Для чего всё это? Ведь это – ложь, ибо истины не знает ни кто… В нашем мире можно либо заблуждаться, либо не знать… знать что – либо наверняка на земле не возможно. Но ведь если ты есть и действительно всемогущ, ты можешь сделать наш мир другим… Неужели ты не понимаешь, что люди его не изменят? Или изменят к худшему…
Так почему я не чувствую, что ты с нами? Здесь – в этом продажном храме, где каждый, либо хапуга, либо глупец… там – за его стенами, в грохочущей бездне, сотворённого тобой бытия?
Ведь ни кто не спасёт наши души, если этого не сделаешь ты! И воскреснув в новой физической оболочке они попадут в старый мир и будут грешить в нём по старому… …. И с какой стати я должна заботиться только о своей душе? Мне может быть, за все русские души обидно! И не только русские…
Но если ты не способен изменить мир, значит ты не милосерден или не всемогущ, или и то и другое вместе… Впрочем, если бы ты был не всемогущ, ты бы его не создал. Значит последнее исключается. Но как насчёт первого?
Каждый день, в каждом городе кто – ни будь обязательно будет бить детей… В каждой стране будут совершаться убийства и изнасилования. Тысячи людей станут жертвами СПИДа, рака и сердечно – сосудистых заболеваний… И какой – ни будь современный Сальери непременно отравит Моцарта, и неисчислимое количество молодых солдат погибнет в какой – либо никому не нужной войне во имя несуществующих идеалов и победа или примирение – не смогут вернуть им - ЭТОЙ - НЕПРОЖИТОЙ ЖИЗНИ, ТАК ЖЕ, КАК И БЕССМЕРТИЕ ДУШИ, НИКОГДА НЕ ИСКУПИТ СЛЁЗ, ПРОЛИТЫХ ИХ МАТЕРЯМИ. Всё это было, есть и будет… И поэтому, вера в твоё милосердие – это подвиг…. Великий подвиг мыслящего существа.
Я знаю, что ты есть, но понять тебя ни могу. Но если я права – соверши хотя бы одно – маленькое чудо – только для меня, раз уж ты такой неисправимый субъективист… Сделай милость, избавь меня - только меня, от этой странной действительности… от моей памяти и того, что от меня не зависит ни в одной из прожитых жизней. Избавь меня от существования в пространстве боли и безысходности, где не поделишься своей совестью с теми, у кого совести нет – даже если очень этого хочешь! Где не прибавишь ума, тем, кому на роду написано жить и умереть дураками… где можешь сохранить свой душевный свет только для самой себя»… - так молилась Лика Смирнова, всякий раз, как бывала в храме, и если бы стоявшая рядом с ней мать, могла прочитать её мысли, она наверняка усмотрела бы в них чудовищное святотатство. Она крестилась и тихо бормотала себе под нос, то, что распевал батюшка и выгледила совершенно отрешенной. Иногда, в состоянии этом она улыбалась и Лика торопливо отводила взгляд от её улыбки, ибо в ней отражалось безумие… но смотреть было некуда, ведь рядом с ней – во всём что творилась в городе и храме – жила обречённость.
Но замечала её только Лика.
А Бог молчал – безучастно разглядывая людей с больших, овеянных ареалом святости и тайны старинных икон, в шикарных золочёных окладах. Его, источающий какое –то мистическое внутреннее свечение лик и грустные, всепонимающие глаза – говорили каждому своё, но ничего не меняли.
5.
Тот день, когда Бог решил смилостивится и исполнить последнюю просьбу Лики, всё – таки настал, хотя она никогда всерьёз не расчитовала на это. Всё началось с внеочередного дня рождения её отчима, Николая. 14 декабря 2007 года ему исполнилось 40. Юбилей отмечали всей коммуналкой, весело, с размахом… Все жильцы, Лика и Надежда Павловна, собрались за общим столом и традиционно поздравили юбиляра. Всё –таки 40 лет! Круглая дата… Поэтому уже через пол часа, после того, как первые бутылки были открыты, из трезвых на кухне дома №57 осталась только Лика. Но степень опьянения остальных была ещё не настолько высока, что бы отключиться. И они начали чудить.
Слесарь Серёга увлечённо пытался напоить кота, зажав его между колен и аккуратно вливая в пасть водку из чайной ложечки. Но когда продавщица Марина начала танцевать и петь «позови меня с собой» удивительно противным голосом, источая при этом прямо таки бешеную сексуальность, её сожитель, отшвырнул в сторону кота, героически поднялся из –за стола, пошатываясь подошел к ней, взял первый попавшийся под руку предмет(слава богу, это был Ликин учебник по биологии, забытый ею на подоконнике) и ударил её по голове. Марина взвизгнула и петь перестала. Этого он и добивался. Не дав ей опомниться, Серёга схватил её за пояс, перекинул через плечё и потащил в свою комнату… Следующий возглас Марины был уже полон восхищения, а о том, какие звуки понеслись на кухню минут через пять каждый догадается сам.
Все остальные тоже как будто распределились на пары и расползлись по своим углам. Праздник удался на славу! Кто ж мог подумать, что он только начинается!?..
Николай и Надежда Павловна тоже были пьяны. Лика сидела рядом с матерью и смиренно слушала рассказ о её молодости, хотя и не могла разобрать большую часть произносимых ей слов. Значение этих слов было понятно только самой Надежде Павловне, но Лика печально смотрела на мать и соглашалась со всем, что она говорила. Отчим сидел напротив – в старом, изъеденном молью кресле. Их разделял стол, с некогда белой, но теперь совершенно изгаженной разбросанными на ней огрызками, пролитым супом, битой посудой и блевотиной скатертью, специально хранимой Надеждой Павловной для застолья. Под потолком, на пожелтевшей от копоти стене весел церковный календарь на 2008 год, изображающий истерзанный образ Христа.
«Ах, какой я была 20 лет назад»! – с каким –то священным трепетом и восхищённым блеском в красных, слезящихся глазах, восклицала Надежда Павловна и блаженно улыбалась, поглядывая на дочь.
«Ты не представляешь себе, Ликочка, какой я была»! - повторяла она, но язык её заплетался и на то, что бы описать, какой же именно она была, сил уже не хватало. Она точно знала, что хотела сказать, но как будто забыла все русские слова и на пике своей настольгии, выдавливала из себя лишь нечленораздельное мычание, не имеющее ни чего общего с нормальной человеческой речью.
Но Лика не нуждалась в чёткости и ясности формалировак. Она отлично помнила свою мать 20 лет назад. Она же видела её глазами ребёнка её подруги… Лика очень хорошо помнила этот вечер. И нынешнее застолье отличалось от него лишь наличием другого именинника и отсутствием песни о безысходности…
«Мосты сгорели, углубились броды,
И тесно – видим только черепа,
И перекрыты выходы и входы,
И путь один – туда, куда толпа…» - вспоминала Лика. «Да, этой песни только и не хватает» - мысленно говорила она себе – «Правильная песня. Ни чего за эти 20 лет не переменилось… и не только за 20. Когда ещё мать не родилась – всё было точно также. Пили, гуляли, умирали… А потом всё с начала»!
«И парами коней, привыкших к цугу,
Наглядно доказав, как тесен мир,
Толпа идёт по замкнутому кругу –
И круг велик, и сбит ориентир».
Лика молча сидела и размышляла. В её голове звучала знакомая песня Высоцкого, а из широко раскрытых, светло – голубых глаз тихо катились слёзы, но этого ни кто не замечал.
Николай тоже сидел и думал. Он безмолвно смотрел то на мать, то на дочь, и чувствовал себя превосходно. Надежду Павловну развезло… Но на него алкоголь действовал иначе. Ведь он был мужик. Настоящий. Русский. И в его мужицком организме пробудились совсем другие инстинкты. А Лика…
Эта тихая, 16 – летняя девчонка, была так невинна и хороша…и, между прочим, дочерью его не являлась.
«Какая ципа»! – подумал Николай и затушил недокуренную сигарету – «Странно, е- богу, странно, что я раньше её не захотел… Вот так подарочек на юбилей! Хо-о—р-о-оший подарочек»!
Но действовать нужно было осторожно. И даже в хмельном угаре – он это понимал. В его, жёлто-серых, вечно прищуренных глазах загорелся огонь желанья. На неровных, серо-синих губах заиграла красноречивая улыбка похотливого греческого сатира. Он знал что делать и сделал всё именно так, как хотел.
«Лика, детка.. иди спать.. уже поздно, а тебе завтра в школу»! – ласково обратился он к падчерице и заслышав такие слова Лика вздрогнула от неожиданности и сразу почувствовала подвох.
Следует отметить, что ни когда прежде, с тех пор, как мать и Николай стали жить вместе, отчим не говорил с ней таким тоном. Он бил её – когда был пьян, а в более или менее трезвом состояние просто не замечал, словно она была какой – то не нужной, но дорогой Надежде Павловне вещью, а не живым человеком.
«Ты иди, иди…» - повторил Николай и улыбнулся открытой и честной улыбкой – «Твои братья давно уже спят».
«Да, Ликочка… Коля прав. Ложись спать. Завтра же понедельник…» - подхватила Надежда Павловна, искренне умиляясь заботливостью своего мужа.
«Ну, тогда… Спокойной всем ночи»! – робко произнесла Лика и бросив последний, недоверчивый взгляд Николаю и сочувственный – матери, удалилась за свою перегородку, оставив их вдвоём.
Следующим тактическим приёмом именинника, была задача напоить мать до беспамятства…но, да ведь это было так просто! Все соседи давно уже перепились. Старики спали. Молодые занимались любовью… На кухне остались только супруги Смирновы да пьяный кот, который гонялся за воображаемой мышью натыкаясь на мебель и дверные косяки.
Напоить мать… Проще только напиться самому! Тем более что она и так пьяна, только ещё не отключилась… Через четверть часа этот вопрос был решён и Надежда Павловна заснула, скрестив руки на столе и положив на них сальную, седеющую голову. Тогда Николай понял что его час пробил и направился к Лике.
Она не спала. На душе холодилась тревога. Как и все женщины и девушки всех времён и народов, Лика безошибочно угадывала подобные вещи, но до последнего отказывалась поверить что это на самом деле произойдёт.
«Отче наш, иже еси на небесах, да святиться имя твоё, да придет царствие твоё, да будет воля твоя, на земле как на небе…» - тихо шептала она, знакомые слова молитвы, став на колени перед низенькой тумбочкой на кровати, на которой размещались иконы.
Веря в абстрактный идеал «высшего разума», Лика не часто прибегала к настоящим, закреплённым церковью молитвам и обращалась к богу на равных, без всяких канонов и ритуалов. Но теперь, какая – то непреодолимая, потусторонняя сила, заставила её прочитать именно «Отче наш..».
Она не включила лампу и в тусклом мерцании единственной свечи в её руке, можно было разглядеть только её бледное лицо, иконы да мирно посапывающих братьев на кровати напротив. Они спали под одним одеялом, тесно прижавшись, друг к другу и замерев. Их милые, детские лица, не отражали теперь уже ничего, кроме спокойствия и безмятежности.
«Наверное, в этом мире хорошо может быть только во сне..» - подумала Лика с теплотою глядя на них и именно в этот момент в комнату вошёл Николай. Свеча в её руке – погасла – затушенная воздушным потоком от слишком резко распахнутой им двери.
Дальнейшее произошло очень быстро и без всякой прелюдии. Ни произнося не слова, Николай включил электрический свет и стал раздеваться. Лика пронзительно закричала и шарахнулась в сторону, но бежать было не куда – окон на её половине не было, выход преградил собой отчим. От крика проснулись дети. Дима бессмысленно заморгал глазами и заплакал. Он был напуган шумом и ослеплён светом. Саша тупо уставился на Николая и высунул язык.
Сбросив с себя одежду, насильник неторопливо направился к своей жертве. Лика попыталась его оббежать и выскочить в распахнутую дверь, но он, ожидающий этого, позволил ей беспрепятственно броситься вперёд, а затем резко рванул наперехват и заключил в свои объятья.
Они оказались на полу. Николай с треском срывал с неё юбку… Под потолком ослепительно-ярко светила лампа. Дима смотрел на разворачивающуюся перед ним сцену очень испуганными и ни чего не понимающими глазами… Много лет назад, в его возрасте, такой взгляд был у самой Лики, когда она смотрела из – под кровати на утонувшего в колодце человека и Надежду Павловну. А Саша смеялся – он думал, что это мультики…
Очнулась она уже в больнице, и там – в больнице, узнала, что матери её – Надежды Павловны, в живых больше нет, а отчим вдариля в бега.
Оказывается, на следующий день, после застолья, мать проснулась первой. Пошатываясь и стоная, она поспешила опохмелиться, потом перекрестилась и пошла, искать своего мужа. Ей было очень плохо. Голова кружилась, болела и не соображала. На очередной, следующий всякий раз после таких попоек, приступ истерического покаяния, пока ещё просто не было сил. До того как зайти в детскую, она обыскала весь дом, полагая что Николай, может быть, изменил ей с одной из соседок, но соседи крепко спали в самых откровенных позах, и Николая среди них не было. «Не уж то убрёл куда»? – спросила себя Надежда Павловна но вскоре поняла что это не так: его тулуп, шапка и сапоги по-прежнему находились в прихожей.
Без всякой задней мысли она заглянула в детскую и подписала себе смертный приговор.
Николай проснулся от крика. Этот истошный, сдавленный, ни на что ни похожий звук, мог исходить только из сердца матери, обезумевшей от горя, постигшего её ребёнка.
Зайдя в комнату, она словно бы остолбенела, а потом медленно… очень медленно, поползла вниз – по стенке, не отводя остекленевших глаз от бесчувственного, голого тела Лики и подымающегося над ним Николая и не переставая кричать. От чего – то именно этот крик, вызвал у Николая чудовищный приступ ярости. В нём пробудилась какая –то грубая, патриархальная сила – чистая злость дикаря, затмившая собой всё разумное и человеческое. Эта сила, повиливала ему, во что бы то ни стало, заставить её замолчать и, поглощённый ей совершенно, Николай бросился на свою жену, схватил её за горло и душил до тех пор, пока она не затихла… а после, на всякий случай, со всего размаху ударил головой о стену. Он проломил ей череп, хотя в этом, теперь уже не было ни малейшей необходимости… В стене образовалась глубокая овальная вмятина. Из раны хлынула горячая, тёмная кровь… Николай отпустил жену. Труп тяжело рухнул на пол подняв огромное облако серой пыли с никогда не знавших метлы, истоптанных половиц …
Ни кто не примчался на шум. Все были слишком пьяны, и только ополоумевший кот, которому спиртного досталось меньше всего, грозно зашипел на преступника, когда он появился на кухне.
Потом Николай исчез. Он ушёл куда глаза глядят, руководствуясь скорее инстинктом самосохранения, ежели каким – ни будь сознательным планом дальнейших действий. А к полудню в доме №57 проснулся Серёга. Именно он вызвал скорую и милицию. А заподозрить не ладное его заставили большие бурые пятна на кухонном полотенце и странное выражение глаз у подозрительно – тихого кота, который давно уже протрезвел.
«Не жалуйся»! – нравоучительно сказал коту Серёга – «Ты – русский! Ты ж ведь русский… правильно я говорю?!...»
Кот молчал и его молчание, было понято как знак согласия.
«Во- -о-т…» - протянул Серёга – «Ты – русский, а русские все должны пить»! Кот не возражал, но всё же выглядел каким – то озабоченным и печальным. В его зелёных глазах, угадывалось присутствие некой не разгаданной тайны, известной только ему одному, и ясно почувствовав это, Серёга, покряхтел и взялся обыскивать дом.
По случайному совпадению, в комнату Смирновых он тоже заглянул в последнюю очередь. А когда это произошло – увидел остывающий труп Надежды Павловны, голую Лику с растопыренными ногами и красным пятном между ними и детей: Дима вроде как спал, забившись в самый дальний угол комнаты, Саша тщательно перемазывал разбросанные на полу иконы собственными фекалиями.
Лика не то что бы была без сознанья. Нет. Глаза её были открыты. В них не было ни ужаса, ни слёз. Только опустошенье. Она оцепенела и в сознанье её осталась только путота… глубокая, необъятная пустота абсолютного бесчувствия и безмыслия, с которыми не возможно продолжать жить.
Психологи и психиатры с великим трудом извлекли её из этой пустоты, но ни чего определённого сказать не могли. О смерти матери и прочем, Лика узнала от знакомой санитарки, которая была матерью Ваньки Крылова. Та наплела ей с три короба, коснувшись, впрочем и правды, и многократно повторяя, что об этом позоре, уже третью неделю гудит весь город. Лика внимательно выслушала её и наглухо замкнулась в себе. А после того, как в её палату, тайком провели журналиста, окончательно решила что этот мир, не стоит того, чтобы в нём жить.
С той поры мечта о смерти без воскрешения и надежда на то, что на самом деле ни какой реинкарнации не существует, стали её единственной верой. Она отреклась от Бога и возненавидела жизнь и людей. Бессмертие души казалось ей пыткой и вопреки своей памяти, она убеждала себя в том, что его нет.
Над ней хлапатали медсёстры и врачи, они говорили о чём –то, задавали какие –то вопросы, спорили, сокрушались… но, Лике теперь уже было всё равно. Она отлично слышала их слова и видела всё, что рядом с ней происходит, но в душе её поселилось то, нерушимее безмолвие, глухой, очистительной тишины, какая открывается нам только в преддверье вечности. Она благословила себя на распад и радостно улыбалась при мысли, что очень скоро, её жизненный цикл прервётся.
О том, что случилось с Николаем и детьми в дальнейшем, Лика так и не узнала. Мать похоронили без её присутствия. Осознанье того, что матери больше нет, отражалась в её сердце волшебным светом удовлетворенья…
Покой. Возможно, она обрела покой! Разве это не восхитительно!
Ни когда прежде, она не ставила под сомнение свои открытия про риинкорнацию но теперь, ей очень хотелось верить, в ошибочность всех своих измышлений. Только сейчас, после всего, она поняла, что материалистические концепции (в случае, если они верны) представляют собой величайшее благо для человечества, ибо одной человеческой жизни, может быть вполне достаточно, для того, что бы в её конце или на определённом её этапе ни захотеть ни рая, ни ада, ни бессмертия души, ибо распад человеческих душ – в ином, нравственном смысле понятия «душа» происходит именно при жизни и он гораздо страшнее любого другого распада…
Как –то раз, в её палату заглянула мать Николая Смирнова. Она старалась быть сдержанной и деликатной и говорила с Ликой тем, наигранно – сахарным тоном, каким принято говорить со стариками и маленькими детьми. Молча наблюдая за её кривляньями, Лика с трудам сдержавала смех. Все старания этой немолодой, потрёпанной жизнью женщины, привлечь к себе внимание Лики ни к чему определённому не привели: она продолжала лежать на своей кровати с таким отстранённым видом, будто кроме неё в палате ни кого не было. И тогда Валентина Михайловна показала своё истинное лицо.
«Я знаю, что ты меня слышишь»! – произнесла она, скинув слащавую маску и сделавшись вдруг, удивительно строгой и надменной – «Ты всегда была хитрой, вот и теперь пытаешься схитрить… Но я тебя раскусила! Мой сын не мог этого сделать, если бы ты сома не дола ему на это повода»!
Последняя фраза была близка к крику. Холодная нота предшествующих ей слов, постепенно преобразовалась в полную свою противоположность. Но Лика и глазом не моргнула. Ей действительно было всё равно…
Так и не дождавшись ни какой реакции на своё присутствие и оскорбившись этим до глубины души, Валентина Михайловна грубо швырнула на тумбочку полиэтиленовый пакет с яблоками и мандаринами и вихрем вылетила из палаты.
Как и любая нормальная мать она не могла поверить в то, что её ребёнок – насильник и убийца, и любя его своей беззаветной, материнской любовью – искала для него оправданий. Происшедшее поставило её перед фактом. Но разве материнское сердце, когда – ни будь считалась с фактами?
Лика на неё не обиделась. Она вообще не умела обижаться. Она могла только страдать и терпеть душевную боль. Но теперь, после визита Валентины Михайловны, боль эта стала невыносимой.
Через несколько недель, Лики Смирновой не стало. Она симулировала улучшение и лечащий врач позволил ей пойти на прогулку вместе с другими больными. Понимая, что в больнице спокойно умереть не дадут, Лика решила сбежать. Больничный дворик не имел нормального ограждения, а сома больница располагалась на северной окраине города, в ста метрах от самой шумной и развитой его части, с десятками кофе, баров, магазинов и новенькими пятиэтажками. Сбежать и затеряться в толпе было очень легко. Конечно, бдительный медперсонал не спускал с неё глаз, но всё же это была не психушка а обычная городская больница… Выбрав подходящий момент, Лика потихоньку отделилась от группы и без оглядки бросилась прочь.
Погода стояла ясная, морозная… Сухой, плотно утрамбованный колёсами «скорых» снег, ни создавал ни каких не удобств – бежать по нему было одно удовольствие. Негреющее январское солнце резало глаз, выбивало слезу и рядило высокие волнистые сугробы да тонкий ажур обросших изморозью ветвей богатым убранством из тысяч мерцающих бликов – маленьких искорок холодно пламени зимы.
Толстая медсестра в валенках и широком пуховике неуклюже бежала за ней и что –то кричала. Но Лика была уже далеко: она выскочила на трассу и чуть не попав под КАМАЗ, скрылась за углом торгового центра. Прохожие не обратили на неё ни какого внимания. Даже если она и выгледила, не совсем так, как бывает, когда всё в порядке, посторонним людям не было до этого дела. Каждый шел по своим делам и не видел перед собой ни чего, кроме собственных стремлений и проблем. Разобщающая самоуглублённость индивидов, объединялась общим для всех безразличием – основным инстинктом человеческой стаи.
Но Лике этот инстинкт был теперь только на руку. Это раньше она задыхалась в нем, а теперь, он лишь помогал ей беспрепятственно идти к своей цели. Немого отдышавшись она расправила плечи и спокойно зашагала по тротуару, вдоль длинного трёхэтажного жилого дома. Она знала этот район как и каждый район своего города и в случае неожиданного появления погони готова была нырнуть в первый попавшийся подъезд, переждать в нём а потом отправиться на рынок или на вокзал (они находились поблизости) и окончательно скрыться там от своих преследователей.
Нет, она совсем не боялась, что её поймают. Поймали бы приезжих – но не её – выросшую в этом несчастном городе. Её беспокоил другой вопрос. «Как мне теперь умереть»? – думала Лика – «Бросится под машину – не факт, что задавит… Под поезд – как анна Каренина - тоже гарантии нет… На перроне всегда есть народ … а вдруг остановят? Или, того хуже… попытаются остановить и толкнут так, что не убьет, а покалечит… Страшно…»
Она не знала с чего начать. Её пугала не смерть, а сам процесс ухода из жизни.
Но через некоторое время, не управляемые сознанием ноги, привели её на автобусную остановку. Автобус, как специально, подъехал сразу же как только она там оказалась.
Денег на билет у Лики разумеется не было. Много раз прежде, когда у неё не было денег на билет, она проходила мимо общественного транспорта, даже не помышляя о том, что в него можно зайти без денег. Но сегодняшний день был особенным. Сегодня она решила умереть.
И Лика не задумываясь вошла в замызганный «пазик» вместе с другими пассажирами. В тускл освещённом салоне набилось много народу: сесть было не куда, упасть было не возможно… После холодной улицы, попавшие в тепло, окачиневшие руки Лики, начали пошиповать и болеть. Люди всех возрастов и социальных классов искали в сумках кошельки, или спокойно стояли с совершенно каменными лицами и заранее приготовленной десятирублёвой купюрой. И пока лупоглазая кондукторша, с громким, каркающим голосом, наглым взглядом и полным отсутствием зубов на верхней челюсти, не выгнала её за неплатежеспособность, Лика успела проехать три остановки и отогреть замёрзшие на морозе пальцы.
«Уходи, и без денег больше не садись»! – крикнула она на последок – «У нас же проверки каждый день бывают»!
«Пазик» умчался. Лика осмотрелась и обомлела: этот автобус явно был послан с выше – он привёз её на кладбище.
Мороз крепчал. Солнце наполовину скрылось уже за чёрной решёткою леса на горизонте и звенящее стужей пространство охватила густая, тёмная синева, ранних сумерек русского севера. Лика устало брела по обочине ежей дороги. Она собиралась найти могилу своей матери, надеясь, её предположение о том, где именно та может находится, окажется верным.
Замерзая, Лика всё же дошла до нужного поворота и ступила на укутанную снегами мертвую землю, свернув с автострады – и не чувствуя уже ни рук, ни ног…
На тёмно – синем, почти чёрном небесном своде показалась огромная, полная луна. Словно сказочная королева, она прибывала в величественном одиночестве, среди бесконечной вереницы слишком похожих друг на друга, мелких и тусклых звёзд.
Луна светила ярко и Лика ясно видела всё вокруг: кособокие памятники и кресты, едва заметные, заметённые снегом холмики могил, искусственные цветы в жемчужных кружевах инея…
Звёзды подмигивали ей сверху, будто приглашали к себе и Лика неслась им навстречу, не замечая того, что уже не идёт а ползёт по пушистым барханам белых сугробов, позабыв о самой себе и обо всём, что случалось с ней в жизни.
Только лунный свет и звёздный калейдоскоп, только холод и тишина и бездонное чёрное небо могли исцелить и исцеляли её от страданья. Засыпая на белой перине снегов, под колыбельную ветра – бушующего между сводами небесного храма, Лика видела сон о матери… Там, во сне, они стояли вместе – у бывшего дома культуры, на перекрёстке двух просёлочных дорог, и ни что уже ни способно было их разлучить.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |