Дылда, к удивлению моему, не убежала, хотя видела, чем это все нам грозит. Она продолжала кричать в дверь, а ей снова отвечали. И когда толпе мертвецов осталось до моста метров пятнадцать, где-то под нами что-то лязгнуло, завыл электромотор, и пролет моста дрогнул и начал медленно подниматься. Когда мертвяки подошли к нему, он был уже на уровне груди. Некоторые остановились, некоторые начали цепляться, но я сбил их несколькими выстрелами, а тела упали в мутную воду канала.
— Скажи «спасибо» — и бегом на судно! — осталось крикнуть мне, после чего я спрыгнул на землю.
Выдохнул, выматерился и перекрестился.
29 июня, пятница, вечер. Мюйден, окрестности Амстердама
Свои дела в Дельфзийле мы завершили на удивление просто и без приключений. Вышли из канала в порт, словно из клетки вырвались, пришвартовались у складского терминала «Вагенборг». К радости нашей, там мертвяков совсем не было. Территория огорожена, да еще и расположена на длинной косе — ничто мертвяков в эту сторону не манит: ни добычи им там, ни каких других радостей, какими бы они у зомби ни были.
Вылазка по складам тоже прошла без единого приключения. К радости нашей оказалось, что у здешних кладовщиков есть полезная привычка у ворот каждого склада писать, чья продукция там хранится. Повезло и в том, что компания «Тейдзин Арамид» свою продукцию отгружала самостоятельно, не через какого-то импортера, поэтому мы нашли их склад через пять минут поисков. Вошли внутрь, огляделись, сначала растерявшись от размеров склада, но потом достаточно быстро нашли картонные коробки с маркировкой «тварон». Вскрыли одну, обнаружили внутри грубую ткань вроде мешковины, но при этом скользкую на ощупь.
— А чета броники по-другому выглядят, — усомнился находившийся рядом Дима, взятый в рейд за переводчика.
— Они нейлоном сверху обшиваются, — пояснил я. — А внутри вот этот самый тварон. Или кевлар, если дюпоновский.
— И чего, пуля эту тряпочку не пробьет? — спросил он с подозрением.
— Один слой пробьет, слоев восемь уже пистолетную остановят. А прорезать и прокусить и один слой не получится. Проткнуть можно.
— Охренеть, — сказал он, но явно не поверил.
Ворота склада открыли вручную. У вилочного погрузчика даже аккумуляторы не разрядились еще, так что нам удалось выгрузить на причал у борта судна тонн пятнадцать тварона на поддонах. Все, что нашлось на складе.
Потом был долгий и мучительный процесс погрузки в трюм: со стрелой толком никто обращаться не умел. Эти пятнадцать тонн чуть не полдня грузили, но все же справились, разместив в рядок по центру, а заодно резко подняв уровень умений личного состава, ну да и верно, не академики же на кранах работают.
Потом взяли еще почти тридцать тонн полиэтилена, справившись вообще просто: он был загружен в грузовик с прицепом, с ключами в замке, который нам осталось просто подогнать к судну. Загрузили, после чего решили, что достаточно. Брать груз «по грузовую марку» надо еще и уметь, да и устали все тяжко. Поэтому загрузились так, в меру, оставив место для моего грузовика.
О человеке из подвала не говорили — словно табу какое-то было на этой теме. Мы его и не видели, слышали только голос. Честно говоря, я как-то ожидал, что он появится, плюнет на свое сиденье в загаженном бункере и попытается добраться до людей. Наивность, разумеется, что жизнь и подтвердила: никто нас у причальной стенки вагенборговского терминала не настиг. Человек так и остался в памяти визгливым голосом из темноты.
Потом на всех накатила дикая апатия после всего пережитого. Сутки просто стояли у причала, я за день выпил полную бутылку рома, смешивая его с кока-колой, и только к вечеру как-то отпустило. А не пил бы — так вообще, чувствую, в ступор бы впал: так накатило, что даже дышать было лень. Да и остальные были вялыми, неразговорчивыми. Уже ночью Дима полаялся с Мелкой, с которой он делил постель и кров, так сказать, причем так истерично, что я даже удивился — чисто баба базарная. Я открыл дверь каюты, пообещал им обоим всяких неприятностей, если не заткнутся, и мир воцарился на судне вновь.
Еще сутки длился переход до Мюйдена. Погода была хорошей, судно шло уверенно, и эта часть нашего приключения мне даже понравилась. Наконец какая-то определенность появилась.
Вообще мюйденская гавань для приемки грузовых судов никак не была приспособлена, там больше яхты стояли, но, после того как начали в этот городок баржами везти всякое полезное имущество с мертвых земель, сделали добротный деревянный причал на самом входе в порт, где все привозимое разгружали с помощью двух автокранов и перекидывали на грузовики. Задействовав Вима, мне удалось как выбить пару часов стоянки у этого постоянно загруженного причала, так и договориться с крановщиком о погрузке «ивеко».
С машиной тоже пришлось повозиться — по высоте она в грузовом трюме не умещалась, не давая закрыть люки. Пришлось ее снова поднимать, снимать колеса и ставить на доски. Так она влезла, люк закрылся, хоть от крыши кабины до его металлической поверхности осталось всего с ладонь пространства. Вот так, а заранее и подумать не сообразил.
Раз стоять долго не дали, то и отметить успех не получилось. «Мариетта» на ночь глядя вышла из порта и взяла курс на Кронштадт, обнаружив в момент отплытия еще и неслабый гудок. Ну все, прощай, Нижняя земля,[20] я — домой.
4 июля, среда, день. Борт «Мариетты», неподалеку от острова Готланд, Балтийское море
Для меня путешествие протекало очень спокойно. Экипаж в лице всех остальных нес вахты, занимался чем-то нужным и важным, а я катил пассажиром. Перестирался, вывел мертвецкий запах из одежды и обуви, а заодно отдался в руки Мелкой для стрижки. Та, как сумела, состригла ножницами мои волосы на сколько получилось, а затем уже я сам, взявшись за бритву, неторопливо удалил остатки, сделав череп гладким как бильярдный шар, после чего голове стало непривычно холодно. Но запах исчез, чего я и добивался.
На радостях оттого, что иду в Россию, отдал своим спутникам два канадских М4 из трофеев, подкинув к каждому автомату по четыреста американских патронов с легкой пулей, после чего по собственной инициативе открыл для них курсы обращения с оружием. Не то чтобы мне их умения были важны, а больше — так, самого себя занять. А вот дробовик у Паши забрал: он мне еще пригодится.
Пытался даже сделать что-нибудь с куском тварона, но ткань никак не получалось разрезать. Ни нож ее не брал, ни ножницы, черт знает чем ее на производстве режут — термоножом, наверное. А вообще неплохо было бы на будущее непрокусываемую куртку и штаны заиметь, надо будет как-то этот вопрос решить.
Кот на судне освоился сразу — выбрал себе место в ходовой рубке у самого стекла, откуда смотрел вперед так, как будто это он вел «Мариетту». Если, конечно, не спал и не ел в это время.
В Северном море немного качало, но когда обогнули Данию и прошли проливами, то попали чуть ли не в полный штиль. «Мариетта» неторопливо и грузно топтала мелкую волну, дизель гулко работал в стальной утробе судна, завтраки, обеды и ужины подавались вовремя и были достаточно вкусными, так что атмосфера на судне царила вполне умиротворенная.
Из всего экипажа только Дима был в заметно подавленном настроении. Как-то по-другому он представлял будущее, и реальность с его мечтами, судя по выражению лица, никак не коррелировала. Решительно взявший власть на судне Паша начал поручать Диме работу, при этом, естественно, на долю того доставался труд неквалифицированный. Умения трепать языком сейчас не требовалось, а работы на «Мариетте» хватало, так что Дима неожиданно для себя спустился на один уровень с «девами» по уровню влияния. Более того, Мелкая явно собиралась сменить его на Витька, как более конкурентоспособного в нынешних условиях самца, чего даже уже не скрывала.
Вчера вечером я случайно услышал обрывок разговора между Димой и Пашей. С чего у них беседа началась и о чем шла, я так и не понял, но то, что услышал, звучало примерно так.
— Половина, ты понял! — возмущался Дима. — Че он там наделал на половину, а? Стрелял? А стрелять мы и сами могли. Там вообще ни одного мертвеца не было! Нас шесть человек — пусть шестую часть и берет, нормально.
— Договор был? — спросил Паша и сам же ответил: — Был. Ты, Димон, кстати, вообще товар брать не хотел, упирался, только свалить быстрее требовал. Ты даже судно уже не хотел брать, а сейчас начал понты корявить.
— А че не корявить-то? — возмутился тот. — Вы торговать будете, что ли? Все равно меня же попросите, так что понтов у меня — сколько и у вас. У каждого своя работа: вы плывете — я торгую. Союз равных.
Ага, вот оно как, Дима таким макаром решил свой статус поднять, вроде как самого себя «купцом» назначить, а эти при нем экипаж. Интересно, какая реакция будет.
— Димон, надо будет — сами расторгуемся, — довольно жестко, с какой-то непривычной интонацией сказал до сего времени обычно мягкий Паша. — Если ты с кидняка свои дела решил начать, то торговать тебе только очком в известном месте. Нам репутация нормальная нужна.
— А че с репутацией-то? — с подвизгом возмутился Дима. — Мы его чего, обратно в Ден-Хелдер повезем? Уехал он — и с концами, все, чего с репутацией-то сделается?
Дальше разговор прервался, Паша только буркнул что-то невнятное, а вот я, надо отдать должное собственной глупости и несообразительности, конкретных выводов из услышанного не сделал. Не сделал я «поправки на ветер» и после того, как вечером Мелкая перебралась с вещами в каюту к Витьку, который вовсе не возражал. Я уже считал Диму пустым трепачом и напыщенным дураком, поэтому всерьез и не относился. И зря. А ведь на самом деле его за пару дней опустили на самое дно местной социальной пирамиды, а Мелкая своей изменой нанесла ему последний удар, как серпом по… самолюбию.
Сегодня судно шло с раздраенными люками трюма, Витек что-то мудрил с электрикой, их открывающей, а я возился со своим барахлом, перекладывая его в кузове «ивеки». Надо было уложить то, что я взял с лодки, с тем, что так и хранилось в машине. Еще дня три — и будет Кронштадт, а оттуда путь домой. Тем более что Кронштадт как «человеческий анклав» уже появился на карте «радиста»-гомосека Корне, так что знаем, куда идем.
Затем Витек выбрался из трюма и ушел, сказав, что ненадолго. Я лишь кивнул, не оборачиваясь, и, когда услышал приближающиеся шаги, тоже голову поворачивать не стал — думал, что он пришел обратно. И тут что-то отразилось в боковом стекле грузовика, что-то не совсем правильное — такое, что заставило меня дернуться и рвануться в сторону.
Не успел. Грохнуло. Словно тысячью когтей рвануло левый бок и лопатку, в глазах вспыхнул свет, яркий как миллион солнц. Или даже не в глазах, а в самом мозгу, я так до конца и не понял. Когда свет рассеялся, разлетелся лучами по всей вселенной, я нашел себя укрывшимся за цистерной с топливом и судорожно дергающим пистолет из кобуры. Второй выстрел меня не достал — сыпанул дробовой осыпью по пузатому стальному боку танка, зазвенел на удивление мелодично стальной трубчатый каркас, в котором цистерна крепилась.
Каким-то краем сознания отметил, что белый бок цистерны измазан кровью, — это я боком теранулся. Вывод: я ранен, возможно сильно: крови много. Пока выводы делал, успел выхватить пистолет и отметить для себя, что стреляли из двустволки. Я услышал, как переломились стволы и как на металлическую палубу упали пустые гильзы. Я слышал даже тяжелое, испуганное дыхание стрелявшего — настолько тихо сейчас стало в трюме, словно даже судовая машина замолкла, остались только он и я, здесь, в этом замкнутом со всех сторон пространстве.
Опустившись на колено, высунулся из-за цистерны сбоку и столкнулся глазами с Димой. Он стоял метрах в десяти, судорожно пытаясь запихнуть в ружье два патрона. Мы столкнулись взглядами, он побледнел. Сделал шаг назад, неуверенный, какой-то заплетающийся, жалкий, и тогда я не стал его убивать. Не знаю почему — побрезговал, наверное. Или просто… не стал, и все тут. Не захотел. Опустил ствол «зига» ниже, навел пятнышко лазера и выстрелил ему повыше колена.
Ружье упало на палубу, Дима свалился, схватившись за ногу, и протяжно закричал каким-то женским голосом, повторяя: «Сука! Сука! Сука!» Я так и не понял — меня ли он имел в виду или, например, бросившую его Мелкую, но, когда я все же подошел к нему, удерживая ясно видимый в облаке порохового дыма луч у него на лице, он замолк. Я даже слышал, как стучали его зубы, а потом на штанах вдруг начало расплываться темное пятно, и запахло мочой.
Тут откуда-то подбежал Витек, и я даже не сообразил направить ствол на него, хотя они вполне могли все вместе решить меня пристрелить. Но Витек не стрелял, а, отпинав подальше двустволку, старательно помогал вязать Диме руки. Потом вокруг оказались как-то все сразу — и сбежавший с ходового мостика Паша, и «девы». С меня стаскивали уже насквозь пропитанную кровью рубашку и затем неуклюже пытались бинтовать, толкаясь и переругиваясь. А я чего-то совсем поплыл, и бок как огнем жгло, из паяльной лампы.
8 июля, воскресенье, поздний вечер. Кронштадт, городская больница № 36, приемный покой
— Вот сюда можете разгрузку положить и автомат ваш, — показала немолодая тетенька. — Доктор сейчас придет, посидите минуточку.
Странно слышать слово «разгрузка» от немолодой медсестры сугубо гражданского вида. Или санитарки? А без разницы, просто тетенька такая, сугубо мирного, даже домашнего вида, ей внукам сказки читать, а туда же — «разгрузка». Даже засмеялся после того, как вышла.
Огляделся. Приемный покой — как в любой нашей больнице. У американцев он по-другому выглядит: там тебя как в лаборатории принимают, даже не поймешь, где доктор, а где кто.
Привезли меня сюда на фырчащей, прыгающей и громыхающей на неровностях зеленой «таблетке», которую водила-матрос гнал немилосердно, так что мне приходилось держаться руками за все подряд в ходе, к счастью недолгой, поездки. Приняли нас с борта судна сразу обоих — меня и Диму, которого тоже везли на той же «таблетке», но уже под конвоем какого-то немолодого мичмана с АКМС[21] на плече. При этом мичман упорно именовал Диму «пиратом» и обещал ему наклеить синюю бороду. Правда, время от времени синяя борода в его высказываниях сменялась резиновой, но это уже несущественно. Дима, впавший в ступор, бледный и морально убитый, на эти издевательства никак не реагировал.
Диму просто сдали властям. Его даже не били: перевязали ногу и заперли, кормили и поили. Он совсем скис, пытался разговаривать, орал, но все без толку. Какими бы его друзья ни были, но выстрел в спину своему они сочли непростительным. Да и, похоже, просто были рады избавиться от проблемного человека. Пока мы шли оставшиеся три дня, о нем почти никто и слова не сказал.
Когда на борт поднялся комендантский патруль, выполнявший тут роль и пограничников, и таможенников, шкипер Паша просто сообщил им все как было. А остальные подтвердили его слова быстро взявшемуся опрашивать экипаж человеку в штатском, но с «ксюхой» на плече. Дальше нас обоих погрузили в машину… ну и все ясно.
А теперь вот тетеньки с разгрузками. Да, кстати о разгрузках… стащил плейт-карриер, без которого уже себя чуть ли не голым чувствую, поэтому и надел, отставил в угол М4. Подумав, вытащил из-за пояса внутреннюю кобуру с револьвером, отложил в сторону. Неудобно как-то получается: а то врач еще подумает, что я против него тут резервный ствол прячу.
Кстати, плейт-карриер меня и спас. Спина в нем толстая, из мощного нейлона, с вентиляционной подстежкой, вот она и замедлила осыпь мелкой дроби. Издырявило меня всего, но не слишком глубоко: иные дробины пальцами нащупывались.
Шаги в коридоре, мягкие, кто-то в кроссовках, наверное, топает. Дверь распахнулась. Точно, доктор. Высокий, круглолицый, голубоглазый. Волосы растрепаны, хотя явно пытался причесаться. Пятерней наверняка, причем совершенно безуспешно. Да и не слишком старался. Чуть старше меня. Халат мятый, относительно чистый, один карман отвис. Похоже, маленький пистолет там. Придется вот ему резко хвататься — и будет его целую минуту из этого кармана вылавливать. Так нельзя оружие носить — хоть бы объяснил кто ему. Подозреваю, что докторам теперь оружие в первую очередь нужно. А то вот я преставлюсь здесь волею Божией — и пойду кусаться.
— Хэллоу! Хау ду ю ду? Ватс хапеннед? — вдруг ни с того ни с сего сказал врач.
Акцент еще ладно, а на английском со мной зачем? Что-то сообщить успели?
Мы вообще-то сперва на рыбаков наткнулись на подходе к Кронштадту. Они нас и направили к городу, высадив на борт одного своего вместо лоцмана и связавшись с военными на берегу. Похоже, «лоцман» из разговора понял, что мы прямо из Америки пришли, а дальше уже испорченный телефон сработал, как обычно и бывает. Ну и сам я выгляжу, наверное… включая всем известный американский автомат.
— Доктор, да я того, на языке родных осин предпочитаю, можно? — засмеялся я и сразу пожалел, что засмеялся: в боку как сто крючков разом ковыряться начали.
— О, отлично! — заметно обрадовался доктор. — А то я в английском не силен. Сказали, что американец раненый, вот я и… Как вас зовут?
Уселся за стол, раскрыл какой-то гроссбух. Ну да, без бумажки ты даже не пациент, а не пойми кто.
— Мельников моя фамилия называется. Андрей Владимирович. А вас как?
Доктор представился, что-то пробурчав, но я не расслышал или просто не усвоил. Я последние дни на обезболивающих прожил — вот от них, как мне кажется, в голове теперь туман сплошной. Ладно, будет просто доктор, мне так проще.
— Возраст?
— Сорок лет.
— Место жительства?
— Подмосковье… было, — затруднился я с ответом. — Знаю, что семья в Солнечногорске сейчас, на территории центра «Пламя» — слышали о таком?
Доктор просто кивает, затем продолжает расспросы:
— Укусы были?
— Вы про… гм… нынешние укусы? — уточнил я на всякий случай.
— Про них, — кивнул косматой головой доктор.
— Нет, я бы от них сдох, — сказал доверительно. — Не дался кусать.
— Это хорошо, — усмехнулся он. — СПИД, гепатит, туберкулез, вензаболевания?
— Нет.
Он кивнул, пописал в книжке еще чуть-чуть, затем спросил:
— И на что жалуетесь?
— На дурака одного, — сказал я максимально откровенно. — Который до ружья добрался и выразил мне свою личную неприязнь.
Доктор несколько секунд смотрел на меня молча, затем уточнил:
— В вас стреляли?
— Точно, — подтвердил я. — Мелкой дробью, к моему счастью.
Лирику он пропустил, спросил лишь:
— Кашель с кровью был? В моче кровь видели?
— Нет, ничего такого.
Опять кивок, опять записал что-то. Затем сказал:
— Уже лучше. Как вас ранили?
— Сзади пальнул, — пожал я плечами и опять дернулся от боли. — Метров… не знаю, метров с десяток на тот момент было, но я в сторону рванулся, больше впритирку пошло.
Потом, когда уже меня перевязывали, я рассмотрел ранение — куча мелких дырочек, из каждой понемногу сочится кровь. Вроде и не сильно, но из множества мест, так что рубашка тогда сразу наполовину промокла, пришлось просто выбросить. То, что без квалифицированной помощи не обойтись, стало ясно сразу: вся дробь так во мне и осталась. Судя по ощущениям, нагноение уже успело начаться, так что проблемы у меня. Наверное.
— Сами раздеться сможете? — спросил доктор.
— Смогу, отчего не смочь… — ответил я и кое-как стащил с себя просторную майку.
Вообще можно было и о содействии попросить: опять крючки под кожей заработали. Да и плыву я все же что-то, даже двоится. Если бы башкой бился, то решил бы, что сотрясение, — но не бился. Вообще. От переизбытка таблеток, скорее всего, я под конец похода болеутоляющие чуть не по таблетке в час жрал.
— Так, — сказал доктор, глянув на мои бинты. — Это сейчас снимем.
— Понятное дело.
Бинт местами присох — пришлось отдирать, довольно болезненно. Отодрали все же общими усилиями. Затем доктор развернул меня спиной к свету, посмотрел, потыкал пальцами, после чего выдал:
— Лихо нагноилось. Не все, но большей частью.
— И вывод? — забеспокоился я.
— Простой вывод: остаетесь у нас, — высказал приговор доктор. — Сейчас вещи у вас примут, выдадут больничное.
Перехватив мой взгляд, доктор добавил:
— Да не беспокойтесь вы, все на хранение возьмут, ничего не пропадет.
— Да я не про это, я про то, что… — Подобрав с кушетки кобуру с «андеркавером», я затолкал ее обратно за пояс брюк. — Про то, что все оружие я не сдам, тут как хотите. Этот маленький со мной останется. Слишком много всякого приключилось со мной, простите, чтобы я совсем безоружным остался. Прошу, как говорится, понять и простить.
— А, маленький оставьте, — усмехнулся он. — И так половина пациентов с оружием поступает. А скоро, впервые в мире, можно сказать, будет введено обязательное ношение оружия.
— Ну не впервые, — возразил я. — Есть такой городишко в Джорджии, Кенессо, так там уже давно обязательное владение. Не ношение, правда, но владение. И ничего, жили… думаю, что и сейчас живут. А ограничивать продажу стали уже в веке двадцатом, даже при советской власти отбирать оружие стали не сразу — оно поначалу вроде как предметом домашнего обихода казалось.
Доктор к оружейной теме явно не врачебный интерес проявил. Поэтому я продолжал болтать:
— А я из Аризоны сюда, из Юмы, там у половины населения оружие было, у некоторых так по целому арсеналу. И по моим прикидкам, — продолжал я, — не меньше половины населения там уцелело. Отбились, ушли в основном за город. И так по всему Среднему Западу: местами целые области живут почти нормально. А вот в штатах, где с оружием проблемы были, сплошная пустыня осталась. А как здесь?
— И здесь… почти пустыня, — вздохнул доктор. — Город большой, все без оружия, и военных почти нет — так, ошметки былого величия. Вот и сожрали город Питер, не подавились.
Ничем не удивил, если честно. Вот была у меня всегда какая-то подспудная боязнь больших городов и постоянное желание переехать за пределы Москвы — и не зря, наверное, как-то понимал на уровне подсознания, что случись чего — ловушка.
Ладно, револьвер при мне. Надо было и пистолет оставить в таком случае, да уж ладно. Отцепил маленький подсумок с десятком патронов тридцать восьмого калибра, приложил к кобуре. Случись что, авось пробьюсь к кладовке, или куда они тут мой автомат потащат. Вот так, оставаться без оружия я даже на операционном столе не согласен. А мне туда прямая дорога, пожалуй: как-то же надо из меня дробь выковыривать.
Надолго бы в больнице не застрять. Я на боль терпеливый — если сейчас хожу и что-то делаю, то и после лечения смогу, но не со скандалом же выбираться. Еще дел полно, да и экипаж вроде как без пригляда остался. Я им доверяю в принципе, уже присмотрелся, да и доказали они вроде, но все же. Да и просто к делам надо возвращаться. И домой мне надо.
Когда к больнице подъезжали, обратил внимание на то, что все окна в решетках. Оно и правильно по нынешним временам, но выглядит все равно немного того… внушает всякое. И мысль сразу такая, что так просто не сбежишь.
— Да, доктор, еще любезность окажите, — спохватился я. — Дорога на Москву проезжая или как? Не в курсе?
Доктор помолчал, потом вдруг сказал:
— У нас тут событие было, знаменательное. Встреча конвоев — один наш, питерский, другой тверской. Растолкали заторы и встретились где-то у Новгорода.
Опа!
— То есть до Твери дорога уже есть?
— И дорога, и сама колонна тверская здесь до сих пор, — с каким-то любопытством поглядывая на меня, говорит доктор. — Их возле форта Константин разместили, в плавучей гостинице. Там и машины стоят. Знаете, где это?
— Нет, ни разу здесь не был.
— Не проблема: городок маленький, любой покажет, — подвел он итог разговору.
Точно опа. Эту колонну мне найти край надо, до зарезу. К ним бы прижаться и до самой Твери доехать в безопасности. И там… там мне надо будет друга моего поискать, того самого, который никак в Катастрофу пропасть не мог, — ему по должности не положено. И там… а там, как говорится, буду «вопросы решать». Оно сейчас тоже самое главное, порешать эти самые «вопросы».
Видать, вид у меня от этих мыслей был такой, что доктор вдруг сказал:
— Вы не рассчитывайте, что вас кто-то отсюда сейчас отпустит. — И добавил: — По-любому у вас это не выйдет, время ночное, документов никаких, никто вас не знает, так что моментом любой патруль загребет. Или тут надо быть, или на судне оставаться, а иначе никак. Тут для вас лучше будет, кстати: это больница все же.
Ну ладно, это он совсем обо мне плохо думает. Но добраться до тверских надо все же как можно быстрее. И до судна как можно быстрее. И до машины. Куда еще? Если все считать, то пальцев не хватит.
Тут как раз в дверь санитарка пришла, все та же тетенька. Выложила рядом со мной пижаму, халат, на пол тапки кинула. Все, приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Переоделся, тетенька помогала даже — что-то опять все сразу разболелось. Потом вдруг смех разобрал, санитарка автомат взяла за ствол и как швабру в шкафчик поставила. Со швабрами. Я вроде даже спросить хотел — все ли у них в порядке, но доктор растрепанный вмешался:
— Да не помылит никто, нет тут такого, а с утра на хранение сдадим. — И, перехватив мой явно сомневающийся взгляд, добавил: — И кому тут американский автомат нужен? На фига?
— Доктор, для коллекции, — вздохнул я, и он вроде как даже согласился.
9 июля, понедельник, утро. Кронштадт, городская больница № 36
Уснул. Боль не боль, а уснул и спал до завтрака, который оказался вполне приличным. Познакомиться с соседями по палате и не успел толком — позвали. Пришла какая-то молодая чернявая девчонка, постреляла глазами, провела куда-то коридорами, пахнущими лизолом, — оказалось, что на рентген. Завела и сразу смылась.
Там меня покрутили, поставили правильно, щелкнули, затем отправили дальше все с той же вертлявой черненькой. В конце концов завела она меня еще в какой-то кабинет, я так и не понял — процедурная это или операционная, да мне и без разницы. Пришлось подождать минут десять, после чего туда зашли еще двое — давешний высокий доктор и еще один, постарше, басистый и хриплый, со странным шрамом на щеке — косым крестом, вроде как следом ошибок молодости. За что это его пописали, интересно?
«Мой» доктор нес за зажимчик влажный рентгеновский снимок. Дальше вообще шумно становится: за пописанным медиком ввалились сразу трое, причем все разом вызвали подозрения и буквально вынудили вспомнить восточную пословицу про то, что ученик цирюльника учится на голове сироты. Учеников трое — голова одна, и за сироту тут явно буду я.
Девчонка с чудной прической, симпатичная, но не внушающая доверия как представитель медицинской науки, матросик-санинструктор в форме, отчего сердце и вовсе сжалось, а третий персонаж такой, что словами не опишешь, — со страшным малоросским акцентом.
— Отрабатывать приемы оказания помощи на мне будем? — поинтересовался я с ехидством. — На три счета?
— Обезболить надо качественно, — довольно терпеливо вздохнул «мой» доктор. — Анестезиологов осталось после эпидемии — по пальцам мастера с лесопилки пересчитать можно. Вот и приходится работать такими анестезиологическими командами — по сумме знаний и навыков трое как раз соответствуют одному дореформенному анестезиологу. А колоть вас надо обильно: дырок у вас густо.
Он повесил рентгеновский снимок на белую панель и щелкнул выключателем. Появились белые кости на темном фоне и россыпь мелких белесых кружочков. Ага, вот она, дробь-то.
— Сейчас еще снимочек вот тут повесим, чтоб видно было, где у вас дробины засели, и приступим, — сказал Резаный. — Можете петь песни, но лучше рассказали бы, что это вас за американца выдали и что да как. И вам веселее, и нам интересно.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 34 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |