Под общей редакцией Л.А.Леонтьева 20 страница

Нам будет легче понять нынешнюю форму этой традиции, если мы сначала посмотрим на современную когнитивную психологию, а затем — на теории мотива­ции. Представления Канта о врожденных категориях, о формах мысли противополож­ны локковской идее tabula rasa. Гербарт, Брентано и Вундт (автор теории креативного апперцептивного синтеза) продолжали двигаться за пределы механики ассоцианиз-ма для объяснения психической организации. Представление об активном интеллек­те сохранилось в вюрцбургской доктрине аттитюда, установки и тенденции. Настой­чивое утверждение фон Эренфельса, что когнитивная структура удерживает форму, даже когда не сохраняется ни один элемент (как при транспонировании мелодий), породило гештальт-движение, которое занимается почти исключительно динами­ческими принципами познания. Понятия «завершение», «самодистрибуция», «пре-

Основные положения психологии личности 173

гнантность», «инсайт» привлекают внимание к присущей интеллекту деятельности по формированию, аранжировке, интерпретации сенсорных данных. Эта деятельность не объясняется элементаристскими теориями, идущими от Локка и Юма.

Гештальтпсихология достигла Америки. Давайте посмотрим, что произошло с этой наиболее влиятельной версией теории активного интеллекта в процессе ее при­способления к англо-американскому эмпиризму. Американские психологи, недавно принявшие так называемую «когнитивную теорию», редко идут настолько далеко, чтобы принять всю совокупность понятий гештальт-теории. Понятия динамической самодистрибуции, прегнантности или инсайта почти не используются, так как за интеллектом (или мозгом) признается минимальное право на подобную автохтонную активность. Американские когнитивные теоретики предпочитают «намерению» более пассивное «ожидание», «планированию», «предвидению» и «цели» — более статич­ные «когнитивные карты» и «установки». Но даже эти разбавленные версии активно­го интеллекта с напряжением встречены американскими позитивистами, придержи­вающимися традиций реактивности (стимула — реакции) и ассоцианизма. Мы можем рассматривать позитивизм (в том числе не только бихевиоризм и операционализм, но и ассоцианизм) как правое крыло современной американской психологии, а так называемую когнитивную теорию — как ее левое крыло. Но и эта теория (в ее ны­нешнем виде) не слишком далеко ушла влево. Она все еще верна локковской тради­ции и не принимает представлений Лейбница и его последователей о действительно активном интеллекте, свойственном персональному Я.

Короче говоря, нынешняя ситуация в когнитивной психологии может быть описана четырьмя утверждениями. 1. Полноценная феноменология, предполагающая существование активного мыслителя и первичного процесса, связывающего этого мыслителя с его собственным состоянием сознания, в разной степени представлен­ная в работах Брентано, Гуссерля, Шелера и других, породила цветущую школу эпистемологии, но, в силу присущего ей субъективизма, слабо повлияла на амери­канскую психологию. 2. Гештальт-школа, косвенно испытавшая влияние этой фило­софской феноменологии, но основывающаяся на экспериментальных традициях, породила, в особенности в европейской психологии, широкий круг понятий, пред­полагающих существование активного интеллекта (например, динамическая само­дистрибуция, связность, инсайт, завершение). В отличие от самой феноменологии, гештальт-теория ставила основной акцент не на отношениях «субъект — объект», а на различных динамических процессах, каждый из которых рассматривается сам по себе. 3. В американской когнитивной теории понятия гештальтпсихологии были су­щественно редуцированы в том, что касается их акцента на самостоятельной актив­ности (автохтонном процессе), и заменены такими менее динамичными понятия­ми, как «гипотеза», «ожидание», «когнитивные карты». 4. Многие американские позитивисты и ассоцианисты отвергают все подобные концепции (даже разбавлен­ную американскую когнитивную теорию), считая адекватными концептуальные рам­ки теории «стимул — реакция» и предпочитая гипотезу «пустого организма» пред­положению об организме, снабженном активным интеллектом.

Но ни одна когнитивная теория, какой бы динамической она ни была, не даст нам нужных оснований для полновесной психологии личности. Нам также нуж­на доктрина мотивации для объяснения фасилитации, торможения, отбора и ожив­ления наших когнитивных и поведенческих систем. Ни один современный психолог не усомнится в этом, однако разброс взглядов на мотивацию столь же широк, как и разброс взглядов на познание. Мы уже указывали на аскетическую скупость тео-

174 Становление

рий влечений и обусловливания, делающую их столь популярными в американских лабораториях.

Напротив, продолжатели лебницевской традиции активных монад представ­ляют себе мотивацию совершенно иначе. Некоторые убеждены, что центром всякого поведения, всякого мышления, всякого приспособления, всей жизни являются инстинкты, понимаемые шире, чем влечения. Некоторые защитники инстинктов (например, Фрейд) систематизируют их очень расплывчато, другие (например, Мак-Дугалл) замечательно конкретны в этом вопросе. Однако любая доктрина множест­венных инстинктов имеет тенденцию занимать промежуточную позицию между по­люсами активности и реактивности. Это верно, что побуждающее качество инстинкта заключено внутри организма (оно не находится в стимуле, как хотелось бы позити­вистам), но, в конце концов, инстинкты — это множественные «силы», для которых индивид — объект, толкаемый, притягиваемый и терзаемый их энергиями. Сам он лишен энергии или цели, за исключением той, что дают ему инстинкты.

Наряду с теорией множественных инстинктов существуют также теории, чьи центральные понятия перекликаются с понятием конатуса Спинозы. В этой связи вспоминаются работы Гольдштейна⁷, который делает акцент на самоактуализации, а также работы Энгьяла⁸, Кэнтрила⁹, Леки¹⁰, Реверса¹¹, Синнотта¹² и других, посту­лирующих один базовый мотив — поддержание, актуализацию и увеличение способ­ностей развивающегося организма.

На этой линии рассуждений мы достигаем позиции, полярно противополож­ной локковскому изображению разума как пассивного вместилища внешних поступ­лений и юмовскому пониманию Я как узла ощущений.

4. Уель психологии

Цель психологии — уменьшить разногласия между философиями человека и установить шкалу их вероятной истинности, чтобы можно было с большей уверен­ностью говорить, что одна интерпретация правдивее другой. Цель эта до сих пор не достигнута, и из нашего обсуждения понятно, что до ее достижения еще далеко.

Эта новая для психологии работа, несомненно, будет вестись в обстановке живой полемики. К счастью, в нашем свободном обществе творческая полемика воз­можна. Хорошо, что существуют последователи Локка и Лейбница, позитивисты и персоналисты, фрейдисты и неофрейдисты, объективисты и феноменологи. Ни те, кто предпочитает модели (математические, животные, механические, психиатричес­кие), ни те, кто их отвергает, не могут быть правы во всех деталях, но важно, что каждый может свободно выбрать собственный способ работы.

Осуждения заслуживает только тот, кто хотел бы запереть все двери, кроме одной. Вернейший способ утратить истину — верить в то, что есть некто, уже пол­ностью владеющий ею. Ибо догматическая поддержка узких систем ведет к банали-

^I Goldstein К Human Nature in the Light of Psychopathology Cambridge Harvard University Press, T940

⁸ Angyal A Foundations for a Science of Personality N Y Commonwealth Foundation, 1941

⁹ CantnlH The «Why» of Man's Experience N Y Macmillan, 1950 ^wLeckyP Self-consistency A Theory of Personality N Y Island Press, 1945

^II Revers W J Charakterpragung und Gewissensbildung Nurnberg Sebaldus Verlag, 1951 ⁿSinnottE W The Biology of Purpose //American Journal of Orthopsychiatry 1952 Vol 22 P 457^.68

Основные положения психологии личности 175

зации ментальности исследователя и его учеников. К сожалению, в сегодняшней психологии таких примеров много. Одной деградирующей формой является ограни­чительная ментальность, которую хотели бы установить некоторые позитивисты. Они говорят, что теория бессмысленна, по крайней мере, теория, имеющая дело с внут­ренним функционированием человеческой природы. Они советуют выводить поня­тия только из методов исследования и никогда — из допущений о функционирова­нии человеческой жизни, хотя понятия, выводимые из метода, могут сказать нам только о методе и ничего не скажут о существовании и становлении человека. Но операционизм — не единственный случай нетерпимости. Некоторые сторонники фрейдизма, феноменализма, томизма и других научных школ также закрывают все двери, кроме своей собственной. Догматизм ведет к научной анемии.

Нам надо открывать двери, особенно ведущие к образованию и развитию че­ловеческой личности. Ибо именно здесь наше невежество и наша неуверенность мак­симальны. Наши методы, как бы хорошо они ни подходили для изучения сенсорных процессов, животных или случаев патологии, здесь не вполне адекватны, а интерпре­тации, вырастающие из использования исключительно этих методов, бессмысленны. Некоторые теории становления базируются главным образом на поведении больных и тревожных людей или на отчаянных выходках пленных крыс, а не на изучении здо­ровых людей, стремящихся не столько к тому, чтобы сохранить свою жизнь, сколько к тому, чтобы сделать ее стоящей. Сегодня больше исследуются преступники, чем законопослушные люди; изучается больше страх, чем смелость, враждебность, чем дружелюбие; много внимания уделяется слепоте человека и мало — его проницатель­ности, много — его прошлому и мало — его прорыву в будущее.

Основная задача психологии сегодня — обрести новые горизонты, не жертвуя прежними достижениями. Никто не захочет разбираться в адекватности вашей тео­рии, если созданная вами в результате система остается сетью непроверяемых допу­щений; но нельзя получить удовлетворение и от точности проработки, если резуль­таты ее далеки от главных проблем.

Мы будем стремиться к тому, чтобы выявить основные вопросы психологии становления и предложить временные решения, базирующиеся на предварительных данных. Мы можем только надеяться, что будущие непредвзятые исследования под­твердят или исправят наши временные решения с помощью новых достаточно точ­ных доказательств.

5. Дилемма уникальности

Личность — это скорее переходный процесс, чем законченный продукт. В ней есть некоторые стабильные черты, но в то же время она постоянно изменяется. Имен­но этот процесс изменения, становления, индивидуации представляет для нас осо­бый интерес.

Первое, что поражает, — это уникальность и процесса, и продукта. Каждый человек — сам себе идиома, очевидное нарушение видового синтаксиса. Идиома раз­вивается в своем собственном своеобразном контексте. Чтобы понять идиому, надо постичь ее контекст. Вместе с тем, нельзя сказать, что идиомы полностью произволь­ны и не подчиняются никаким законам. На самом деле значение идиомы можно по­нять только при ее сравнении с синтаксисом вида.

Научная подготовка приучает психолога искать общие для вида (универсаль­ные) процессы и пренебрегать идиоматической моделью становления. Он может ска-

176 Становление

зать, что предмет его исследований — человеческая личность, но его привычки вле­кут его к изучению психики вообще, а не психики в частности.

Это не значит, что психолога не интересует человек Джон. Просто привыч­ный для него способ мышления велит ему вычленить для исследования некоторый отдельный сегмент из природы Джона. Операция осуществляется путем применения к Джону определенных универсальных режущих инструментов. Одно сечение долж­но делаться, скажем, «потребностью в достижении», другое — «коэффициентом ин­теллекта». Эти сечения рассматриваются не как пересекающиеся друг с другом у Джона, а как пересечения соответствующих качеств у других людей. В результате мы обычно рассматриваем личность Джона как диаграмму, изображенную в сети вне­шних координат, лишенную взаимосвязей, протяженности во времени, движения, жизни, изменчивости, уникальности. Наш метод анализа не говорит, что из всего этого является «собственно Джоновым».

Правда, ветвь психологии, называемая «клинической», надеется как-то согла­совать Джона с извлеченными из него качествами. Она старается собрать его из россы­пи статистических средних. Но по двум причинам она попадает впросак. Во-первых, как мы говорили, используемые при диагностике Джона универсальные измерения могут быть иррелевантны его личности. Быть может, у него нет «потребности в дости­жении», а есть лишь своеобразная и уникальная потребность в эксгибиционистском господстве. Используемым измерениям всерьез недостает точной окраски его моти­вации. Во-вторых, у нас пока мало орудий для определения взаимоотношений из­мерений. Таким образом, мы обнаруживаем только, что Джон находится на десятом процентиле по «потребности достижения», на пятидесятом по способности к «про­странственным манипуляциям» и на восемьдесят первом по «общим ответам» на тест Роршаха. Такие кусочки информации заполняют большинство клинических отчетов и редко действительно пересекаются друг с другом. В отношении того, как все это увяза­но в жизни Джона, мы ничего не можем сказать. Значительная доля наших неприят­ностей вызвана тем, что используемые в нашем анализе элементы не являются истин­ными частями первоначального целого.

Я думаю, не будет пользы, если мы просто заявим, что по самой своей приро­де наука бессильна перед лицом идиоматического процесса становления. Возможная наука о личности должна иметь дело с наиболее выдающейся особенностью личнос­ти — очевидной уникальностью ее организации.

Так же бесполезно обращаться за аналогиями к другим наукам. Нам говорят: уникален каждый камень в поле, каждый старый башмак в чулане, каждый кусок железа, но эта вездесущая уникальность не влияет на действия и прогресс науки. Гео­лог, физик, сапожник продолжают применять универсальные законы и находят, что случай уникальности нерелевантен их работе. Аналогия неубедительна. Камни, старые башмаки, куски железа — это чисто реактивные объекты; они не будут двигаться, если ими не манипулируют. Они не способны к развитию. А как быть с уникальнос­тью растений, которые, вдобавок к реактивности, демонстрируют способности к са­мовосстановлению, саморегуляции, адаптации? Биологи говорят: один листик на дереве большой, другой маленький, один с дефектами, другой здоровый, но все они обязательно подчиняются законам метаболизма и клеточной структуры. Точные фор­мы, размеры, очертания или другая индивидуальность зеленого листика, всего рас­тения или животного интересуют нас только эстетически.

Но здесь аналогия тоже слаба. В отличие от растений и низших животных, че­ловек — не простое воплощение клеточной структуры, тропизма и инстинкта, а его

Основные положения психологии личности 177

жизнь — не простая реализация (с примитивными вариациями) своей видовой мо­дели. Большой вклад природы в индивидуальность осуществляется, главным образом, у homo sapiens. Несмотря на то, что у собак или крыс существуют индивидуальные различия или меняющиеся черты темперамента, их жизнь во всех существенных осо­бенностях регулируется их видовой принадлежностью. Только человек обладает спо­собностью широко менять свои биологические потребности и добавлять к ним бес­численные психогенные потребности, отражающие отчасти его культуру (ни у одного другого существа нет культуры), а отчасти его собственный стиль жизни (ни одно другое существо не заботится о своем стиле жизни).

Следовательно, индивидуальность человека бесконечно простирается за преде­лы хлипкой индивидуальности растений и животных, которые являются прежде все­го или исключительно воплощениями тропизмов или инстинктов. Когда к скудному нервному снаряжению низших видов добавляются миллиарды клеток мозговой коры, горизонты индивидуальности расширяются. Человек разговаривает, смеется, скучает, творит культуру, молится, чувствует приближение смерти, изучает теологию и стре­мится к улучшению собственной личности. У существ, живущих инстинктом, нет та­кого множества видов активности. Поэтому нам следует с большей осторожностью переносить допущения, методы и понятия естественных и биологических наук на наш предмет. В частности, нам лучше бы не перенимать их равнодушия к проблеме индивидуальности.

Подражая старой науке, никогда не создашь новую. Новую науку создает толь­ко неутолимая любознательность по отношению к некоторому устойчивому явлению природы. Я утверждаю, что индивидуальность — это законный объект для любозна­тельности, особенно на уровне человека, ибо именно здесь это конкретное явление природы захватывает нас. Рискну высказать мнение, что все животные в мире психо­логически меньше отличаются друг от друга, чем один человек от другого.

Существует, конечно, множество областей психологии, где индивидуальность не имеет значения. Требуются только знания о среднем, обобщенном человеческом разуме или о типах людей. Но если мы хотим предсказывать или регулировать поведе­ние Джона или понять, в чем состоит его «собственно джоновское» качество, нам надо выйти за пределы психологии вида и создать более адекватную психологию лич­ностного роста.

Очертания требуемой психологии становления можно обнаружить, заглянув в себя, ибо именно знание своей собственной уникальности дает первые и, возможно, лучшие подсказки для обретения четкого знания других людей. Правда, нам следует остерегаться проекции — предположения, что душевные состояния, интересы и цен­ности других людей точно соответствуют нашим. Однако именно осознавая факторы, оказывающиеся жизненно важными в нашем собственном переживании становления, мы выявляем важные проблемы. Когда мы спрашиваем себя о своем собственном ходе развития, на ум приходят такие вопросы: какова природа наших врожденных диспозиций; как влияет на нас культура и окружение; как возникают наше самосоз­нание и наша совесть; как постепенно развивается стиль выражения; каково наше переживание выбора и свободы; как совладать с конфликтами и тревогами; и, нако­нец, как формируются наши более зрелые ценности, интересы и цели. Психологи время от времени занимаются теми или иными из этих вопросов, но редко рассмат­ривают их в отношении друг к другу, что мы попытаемся сделать далее.

178 Становление

6. Диспозииия

Врожденные диспозиции — сырой материал для развития личности — делятся по меньшей мере на три класса. Во-первых, это общие для вида тенденции, ведущие к выживанию: набор рефлексов, влечений и гомеостатических процессов. В этот класс попадает все, что может быть по праву названо инстинктивным. В настоящее время наше знание природы инстинкта заметно прогрессирует. Из работ Лэшли, Тинберге-на, Спитца, Вольфа и других мы знаем, что сложное социальное поведение отчасти вырастает из простых реакций на стимулы, организованные в паттерны. Но пока что у нас нет идеи относительно того, сколько там может быть из этих «внутренних ос­вобождающих механизмов» («релизеров»). Например, Спитц и Вольф¹³, изучавшие социальную улыбку, установили, что она достигает зрелости, к восторгу окружаю­щих, в возрасте от трех до шести месяцев. До этого возраста улыбка, возможно, обус­ловлена пищеварительной активностью. Нормальный ребенок в возрасте от трех до шести месяцев будет реагировать улыбкой на человеческое лицо или его разумное воспроизведение. Но это лицо (или маска, даже пугало) должно иметь два глаза, быть полностью видимым и движущимся. Не обязательно, чтобы лицо выражало улыбку (факт, исключающий имитацию) или принадлежало знакомому человеку. Посторон­нему человеку ребенок улыбается так же легко, как и матери. После шести месяцев та же перцептивная модель обычно вызывает противоположную реакцию, если лицо незнакомое. На чужака ребенок смотрит со страхом, а не с улыбкой. И, согласно Спитцу и Вольфу, если эмоциональные отношения между ребенком и его матерью серьезно нарушены, социальная улыбка не возникает или обнаруживает аномалии даже в период от трех до шести месяцев. Подобные работы чрезвычайно важны, ибо из них мы узнаем не только о существовании сырых диспозиций, лежащих в основе человеческого развития, но и о том, что диспозиции и их созревание зависят от то­тального сопутствующего состояния становления. В данном случае для появления ин­стинкта необходимы благоприятные социальные отношения.

Во второй класс диспозиций входит все, что мы обычно называем «наслед­ственностью», то есть связанные с генами характеристики, идущие от семьи, рода и расы. С каждым геном связано, по-видимому, почти бесконечное множество комби­наций черт, поэтому наследственность детерминирует бесконечную человеческую уникальность еще до того, как на ребенка начинают воздействовать культура и окру­жающая среда. Конечно, гены обеспечивают также видовое единообразие (мы все имеем два глаза, позвоночник и стандартный набор желез). Но говоря о наследствен­ности, мы обычно имеем в виду сходство (например, сходство ребенка со своими родителями) и забываем, что действию генов мы обязаны и нашей уникальностью, связанной с широким разнообразием особенностей темперамента, нервной пластич­ности и порогов реакций. Быть может, мы забываем об этом отчасти потому, что слишком слабо понимаем человеческую генетику (открытия которой на сегодняшний день больше говорят о типах, а не об индивидуальных моделях наследственности), а отчасти потому, что, поклоняясь принципу tabula rasa, предпочитаем не признавать полностью врожденные детерминанты человеческой природы.

Есть еще и третий, совершенно иной класс первоначальных диспозиций. Он, насколько я знаю, не имеет отношения к специфической генной детерминации или инстинкту (разве что в самом широком смысле). Я имею в виду определенные

¹³ Spitz R А, Wolf К М The Smiling Response A Contribution to the Ontogenesis of Social Relations // Genetic Psychology Monographs 1946 Vol 34 P 57-125

Основные положения психологии личности 179

латентные (потенциальные) способности, которые играют решающую роль в ста­новлении. Например, каждое молодое животное, видимо, обладает способностью учиться. В его нейропсихологической природе существует что-то неотъемлемо пластичное, вносящее изменения в возможный ответ. У нормально одаренного че­ловеческого ребенка в свое время разовьются сознание, чувство Я и иерархическая организация черт. Он станет структурной системой некоторого типа, саморегулиру­ющейся и самоподдерживающейся. Более того, он будет стараться стать чем-то боль­шим, нежели шаблонная копия вида, к которому принадлежит. Такие способности представляют собой не инстинкты в понимании Мак-Дугалла или Фрейда, а, ско­рее, потенциал для достижения взрослости. То, что принято называть инстинктами, прежде всего является средством обеспечения выживания, а способности, о кото­рых я говорю, относятся к обеспечению развития и упорядочения структуры. Они задают характерные стадии в человеческом развитии.

Вернемся на минутку к способности учиться. Ни одна теория мотивации не объясняет, почему мы вообще учимся. В лучшем случае объясняется побуждение, но не модифицируемость поведения. Ни одна так называемая «теория научения» не го­ворит нам, почему мы учимся, а только — как мы учимся. Каждый знает, что мы учим, но немногие психологи (и менее всего приверженцы локковской традиции) интересуются природой диспозиции к приспособлению и модификации поведения. Чем бы ни было научение, ясно, что оно — диспозиция к формированию структур. Такие структуры включают отдельные привычки и последовательности привычек, но они также включают такие более сложные и менее ригидные структуры, как мораль­ная совесть, ^-концепция, преимущественные черты и интересы, схемы смысла и даже собственная всеобъемлющая философия жизни. До сих пор немногие концеп­ции, относящиеся к научению, отдают должное его структурообразующей природе. (Возможные исключения можно заметить в гештальтистской доктрине и в позднем предположении Торндайка о «принадлежности».)¹⁴

Опираясь на инстинкт и наследственность, научение ведет к формированию таких более или менее стабильных структур, как моральная совесть, ^-концепция и иерархическая организация личности. Но эти структуры не могли бы возникнуть в результате научения, если бы в нашей природе не были заложены соответствующие возможности. Они и образуют третий класс «данного» в человеческой природе, во многом игнорируемый в сегодняшней теории личности.

Поэтому мы утверждаем, что становлением личности управляют не только стимулы, влияющие на влечения, общие для вида. Этим процессом также управляет диспозиция к осознанию своих возможностей, то есть к становлению специфичес­ки человеческих способностей на всех стадиях развития. И одна из наиболее насущ­ных способностей — индивидуация, формирование индивидуального стиля жизни, характеризующегося самосознанием, самокритичностью и саморазвитием.

В этом запутанном процессе роста мы сталкиваемся с озадачивающим вопро­сом: какова относительная важность ранних и поздних стадий развития? Мы знаем, что в каждом человеке есть архаичные слои, образованные относительно изолирован­ными ранними системами. Однако существуют также слои, в которых человек явля­ется полностью взрослым, слои, в которых его психологическая зрелость соответству-

¹⁴ Игнорирование структурных законов в науке, особенно в науках о человеке, обсуждается (с соблазнительными и конструктивными предложениями) в работе AUport F H Theories of Reception and the Concept of Structure N Y Wiley, 1955 (especially ch 21)

180 Становление

ет его возрасту. Драма человеческой жизни в основном может быть представлена как трение между ранними и поздними стадиями развития. Становление — это процесс включения более ранних стадий в более поздние или (когда это невозможно) про­цесс наилучшего разрешения конфликта между ранними и поздними стадиями.

7. Несоииальное начало

Младенец — социально зависимое, но ни в малейшей степени не социализи­рованное существо. Ребенок в возрасте даже двух лет, оцененный по взрослым стан­дартам, предстает как «антиобщественный элемент». Если можете, представьте себе взрослого человека, который рушит все, что его окружает, настойчиво требует не­медленного удовлетворения каждого своего желания, беспомощен и почти полнос­тью зависит от других, неспособен поделиться собственностью, нетерпелив, свиреп, склонен к приступам раздражения и беззастенчивой демонстрации всех своих чувств. Такое поведение, нормальное для двухлетки, было бы чудовищным у взрослого. Если бы эти качества заметно не менялись в процессе становления, у нас на руках оказа­лась бы инфантильная и потенциально злодейская личность. Гоббс хорошо сказал, что порочный человек — это всего лишь ребенок, набравший силу.

Стремление маленького ребенка направлено непосредственно на объект — объект еды, игры, удовольствия, избегания или любви. Детское стремление импуль­сивно, мимолетно, бездумно и не имеет отношения к личности. Оно важно только в данный момент. Напротив, зрелое стремление связано с долговременными целя­ми. Таким образом, процесс становления — это, по сути дела, организация мимо­летных импульсов структуры стремлений и интересов, в которой значительную роль играет элемент самосознания.

Мы ничего не узнаем о личности маленького ребенка, пытаясь изучать его интересы, ибо его внимание пока еще слишком лабильно, реакции импульсивны, а системы интересов не оформлены. Однако, начиная с подросткового возраста, иерар­хия интересов (включая любовь и стремление к взрослой жизни) становится ключе­вой характеристикой личности. Когда мы узнаем ordo amoris * человека, мы действи­тельно узнаем этого человека.

Очевидно, далее, что основная проблема психологии становления — объяс­нить, каким образом происходит превращение несоциализированного младенца во взрослого человека, обладающего структурированными системами любви, ненавис­ти, лояльности, интересов, и способного занять свое место в сложно организован­ном обществе.

История полна вариантами решения этой проблемы. Часто вопрос формули­руется (иногда с излишним уклоном в морализаторство) в терминах оппозиции эго­изма и альтруизма. Некоторые авторы (Адам Смит, Гиддингс, Кропоткин, Эшли Монтегю) видят в человеческой природе действие ряда врожденных социализиро­ванных наклонностей (таких как общительность, сочувствие, подражание или ин­стинкт взаимной помощи), заранее гарантирующих определенную степень альтру­изма в ходе дальнейшего развития. Но эти процессы всего лишь дают название изучаемому явлению, но не предлагают детального описания самой трансформации.

* Порядок любви (лат) — такой порядок, согласно которому человек признает этические цен­ности и сообразует с ними свое поведение (термин М Шелера)

Основные положения психологии личности 181

Другие авторы, наоборот, считают, что человек никогда по-настоящему не социа­лизируется. Он только сверху покрывается тонким слоем социального лака, а в глу­бине души остается дикарем. Этого мнения придерживаются Гоббс, Ницше, Штир-нер и Ле Дантек¹⁵.

Я думаю, что ближе всего к истине «закон аффективной эволюции» Конта. Этот закон гласит, что с возрастом степень доминирования и интенсивность лич­ных склонностей снижаются, а чувства, касающиеся других, растут и расширяются. Говоря иначе, маленький ребенок, будучи полностью несоциализированным, не может продемонстрировать никаких структур личности, требующих научения. Его по­требность в зависимости полностью связана с его непосредственными требования­ми. Правда, у него есть «диспозиция» к конечной социализации, но первые стадии становления с неизбежностью лишены альтруизма. Однако с развитием опосредую­щих структур сознания, воображения и расширения эго могут происходить подлин­ные трансформации мотивации. В той степени, в какой индивид демократически со­циализирован, для него оказывается невыносимым поиск счастья за счет других. Такое превращение, конечно, не устраняет полностью первоначального эгоизма, даже у святого. Очевидно, что самолюбие всегда остается в нас позитивным и ак­тивным. Наша теория утверждает только то, что оно не обязательно остается гос­подствующим.

Дата добавления: 2015-08-28