Вот и добрались мы с тобой, дорогой читатель, до кульминации и развязки. Стоит ли комментировать место в пьесе, где льется кровь и герой погибает? Не думаю. Во всяком случае, я постараюсь себя ограничивать и приберегу выводы на потом, когда тело будет предано земле и зрители поспешат в раздевалку. Вот в эти спины я и прокричу кое-что заветное. А сейчас ограничимся документами.
«Несмотря на ясную погоду, дул довольно сильный ветер. Морозу было градусов пятнадцать. Закутанный в медвежью шубу, Пушкин молчал, по-видимому, был столь же спокоен, как и во все время пути, но в нем выражалось сильное нетерпение приступить скорее к делу. Когда Данзас спросил его, находит ли он удобным выбранное им и д'Аршиаком место, Пушкин отвечал:
- Мне это решительно все равно - только, пожалуйста, делайте все это поскорее.
Отмерив шаги, Данзас и д'Аршиак отметили барьер своими шинелями и начали заряжать пистолеты. Во время этих приготовлений нетерпение Пушкина обнаружилось словами к своему секунданту:
- Ну что же! Кончили?
Все было кончено. Противников поставили, подали им пистолеты, и по сигналу, который сделал Данзас, махнув шляпой, они начали сходиться.
Пушкин первый подошел к барьеру и, остановясь, начал наводить пистолет. Но в это время Дантес, не дойдя до барьера одного шага, выстрелил, и Пушкин, падая, сказал:
- Кажется, у меня раздроблено бедро».
А. Аммосов
«Г. Пушкин упал на шинель, служившую барьером, и остался неподвижным, лицом к земле».
Виконт Д'Аршиак - князю П.А. Вяземскому
«Секунданты бросились к нему; и, когда Дантес намеревался сделать то же, Пушкин удержал его словами:
- Подождите! Я чувствую достаточно сил, чтобы сделать свой выстрел».
А. Аммосов
«После слов Пушкина, что он хочет стрелять, г. Геккерен возвратился на свое место, став боком и прикрыв грудь свою правою рукою».
К.К.Данзас - кн. П.А. Вяземскому
«Ужас сопровождал их бой. Они дрались, и дрались насмерть. Для них уже не было примирения, и ясно видно было, что для Пушкина нужна жертва или погибнуть самому».
А.Л. Языков - А.А. Катенину
«На коленях, полулежа, Пушкин целился в Дантеса в продолжение двух минут и выстрелил так метко, что, если бы Дантес не держал руку поднятой, то непременно был бы убит; пуля пробила руку и ударилась в одну из металлических пуговиц мундира, причем все же продавила Дантесу два ребра».
А.А. Щербинин
«Геккерен упал, но его сбила с ног только сильная контузия; пуля пробила мясистые части правой руки, коею он закрыл себе грудь, и, будучи тем ослаблена, попала в пуговицу, которою панталоны держались на подтяжке против ложки: эта пуговица спасла Геккерена. Пушкин, увидя его падающего, бросил вверх пистолет и закричал: «Браво!» Между тем кровь лила из раны»
В.А. Жуковский - С.Л. Пушкину
«Придя в себя, Пушкин спросил у Д'Аршиака:
- Убил я его?
- Нет, - ответил тот, - вы его ранили.
- Странно, - сказал Пушкин. - я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет... Впрочем, все равно. Как только мы поправимся, снова начнем».
Кн. П.А. Вяземский - вел. кн. Михаилу Павловичу
Не могу удержаться от короткого комментария. И по сегодняшний день эти строки невозможно читать без волнения. Поражает не только трагизм происходившего, но и стечение обстоятельств, не позволившее Пушкину сделать с Дантесом то же самое, что Дантес сделал с ним. Рок и судьба здесь настолько явны, что их присутствие дало рождение целой материалистической теории, будто на Дантесе была надета кольчуга.
Потом у нас и в Лермонтова стрелял не Мартынов, а какой-то наемник (быть может, чеченец) из кустов. Возникновение последней версии совпало по времени с убийством президента Кеннеди. Так русское сознание отреагировало на трагедию в Техасе, привычно говоря, что мы видели и не такое.
Но зачем нам выдумывать сложности? Кусты, кольчуги, наемники? Не проще ли сказать, что «черт вмешался в дело»? Проще и честнее.
...После ранения мы впервые видим поэта смирившегося, с мужеством и отвагой принимающего такой финал, о котором двадцать лет назад его предупредили странная гадалка. Его мужественное поведение на смертном одре лишний раз доказывает, что Пушкин был натурой высокой, несмотря на многочисленные его прегрешения. Перед смертью не врут. По тому, как человек умирает, мы можем судить о самых тайных сторонах его души.
«Он исполнил долг христианина с таким благоговением и таким глубоким чувством, что даже престарелый духовник его был тронут и на чей-то вопрос по этому поводу отвечал:Я стар, мне уже недолго жить, на что мне обманывать? Бы можете мне не верить, когда я скажу, что и для себя самого желаю такого конца, какой он имел».
Кн-ня Екатерина Н. Мещерская-Карамзина
«Священник говорил мне после со слезами о нем и о благочестии, с коим он исполнил долг христианский. Пушкин никогда не был еsprit fort (вольнодумец). по крайней мере, не был им к последние годы жизни своей; напротив, он имел сильное религиозное чувство, читал и любил читать Евангелие, был проникнут красотою многих молитв, знал их наизусть и часто твердил их».
Кн. П.А. Вяземский - Д.В. Давыдову
Красота последних часов жизни поэта была лишь замутнена попыткой самоубийства - чтобы облегчить свои невыносимые страдания. Пушкин спрятал под подушку заряженный пистолет, и только вмешательство друзей отвело его руку...
«Когда все ушили, я сел перед ним и долго, один смотрел ему и лицо. Никогда на этом лице я не видал ничего подобного тому, что было в нем в эту первую минуту смерти. Голова его несколько наклонилась; руки, в которых было за несколько минут какое-то судорожное движение, были спокойно протянуты, как будто упавшие для отдыха после тяжелого труда. Но что выражалось на его лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо! Это был не сон и не покой. Это не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу; это не было также и выражение поэтическое. Нет! Какая-то глубокая, удивительная мысль на нем разнилась, что-то похожее на видение, на ка-кое-то полное, глубокое, удовольствованное знание.
Всматриваясь в него, мне все хотелось спросить: что видишь, друг? и что бы он отвечал мне, если бы мог на минуту воскреснуть? Вот минуты в жизни нашей, которые вполне достойны названия великих. В эту минуту, можно сказать, я видел самое смерть, божественно тайную, смерть без покрывала. Какую печать наложила она на лицо его, и как удивительно высказала на нем и свою и его тайну! Я уверяю тебя, что никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли. Она, конечно, проскакивала в нем и прежде. Но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда все земное отделилось от него с прикосновением смерти. Таков был конец нашего Пушкина».
В.А. Жуковский
8. Пора подвести некоторые итоги нашего скромного экскурса к истокам русской литературы, да и нашего национального духа в целом. Мы поняли, что ни «горячая кровь», ни нужда, ни обида на властей не объясняют причин черного дня на Черной речке. «Черт», «судьба» или самоубийство более удовлетворительны как объяснения. Только в последнем случае - небольшая закавыка: отчего человек, решивший прощаться с жизнью, обязательно хочет утащить на тот свет своего противника? Помните, как говорил уже смертельно раненый Александр Сергеевич; «Как поправимся, так снова начнем». Отчего? Оттого, чтобы не скучно было умирать одному? Нет. И в версии самоубийства психологические «концы с концами» не сходятся.
Конечно, есть вероятность, что субъективно такой финал мог устраивать великого мистика. Объективно же его земная жизнь была раздавлена следствием совершенных ранее поступков. Все, что Пушкин совершал н юности сам, вдруг обратилось против него в зрелости в увеличенном, безобразно-гротескном образе. По-видимому, предчувствуя интуицией гения возможность подобного оборота, он и решил «перевязать» после Михайловского три главные линии своей жизни. Тщетно... Но не будем повторяться.
Мы обращали внимание на ту власть, которую имели над Пушкиным различные суеверия. Эту свою традицию веры в приметы поэт пронес с собой до могилы. Чем же, в таком случае, явилось для Пушкина предсказание мадам Кирхгоф? Благом или верным злом?
На первый взгляд кажется, что благом. За этим предсказанием как бы слышится голос миров горних, предостерегающих великого поэта. Но как же быть тогда с тем, что христианская церковь отрицает суеверия, во всяком случае, не видит за ними никакого положительного смысла для души?..
Здесь следует разобраться. Христос по Евангелию никогда не гадает, не ворожит. Его исцеления и пророчества вообще совершаются не от его человеческого «я», но от лица Единого. Этим он решительно отличается от всех гадателей и колдунов вместе взятых, который творят «от себя», но с помощью различных потусторонних сил. Волхвы (колдуны), склонившиеся над младенцем Иисусом в хлеву, означают преклонение старого языческого мира, основанного, в частности, на ворожбе, перед новым Словом и новой Истиной.
Что она означает, эта новая истина, в интересующем нас контексте объясняет ряд христианских мыслителей и философов. Христианство отрицает гадание, в частности потому, что отрицает вообще детерминированный, обусловленный чем-либо мир. Мир причинно-следственных связей. Мир, где царствует «автоматический» закон кармы, или воздаяния. Отрицает не потому, что этого «нет» в мире (это, как мы убедились, «есть»), а потому, что подобная вера-суеверие затормаживает путь души человеческой к Богу. Карма не существенна в мире, где есть Суд Божий. А Бог «кого хочет» награждает благодатью и спасением. С точки зрения причинно-следственных связей непонятно, например, отчего разбойник, распятый с Иисусом, попадет в Рай (а он попал именно туда), а благочестивый фарисей и респектабельный богач, может, туда и пролезут, но только после того, как верблюд пролезет в игольное ушко. Также христианство отрицает судьбу и рок, но не потому, что их «нет». Просто эти понятия гаснут перед понятием единственным - веры величиною с горчичное зерно.
Имеешь такую малую веру и скажешь скале «Иди!», она стронется с места и пойдет. Что это значит? А это значит полная независимость от законов «этого» мира при условии «малой веры». Потому, в частности, и называют христианство религией абсолютной свободы.
Но что же тогда получается? Зачем мы угробили уйму времени и извели уйму бумаги, выясняя закономерности и «драматургию» жизни Пушкина? Ее что, нет?! Но мы же доказали, что драматургия эта существует, - она-то и раздавила любимого нашего поэта...
Драматургия, конечно же, существует. Но мы сейчас говорим о другом. Мы говорим о том, что любой христианин интуитивно знает, как ослабить причинно-следственную связь, как уйти от равнодушной «кармы», как существенно исправить драматургию собственной жизни. Если вообще ее не отменить.
Для этого в христианской церкви существует великое Таинство покаяния и причастия. Покаяние разрывает сети кармических связей, в которые попал человек, как муха в паутину. Оно вообще переводит исповедующегося на совершенно «другие рельсы», часто неожиданные для него самого. И здесь, если можно так выразиться, мы вступаем в загадочное и новое для нас пространство. Вырываясь из мира посюстороннего, где царствует причинно-следственный механизм, мы вступаем в мир потусторонний.
Из пространства Эвклида и Лобачевского мы уходим в пространство Эйнштейна и современной топологии.
Всем нам не хватает веры величиною с горчичное зерно, о большем вообще говорить не приходится. Не хватало этой веры и Пушкину, несмотря на его гениальность. Вместо Христа мы верим в примету, в зайца или кошку, перебежавших дорогу, в предсказание на картах, в рок... Это приводит к тому, что кармические законы, причинно-следственные связи лишь укрепляются, и выйти из паутины собственных грехов и заблуждений не представляется возможным. Карма, таким образом, при всей своей мистичности есть понятие «от мира сего», то есть посюстороннее. В этой ее механистичности и заключен демонизм, заключено богопротивное начало, отрицающее спасение через любовь и веру. Вот отчего Блюстители кармы, по Даниилу Андрееву, - существа исключительно демонической природы, пирамидальные, с собачьими головами, с изощренным интеллектом, но исключительно холодной сферой чувств...
Идя путем искреннего покаяния, Пушкин, безусловно, мог бы продлить собственную жизнь и написал бы многое - черновики с задумками и планами, оставшиеся после него, подтверждают это. Тогда бы и сбылся первый вариант предсказания старухи Кирхгоф - долгая счастливая жизнь до преклонных лет. Вера же в приметы и прочую дичь окончательно сделала жизнь А.С. игрушкой в руках Блюстителей кармы. Пушкин знал об этом, описав, по-видимому, самого себя в «Пиковой даме»: за верой в примету у Германна стоят безумие и смерть.
Остается только надеяться, что Господь на том свете достойно наградил поэта за те страдания, которые перенес он на земле, за милость к падшим и мученический финал. И как, наверное, смешно Александру Сергеевичу оттуда, из «эйнштейновского пространства» читать о себе некрологи и слушать всякий вздор со стороны друзей и недругов:
«Жаль поэта - (жертва) и великая, а человек был дрянной. Корчил Байрона, а пропал, как заяц. Жена его, право, не виновата. Ты знал фигуру Пушкина; можно ли было любить (его), особенно пьяного!»
Ф.В. Булгарин - А.Я. Стороженке
ГЛАВА ВТОРАЯ. ЧЕЛОВЕК ПО ИМЕНИ ГОГОЛЬ
«... Он лежал в сюртуке - верно, по собственной воле - с лавровым венком на голове, который при закрытии гроба был снят и принес весьма много денег от продажи листьев сего венка».
23 марта 1829 года в «Сыне отечества» появилось стихотворение без подписи под романтическим названием «Италия».
Италия - роскошная страна!
По ней душа и стонет, и тоскует;
Она вся рай, вся радости полна,
И в ней любовь роскошная веснует.
Бежит, шумит задумчиво волна
И берега чудесные целует;
В ней небеса прекрасные блестят;
Лимон горит, и веет аромат.
Что это, кто это? Игорь Северянин? Очень похоже, особенно глагол «веснует». Да и аромат «веет» истинно северянинский. Но беда в том, что веет он почти за сто лет до явления непросвещенному народу «ананасов в шампанском» и прочих причуд упомянутого мастера.
Здесь низок мир холодной суеты,
Здесь гордый ум с природы глаз не сводит:
И радужной в сияньи красоты
И ярче, и ясней по небу солнце ходит.
И чудный шум, и чудные мечты
Здесь море вдруг спокойное наводит;
В нем облаков мелькает резвый ход,
Зеленый лес и синий неба свод.
«Неба свод», конечно же, говорит о том, что перед нами поэт нешуточный. Впрочем, мои вопросы сугубо риторические. Имя этого поэта вынесено в заглавие. Перейти на низкую прозу поэт решил, по-видимому, после неуспеха у публики своих стихотворных произведений. Однако у наших пассажей есть и аспект серьезный: в этом графоман-ском творении Николай Васильевич Гоголь почти предсказал свою будущую судьбу, во всяком случае, географическое место своего длительного пребывания.
Разбирать эту жизнь с точки зрения драматургических связей значительно более трудно, чем жизнь Пушкина. Во-первых, перед нами почти святой человек по сравнению с тем же Александром Сергеевичем. Во-вторых, человек тайный и «закрытый» до сих пор от глаз читателя. Пушкин как бы весь на виду. В Гоголе же поражает таинственность. Он - романтика и тайна. Мы мало знаем о его детстве. Один его знакомый как-то пытался выяснить, отчего он носит такую фамилию, странную, неблагозвучную, хотя у него есть и другая - Яновский. «Почему Гоголь? Отчего? Что значит Гоголь?» «Отчего, отчего... - мрачно огрызнулся Николай Васильевич. - Оттого что селезень». И замкнулся, ушел в себя и после во весь путь молчал.
Сдается, что выбор этой фамилии роковым образом определил всю его дальнейшую судьбу: выбери он Яновского, то стал бы почтенным чиновником с Владимиром третьей степени. Но если мы даже поверим, что Гоголь на самом деле был птицей, а не человеком, на что он неоднократно намекал, то все равно тайн в его жизни не убавится. Мы никогда не узнаем, например, какую женщину он любил, какое фантасмагорическое видение посетило его за границей в начале 40-х годов и что, собственно, он сжег в камине в тревожную февральскую ночь 1852 года. Беда в том, что о многих событиях из жизни Николая Васильевича мы узнаем из его собственных уст. А уста эти сообщают вещи удивительные и странные.
Сохранилось, например, воспоминание, как в одной компании он увлеченно говорил об Испании. Одна экзальтированная дама заметила, что так живописать испанские нравы может лишь человек, проживший в этой стране долгую насыщенную жизнь. «А вот и нет, - возразил ей Николай Васильевич. - Я Испании не знаю вообще и никогда там не был. Зато Константинополь знаю отлично». И начал столь же увлеченно рассказывать о древней византийской столице. Слушатели восхищенно захлопали в ладоши, и кто-то сказал, что в Константинополе уж точно Гоголь бывал и не один раз. «Нет, - отрубил рассказчик. - Там я не был ни разу и города такого не знаю. Зато быт Испании мне известен досконально...» Круг замкнулся. Тот, кто имел чувство юмора, хохотал. А те, кто был не расположен к смеху, тревожно переглядывались...
Или вот его рассказ о Германии. «Странный народ эти немцы... Я видел сам, как один Ганс ухаживал за своей Гретхен. И, чтобы ей понравиться, напустил лебедей в пруд перед ее домом, сам залез в воду и начал плавать вместе с лебедями, делая своей любимой, которая наблюдала сцену из окна, умильные жесты...» Однажды Николай Васильевич скажет, что не верит, будто бы Шиллер и Гете писали на немецком. «Это был, верно, какой-то другой язык, но только не немецкий».
Естественно, что доверять такому свидетелю нельзя ни под каким видом.
Еще один пример подобного рода. Все знают, что Гоголь всю жизнь чем-то болел. Но чем именно, не ясно, врачи даже перед его смертью терялись в догадках и ставили диагнозы один другого страннее. Но самый экзотический из диагнозов поставил опять же Николай Васильевич -«кишки вверх ногами».
«Гоголь рассказывал мне о странностях своей (вероятно, мнимой) болезни: в нем де находятся зародыши всех возможных болезней; также и об особенном устройстве головы своей и неестественности положения желудка. Его будто осматривали и ощупывали в Париже знаменитые врачи и нашли, что желудок его вверх ногами. Вообще в Гоголе чрезвычайно много странного - иногда даже я не понимал его - и чудного; но все-таки он очень мил; обещался жить со мною вместе».
Н.М. Языков в письме к брату *
* Цитирую по книге В.Вересаева «Гоголь в жизни»>.
Или вот свидетельство об «хандре и видении», о которых Гоголь смутно упоминал в своих письмах и которые, якобы, послужили толчком к первому уничтожению черновиков 2-го тома «Мертвых душ».
«Я слышал, что Гоголь во время болезни имел какие-то видения, о которых он тогда же рассказал ходившему за ним с братскою нежностью и заботою купцу Н.П. Боткину, который случился на то время в Риме».
С.Т. Аксаков
Но Боткин (который не был купцом), кажется, не сохранил воспоминаний о характере этих «видений», и они навсегда остались тайной для последующих поколений.
«Боткин усадил Гоголя полумертвого в дилижанс. <...> Он после двух месяцев выпил чашку бульона. Ехали день и ночь».
А.О. Смирнова
А вот что говорит об этом эпизоде сам Николай Васильевич:
«Я был приведен в такое состояние, что не знал решительно, куда деть себя, к чему прислониться. Ни двух минут я не мог остаться в покойном положении ни на постели, ни на стуле, ни на ногах. О, это было ужасно... <...> Я понимал свое положение и наскоро, собравшись с силами, нацарапал, как мог, тощее духовное завещание, чтобы хоть долги мои были выплачены немедленно после моей смерти. Но умереть среди немцев мне показалось страшно. <...>»
Гоголь - М.Л. Погодину
Умирания эти происходили и позже. Не прошло и четырех лет со времени описываемых событий, как весною 45-го года во Франкфурте они повторились с той же силой и той же «невнятностью», исключавшей так называемые «естественные» причины.
«Здоровье мое все хуже и хуже. Появляются такие признаки, которые говорят, что пора, наконец, и честь знать и, поблагодарив Бога за все, уступить, может быть, свое место живущим... Болезненные мои минуты бывают теперь труднее, чем прежде, и трудно-трудно бывает противостать против тоски и уныния».
Гоголь - гр.А.П. Толстому
Но следующее свидетельство одного духовного лица превращает гоголевское умирание в некий аттракцион:
«В семействе Жуковского мне пришлось познакомиться с Гоголем. Раз я получил от него из Франкфурта записку такого содержания: «Приезжайте ко мне причастить меня, я умираю». Приехав на этот зов в Саксепгаузен (заречная сторона Франкфурта, где жил Жуковский), я нахожу мнимо умирающего на ногах, и на мой вопрос, почему он считает себя таким опасным, он протянул мне руки со словами: «Посмотрите! Совсем холодные!» <...>»
Протоиерей И.И. Базаров
Создается впечатление, что мы имеем дело с грандиозным шутником почище Хармса, актером, который глубоко и до конца верит в то, что разыгрывает.
Конечно, на песке подобных «фактов» мы ничего не поймем, не «поймаем судьбу» или поймем нечто прямо противоположное тому, что эти факты утверждают. Не лучше ли нам поискать «странных сближений» в этой короткой жизни, «зарифмованных» событий, отделенных друг от друга десятилетиями? Конечно, главное событие в последней части композиции жизни Гоголя - это так называемое «умственное расстройство», пришедшееся как раз на начало весны, любимое время депрессантов. Доктор Тарасенков, наблюдавший Гоголя в эти дни, был уверен именно в психических причинах отказа от еды, слабости и «замерзаний» Николая Васильевича.
На слова «болезнь и расстройство» находится рифма в завязочной части композиции, в юных годах Гоголя, которые он провел в «лицее» города Нежина. И рифма самая неожиданная.
«Телесное наказание у нас в гимназии существовало. Нелегко было заслужить эту казнь, потому что Иван Семенович Орлай (директор гимназии), подписывая приговор, долго страдал сам, медлил, даже хворал, но одолевал свою врожденную доброту и предавал преступника ликторам. При этом случае я вспомнил забавное происшествие: Яновский (Гоголь тож), еще в низших классах, как-то провинился, так что попал в уголовную категорию. "Плохо, брат! - сказал кто-то из товарищей, - высекут!» «Завтра!» - отвечал Гоголь.
Но приговор утвержден, ликторы явились. Гоголь вскрикивает так пронзительно, что все мы испугались, - и сходит с ума. Подымается суматоха; Гоголя везут в больницу; Иван Семенович два раза в день навещает его; его лечат: мы ходим к нему в больницу тайком и возвращаемся с грустью. Помешался, решительно помешался! Словом, до того искусно притворился, что мы все были убеждены в его помешательстве, и когда, после двух недель удачного лечения, его выпустили из больницы, мы долго еще поглядывали на него с сомнением и опасением. <...>»
Н.В. Кукольник
И вот еще одна рифма того же периода, аналогичная:
«Страсть к сочинениям пробудилась у Гоголя очень рано и чуть ли не с первых дней поступления его в гимназию. Во время класса, особенно по вечерам, он выдвигает ящик из стола, в котором была доска с грифелем или тетрадка с карандашом, облокачивается над книгою, смотрит в нее и в то же время пишет в ящике, да так искусно, что и зоркие надзиратели не подмечали этой хитрости. Потом, как видно было, страсть к сочинениям у Гоголя усиливалась все более и более, а писать не было времени, и ящик не удовлетворял его. Что же сделал Гоголь? Взбесился! Вдруг сделалась страшная тревога во всех отделениях: «Гоголь взбесился!» - сбежались мы и видим, что лицо у Гоголя страшно исказилось, глаза сверкают диким блеском, волосы на-топорщились, скрегочет зубами, пена изо рта, падает, бросается и бьет мебель, взбесился! Прибежал и флегматический директор Орлай, осторожно подходит к Гоголю и дотрагивается до плеча. Гоголь схватывает стул, взмахнул им - Орлай уходит... Оставалось одно средство: позвать четырех служащих при лицее инвалидов, приказали им взять Гоголя и отнести в особое отделение больницы, в которой пробыл он два месяца, отлично разыгрывая там роль бешеного».
Т.Т. Пащенко
Интересно, что в приведенном отрывке имитация умственного расстройства напрямую связывается Гоголем с трудом сочинителя, разыгрывание безумия и писательство начинают шагать рядом. Узелок завязывается как будто шутейный, совсем случайный, чтобы позднее вылиться в целую жизненную линию и завязать уже такие гордиевы узлы, распутать которые мы не может и по сей день.
Но мало того что Гоголь в юности разыгрывал безумие сам, он еще делал безумными окружающих. И здесь, по большому счету шутки кончаются.
«Был у нас товарищ Р. (Р.М. Риттер) - большого роста, чрезвычайно мнительный и легковерный юноша лет восемнадцати. У Р. был свой лакей, старик Семен. Заинтересовала Гоголя чрезмерная мнительность товарища, и он выкинул с ним такую штуку: «Знаешь, Р., давно я наблюдаю за тобою и заметил, что у тебя не человечьи, а бычачьи глаза. Но все еще сомневался и не хотел говорить тебе, а теперь вижу, что это несомненная истина: у тебя бычачьи глаза». Подводит Р. несколько раз к зеркалу, тот пристально всматривается, изменяется в лице, дрожит, а Гоголь приводит всевозможные доказательства и наконец уверяет Р., что у него бычачьи глаза. Дело было к ночи; лег несчастный Р. в постель, не спит, ворочается и тяжело вздыхает, и все представляются ему собственные бычачьи глаза. Ночью вдруг вскакивает с постели, будит лакея и просит зажечь свечу; лакей зажег. «Видишь, Семен, у меня бычачьи глаза?» Подговоренный Гоголем лакей отвечает: «И впрямь, барин, у вас бычачьи глаза!» -«Ах, Боже мой! Это Н.В. Гоголь сделал такое наваждение!» Р. окончательно упал духом и растерялся. Вдруг поутру суматоха. «Что такое?» - «Р. сошел с ума! Помешался на том, что у него бычачьи глаза!» - «Я еще вчера заметил это», - говорит Гоголь с такою уверенностью, что трудно было не поверить. Бегут и докладывают о несчастьи с Р. директору Орлаю: а вслед бежит и сам Р., входит к Орлаю и горько плачет: «Ваше превосходительство. У меня бычачьи глаза!» Ученейший и знаменитый доктор медицины директор Орлай флегматически нюхает табак и, видя, что Р. действительно рехнулся на бычачьих глазах, приказал отвести его в больницу.
И потащили несчастного Р. в больницу, в которой и пробыл он целую неделю, пока не излечился от мнимого сумасшествия».
Т.Т. Пащенко
Здесь мы наблюдаем и выдающиеся суггестивные способности Николая Васильевича. Дело не только в мнительности Риттера, по и в определенном гипнотическом эффекте, который имеют бурлески Гоголя на окружающих. Во второй половине своей жизни он уже уверит всю Россию, что неизлечимо болен, и все будут спрашивать друг друга: «А что Гоголь? Еще не умер?» И сам, словно Риттер, поверит в собственные хвори, настоящие и мнимые. Причинно-следственная связь будет работать, как часы, и разорвать паутину кармы сможет лишь сверхчеловеческое усилие покаяния. Гоголь это поймет, но сил останется слишком мало. Тем более что с юности завяжутся еще одни «рифмы», еще одни узлы, более тяжелые, разрубать которые придется ценою жизни.
2. Как относился Николай Васильевич к собственному творчеству? Безусловно, как к делу великому. Вернее, как к великому поприщу, которого с детство алкала его душа. Конечно, это обставлялось многочисленными признаниями в собственной духовной немощи, которые встречаются в его письмах, но страстные мечты о «великом» были, и мы найдем этому многочисленные подтверждения. Потом из своего любимого слова «поприще» Гоголь образует фамилию героя «Записок сумасшедшего» - Поприщин...
Известно, какое значение придавал Николай Васильевич «Мертвым душам», он сжигал трижды 2-й том из-за того, что тот был недостаточно «велик». Такого требования гениальности от самого себя мы не встретим ни у одного русского классика, в том числе и Пушкина.
Говорят, что в сжигании «Мертвых душ» отразилось гоголевское безумие. Но ведь и в начале «великого поприща» происходило то же, когда «безумия» не наблюдалось, а были лишь его веселые имитации, игры, сродни пушкинским играм в дуэль.
Поэму «Ганц Кюхельгартен» Гоголь сжигает только потому, что она не находит положительных рецензий в прессе и плохо расходится в книжном магазине. Позднее Николай Васильевич сделает то же самое с драмой из запорожской жизни «Выбритый ус», и в огонь ее бросит не начинающий литератор, а писатель со всероссийской славой, учитель «непросвещенного народа», во всяком случае, по мнению Белинского.
«Знаете ли, что Гоголь написал было трагедию? <...> Читал он мне ее во Франкфурте. Сначала я слушал; сильно было скучно; потом решительно не мог удержаться и задремал. Когда Гоголь кончил и спросил, как я нахожу, я говорю: «Ну, брат Николай Васильевич, прости, мне сильно спать захотелось». -«А когда спать захотелось, тогда можно и сжечь ее». - отвечал он и тут же бросил в камин. Я говорю: «И хорошо, брат, сделал».
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 61 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |