тебя, сижу в темноте у балкона и слушаю улицу. И во мне поднимается отчаяние. Время как будто давит на меня, ждет от меня... действия, слова... А я молчу. Что это все во мне? А я должен ответить. Кому — не знаю. Может быть, я тщеславен, но и на это надо ответить. Я должен писать.

ОНА. Я тебе мешаю.

ОН. Да нет же, нет! Я сам себе мешаю. Мне надо переломить все что вобрал, истолочь в пыль, выбросить из себя, как лаву, понимаешь? А я теку, как кисель!

ОНА. Какая же я дура! Мне нужно было об этом подумать.

ОН. О чем?

ОНА. О том, что я забираю у тебя все время. Конечно! Я обо всем позабыла! Господи, какая же я дура! Прости меня, пожалуйста.

ОН. За что? За то, что ты хочешь меня видеть? За то, что я хочу этого же? За то, что нас просто волоком тащит друг к другу, да?

ОНА. Да.

ОН. Нам остановиться надо. Научиться как-то владеть собой. Хотя бы на этот ближайший месяц. Мне нужно кончить роман. А у тебя диплом. Ведь стоит?

ОНА. Стоит.

ОН. Ну вот, значит этот месяц нужно заняться делом.

ОНА. Мне к тебе не подходить, да?

ОН. Я не знаю.

ОНА. Я совсем не буду подходить, так будет лучше.

ОН. Может быть. (Сильно выдохнул).

Пауза.

ОНА. Ты меня сейчас не провожай, хорошо?

ОН. Почему?

ОНА. Ну мне так лучше. Потом я еще хотела порисовать.

ОН. То что мы вместе, это ведь остается с нами даже если мы какое-то время не будем видеться?

ОНА. Конечно!

ОН. Я пошел. (Хочет поцеловать, но ОНА уворачивается). Пока.

ОНА. Пока.

2.

Квартира ОЛИ. Ночь.

ОНА (одна). Пустой фарс, так это называется. Кончил один роман, начал другой. (Пауза). Если бы она не вышла на балкон, если бы я не увидела ее из трамвая, я бы поднялась, позвонила... Нет, он бы не открыл. А если бы открыл? Нет, не открыл. Он бы не открыл и не пустил бы эту... ее на балкон и я бы ничего не знала. Кто она? (Пауза). Зачем я поехала? Месяц прошел? Ну и что? Пустой фарс. Два часа караулила подъезд и балкон, я не могла ее пропустить: блондинка в белом платье, наверное, крашенная. Что мне за дело! А если бы я не справилась с собой, не уехала? А что? До утра бы ждала? А может быть ушла в одиннадцать? Надейся! Не потому ли ты и уехала в десять, до ночи? (Пауза). Какая длинная ночь. Как странно: мой муж спит рядом. Что же? Это не передается? Если бы ему было больно? От кого-то другого, не от меня? И он лежал бы на спине, как я сейчас, а я бы спала? (Пауза). Если бы у меня был бы взрослый сын и его жене было бы так больно, я бы спала? Никто никому не нужен. Никто никому. (Пауза). Когда я болею, мама это чувствует. Она тогда сразу пишет, спрашивает, не болею ли я? Все ли у меня хорошо? А если ей сейчас плохо? От меня плохо, от того, что у меня так болит сердце? (Пауза). А он... спит сейчас? А может быть не спит, а любит ее? Эту девушку? (Пауза). Что же случилось? И что мне теперь делать? Ждать пока это кончится, пройдет? Это что же, любовь? Или обида? Он был так внимателен, так смотрел всегда... выслушивал... Выслушивал, да, — вот что. Это не любовь, это обида. Это не надо так переживать. А если обида, и выслушивал, и надоело? Значит я ничего не стою. И не будет никогда ничего ни с кем. Глупости, вот глупости, хватит думать, хватит! (Пауза). Мы даже не были близки. А хотела ли я с ним близости? Не знаю. И так было хорошо. Может он оттого сейчас с ней, что и так было хорошо, а ему было мало. (Пауза). Ну если бы это было настоящее чувство, ну страсть, я бы наверное его бы хотела, я бы мучалась этим. А я этим вообще не мучаюсь. Может быть я вообще еще не женщина? Если бы я встретила такого... Ну как Модильяни. Что со мной было бы? Если я сейчас... когда это обида, а не любовь? Или к этому можно привыкнуть?

3.

День. Двор школы.

ОНА. О! Сашка! Это ты меня вызвал?

ОН. Что ты здесь делаешь?

ОНА. Откуда у тебя усы?

ОН. Шестьдесят копеек штука. Купил в Москве.

ОНА. Правда? Зачем?

ОН. Эти детишки на заборе все твои?

ОНА. Ага. Можно потрогать?

ОН. Осторожно, они еле держаться. Здесь ходить-то можно, они кирпичом не саданут, сзади?

ОНА. Они нормальные.

ОН. Как ты сюда попала? Зачем?

ОНА. Я преподаю.

ОН. Что?

ОНА. Рисунок, черчение. Сними, а.

ОН. Ни за что.

ОНА. Ты с ними такой смешной.

ОН. Я за тобой.

ОНА. Нет, мне еще весь день работать. Я на продленке.

ОН. Это прекрасно. А ты их понимаешь?

ОНА. Да.

ОН. А они тебя? Я вчера узнал, что ты ушла от мужа.

ОНА. Давно уже. В июле.

ОН. Сколько мы не виделись?

ОНА. Много, почти три месяца.

ОН. Я приехал сегодня утром и узнал, что ты ушла от мужа и снимаешь комнату. Когда кончается твоя продленка?

ОНА. В шесть.

ОН. Я приду к шести.

ОНА. Не надо.

ОН. Почему?

ОНА. Я поеду стирать, я вчера замочила белье, целую гору.

ОН. Я тебе помогу.

ОНА. Я живу с хозяйкой.

ОН. Тогда поедем ко мне. Мать в плаванье.

ОНА. Саш, мне пора; звонок.

ОН. Ты придешь?

ОНА. Нет.

ОН. Кого ты хочешь наказать? Меня? Себя? Если меня, то глупо. Больше чем я сам... никто...

ОНА. Саш, я пойду, ладно.

ОН. Ты мямлишь, мнешься. Сколько раз я тебе говорил, что надо свои симпатии и антипатии высказывать ясно и твердо. Повторяй за мной: ты.

ОНА. Ты.

ОН. Мне.

ОНА. Мне.

ОН. Безразличен. Ну же. Тогда я уйду и не нужно без толку трепать языком.

ОНА. Тогда ты уйдешь?

ОН. Разумеется. Ну: безразличен.

ОНА. Безразличен.

ОН. Ну вот. Не надо было меня жалеть.

4.

Квартира ГЕРОЯ. Ночь.

ОНА. Я засыпаю.

ОН. Я тебя люблю. (Пауза). Сначала все было легко, просто. Я чувствовал удовольствие и гордость. Как человек тренирующий для бегов хорошую, красивую, породистую лошадь.

ОНА. Это я лошадь, да? Какая же я породистая.

ОН. Мне нравилось выжимать из себя и тебя все что можно. До черноты, до пены. Чтобы от боков шел пар. Я чувствовал себя творцом. Сознание своей силы это наркотик, это по-настоящему пьянит. Мне захотелось сорвать аплодисменты и я отправился в турне. Двадцать дней в Москве, почти столько же в Ленинграде. Слава богу, я провалился везде; все мои рассказы мне вернули, в литинститут меня не приняли. (Пауза). Это только разозлило. Провал — пусть. И чем больше, тем лучше. Я радовался этой злости, мне было весело. В Ленинграде я сел писать. Десять дней в маленькой комнате, высокой как пенал. Я громоздил мысли и чувства, сосал мозг и сердце. Я соорудил такую хитроумную и огромную поленницу, что она должна была вспыхнуть от одной спички и озарить сразу весь мрак человеческой души. А спичек у меня не было. На десятый день, или ночь я лег на узкую железную кровать — тебе не избежать встречи с ней — и закрыл глаза. Вот это и был настоящий провал. Часа два я кувыркался в нем пока не понял: что тебя нет со мной. Нет рядом, нет во мне, и может быть я потерял тебя совсем и теперь уже никогда не встречу такую, как ты. И я побежал. Как это называется? Амок, что ли? В ту же ночь я уехал в Москву, прямого поезда не было, надо было ждать два дня — это безумие. А в Москве билетов на Астрахань не было, я полетел в Элисту. Элиста — это так близко. И тут я попался. Никакого транспорта на Астрахань в течении недели. Это все равно, что в Алжире. Слава богу нашлась какая-то больная стрекоза на Волгоград. Она страшно ревела, прыгала, кувыркалась, но черта с два! Я ее держал, я знал что увижу тебя и поэтому мы сели, а в Волгограде вечерний поезд, верхняя полка; я вспомнил как мы ехали из Москвы, стояли в тамбуре. Сейчас я понимаю, что это были может быть самые счастливые минуты в моей жизни.

ОНА. А если бы я уехала? Если бы меня не было в городе?

ОН. Узнал куда, занял бы денег и отправился следом. Тут все просто.

ОНА. Ужасная женщина.

ОН. Я тебя очень люблю.

ОНА. Мне не надо было приходить.

ОН. Если бы ты знала, как я тебе благодарен.

ОНА. Я распутница.

ОН. Ты дурочка. Дурочка-распутница.

ОНА. Так вдруг себя жалко стало.

ОН. Почему?

ОНА. Не сейчас. Вечером. Когда постиралась. И потом. Чай с хозяйкой пили. Она у меня славная старушка. Я разговариваю с ней, а вечер такой теплый, окно открыто. И тогда я поняла, что пойду к тебе, и мне сразу легче стало. Я обрадовалась, стала шутить. А когда поднималась к тебе, страшно боялась.

ОН. Чего?

ОНА. Что ты меня выгонишь.

ОН. С ума сошла. Как же я мог тебя выгнать?

ОНА. Не знаю. Я у тебя ночью первый раз. Сейчас так тихо. И светает уже. А последний трамвай — это прелесть: «Осторожно двери закрываются, следующая остановка ТРЗ». А вагоны пустые, такие яркие аквариумы. Знаешь, эти ребята в школе. Мне их так жалко. Они грубые бывают, противные, а я понимаю, отчего это, и мне хочется для них что-то сделать. Что-то такое, чтобы они это поняли. Мне все кажется, да нет, я знаю, что их можно научить хорошему, красивому. Я начала расписывать общую комнату, целую стенку. Я там холмы сделала, паровозик длинный, смешной. Бабочки большие, небо такое синее с облаками. Помощники у меня есть. Им так нравится. Один мальчик все приходил, все смотрел. Потом я вышла, а он все краски опрокинул, разбросал... Прямо в стену бросал, в роспись. В первую секунду я его чуть не ударила, у меня в глазах потемнело. А он стоит и смотрит на меня. Что я буду делать. А что я могу сделать? Села на пол и заплакала. А он не уходит, смотрит. Потом я стала краски собирать — помоги — ему говорю. Он стал помогать. Это совсем другой мир, его нужно понять, принять какой есть.

ОН. Зачем? Ты знаешь, зачем?

ОНА. Я в этой школе как бы успокоилась сразу. Я все думала: и кто я и что, а тут просто: маленькие человечки у которых отняли, или которым не додали — я не знаю, как сказать.

ОН. И ты хочешь им дать, что не дала природа?

ОНА. Не знаю, они ходят за мной, мычат; я им нужна. Надо спать. Я утром не встану.

ОН. Когда тебе нужно на работу?

ОНА. К десяти, рисование...

ОН. Оленька.

ОНА. Да?

ОН. Мы уезжаем.

ОНА. Куда?

ОН. В Ленинград.

ОНА. Нет, я не поеду.

ОН. Нам нужно собираться, я снял дачу с первых чисел сентября.

ОНА. Какую дачу? Где?

ОН. Под Ленинградом. Ты не поступишь в Академию, пока мы не переедем.

ОНА. Ты что, серьезно?

ОН. Абсолютно. С первых чисел и начинаются подготовительные курсы, надо приехать чуть пораньше, чтобы подать документы.

ОНА. Я никуда не поеду.

ОН. Поедешь. Я сказал хозяевам, что приеду с женой, такое было их условие, без тебя они не сдадут мне.

ОНА. Я работаю, я так решила. Да и роспись я не кончила.

ОН. Вот и кончи. У тебя есть неделя. Я возьму билеты на следующую пятницу.

ОНА. Да нет! Это невозможно!

ОН. Почему? Потому что ты нашла себе тихое место, стала сестрой милосердия? А тебе не приходило в голову, что эти твои маленькие человечки, которым что-то не додали — это модель большого мира, от которого ты решила спрятаться. Ты не подумала, что то, что ты имеешь и умеешь, скоро кончится, что ты идешь с недогрузкой. Им дано, а ты сама берешь меньше, чем можешь и перед ними... В общем собирайся.

ОНА. Что я там буду делать? У меня же нет прописки и денег.

ОН. То же что и здесь: работать. Тебя ждет место художника на заводе Воскова, это десять минут от нашей дачи. Они дадут тебе лимит на прописку. Но если ты хочешь работать только в такой школе как эта, то еще проще: тебе и комнату могут дать, там же, под Ленинградом.

ОНА. А зачем ты это делаешь?

ОН. Я тебе рассказывал про свою однокурсницу: Римму. Про то как она дразнила нас порнушными французскими журналами. Хохотушка и прекрасный, богом данный, акварелист. Она в больнице сейчас, в Москве. Цирроз печени, приобретенный от инфекции. Она говорит, что ей осталось: год, два, три, в зависимости от рецидива. Такая же смешливая, только раздулась от уколов. Сидели с ней в саду, веселились, вспоминали курс. Клиника супер: пятнадцать этажей; четырнадцать — люди, последний — кролики. Что еще? Сынишка у нее растет; четыре годика, славный пацан; она фотографии показывала. Время не имеет жалости к нам. Это единственная стенка, которую нельзя пробить, все остальные — необходимо. (Пауза). В Ленинграде живет художник, перед которым я преклоняюсь. И у которого учусь. Не живописи, — отношению к профессии. Он уже мастер, его картины расходится на валюту по всему миру. Зовут его Жанже Йонас, он литовец, в общем я многим ему обязан. Именно он заставил меня писать прозу. Так вот, я показал ему слайды твоей «Весны» — ему понравилось, он согласился взять тебя в подмастерья. Будешь растирать ему краски. Я тебе уже ничем не могу помочь, детка, тебе нужен другой учитель. Кроме того, тебе будет полезно войти в их дом, в круг их друзей. У него своя коллекция картин и редчайших инструментов; жена француженка, Николь. Очень славная; я рассказывал ей о тебе; она должна тебе понравиться. В этом доме можно понабраться культуры, у них собираются камерные оркестры. Ты когда-нибудь слушала в комнате камерный ансамбль?

Дата добавления: 2015-08-28