Вернувшись в гостиную, она налила две порции джина с тоником. Оливер в небрежно-изящной позе устроился на диване. Кудрявая прядь темно-золотых волос то и дело падала ему на лоб, и он легким движением откидывал ее назад. «Наверное, девушки в Эдинбурге падают без чувств к его ногам», — подумала Фейт. И еще раз порадовалась, что отослала Лиззи по делам. Опасное обаяние Оливера вполне может вскружить голову такой невинной и неопытной девочке.
Нарезая лимон, Фейт услышала:
— Она совсем не похожа на вас.
— Лиззи? — Сейчас голос Фейт был абсолютно спокоен. — Она пошла в отца.
— Сколько ей лет?
— Семнадцать.
— Я думал, меньше. Наверное, потому что она так одета.
Фейт бросила в каждый стакан по ломтику лимона.
— Ее мать надеется, что стиль «Холли-Блю» окажет на нее хорошее влияние.
— Я не понимаю, почему некоторые девушки одеваются, как мужчины. Особенно такие… — Оливер замолчал, не закончив фразу.
Фейт протянула ему стакан.
— Ты говоришь так, как будто тебе пятьдесят лет, — сказала она. — Быть может, девушки предпочитают мужскую одежду, потому что хотят, чтобы к ним относились так же, как к мужчинам. И потом, что значит «такие»? Объясни.
Он покраснел.
— Я хотел сказать… я думал… впрочем, это неважно.
Фейт поняла, что он имел в виду девушек с неяркой внешностью. Но ее это не обидело. Она была только рада, что Оливер еще не способен оценить строгую красоту Элизабет. Понаблюдав с тайным удовольствием, как он смущенно пытается сгладить неловкость, Фейт села рядом и сменила тему разговора.
— Как Эдинбург?
— Ужасно холодно и скучно. — Оливер поморщился. — Всю прошлую неделю шел снег. А моя квартирная хозяйка каждое утро подает мне на завтрак ведро овсянки — она считает, что я слишком худой.
Фейт рассмеялась. Умение Оливера рассмешить было одной из черт, которые так нравились ей в нем.
— А как дела в медицинской школе?
— Хорошо. — Его тон был холодным, безучастным. — На прошлой неделе нам пришлось рассекать глазное яблоко. Двое парней упали в обморок.
Через полчаса Фейт выпроводила гостя под дождь и принялась распаковывать образцы тканей, которые она привезла от поставщика с южного побережья. Внизу хлопнула дверь.
— Я здесь, Лиззи! — крикнула Фейт.
Сапоги племянницы громко застучали по лестнице.
— Я все сделала, тетя Фейт. Пэдди не было дома, поэтому я засунула бумаги ему в почтовый ящик.
Пэдди Колдер был бухгалтером «Холли-Блю».
— Спасибо, Лиззи. Не знаю, что бы я делала без тебя.
Девушка посмотрела на следы, оставшиеся на полу от ее мокрых сапог.
— Ой, я не догадалась разуться внизу. Сейчас уберу. — Она принесла ведро, швабру и вытерла пол. — Ну вот, все в порядке, — удовлетворенно сказала она, отжимая тряпку. — Из меня получилась бы неплохая уборщица, правда? Как ты думаешь, папа это одобрит?
— Вряд ли Дэвид мечтает о таком будущем для тебя.
— Это более полезное занятие, чем быть скучной дебютанткой, — проворчала Элизабет, возвращая ведро и швабру на кухню.
Летом Элизабет заканчивала школу. В сентябре Дэвид собирался отправить ее на год в Париж, в пансион для благородных девиц. А после этого ей предстояло участвовать в традиционном балу дебютанток. Эти планы не вызывали у Элизабет восторга, но она не могла противопоставить им никакой реальной альтернативы. Дэвид поделился своими тревогами с Фейт. «Я не хочу, чтобы она просто плыла по течению», — сказал он. Фейт догадалась, что он не хочет, чтобы Элизабет закончила, как Николь.
— Ты уже передумала поступать в секретарский колледж?
— Я пока не решила.
Элизабет уселась на подоконник и принялась задумчиво жевать кончик прядки темных волос.
Фейт занялась сортировкой образцов.
— Ты же знаешь, что тебе не обязательно работать, Лиззи, — мягко сказала она. — Ты можешь жить дома, заниматься лошадьми в свое удовольствие. Или, например, давать уроки верховой езды.
Элизабет нахмурилась.
— Какая от этого польза — давать уроки маленьким богатым девочкам? — Она сжала кулаки. — Я хочу заниматься настоящим делом, тетя Фейт! Хочу, чтобы мир стал лучше! Тут показывали фильм про Индию… там бедные дети спят прямо на улицах… Это ужасно! Я могла бы поехать туда работать. Могла бы стать медсестрой.
— Индия очень далеко отсюда, дорогая, — терпеливо сказала Фейт. — Отец будет скучать без тебя. И потом, если ты хочешь работать медсестрой, сначала надо получить медицинское образование. Почему бы тебе не поговорить об этом с отцом?
Фейт нередко приходилось становиться своеобразным буфером между страстностью и идеализмом Элизабет и чрезмерной опекой Дэвида по отношению к дочери. Ей хотелось сказать Лиззи: «Не спеши, у тебя впереди еще столько времени», и убедить Дэвида перестать трястись над своей дочерью, позволив ей стать взрослой. Но она знала, что ни один из них не станет ее слушать.
— Три года! — вздохнула Элизабет. — Мне придется учиться целых три года! Когда я закончу, мне будет двадцать один год! Я буду старая!
Серая мрачная пуританская атмосфера Эдинбурга угнетала Оливера, и он тосковал по Лондону. Но там его неизбежно окутывала пелена апатии и раздражения. В прошлом году он накопил достаточно денег, чтобы провести пасхальные каникулы во Франции, а на эту Пасху оказался на мели из-за Мэри.
Отперев ключом входную дверь дома на Холланд-сквер, Оливер бросил чемодан в прихожей и прошелся по комнатам. На первый взгляд, за время его отсутствия ничего не изменилось. Но затем ему на глаза попалась куча старых газет на кофейном столике, невымытые чашки в раковине. Оливер, который терпеть не мог беспорядка, сразу почувствовал себя неуютно.
Он поднялся наверх. Дверь в кабинет отца была полуоткрыта, и Оливер заглянул в щель. Гай сидел за письменным столом и работал; перед ним была стопка бумаг.
— Привет, папа.
Гай поднял голову.
— Оливер! Как замечательно! Почему ты не предупредил, что приезжаешь? Я бы встретил тебя на вокзале. Входи. — Он неуклюже обнял сына. — Ты весь промок.
— Чертовски жуткая погода. — Оливер отстранился и снял плащ.
— Дождь льет всю неделю.
— А в Шотландии снег.
— Правда? Поздновато даже для Эдинбурга.
«Как это банально, — сжав зубы, подумал Оливер. — И типично по-английски. Проехать сотни миль, чтобы увидеть ближайших родственников и говорить о погоде».
Гай подбросил угля в камин.
— Иди к огню, дружище, тебе надо обсохнуть. Ты неплохо выглядишь, Оливер.
— Ты тоже, папа.
Ложь. Отец выглядел постаревшим. Постаревшим, усталым и неухоженным, как и весь дом. Оливер отметил его покрасневшие глаза и впалые щеки.
— Много работы, папа?
— Очень.
Гай указал жестом на заваленный бумагами письменный стол.
— А где мама?
— Ушла куда-то, — неопределенно сказал Гай. — Кажется, она работает в каком-то благотворительном обществе… что-то в этом роде… что-то музыкальное…
— В доме такой беспорядок!
— Правда? Я не обращал внимания. Видимо, горничная опять уволилась. Хозяйка дома одержала очередную победу, но теперь ей приходится работать за двоих.
Это была старая затасканная шутка: ни одна приходящая прислуга не задерживалась в их доме больше, чем на полгода. Оливер заставил себя улыбнуться.
— Хочешь виски? Сигарету?
Оливер покачал головой. Он не любил терять контроль над собой, а двух больших порций джина с тоником, выпитых в гостях у Фейт, оказалось достаточно, чтобы вызвать у него легкое головокружение. Курить же он бросил еще в шестнадцать лет.
— Не возражаешь, если я выпью?
— Конечно, нет, папа.
Отец плеснул на дно стакана виски и зажег еще одну сигарету. В комнате было душно, хотя и не особенно тепло.
— Как дела в колледже?
— Отлично. — Одна ложь громоздилась на другую. Оливер пытался вспомнить, что он изучал в этом семестре — все это казалось уже таким далеким. — Получил «А»[51] с минусом за реферат по сосудистой системе.
— Превосходно, Оливер, превосходно. — Гай явно был доволен.
Оливер сглотнул слюну и сделал глубокий вдох.
— Папа… дело в том, что…
— Ну, говори же.
— Дело в том, папа, что я немного поиздержался.
Гай подошел к письменному столу и вынул из бумажника десятифунтовую банкноту.
— Рассматривай это как запоздалую премию за отличный реферат.
Оливер набрал воздуха, словно приготовившись нырнуть в очень глубокий бассейн.
— Папа, спасибо за десятку, но дело в том, что этого недостаточно.
Еще не договорив, он понял, что выбрал слова, которые, скорее всего, вызовут недовольство отца.
— Недостаточно? Что ты хочешь сказать, Оливер?
— Это не позволит мне продержаться следующий семестр, — запинаясь, проговорил Оливер. — Мне пришлось заплатить за… — Он замолчал, пытаясь вспомнить, на что же потратил всю свою весьма не маленькую стипендию. Видимо, на Мэри. Мэри, которая скрашивала его пребывание в Эдинбурге в течение последних шести месяцев, но требовала множество дорогих подарков. Оливер думал, что влюблен в нее, но сейчас с трудом мог сообразить, как она выглядит: вспоминались только черные волосы, тусклые глаза и маленькие острые зубы. Его воспоминания о ней были отрывочными, как кусочки головоломки, которую никак не удается собрать.
— Оливер?
— Мне пришлось купить теплый свитер и еще кое-что из одежды… И книги…
— Содержание, которое оставил тебе дедушка, достаточно велико. Ты не мог потратить все деньги, отпущенные на семестр. Большинство студентов вынуждены жить на гораздо меньшие средства. Когда я учился в медицинской школе…
Голос отца звучал монотонно, и Оливер тут же отключился. Обо всем этом он уже слышал много раз. О трудностях изучения медицины в Средние века. О том, что не было угля для очага, что приходилось продавать последнее пальто, чтобы купить учебник анатомии Грея. Оливеру хотелось хлопнуть дверью и убежать. Но он не стал поступать, как обидчивый юнец, а заставил себя остаться.
— Я понимаю, — сказал Гай, — что тебе, вероятно, тяжело видеть, как некоторые молодые люди твоего возраста, которые уже самостоятельно зарабатывают деньги, могут позволить себе развлечения и собственную машину. Но ведь в конечном итоге твоя учеба окупится, разве не так?
Оливер пожал плечами. Подняв глаза, он поймал на себе пристальный взгляд отца.
— Ты уверен, что хочешь заниматься медициной, дружище?
— Разумеется, папа, — пробормотал он, отводя глаза. — А что мне еще делать?
Наступило короткое молчание. Затем Гай сказал:
— Я рад. Мы с твоей матерью гордимся тобой.
Можно было бы пригласить отца в паб, подумал Оливер. Смягчить его пинтой пива и доверительным разговором. Но прежде чем Оливер высказал свое предложение вслух, зазвонил телефон.
Гай взял трубку.
— Сильвия? Да. — Он вздохнул и посмотрел на часы. — Тогда через полчаса. Вряд ли это требует неотложной помощи, но на всякий случай я приеду. — Гай положил трубку. — Боюсь, мне придется поехать на вызов. Поговорим позже. Но помни, Оливер, нет ничего страшного в том, чтобы немного пострадать ради своих идеалов.
«Лицемер, — подумал Оливер, глядя на хрустальный стакан для виски и пачку дорогих сигарет. — Чертов лицемер». Но вслух произнес обиженным тоном, рассчитанным на то, чтобы вызвать у отца чувство вины:
— Ладно, папа. Раз не можешь помочь, не надо. Как-нибудь выкручусь. — И вышел из комнаты, с преувеличенной аккуратностью закрыв за собой дверь.
Мать проявила больше сочувствия и дала ему двадцать фунтов («Какая скупость со стороны твоего отца»); из гордости он не стал просить больше. Оливер уже начал сожалеть о том, что так рано вернулся домой. Все его лондонские приятели были так или иначе заняты: либо развлекались завидным образом, например, катались на лыжах в Австрии, либо трудились, устроившись на пасхальные каникулы в бар или на фабрику. Но перспектива таскать металлические болванки в литейном цехе ужасала Оливера еще больше, чем удушающая атмосфера Холланд-сквер.
Вечером в пятницу мать повела его с собой в оперу. Он терпеть не мог оперу и не понимал, как это может кому-то нравиться, но, не желая раздражать мать, держал свои мысли при себе. Скука ввела его в состояние почти полного оцепенения. Сидя в ложе, он чувствовал странную отрешенность от происходящего. Маленькие фигурки на сцене, исполняющие какой-то кошачий концерт, блестящая публика и даже сидящая рядом Элеонора — все, казалось, принадлежало к другому миру.
В антракте мать представляла его бесконечной череде своих знакомых. «Пенни, Ларри, вы ведь знакомы с моим сыном Оливером?» или «Саймон, Джун, это мой сын Оливер. Он изучает медицину». На что обычно следовал ответ: «Медицина?! Какой он способный!», после чего Оливера пристально рассматривали, как какой-нибудь необычный экспонат, выставленный в музее. Некоторые говорили: «Наверное, он пошел в отца», а Элеонора сухо возражала: «Скорее, в деда. Мой отец умер два года назад, но он был бы очень доволен успехами Оливера».
После спектакля мать привезла его на машине домой.
— Сделать тебе какао, дорогой? — спросила она, вставляя ключ в замок.
Оливер посмотрел на дом, на пустые глазницы квадратных черных окон. Внезапная волна паники застала его врасплох, и он чуть не задохнулся.
— Я, пожалуй, прогуляюсь, мама, если ты не возражаешь, — быстро проговорил он. — Мы так долго сидели в театре, надо размять ноги.
Не обращая внимания на обиженное выражение, появившееся на лице Элеоноры, Оливер повернулся и зашагал по дороге. Он шел быстро, не выбирая направления, пытаясь преодолеть мрачное настроение. Чем дальше уходил он от Холланд-сквер, тем легче становилось дышать. Чтобы сбросить груз родительской любви и ожиданий, нужно отвлечься, решил Оливер. Например, выпить в приятной компании. Но с кем? Насколько он знал, все знакомые разъехались или были заняты. Пойти в клуб в Сохо? У него слишком мало денег. И тут Оливер вспомнил о племяннице Фейт и ее застенчивом приглашении.
— Она же не в твоем вкусе, — пробормотал он себе под нос.
И пошел по направлению к реке.
На голых кирпичных стенах «Черной кошки» — маленького студенческого кафе — висели только рекламные афиши с названиями малоизвестных французских фильмов. Небольшой зал был заполнен столиками, накрытыми клетчатыми скатертями. Пройдя сквозь толпу и не найдя Элизабет, Оливер заметил лестницу, ведущую вниз, в подвальное помещение.
Он спустился и, остановившись на нижней ступеньке, огляделся. В комнате было темно, как в пещере. По периметру мерцали свечи. Единственная тусклая лампа освещала девушку с гитарой, устроившуюся на высоком табурете. Когда девушка допела песню, раздались аплодисменты.
Оливера окликнули по имени. Он увидел Элизабет и стал пробираться к ней меж столов и стульев. Ее глаза сияли в свете свечей. Она похлопала ладонью по табурету рядом с собой, и Оливер сел.
— Как здорово — я не думала, что ты придешь.
Элизабет радостно лепетала, глотая слова. На ней был мешковатый свитер и вельветовые брюки, похоже, те же самые, что и в прошлый раз. Люди, сидящие за ее столиком, были одеты примерно так же. Оливер, в своем смокинге, чувствовал себя несколько неловко.
— Извини за такой наряд. Я прямо из оперы.
— Бедняга. — Она скорчила гримасу. — Моя мама иногда берет меня с собой, но это скучно до зевоты. Давай я познакомлю тебя с остальными.
Она без остановки перечислила имена, которые Оливер тут же забыл. Глядя на людей, сидящих вокруг стола, он испытывал лишь презрение. Обтрепанные свитера, шарфы университетских цветов, значки с призывом запретить атомную бомбу. Такие серьезные. Такие скучные.
— Оливер будет участвовать в марше вместе с нами.
Бородатый мужчина бросил на него быстрый взгляд.
— Супер. Чем нас больше, тем веселее.
— Жанетта приезжает из Бретани, — сказал кто-то. — На ночном пароме, как и в прошлом году.
— А помнишь того парня, который приехал на велосипеде из Корнуолла? Он потом упал в обморок от истощения. Ему вызывали «скорую помощь».
— А я ехал на машине Джимми Партриджа. В Эндовере у нас сел аккумулятор, и пришлось ехать без остановки до самого Олдермастона.
— На эту Пасху будет самый грандиозный поход. Пусть политики призадумаются.
Оливер перестал слушать. Он не мог представить, что могло бы его так воодушевить. Ну, может быть, девушка, и то на время. Или новая машина. Но никак не смутная, аморфная, пустая идея.
Девушка с гитарой снова начала петь. Публика притихла. Мужчина, сидящий рядом с Оливером, негромко стучал по столу в ритм музыке. На Оливера накатила волна скуки, такая же отупляющая, как и в опере.
— Оливер? — Элизабет тронула его за локоть. — Ты как? У тебя такой скучающий вид.
Он моргнул.
— Пожалуй, я бы выпил чего-нибудь.
— Кофе? Молочный коктейль?
— Вообще-то, я имел в виду пиво или что-то в этом роде.
— О-о. — Она смутилась. — Боюсь, здесь не продают алкоголь. Можно принести свое вино, если заказываешь ужин, но…
— Ладно, это не важно.
— Если хочешь, мы можем пойти в другое место.
Оливер внимательно посмотрел на нее.
— А как же твои друзья? Тебе ведь надо было с ними о чем-то договориться?
— Все уже решено. Я сделаю транспаранты, а Брайан и Джеф узнают расписание нашего поезда. Вообще-то, я уже собиралась ехать домой, но не обязательно отправляться прямо сейчас.
— А Фейт тебя не потеряет? Уже почти полночь.
— Тетя Фейт уезжает на выходные в деревню, к дедушке. Я поеду к себе домой, в Уилтшир. Все равно материал для транспарантов у меня там. А ты не хочешь помочь? — неожиданно спросила она.
— В чем?
— Сделать транспаранты?
Оливер был озадачен.
— Но ведь ты собиралась в Уилтшир?
— Ты мог бы поехать со мной, на машине. — Она замолчала и опустила голову. Водопад темных волос скрыл глаза. — Нет. Конечно, нет. Что за глупая идея. У тебя наверняка масса важных дел.
Оливер не видел ее лица, но почувствовал, что она покраснела.
— Ты предлагаешь мне поехать с тобой в Уилтшир? — переспросил он.
— Извини. Ты, наверное, считаешь меня идиоткой. Тебя ведь родители ждут.
«Побег из Лондона, ночное путешествие на машине под звездным куполом — это захватывающее предложение», — промелькнуло у него в голове.
— Я могу позвонить им.
Он услышал удивленный и радостный возглас Элизабет.
— А твои родители не станут возражать, если ты привезешь кого-то домой?
— Их обоих нет дома.
Она начала рассказывать, куда уехали ее родители, но Оливер не слушал. Он всегда любил путешествия. Особенно неожиданные. Конечно, ему придется написать несколько лозунгов на транспарантах и сделать вид, что его интересует антиядерное движение, но восхитительное чувство свободы того стоит.
Вечеринка проходила в доме актрисы Клио Бетанкур на южном берегу реки. Зеркала на стенах, многочисленные портреты хозяйки. Фейт поймала свое отражение — шелковое платье оливкового цвета, собранные на макушке светлые волосы, ожерелье и серьги из черного янтаря, которые когда-то принадлежали Поппи.
Кто-то тронул ее за локоть, и голос над ухом произнес:
— Наша дорогая Клио, видимо, затевает какой-то грандиозный и дорогой проект. Сегодня здесь весь цвет общества.
Фейт повернулась и улыбнулась Пэдди Колдеру, бухгалтеру «Холли-Блю». Это был крупный коренастый мужчина с всклокоченными светлыми волосами и красноватым лицом. Его было легче представить работающим на стройке или в доках, чем за письменным столом.
— Рада видеть вас, Пэдди. — Она поцеловала его в щеку.
— Я нашел вам отличный дом, Фейт. — Пэдди постоянно пытался уговорить ее вложить сбережения в недвижимость. — Три этажа и подвал. Старинные двери и камин. И в таком районе, который скоро станет фешенебельным.
— Спасибо, Пэдди, но мне хорошо и там, где я живу.
Он залпом выпил рюмку шерри.
— Я уже говорил, что не стоит просто держать деньги в банке, Фейт. Это смешно.
— Почему? — Она решила поддразнить его. — А где мне тогда держать деньги? Под половицей?
— Вот упрямая женщина! — добродушно присвистнул он и взял себе еще шерри. — Вы же не бедны, Фейт, зачем вам жить, как цыганка? И потом, разумнее вложить деньги в недвижимость. Я давно это вам твержу.
— Мне нравится моя квартира. Я привыкла к ней, я люблю ее. Утром я просто спускаюсь по лестнице вниз и…
— Совсем не обязательно жить в том доме, который вы купите.
— Тогда какой в нем смысл?
— Делать деньги, дорогая моя, — терпеливо сказал Пэдди, — делать деньги. — Он достал из кармана блокнот и карандаш и начертил несколько линий. — Вот доход, который вы получаете, храня деньги в банке. А вот какую прибыль можно получить, вложив их в недвижимость.
Фейт никогда не понимала графиков. Работая в «Холли-Блю», она упорно трудилась, чтобы восполнить широкие пробелы в своем образовании, и теперь могла с легкостью складывать, вычитать, умножать и делить. Она понимала разницу между дебетом и кредитом, прибылью и товарооборотом. Нередко ей казалось, что ее жизнью управляют денежные потоки. Она заставила себя выучить все это ради «Холли-Блю». Но графики оставались для нее загадкой.
— Дело в том, Пэдди, что квартира над магазином нужна мне, потому что это удобно, а каждые выходные я езжу в Норфолк из-за папы. Было бы довольно расточительно разрываться между тремя домами. — Увидев разочарованное выражение его лица, она поспешно добавила: — Но я посмотрю дом, если хотите. Обещаю.
— Сегодня, после вечеринки?
Фейт растерянно моргнула.
— Ну, хорошо.
Пэдди схватил поднос у проходящей мимо официантки, но, посмотрев на слоеные пирожки, вздохнул:
— Опять волованы. Худшее, что можно придумать. Тесто рассыпается во рту, как труха, начинка непонятная.
Он запихнул в рот три маленьких пирожка и протянул поднос Фейт. Она покачала головой.
— Этот настойчивый покупатель… он больше не давал о себе знать? — спросил Пэдди, пережевывая крошки слоеного теста.
Фейт поморщилась. С начала года она получила несколько писем, все анонимные, в которых ее пытались принудить продать магазин. Тон писем был неприятным, даже слегка угрожающим.
— На днях пришло еще одно письмо, — призналась она.
— Вы обращались в полицию?
Она пожала плечами.
— Да, но они мне сказали, что пока ничего не могут сделать. Не за что зацепиться. Подписи нет, только лондонский почтовый штемпель. И потом, автор писем не причиняет мне вреда.
— Пока не причиняет, — сказал Пэдди. — Я не хочу заставлять вас волноваться, Фейт, но это место дорого стоит, я уже объяснял. Центр Лондона. От самого магазина, конечно, мало толку, но вместе с соседним пустырем…
— Я не буду продавать магазин, Пэдди. Меня не запугать.
— Конечно, нет. Но сейчас появились такие беспринципные дельцы. Я беспокоюсь, как вы там одна.
— Я привыкла жить одна, вы это знаете. И когда этот тип поймет, что ничего не добьется, он отстанет от меня. Я в этом не сомневаюсь. Вопрос исчерпан.
Пэдди вздохнул и спросил:
— Как там Кон?
Фейт улыбнулась.
— Кон бесконечно рада, что ушла на пенсию. Почти все время она занимается ткачеством. Делает прекрасные ткани. Правда, у нее развилась дальнозоркость, и ей трудно работать с тонкой пряжей. Это ее раздражает.
— А как ваш отец?
— Хорошо. Мы с ним скоро собираемся в отпуск. Запоздалый подарок ко дню рождения.
— Куда поедете? — поинтересовался Пэдди, стряхнув крошки со смокинга.
— Во Францию. Папа так давно не был во Франции. Я хочу, чтобы путешествие запомнилось, поэтому забронировала нам места в лучших отелях. — Она вспомнила о кипах туристических брошюр и транспортных расписаний, которые ей пришлось просмотреть. — Я хочу, чтобы ему было хорошо…
— Фейт, дорогая! — послышался громкий возглас. — Какое прелестное платье! Ты должна сделать для меня такое же!
— Клио. — Фейт обняла хозяйку дома.
— Только цвета липы, а не оливкового. Мой зеленый — это цвет липы.
Толпа гостей засосала Фейт, отделив от Пэдди. Они встретились спустя три часа, когда Фейт вышла из жаркого дома в холодную весеннюю ночь. Пэдди помог ей надеть пальто и поймал такси. Некоторое время они ехали молча. Потом он сказал:
— Мне кажется, вы замерзли. Дайте мне ваши руки.
Он сжал ее холодные пальцы между своими большими мясистыми ладонями. «Как начинка в сэндвиче», — подумала Фейт. Вскоре такси остановилось на незнакомой улице. Пэдди расплатился с водителем и вынул из кармана ключ.
— Этот дом пока не выставлен на продажу. Мой брат дал мне знать.
Брат Пэдди был агентом по продаже недвижимости. Весь прошлый год Пэдди возил Фейт смотреть бесчисленные дома, разбросанные по всему городу.
Он открыл дверь и включил свет. Они прошлись по комнатам.
— Фантастические карнизы… и посмотрите на паркет… массив березы… створчатые окна… выходят на юг… пять спален.
На верхнем этаже они остановились. Луна, обрамленная чердачным окном, бросала серебристые мазки на голые половицы.
— Я понимаю, что он немного запущен, но… Что вы скажете, Фейт?
— Очень милый дом, Пэдди. — Она попыталась придать этим словам хоть немного энтузиазма.
— Стоящее вложение денег.
— Но он слишком большой… пять спален… Зачем мне пять спален?
Он пожал плечами и отошел к окну. Пальцы теребили шнур фрамуги.
— Я думал, вы захотите иметь семью. Большинство женщин хотят этого.
— У меня есть Ральф, Элизабет, Николь и Дэвид, — беспечным тоном сказала Фейт. — А еще Кон и вы, Пэдди. Чем не семья?
— Но… дети. Как насчет детей?
— Мне тридцать восемь лет, Пэдди. Уже поздно думать об этом.
— Моей матери было сорок два, когда она родила меня. Я пытаюсь сказать вам, Фейт… — Он безнадежно вздохнул и покачал головой. — Я не умею говорить красиво.
Взяв его под руку, Фейт ласково проговорила:
— Ральф и «Холли-Блю» отнимают у меня столько сил и времени, что для остального ничего не остается. Не обижайтесь, Пэдди.
Но, вернувшись домой, она задумалась о том, были ли искренни ее слова. Почему она отвергла этот дом и самого Пэдди? Потому ли, что в ее насыщенной деловой жизни нет места для семьи? Или потому, что в глубине души она была уверена, что это не тот дом и не тот мужчина, которые ей нужны? Фейт долго лежала без сна, а когда наконец уснула, элегантная пышность особняка Пэдди смешалась в ее грезах с простотой заброшенного дома в Норфолке, где по углам висела паутина. Того самого дома, куда они когда-то давно приезжали вместе с Гаем и где на полу остались отпечатки их тел. Во сне Фейт пыталась сосчитать дома, где она жила. Начиная с младенческих лет, когда Ральф и Поппи бродили по миру, таща на буксире детей и Квартирантов, до квартиры над магазином, где она жила сейчас. Образы мелькали один за другим. Церковный колокол, неестественно громко и весело, звонил по ушедшим годам.
Она проснулась. Это звонил телефон. Фейт бросила взгляд на часы — три часа ночи. «Папа! — в панике подумала она. — Что-то случилось с папой». Путаясь в одеяле и ночной сорочке, она «ыбралась из постели и схватила трубку.
— Мисс Мальгрейв?
Голос был незнакомым. Мужской, слегка хрипловатый. Врач отца, или полицейский, или…
— Вы подумали насчет продажи магазина, мисс Мальгрейв?
Страх сменился шоком. Значит, этот тип перестал писать письма, теперь он начал звонить.
— Кто вы такой? — Ее голос дрожал от негодования. — Как вы смеете звонить среди ночи?
— Я прислал вам подарок, мисс Мальгрейв. Пойдите и посмотрите у входной двери. И подумайте еще раз.
Раздались гудки. Телефонная трубка выпала из рук Фейт. Не мигая, она смотрела на занавешенное окно. Где сейчас этот тип? Наверное, на улице, следит за ней, ждет, когда она спустится вниз. Что, если он подкарауливает ее в тени магазина?
Оставаться наверху, в неведении, было невыносимо. Надев пальто прямо поверх ночной рубашки, она прихватила на кухне скалку и на цыпочках спустилась вниз. На лестнице угрожающе чернели неясные тени. Она открыла дверь в магазин. Если включить свет, он сразу поймет, что она здесь. Сквозь жалюзи витрин просачивались янтарные лучи уличных фонарей. На коврике под почтовым ящиком что-то лежало. Фейт услышала свой испуганный возглас. Прищурившись, она попыталась разглядеть непонятный предмет. Небольшой, темный, продолговатый. А вдруг это бомба? Она подойдет, сработает какой-нибудь взрыватель, и тому, кто позвонил ей среди ночи, даже не придется сносить здание магазина…
Что за чушь, сурово одернула себя Фейт. Чем ближе к двери, тем больше становилась тень на коврике. Когда Фейт наконец оказалась достаточно близко, чтобы распознать непонятный предмет, у нее подкосились ноги, и, опустившись на колени, она затряслась от смеха.
Крыса. Он хотел запугать ее, подбросив в почтовый ящик дохлую крысу. Если бы он знал, думала Фейт, задыхаясь от сдавленного хохота, сколько крыс водилось в амбаре в Ла-Руйи. И сколько крыс видела она во время бомбежек: вытравленные пожарами из своих нор, они шныряли у нее под ногами, когда она загружала носилки с ранеными в машину «скорой помощи». Фейт не боялась крыс. Взглянув на скалку, все еще зажатую в руке, она рассмеялась еще сильнее. Потом вытерла слезы рукавом пальто, осторожно взяла тварь за хвост и выбросила в мусорный бак во дворе.
Небо расчистилось, и как только они выехали за город, Оливер, взглянув вверх, узнал знакомые созвездия: Большую Медведицу, Кассиопею, Орион. Уверенность, с которой Элизабет чувствовала себя за рулем светло-зеленого «морриса», удивила Оливера. Они ехали быстро — городки и деревни мелькали мимо. Местность становилась все более холмистой. По обочинам маячили деревья с освещенными луной ветвями. Мрачное настроение Оливера улетучилось, его сменило радостное возбуждение и ощущение свободы.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 34 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |