его не только не бьют, но и не кричат на него даже. Но сон все же его
одолел, и он опять попал в столовую под дужки актива.
На банке сгущенки, которую оставил отец, было написано, что сгущенное
молоко выработано на Ситниковском молочноконсервном комбинате. А Ситниково
не так далеко от Падуна. Эта банка так стала для Глаза дорога, будто он
встретил земляка.
В июне, когда у выпускников шли экзамены, Глаз написал заявление, что
учиться он в десятом классе, в который его перевели, не сможет. Что не
сможет учиться и в девятом, так как на свободе он школу только посещал, и
потому просил перевести его в восьмой класс. В конце августа его перевели в
третий отряд, так как в седьмом отряде восьмого класса не было.
В третьем отряде он прожил месяц. За это время его никто и пальцем не
тронул, но от этого ему было не легче. Все так же дергалась левая бровь, все
так же он каждый день ждал ударов. Но странное дело, его не били. Не
заставляли шестерить.
В третьем отряде порядок был лучше. Массовых избиений не было.
Воспитанников дуплили реже. В основном--за нарушения. Начальник отряда
Канторович был более требовательный. Воспитательная работа велась только с
активистами. И Канторович во всем полагался на актив. Да и не мог он иначе,
хотя и стремился. Порядки в зоне были заведены до него, и Канторович кулак
отменить не мог. Тем более что начальник колонии только на кулак и надеялся.
Но Глаз и в восьмом классе учиться не смог. Другим голова была забита.
И ничего в нее не лезло. Самое страшное для него было ждать. Ждать, когда он
получит двойку и его отдуплят. А он двойки не получал. Ждать, когда за
какое-нибудь нарушение побьют, но он нарушений не приносил. В третьем отряде
ему жилось лучше, но тягостнее. Ребята были новые, и он мало с кем
разговаривал.
Нервы Глаза были на пределе. Он видел, как бьют других, и лучше бы и
его отторцевали за компанию, чем так томительно ждать, когда и до тебя
дойдет очередь.
Бугор их отделения придумал новый способ дупляжа. Парень, который
получал двойку, клал себе на голову стопку учебников и приседал с ними. А
бугор дужкой от кровати бил по стопке. Получался тупой удар. В голове
мутилось, на секунду-другую парень терял сознание. Некоторые после такого
удара падали и роняли учебники.
Глаз решил перейти в седьмой класс, В зоне, слава богу, ниже классом
переводили, если кому учеба тяжело давалась. Он написал заявление, и его
снова перевели в седьмой отряд.
Теперь он попал в другое отделение. То, в котором он жил раньше,
училось в десятом классе.
После того как Мехля досрочно освободился, рогом отряда поставили
Птицу. Вскоре на взросляк ушел Белый, и вором отряда стал Мах. Глаз теперь
жил в одной спальне с ними.
Птица и Мах скентовались. Вдвоем им было легче. Одному--досрочно
освободиться, другому--ничего не делать и жить как хочу. Мах был
авторитетнее Птицы, и Птица во многом на вора полагался.
Сегодня опять двоих парней вели на толчок. Месяца не проходило, чтоб
кого-нибудь не сводили. Наряд на толчок выписывал начальник отряда. Лишь за
преступления начальник колонии давал наряд, и такое избиение смотрела вся
зона.
На этот раз парней вели за то, что они хотели замочить рога, а потом,
чтоб их не повели на толчок, порезать себя. "Бездыханных, истекающих кровью,
нас на толчок не поведут,--думали парни.-- Нас отвезут в больничку, в Миасс
или в Челябинск, вылечат, а потом будут вести следствие и осудят". Их не
страшило, что за убийство рога им дадут по десять лет, они больше боялись
толчка: вдруг рога порежут, а себя не успеют. Тогда -- толчок.
Одного парня звали Витя, срок у него был три года, второго-- Саша, он
был приговорен к двум годам. На толчок их вели три бугра и рог, которого они
хотели замочить.
Все шестеро зашли в толчок. На улице осталось несколько человек, чтоб
никого в толчок не пускать. Березовые палки были приготовлены заранее, и
теперь бугры и рог, пройдя к противоположной от дверей стене, остановились.
-- Ну,-- сказал рог негромко,--- хотели, значит, замочить.-- Он
помолчал, размахнулся и сплеча ударил палкой ближнего, Витю, по богонельке.
От адской боли Витя прижался к стене.--А ты,--сказал рог и обрушил второй
удар на Сашу.--Кто из вас затеял это? Кто первый предложил меня замочить?
Ну?
Один из бугров крикнул пацанам:
-- Отойти от стены, быстро!
Бугор хотел потешиться палкой.
-- Подожди,-- сказал рог бугру, и бугор отступил, давая рогу простор
для размаха.
Рог сделал по нескольку ударов, спрашивая парней, кто из них является
организатором. Ребята молчали. Тогда рог, распсиховавшись, начал их бить по
туловищу не останавливаясь. Парни оба признались, что являются
организаторами.
-- Не может быть,--вскричал рог,--чтоб оба задумали враз. Первый, кто
первый из вас это предложил?
Парни наперебой говорили: "Я",--и рог, ударив несколько раз по
богонелькам, отошел в сторону. Он уступал место буграм.
-- Не будем, не будем, больше никогда не будем,-- говорили ребята,
изворачиваясь от ударов, которые обрушивали на них бугры.
-- Стойте,-- сказал рог, покурив,-- хотите, чтоб вас не били?
-- Хотим,-- в один голос ответили парни.
-- Знаете, сколько в толчке дырок? -- И рог палкой показал на
отверстия, в которые оправлялись.
-- Нет,-- ответили ребята.
-- Быстро залазьте в дыры, пройдите под толчком и сосчитайте, сколько
дыр всего.
Парни стояли, не решаясь лезть. Рог занес над головой палку.
-- Или будем продолжать,
-- Нам не залезть в дырку,-- сказал Витя.
-- Залезете, и не такие залазили,-- ответил рог.
Парни смотрели на отверстия и не двигались с места.
-- Считаю до пяти. Раз... два...
Пацаны ступили к отверстиям, рог перестал считать. Оба были щуплые и,
просунув ноги в отверстия, а руками держась за мочой пропитанные доски, без
особого труда проскользнули вниз. Здесь, внизу, по колено было испражнений,
и резкий запах человеческих нечистот ударил парням в нос. Но что запах!
Избитые, павшие духом, они не обратили на это внимания и, с трудом
вытаскивая из нечистот ноги, стали продвигаться по направлению к выходу,
считая при этом отверстия. Толчок был глубокий, его чистили несколько раз в
год, и парни двигались, чуть согнувшись. Впереди шел Витя. Перед ним была
темнота, лишь косые лучи света проникали в отверстия. "...пять,
шесть..."--считал он отверстия, очень медленно двигаясь вперед. Яма толчка
была вырыта с уклоном в одну сторону, чтоб его легче было чистить, и потому
правая нога парней утопала в нечистотах глубже, чем левая. Резкий запах
испражнений больше действовал на глаза, чем на обоняние, и потому глаза
слезились. Если б сейчас рог спросил их, согласны ли они жить в нечистотах
до совершеннолетия -- и вас никто пальцем не тронет, ребята, наверное,
согласились бы. Парни понимали, что отверстия они сосчитают, но истязания не
прекратятся. Их еще будут бить. А сейчас, ступая по испражнениям, они
получили передышку. Как здорово, что их сейчас никто не бьет. После толчка
жить им станет еще хуже. Они заминируются, и ребята не будут с ними
общаться. Хоть вешайся. Чуть что, любая мареха на них может кышкнуть, а
захочет -- ударить. А жить им, жить им в колонии почти что два года.
"...семнадцать, восемнадцать,-- считал Витя, стараясь не сбиться со
счета.--Уж лучше бы мне вообще отсюда не вылазить, а захлебнуться здесь...
Девятнадцать, двадцать, двадцать один".
Все, отверстия кончились. Витя и Саша еле вылезли. Бугор и рог стояли у
выхода и курили. Толчок был наполнен запахом испражнений. Для парней была
принесена их школьная роба. Она висела на раме без стекол, наполовину
свешиваясь на улицу.
Бугры и рог оглядели ребят. Испражнения с их ног сваливались на пол.
Рог, сделав несколько быстрых шагов, остановился возле парней. Ткнув палкой
в ногу Вите и испачкав конец в испражнениях, он приблизил ее к Витиному
лицу.
-- Ешь! -- зло сквозь зубы сказал он.
Витя смотрел на конец палки, на нечистоты и молчал.
-- Жри, падла,-- повторил рог.
Витя опустил глаза. Сейчас ему хотелось умереть. Мир ему опостылел.
Лучше бы он захлебнулся в испражнениях.
-- Глотай, сука, а не то все начнется по новой. Подошел бугор и
размахнулся палкой.
-- Жри! -- И палка опустилась на отбитую богонельку. Рог приблизил
палку с нечистотами почти к самым губам парня.
Витя, давясь, проглотил.
-- Мало! -- закричал рог.-- Еще!
И Витя проглотил еще.
Теперь рог приблизил конец палки к Саше.
-- Ну...
Саша, чуть поколебавшись, тоже съел испражнения.
-- Еще! -- приказал рог.
Саша проглотил во второй раз.
Рог кинул палку в отверстие, отряхнул руки, будто они были в пыли, и
закурил.
-- Мойтесь и переодевайтесь.-- И рог вышел.
Парни сняли робу, помылись холодной водой, которую для них принесли, и,
надев школьную одежду, пошли в отряд.
За последнюю неделю в колонии было совершено несколько крупных
нарушений. Трое пацанов подготавливали побег, но он у них не удался. Еще
двое хотели замочить на работе бугра и ломануться через запретку. Особенно
много пацанов стало курковаться в промзоне. Отряды снимаются, а
воспитанников не хватает. Ищут спрятавшегося.
Начальнику колонии инженер-майору Челидзе это надоело. Распорядок
колонии срывается. Надо принимать срочные меры. И он вызвал к себе в кабинет
рога зоны Паука. Паук был высокого роста, сухощавый, с угреватым лицом. У
него был самый большой срок на зоне -- шесть лет.
-- Садись,-- сказал он Пауку.
Паук сел. Он всегда садился на этот стул, стоящий наискосок от стола.
Хозяин был невысокого роста и толстый. Ноги под столом расставил
широко.
-- У тебя, Толя, срок шесть лет. Как же мы тебя будем досрочно
освобождать, если порядок в колонии за последнее время ухудшился? Ты должен
к своему досрочному освобождению навести порядок... Воры, я слышал, наглеют.
Когда их прижмешь? Они на голову тебе скоро сядут.-- Челидзе замолчал и
затянулся папиросой.-- В общем, так: к Новому году чтоб порядок навел. После
Нового года будем тебя досрочно освобождать. И чтоб на работе никто не
прятался. Такого быть не должно. Все, иди. Сегодня мне некогда. Через два
дня из управления приезжает комиссия.
Паук, вернувшись в отряд, послал гонцов за помрогами зоны и за рогами
отрядов и комиссий. Первыми пришли помроги.
-- Сегодня вся зона будет трупами лежать,-- говорил Паук, шагая по
спальне.-- Я сейчас от хозяина. Дал он мне втыку. Еще насчет воров нам надо
побазарить. Но это после. А сейчас по моргушке.
И Паук по-отечески поставил им по одной.
-- Зовите,-- сказал он помрогам.
В спальню зашли роги. Коротко рассказав, о чем ему говорил Челидзе,
Паук и его помощники поставили им по моргушке. Били они крепко
-- Чтоб порядок был! -- кричал на рогов Паук.-- Не дай бог, если кто
спрячется в промзоне или в побег соберется,-- вас зашибать буду. Чтоб все
сегодня трупами лежали.
Разъяренные роги пошли по отрядам. Собрав актив, они отдуплили его и,
дав указания, выгнали.
Теперь очередь дошла до ребят. Бугры, помогальники и другие активисты,
пользующиеся авторитетом, начали дуплить их. Замелькали дужки. "Чтоб не
курковались, чтоб мочить не собирались, чтоб в башке мыслей о побеге не
было",-- приговаривал актив, обещая отнять полжизни, если будут нарушения.
Не прошло и часу как Паук вышел от хозяина -- а вся зона была избита.
Воров, конечно, никто не трогал. Да и попробуй их тронь. С ними будет особый
разговор. И говорить будет Паук. Но воры на него плевали.
На другой день Паук пошел по отрядам.
С каждым вором он будет говорить с глазу на глаз.
С вором зоны разговора не получилось. Он не стал слушать и вышел из
отряда. И другие воры слушать не хотели. "А что тебе, Паук, от нас надо?" --
только и слышал он.
-- Ты, в натуре, глушишь водяру не меньше,-- сказал Пауку вор пятого
отряда Каманя.-- Досрочно хочешь освободиться -- освобождайся. Мы тебе не
мешаем. А что вы прижать нас хотите, так это старая песня. Забудь об этом.
-- Смотри, Каманя, не борзей.
-- Что ты мне сделаешь? На х.. соли насыплешь?
-- Увидишь.
Паук ушел. Каманя остался сидеть на кровати. Они никогда не могли
добром поговорить. "Ладно,-- думал Каманя,-- в печенки залез мне этот актив.
Надо анархию поднимать. В... их всех".
И он пошел к вору зоны. Надо собирать сходку.
-- Надо,-- поддержал его вор зоны.
Воры собрались в спортзале. Все были недовольны Пауком. Было ясно:
хозяин требует их зажать. Вор зоны Факел, высказав недовольство Пауком, лег
на маты и закурил. Остальные воры тоже полулежали на матах. Слово взял
Каманя:
-- Еще летом было ясно, что после родительской Челидзе попытается нас
зажать, факела перед родительской даже на десять минут не выпускали за зону.
Кто приказал? Челидзе. Он, падла, и только он копает яму под нас. Паука он
держит в руках крепко. Срок у него шесть лет, вот он им и играет. Паук из-за
досрочки и сраку порвать готов. Не пора ли анархию поднять?
Воры молчали. Каманя знал, что многие его не поддержат. И, тоже
закурив, развалился на мате.
-- Тебе до конца два года, Каманя,-- сказал Мах,-- а мне восемьдесят
один день остается. Игорю еще меньше. Как хотите, но я против анархии.
И воры в мнениях разделились: одни были за Каманю, другие за Маха. Если
поднять анархию--кого-то надо мочить. И мочить не одного. Конечно, сами воры
убивать никого не будут, но ведь они организаторы, и многим после дадут на
всю катушку. По десять лет. А кому хочется сидеть столько?
-- Ладно,--поднялся с мата Факел,--до Нового года никакой анархии не
поднимать. А там--посмотрим. И еще насчет фуганков. Каманя, говори.
-- В зоне фуганков много развелось. Мне известно, что на Канторовича
работает несколько шустряков. Кто -- еще пока неизвестно. Но узнаем. На
начальника режима работает еще больше. Наша задача найти несколько фуганков,
и пусть они фуговать продолжают. Но они будут наши. Пусть они им лапшу на
уши вешают. В каждом отряде надо взять по нескольку человек предполагаемых и
попробовать выжать из них признание. Любым путем. Дуплить их надо подольше.
Все равно кто-нибудь да сознается. А то и анархию не поднять -- сразу
спалимся.
После Камани заговорил Кот. Кота летом освободили досрочно, он был
рогом отряда. На свободе он и месяца не погулял, как получил пятнадцать
суток. В КПЗ, в камере, он раздел пацанов, и пацаны пожаловались на него.
Решением суда Кота отправили назад в Одлян досиживать неотбытый срок.
Челидзе, когда Кота привезли в колонию, собрал воспитанников на плац и
долго читал мораль, что вот, дескать, на него надеялись, досрочно
освободили, а он подвел коллектив колонии. Досрочка Коту второй раз не
светила, и он стал вором. Осенью его с четвертого отряда за нарушения
перевели в седьмой. Просто начальник отряда избавился от него. И вот Кот
говорил:
-- В нашем отряде есть Глаз. Он приметный. Его все, наверное, знают. Он
пришел на зону весной. Учился вначале в девятом классе. Потом перешел в
восьмой, и его перевели на третий отряд. Теперь он из восьмого класса
перешел в седьмой. И его снова бросили в седьмой отряд. Я лично думаю, что
Глаз на Канторовича работает. Никто так из отряда в отряд не бегает.
-- Воры,--взял слово Каманя,--я Глаза знаю. Когда я летом играл на
гитаре, он часто около нас вертелся. Песни слушал. А может, он не только
песни слушал? Хорошо, Кот, не троньте его пока. Завтра я им займусь.
После Камани заговорил Игорь, друг Маха, тоже с седьмого отряда:
-- Глаз рыба та еще. Поначалу, когда он пришел на зону, ему кличку дали
Хитрый Глаз. Но сейчас его здорово заморили. Если его подуплить, я думаю, он
колонется.
Каманя пришел в обойку и отозвал Глаза в дальний угол.
-- Как дела? -- улыбнулся он.
-- Нормально,-- ответил Глаз, а сам подумал: "Что это ему надо?"
-- Ну а как твои успехи? -- все так же улыбаясь, спросил Каманя.
-- Успехи? -- переспросил Глаз.-- Я сказал -- все нормально.
-- Я понимаю, что у тебя все нормально, ну а насколько это нормально?
Глаз молчал. Он думал.
-- Ну-ну, думай, думай, я подожду.
-- Каманя, не понимаю я, что ты спрашиваешь.
-- Я спрашиваю тебя, а ты не понимаешь. Не может быть такого. Ты, Глаз,
хитрый, не так ли?
-- Хитрым Глазом звали вначале, а теперь просто -- Глаз.
-- Раз тебя хитрым назвали, значит, ты -- хитрый.
Каманя перестал улыбаться, окинул взглядом обойку и, убедившись, что в
цехе никого лишнего нет, кивнул на тиски.
-- Для начала скажи,-- он опять улыбнулся,-- как вот эта штука
называется?
-- Тиски.
-- Тиски. Правильно. А ты знаешь, для чего они нужны?
-- Ну, чтоб в них чего-нибудь зажимать.
-- Молодец. А знаешь ли ты, что в них и руку можно зажать?
Глаз не ответил.
-- Погляди на мою.-- И Каманя показал левую кисть.
Рука была изуродована.
-- Видишь? Я тебе скажу -- чтоб это было между нами -- мне ее в тиски
зажимали. И твою руку я сейчас зажму. Не веришь?
Глаз смотрел на Каманю.
-- Подойди ближе.--Каманя крутнул рычаг, и стальные челюсти тисков
раздвинулись.-- Суй руку.
Глаз подумал, какую руку сунуть, и сунул левую. Правая-то нужнее.
Каманя, продолжая улыбаться, оглядел обойку. Парни работали. Сжимая тиски,
он теперь смотрел одновременно на руку Глаза и на выход из обойки: вдруг кто
зайдет.
Ребята старались в их сторону не глядеть. Раз вор базарит, надо делать
вид, что его не замечаешь. За любопытство можно поплатиться.
-- Каманя, больно,-- тихо сказал Глаз.
-- Я думаю, Хитрый Глаз, ты не дурак. Если я крутну еще немного, то у
тебя кости захрустят. Согласен?
-- Согласен.
Каманя ослабил тиски.
-- Вытаскивай руку.
Глаз вытащил.
-- Вот так, Глаз, если не ответишь мне на один вопрос, то я тогда зажму
твою руку по-настоящему. Понял?
-- Понял.
-- Давно работаешь на Канторовича?
-- Ни на кого я не работаю,-- ответил Глаз не раздумывая.
-- Я тебя спрашиваю: давно работаешь на Канторовича?
-- Каманя, я ни на кого не работаю, и на Канторовича не работаю.
-- Ладно, запираться не надо. На Канторовича ты работаешь. Я отопру
твой язык, можешь не сомневаться Так, даю две минуты на размышление.
Подумай, прежде чем сказать "нет".
Каманя весело оглядывал цех, весело смотрел на Глаза, и никто из ребят,
кто видел, что Каманя с Глазом разговаривает, не мог подумать, что через две
минуты Глаз будет корчиться от боли.
-- Глаз, две минуты прошло. Давай руку.
Глаз протянул опять левую.
-- Почему левую подаешь? Правую бережешь... А я вот нарочно правую
зажму. Конечно, тебе жалко правую. Ты ведь на гитаре хочешь научиться.
Хочешь?
-- Нет. Я пробовал. Не получается, И пальцы короткие.
-- Ничего, сейчас будут еще короче. Значит, говоришь, на гитаре учиться
не хочешь?
-- Не хочу.
-- Сожми руку в кулак. Вот так.
Каманя раскрутил тиски шире.
-- Всовывай.
Глаз сунул кулак в тиски, и Каманя стал их медленно закручивать.
-- Значит, на гитаре учиться не хочешь. А песни любишь?
-- Люблю.
-- Много знаешь?
-- Много.
Сейчас Каманя следил за рукой Глаза. Кулак разжался, и ладонь медленно
стала сворачиваться. Больно. Но Глаз молчал. "Нет, надо сказать, хоть и не
сильно больно",-- подумал он.
-- Каманя, больно.
-- Ерунда это. Все впереди.
Каманя медленно поворачивал рычаг.
-- Значит, ты любишь песни, много их знаешь. Молодец. Поэтому ты часто
и слушал их, когда я пел, так?
-- Так.
-- А кроме песен ты ни к чему не прислушивался?
-- Нет.
-- Верю. Мы никогда там ничего не базарили. По крайней мере... --
Каманя подумал,-- лишнего. Но все же почему ты вертелся около нас
-- Я песни слушал.
-- Песни,--протянул Каманя и чуть сильнее придавил рычаг. -- Это
хорошо, если песни.
Глазу становилось невмоготу. Тиски так сдавили кисть, что он<
перегнулась пополам: мизинец касался указательного пальца. Казалось, рука
переломится, но гибкие косточки выдерживали.
-- Глаз, а ну улыбайся. И знай: медленно буду сжимать, пока кости не
хрустнут или пока не сознаешься.
"Неужели еще и рука будет изуродована?" -- подумал Глаз
-- Нет мочи, Каманя, ни на кого я не работаю.
Каманя посмотрел на Глаза.
-- Нет мочи, говоришь. Хорошо, я верю. Ты вот любишь песни, так спой
сейчас свою любимую.
К ребятам, которые работали в цехе, Глаз стоял спиной. Терпеть было
невыносимо, и он тихонько запел "Журавлей", а Каманя медленно, миллиметр за
миллиметром, придавливал рычаг. Всю боль Глаз вкладывал в песню, пел
негромко, и по его лицу текли слезы.
-- Глаз,-- сказал Каманя, когда песня была спета,-- а теперь скажи,
давно ли работаешь на Канторовича.
-- Не работаю я на него, невмоготу терпеть, Каманя!
-- Ну а на кого тогда, сознайся, и на этом кончим. Если будешь и дальше
в несознанку, я дальше закручиваю тиски.
-- Да ни на кого я не работаю, Каманя! Невмоготу, Каманя...
-- Колись давай, или я сейчас крутану изо всей силы, ну!
-- Да зачем мне работать? Если б я на него работал, что -- мне бы легче
жилось?
-- Ладно, Глаз, пока хватит. Вечером пойдем с тобой в кочегарку. Суну
твою руку, правую руку, в топку, и подождем, пока не сознаешься.
Каманя ослабил тиски. Глаз вытащил руку. Махнул ею и сунул в карман.
-- Иди,-- тихо сказал Каманя.
Вечером к Глазу подошел Игорь, кент Маха:
-- Пошли.
Глаз подумал, что поведут в кочегарку, но они пришли в туалетную
комнату. В туалете стояли два вора: Кот и вор шестого отряда Монгол.
-- В кочегарку тебя завтра поведем,--сообщил Игорь,--если сейчас не
сознаешься. Но я о тебе лучшего мнения. Расскажи с самого начала, как ты
стал работать на Канторовича, бить не будем-- слово даю. Ну!
-- Не работаю я на Канторовича, ни на кого не работаю. С третьего
отряда меня перевели--там седьмого класса нет. А работай я на Канторовича,
зачем бы он меня отпустил? И как бы я к нему ходил незамеченный? Ведь меня
сразу увидят на третьем отряде.
-- Не говоришь -- расколем. Встань сюда.
Глаз встал, чтоб Игорю было хорошо размахнуться, и получил моргушку.
Крепкую. Голова закружилась. Игорь не дал ему оклематься и дважды ударил
еще. Глаз забалдел, но быстро пришел в себя.
-- Колись!
-- Ни на кого не работаю. Правда!
-- Что ты его спрашиваешь -- бить надо, пока не колонется. Дай-ка я,--
сказал Кот и начал Глазу ставить моргушки одну за другой, Видя, что он
отключается, Кот дал ему отдышаться и начал опять.
-- О-о-о,-- застонал Глаз,-- зуб, подожди, зуб больно. Глаз схватился
за левую щеку.
-- Иди, сказал Игорь,-- завтра в кочегарку пойдем.
В спальне Глаз подошел к зеркалу. Открыл рот и потрогал пальцами
коренные зубы слева. Ни один зуб не шатался. "Все зубы целые, а боль адская.
Ладно, пройдет".
И к Глазу пришло отчаяние--надо с собою кончать. Но как? Нож, которым
он в цехе обрезает материал с локотников, короток. До сердца не достанет.
Удавиться? Но где? Вытащат из петли и бросят на толчок.
В немецких концлагерях--Глаз видел в кино--заключенные легко уходили из
жизни. Кинься на запретку--и охранник с вышки прошьет тебя из пулемета. Но
здесь, в Одляне, в малолеток не стреляют и карабины у охраны больше для
запугивания, чем для дела. Мгновенной смерти не жди. Тебя умертвляют
медленно, день за днем. Но как быть тем, кому жизнь опротивела? "Неужели я
не волен покончить с собой? Если не волен, тогда сами меня умертвите...
Отмените этот дурацкий указ, что в малолеток не стреляют. Сделайте новый:
при побеге в малолеток стреляют. Я, минуты не думая, кинусь на запретку.
Какая великая пацанам помощь: кто не хочет жить -- уходи из жизни легко, без
всяких толчков. Неужели я не волен распоряжаться своей жизнью? Выходит, не
волен. А что же я волен делать в этой зоне, если даже умереть вы мне не
даете? Молчите, падлы?!"
У Глаза закололо в груди, он обхватил грудь руками и услышал:
"Жизнь и так коротка, а ты хочешь покончить с собой. Это у тебя
пройдет. И ты будешь жив. И указ этот, чтоб в малолеток не стреляли, хороший
указ. Ведь если в вас стрелять, ползоны бы кинулось на запретку в минуты
отчаяния. И не ругай ты лагерное начальство -- хорошо, что в зоне нет
смерти. Пройдет всего несколько дней -- и ты забудешь о ней. Тебе опять
захочется жить. Тебе только шестнадцать. Ты любишь Веру. Не думай о смерти,
а стремись к Вере. Ты меня слышишь?"
-- Слышу,-- тихо ответил Глаз.
"Ну и хорошо. Сосчитай-ка до десяти. Только медленно считай. Ну,
начинай".
Глаз, еле шевеля губами, начал считать:
-- Раз, два, три... девять, десять. "Ну, тебе стало легче?"
-- Немного.
"Ты сосчитал до десяти, и тебе стало легче. Усни, а утром о запретке не
вспомнишь. Я знаю, ни на кого ты не работаешь, и бояться тебе нечего. Только
не наговори на себя, что работаешь на Канторовича. Понял?"
-- Понял.
Утром Глаз вспомнил ночной разговор. "Может, я ни с кем и не
разговаривал, а просто видел сон?"
Весь день Глаз ждал, что подойдут воры и будут пытать. Но никто не
подошел. Вечером снова ждал: сейчас поведут в кочегарку.
Но не повели, а позвали в туалетную комнату. Там опять были трое:
Игорь, Кот и Монгол.
-- Ну что -- за сутки надумал? -- Это Игорь спросил.
-- Я вчера все сказал. Ни на кого не работаю.
Игорь поставил ему моргушку, вторую и третью. Удары пришлись по вискам.
Глаз чуть не упал.
-- Не могу, не могу я его бить! -- прокричал Игорь и, хлопнув дверью,
вышел.
-- Кот, не бейте меня по лицу. После вчерашнего больно зуб.
Кот и Монгол били Глаза по груди, почкам, печени.
На следующий день Глаз написал письмо начальнику уголовного розыска
заводоуковской милиции капитану Бородину. В нем он писал, что случайно
оказался свидетелем убийства, совершенного на перекрестке ново- и
старозаимковской дорог. "Если вы это преступление не раскрыли, то я мог бы
дать ценные показания" -- этими словами закончил Глаз письмо.
Письмо Глаз попросил бросить в почтовый ящик тетю Шуру, которая носила
ему сгущенку.
Человек убит. Свидетелей нет. Глаза они раскрутить не смогут, А он
месяца два отдохнет от Одляна. А может, в тюремной больнице закосит на
какую-нибудь болезнь и затянет возвращение в колонию.
Воры оставили Глаза в покое. Поверили, что на Канторовича он не
работает.
Зуб у Глаза продолжал болеть, и он пошел в санчасть.
-- Да, седьмой у тебя треснут,-- сказала врач.-- Ты что, железо грыз?
-- Да,-- сказал Глаз, и врач выдернула у него четвертушку зуба.
Отряд проходил в промзону, когда дежурный по вахте сказал;
-- Петров, выйти из строя. Глаз пошел за дежурным.
-- К тебе следователь приехал,-- сказал он. Глаза завели на вахту. В
комнате для свиданий за столом у окна сидел Бородин. Он был в гражданской
одежде.
-- Здравствуй, Коля,-- сказал начальник уголовного розыска.
-- Здравствуйте, Федор Исакович.
-- Ты в письме толком ничего не написал. Мы думали-думали, и вот меня в
командировку послали. Я перед поездкой отца видел, он просил чего-нибудь из
еды тебе привезти. Дал денег.
Бородин достал из портфеля три пачки сахару-рафинаду и батон.
-- Поешь вначале.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 45 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |