Спиной к окну первого этажа в Зубовском флигеле — мраморная Венера. Ее оплетает зеленый шнур. Он тянется дальше, в подвал. В подвале — огромная авиабомба. Под оводами Камероновой галереи — две другие 250-кн-лограммдаые бомбы, соединенные тем же шнуром. Арки под галереей заделаны блиндажными перекрытиями. Шнур тянется дальше, в парк, под снегом до самого Грота. Здесь часовой механизм адской машины должен был включить ток. Не успел! Наши солдаты только что, перед моим появлением здесь, проследив направление шнура, извлекли его из-под снега у лестницы Камероновой галереи, перерезали, предупредили чудовищный взрыв. Я сфотографировал флажок, поставленный па месте, где разъединен шпур. И другой, черный гитлеровский флажок, с надписью: «Sammelplatz Moller».{146}
Камеронова галерея осталась цела, хоть в ней нет ни бронзового бюста Ломоносова, ни других фигур. К лестнице сбоку привалены груды ящиков с боеприпасами, такие же груды — в Гроте.
Обойдя Большой дворец, поглядев на голое место у Лицея, где был памятник Пушкину, мы возвращаемся к нашей машине.
У машины немногословно совещаемся: куда ехать теперь? В Павловок!
Павловский дворец горит!
...И по милой с юности сердцу, заветной дороге выезжаем из Пушкина в Павловск. Мы не узнаем ее: В'се то же разорение, что и везде! Изрублены на топливо, растасканы на блиндажи, взорваны дома. Посечены немецкими топорами кедры, лиственницы, горные сосны в парке. Спилены, подорваны аллеи лип. Весь Советский бульвар минирован. Гитлеровцы не успели убрать остерегающие надписи: там и здесь, среди опутавшей бульвар колючей проволоки, читаем немецкие и испанские обозначения: «Minen!», «Atention, minas!»{147} На одном из уцелевших каменных домов по Павловскому шоссе черными буквами размашисто намалевано: «Villa Asturies».
Здесь происходили оргии фашистских молодчиков господина Франко, который напрасно старается уверить цивилизованный мир в том, что Испания не имеет никакого отношения к Восточному франту.
Машина тяжело пробирается в разрыхленном, мокром снегу. Сейчас мы увидим прекрасный дворец, созданный творческим гением стольких знаменитых архитекторов: Камерона, Бренна, Кваренги, Росси, и Тома де Томона, и Воронихина, и Козловского, и Гонзаго. Мы волнуемся: что сталось с пышным и романтическим Павловским дворцом после гитлеровского нашествия?
Вот станция Павловск II. Деревянный вокзал разбит, мост перед ним взорван, у моста — желтый с черными буквами указатель, надписи на немецком и русском языках: на одной стороне — «Пушкин», на другой — «Петергоф». Возле указателя, вместо рогатки, преграждавшей дорогу к мосту, — груда железных кроватей. Здесь, конечно, стоял гитлеровский часовой, требуя у русских, направляющихся в Павловск, пропуска. Железнодорожных путей и шпал у вокзала нет, они сняты и увезены гитлеровцами.
Над изувеченными деревьями парка стелется туча дыма. И шофер вдруг резко останавливает машину: сквозь ветви, с пригорка, мы видим дворец. Он горят! Чудовищное злодеяние происходит на наших глазах.
Сжимая противотанковое ружье, на дороге стоит красноармеец, смотрит на дворец, и губы простого русского парня дрожат.
Мы только что видели авиабомбы, заложенные фашистами под своды Камероновой галереи. Три подошедших к нам красноармейца рассказывают: группа саперов вынула адские сюрпризы и из подвалов Павловского дворца, но гитлеровцы замуровали другие подрывные механизмы в стене, и вот...
Подожженный немцами, отступившими из Павловска несколько часов назад, дворец горит! Пламя бьет из окон Итальянского и Греческого залов. Черный дым заволакивает колонны. Глухие взрывы внутри дворца выбрасывают ввысь сквозь разъятую крышу, над которой колоннада уже занялась огнем, тяжелые снопы зловещих искр.
На это невозможно смотреть!
Шофер рывком спускает машину к мосту перед дворцом, но... моста — нет. Он разнесен силой исполинского взрыва — огромная яма, как от бомбы весом в тонну, преграждает машине путь. Только извитые перила валяются в чистых водах речки, огибающей холм, на котором стоит дворец. Черен снег на сотни метров перед дворцом.
Оставив машину, мы перебираемся через речку, карабкаемся по рыжей земле завала, перепрыгиваем через обрубки ветвей вековых деревьев, рассыпанные на этом черном снегу; почти бегом приближаемся к дворцу.
Слышим свист бурлящего пламени, видим, как рушатся, обугливаясь, неповторимые фрески работы Гонзаго. Оттаскиваем подальше от огня мраморную скульптуру, вышвырнутую немцами из дворца. Она лежит в груде мусора, среди кофейных мельниц, мышеловок, плевательниц, всякого отребья, оставшегося после немецких солдат, которые жили здесь, устроив себе нары из золоченых багетов и рам...
Что можно сделать, чтобы спасти дворец? Беспомощно оглядываясь, ища людей, мы замечаем какого-то офицера. Он говорит нам:
— О пожаре сообщено в Ленинград, и сюда уже мчатся автомобили пожарных команд, вот-вот будут здесь!
Я тщательно фотографирую этот пожар.
Бой еще идет неподалеку от Павловска, наши воины бьют гитлеровцев с вдохновением ненависти, которой предела нет. Но Павловский дворец, драгоценный памятник русского зодчества, на наших глазах горит!
Я слышу чей-то негромкий, негодующий голос:
— Гляди, русский человек! Гляди! Можно ли забыть это?..
...Мы возвращаемся к нашей машине. Молчаливые, едем обратно в Пушкин. Насмотревшись на пепелища, на разрушенный вокзал с выжженным деревянным перроном, убедившись, что город уничтожен больше чем наполовину, мы, не встретив ни одного местного жителя, устремляемся в обратный путь — в Ленинград.
Я раздумываю о том предвоенном месяце в 1941 году, который я провел в Доме творчества писателей, в доме Алексея Николаевича Толстого, где раньше, бывало, встречался и с самим его хозяином. Как был тих, спокоен, великолепен город Пушкин тогда! От сожженного дома Толстого остались только искореженные листы кровельного железа да обрушенные печные трубы.
А десятки тысяч жителей города? Где они?
Надпись химическим карандашом на выломанной двери одного из разрушенных домов в Тайцах: «Здравствуйте, дорогие друзья! Здесь жили девушки, подневольные немецких бандитов, забранные насильно. Очень хотелось остаться здесь, но нас угоняют под винтовкой, как стадо баранов. Просьба сообщить в Ленинград, Литовская улица, дом 56, кв. 556. Костина Ал. Николаевна... Да здравствует русская победоносная Армия!..»
Подобных надписей в темных закоулках подвалов, на стенах, на дверях найдено много.
Освобождение Гатчины
Ночь на 26 января
Каждый день, каждый час наступают наши войска на Ленинградском фронте, освобождая от гитлеровцев город за городом, за деревней деревню. Какова же общая картина наступления в последние дни?
После Красного Села первым узлом сопротивления немцев было село Александровка. Я уже сказал, что оно дважды переходило из рук в руки. Наши части неоднократно штурмовали его и наконец взяли. Я видел сегодня, как выглядело оно. Александровка была ключом и к большому поселку Тайцы. Этот поселок взят штурмом с северо-запада, в момент падения Александровки. Одни наши дивизии в дружном взаимодействии с танками, артиллерией, авиацией двинулись прямо на Гатчину, другие, при такой же поддержке, — в обход с двух сторон.
Группа, наступавшая с северо-востока, особенно трудные бои вела на рубеже реки Ижоры. Два дня подряд не удавалось достичь успеха. В это время войска, наступавшие северо-западнее Гатчины, форсировали реку Ижору в другом месте, взяли Большую Пудость, Большое и Малое Резино, Салези и подошли вплотную к озеру Белому, расположенному на северо-западной окраине Гатчины. С боями заняли почти половину парка. Передовые части стали обтекать Гатчину по большой дуге с северо-запада и перерезали железную дорогу Гатчина — Волосово, чрезвычайно важную для немцев. Войска, наступавшие с северо-восточной стороны, вчера также форсировали реку Ижору и перед железной дорогой Гатчина — Пушкин взяли Большое и Малое Замостье. Отдельные отряды, совершая обход Гатчины с юго-востока, сегодня подходили к Пижме. Это значит, что единственные еще удерживаемые немцами шоссе и железная дорога на Лугу вот-вот будут перерезаны. Они уже и сейчас под нашим артиллерийским контролем.
Сегодня к вечеру немецкая группировка должна быть полностью окружена. В результате всей операции, основанной на хорошо продуманном маневре, предполагается захватить большое количество техники и живой силы противника.
Время близится к утру. Вернувшись вечером из поездки в Пушкин и Павловск, я написал (и передал в Москву по телефону) две корреспонденции, а затем взялся за эту запись.
26 января
После упорных боев взята Гатчина. Русское «ура!», перекатившись через освобожденный город, звучит уже на другой его окраине, вступает в просторы снежных полей, настигает последних расползающихся по воронкам и рвам гитлеровцев. Откатываются вдаль рев минометов, треск автоматов и грохот продолжающих наступление неутомимых т анисов. Красная черта бушующих пожаров подводит итог черному гитлеровскому нашествию. В городе воцаряется тишина. Смерти, злодеяниям, разрушениям — конец. Вступающие сюда люди оглядываются: что же здесь уцелело для новой жизни?
Красное Село, Стрельна, Петергоф, Пушкин, Павловск, Гатчина... Больше двух лет не знали мы, что сталось с ними, нашими сокровищницами искусства, вдавленными в землю пятою варваров. Смутно надеялись: может быть, не все там истреблено?
Сегодня мы видим всё. Мы смотрим тоскующими глазами. Скорбь и боль перекипают в жгучее негодование...
В огромной взорванной комнате Гатчинского дворца, на куске уцелевшей стены, освещенная багрянцем пожаров, висит большая картина: спокойный, парадный портрет Анны Павловны. Только этот портрет и сохранился случайно в руинах разграбленного дворца.
А у меня на столе лежит маленький осколок китайской вазы — я сохраню его на память об этом дворце!
Уничтожена ценнейшая библиотека Павла I, часть книг увезена в Германию, груды книг выброшены в прилегающий ко дворцу ров. Мраморные скульптуры разбиты, чугунная ограда парка снята, снят и увезен художественный паркет, а сам дворец немцами при отступлении сожжен. Памятники старинной архитектуры — дома, расположенные в парке, разобраны на дрова и сожжены; крутые красивые мостики в парке взорваны, тысячи деревьев в этом и в других парках города вырублены на дрова.
Разрушены, преданы огню зоотехнический институт, педагогический техникум, средние школы, оба театра, Дом культуры, кинотеатр. Из тысячи четырехсот жилых домов Гатчины уцелело не больше половины. Полностью разрушены промышленные предприятия и железнодорожный узел, водонасосная и водонапорная станции, канализация, электростанция...
Гатчина — первый пригород Ленинграда, в котором нашим войскам удалось освободить от гитлеровцев местных жителей, но их — всего одна двадцатая часть прежнего населения, примерно три тысячи голодных, в отрепьях людей, старых и молодых, женщин и детей.
Там и здесь в городе надписи: «Вход русским воспрещен», «Вход только для немцев»...
Жители плачут, обнимают русских солдат, радуются... Из первых рассказов гатчинцев мы узнаем о массовых расстрелах, о виселицах на базарной площади, на проспекте 25-го Октября и в других местах города. Казни происходили систематически, ежедневно.
Пытки, публичные порки и изнасилование женщин, планомерное истребление людей голодом, сожжение других заживо в концлагере, устроенном в Торфяном поселке... Об этом рассказывают уцелевшие в лагере заключенные, у которых на груди еще измалевано клеймо «К». Малолетних девочек насиловали на глазах матерей, стреляли в детей для потехи.
Русскому человеку трудно поверить в самую возможность подобных зверств. В других пригородах Ленинграда мы не слышали о таких ужасах, не слышали только потому, что стены и камни — немы, а живых людей в этих пригородах не было найдено...
Всё, всё в подробностях узнаем мы позже, ни одно преступление не укроется от всевидящего ока истории. Но и то, что уже узнали мы о Гатчине, леденит сердца наши.
Бои за Гатчину шли тяжелые и кровопролитные. Для противника Гатчина была основным узлом рокадных дорог, позволяющим маневрировать войсками, перебрасывать вооружение и боеприпасы. Немцы постарались сделать подступы к городу неприступными, создали множество опорных пунктов, связанных между собой траншеями полного профиля, подкрепленными системой дзотов и дотов. Сегодня картина боев за Гатчину для меня значительно полнее, чем вчера.
Особенно ожесточенно дрались наши войска у деревень Большое и Малое Пеггелево и Большое Верево. Здесь каждый дом превращен был немцами в дзот. Сломив их сопротивление, форсировав затем речку Веревку, наши части вышли к шоссейной дороге Гатчина — Пушкин, овладели ею, выбили врага из укреплений в деревнях Новая и Бугры и стали обходить Гатчину с востока. Другие части, наступавшие северо-западнее, сломив сопротивление врага у деревня Оровки, вышли к реке Ижоре. Здесь, у деревин Вайялово, немцы взорвали плотину и мост через реку. По грудь в ледяной воде наши воины форсировали Ижору...
Первыми ворвались на окраину Гатчины батальоны Лебеденко и Миронова. Они стали методически выбивать немцев из домов, приспособленных к продолжительной обороне, и из улиц, на которых были установлены противотанковые орудия.
Бой на окраинах города длился до ночи.
Тем временем немцы по последней удерживаемой ими железной дороге и по шоссе старались эвакуировать в Лугу свою технику и боеприпасы. Несмотря на облачность и снегопад, наши «ялы» бреющим полетом проходили над городом и атаковали врага, а наша артиллерия накрывала огнем пути отступления, круша вытянувшийся в линию немецкий транспорт — автомашины и железнодорожные эшелоны.
Думая уже только о собственном спасении, немцы не успели увести с собой последних остававшихся в городе мирных жителей — свидетелей их изуверств...
Салют Победы
27 января.
Рыбацкое
Сижу в редакции армейской газеты. Радио полчаса подряд передает:
«Внимание, товарищи! Сегодня, в семь часов сорок пять минут вечера, из Ленинграда будет передано важное сообщение!»
В редакции собрались работники политотдела — у них нет радио. Напряженно ждем. Это должен быть приказ о снятии блокады. Взято Тосно, расположенное на фланге Ленинградского фронта. Может быть, сегодня взята и Любань?
Я добирался до Рыбацкого трамваем, пешком и на попутном грузовике, чтобы собрать материал о Тесно, требуемый ТАСС. Жаль, пропущу такой салют!..
Немцы были абсолютно уверены, что Тосно — неприступный плацдарм. После падения Мги, Пушкина, Павловска они стали лихорадочно подбрасывать подкрепления в район Тосно. Там завязались ожесточенные бои. Подступы к Тосно были обведены несколькими рядами проволочных заграждений, укреплены артиллерийскими и минометными точками; через каждые пятьдесят — шестьдесят метров располагались пулеметные гнезда. Опоясано Тосно и противотанковым рвом.
Когда начала трещать оборона, немцы ввели в бой штрафные подразделения. За два дня до этого немцы стали жечь Тооно и взрывать шашками железнодорожное полотно через каждые двадцать — тридцать метров. Потеряв Саблино, Ульяновку, Большое и Малое Лисино, немцы дрались в Тосно с упорством отчаяния, им благоприятствовала распутица, которая в здешних лесах и болотах затрудняла нашим войскам, действовавшим на широком фронте, управление боем. Но дружными, энергичными действиями частей Ленинградского и Волховского фронтов Тосно взято, бои ведутся у самой Любани.
...Радио передает текст приказа Военного совета Ленинградского фронта. Успеваю записать только самое главное: «...в итоге дввнадцатидневных напряженных боев прорвали и преодолели... сильно укрепленную, глубоко эшелонированную долговременную оборону немцев, штурмом овладели (перечисляются города)... успешно развивая наступление, освободили более семисот населенных пунктов и отбросили противника от Ленинграда по всему фронту на шестьдесят пять — сто километров. Наступление наших войск продолжается...
...Решена задача исторической важности: город Ленинград полностью освобожден от вражеской блокады и от варварских артиллерийских обстрелов противника...
...Сегодня, 27 января, в двадцать часов город Ленина салютует доблестным войскам Ленинградского фронта двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трехсот двадцати четырех орудий...»
Такого мощного салюта еще, кажется, не было; я слышу чье-то восхищенное восклицание:
— Вот это да! Всех переплюнули!
Приказ кончается поздравлением граждан Ленинграда и подписан командующим войсками Ленинградского фронта генералом армии Говоровым, членами Военного совета Ждановым, Кузнецовым, Соловьевым и начальником штаба фронта генерал-лейтенантом Гусевым...
Вечер
Продолжаю запись мою в Ленинграде. Прослушав в Рыбацком приказ, я сразу же выбежал на дорогу: хотелось успеть в Ленинград к салюту. Случайная попутная машина санчасти. В кузове — бойцы в овчинных полушубках. Крик: «Стой! Стой!» Едва отъехав от села, машина резко останавливается: мглистую тьму далеко впереди рассекли огни начавшегося салюта. Все выскакивают на снег. Здесь темная фронтовая дорога, на которой остановились все машины двух встречных потоков. Напряженная тишина. А там, над Ленинградом, далекая рассыпь взлетевших маленьких огоньков... Залпы трехсот двадцати четырех, орудий катятся из города к нам через темные поля, под низким туманным небом, по извилинам заледенелой Невы. Сотни разноцветных ракет, поднявшись в темной дали над громадами городских зданий, как экзотические цветы на тонких стеблях, изгибаются и медленно опадают. Мы, — незнакомые друг другу солдаты и офицеры, чувствуя себя родными и близкими людьми, несказанно взволнованы этим зрелищем. Стоим, смотрим, молчим, и грудь моя стеснена, — кажется, впервые за всю войну мне хочется плакать. Когда салют кончился, мы прокричали «ура!», жали друг другу руки, обнимались.
Полезли обратно в кузов грузовика, машина помчалась дальше. И я явственно ощутил себя уже аз какой-то иной эпохе, за той гранью, которой был только что увиденный салют.
Лишь мы, ленинградцы, привыкшие к грохоту артиллерии и к разноцветий трассирующих пуль, можем понять всю огромную разницу между только что прокатившимися залпами и всем, что слышали до сих пор. Небо было словно приподнято красными, зелеными, белыми, огнями, вспыхивающими над городом, от окраин Ленинграда в небо били лучи прожекторов, освещая густые тучи. На десятки километров вокруг виднелись всполохи прекрасного фейерверка. Снова и снова раскатывались громы залпов...
А сейчас, подготовив для передачи в ТАСС по телефону корреспонденцию, я слушаю радио у себя в квартире. Заслуженный хирург республики Иван Петрович Виноградов произносит речь: «Я счастлив, что отныне и вовеки наш город будет избавлен от варварских обстрелов всякими «фердинандами». Я счастлив, что моя коллекция осколков, извлеченных из нежных тканей детей, из тел наших женщин и стариков, не будет более пополняться. А сама коллекция пусть останется как свидетельство дикарских дел немецких захватчиков. Слава бойцам и офицерам фронта! Слава ленинградцам!..».
О боевых делах своего подразделения, участвующего в наступлении, рассказывают по радио старший сержант Муликов, офицеры и рядовые фронта...
Радость, счастье, ликование сегодня в нашем чудесном городе. Великое торжество победителей!
Глава девятая.
После салюта
Ленинград.
29 января — 20 февраля 1944 г
Ленинград в радости. — Чувства и впечатления. -Свободное дыхание. — Сердце подводит. — Наступление продолжается. — Твое имя — город Ленина!
Ленинград в радости
29 января
Свежи и остры впечатления, чувства, переживания этих дней! Да! Ленинград вступил в первые часы новой, послеблокадной эпохи. Грань двух эпох удивительно резка и определенна!
Высшее чувство удовлетворенности и гордости владеет каждым, кто вместе со всеми ленинградцами выполнил свой долг до конца блокады, кто в первый ее день сказал себе: «Буду с родным городом; что ни случилось бы с ним, буду его защитником и не покину его!»
Жесточайшие испытания выпали на долю каждого ленинградца, бывали моменты, когда любому празднующему ныне свое торжество человеку казалось: «Сил моих больше не хватит, я не выдержу до конца!..» Но он призывал на помощь волю, которую воспитывал в себе каждый день. Призывал на помощь веру в победу, никогда, ни на час за все эти два с половиной года не покидавшую его. И находил в себе силы переступить через очередное испытание. Голод, бомбежки, обстрелы, труднейший быт, крайнее перенапряжение физических и духовных сил — ничто не сломило его, и он дождался невыразимо полной радости. Блокады нет. Блокада снята. Немцы под Ленинградом разгромлены, уничтожены.
Вся громада — пусть еще сильной, но уже деморализованной группы армий «Норд», ощерившись, как волки перед огнем, злобствуя, страшась партизан и своего ближайшего будущего, — отступает к Кингисеппу и Нарве, к Луге, в смутной надежде удержаться там на новых рубежах обороны. Охватывая эту группу с трех сторон, надвигаются на нее наши армии Ленинградского, Волховского, Прибалтийских фронтов. В лесах Ленинградской области стремительно разрастаются, смыкаются, освобождают до прихода Красной Армян села и деревни объединенные в бригады партизаны — они действуют по единому плану, направляемые и руководимые Ленинградским штабом партизанского движения, который оказывает им огромную помощь, перебрасывая к ним на самолетах лучших коммунистов — командиров и политработников, оружие, боеприпасы, продовольствие, медикаменты и печатное слово. Партизаны жгут немцам пятки, ведя крупные, хорошо организованные бои; спасают население от репрессий, вдохновляют измученных мирных жителей.
А в Ленинграде моем — победившем, гордом и счастливом — торжественная тишина!
Сознание говорит каждому: твой дом стал домом, живи в уверенности, что он будет стоять невредимым и дальше, что в любую следующую минуту не ворвется с треском, грохотом, пламенем в твою квартиру снаряд!
Ходи отныне по улицам, не выбирая маршрутов, не приглядываясь и не прислушиваясь, не примечая глазом укрытие, которое может тебе вдруг понадобиться. Не обостряй слух: тишина улицы не угрожает тебе внезапным звуком разрыва, ни близко, ни далеко не заскрежещут ломающиеся крыши... Люби природу! Ветви куста — не средство маскировки, живое растение. Погода стала просто погодой, а не «обстановкой», благоприятствующей или не благоприятствующей обстрелу. Синие квадраты на северных сторонах улиц с белыми надписями: «Граждане, при артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна!» — уже стали предметом исторического изучения. Трамваи останавливаются уже не в наиболее безопасных местах, а на прежних своих остановках. Тикающий метроном — просто пауза отдыха между двумя передачами, а не напряженная дистанция между возгласами: «Внимание, внимание!.. Район подвергается артиллерийскому обстрелу. Движение по улицам прекратить, населению немедленно укрыться!» или «Внимание, внимание! Артиллерийский обстрел района продолжается!..»
Не будет больше встающих над грудами кирпичей столбов желто-бурого дыма, отныне только в памяти могут возникнуть бегущие с носилками сандружинницы, дети с оторванными руками, лужи крови на асфальте, через которые нужно переступать... Все это кончилось. Навсегда, навеки!..
Сознанием понимаешь этот непреложный совершившийся факт! Но условные рефлексы блокадного периода еще не изжиты. Счастье безопасности и покоя еще не вошло в плоть и кровь. Раздастся ли резкий звук, затикает ли метроном, вступишь ли на ту площадь, которую обходил всегда по краю, озарит ли тебя в вечерней туманной тьме внезапная, яркая вспышка от трамвайной дуги, — условный рефлекс (внутренняя собранность и напряженность) приходит раньше, чем мысль: «Ах, ведь это не то, не то, того уже не может быть, ведь немцы отогнаны и разбиты!»
И много еще мелких особенностей в быту, — какие интересно наблюдать нынче как пережиток преодоленной блокады!
В каждом ленинградце великая гордость: выдержка помогла ему дожить до часа наступления справедливости. Справедливость восторжествовала!
Как это хорошо, как прекрасно, как радостно — может понять только переживший всё ленинградец!
Ничего, что все мы устали, что силы у многих иссякли! Ничего, что в сердце почти у каждого физическая, щемящая, моментами острая боль! Эти дни не забудутся никогда. Воспоминания затянутся дымкой грусти и радости, может быть, они романтизируются, но на всю жизнь, останется чувство удовлетворенности от сознания, что ты сделал все от тебя зависевшее, чтобы приблизить эти дни, что совесть твоя чиста: защитник Ленинграда, да, ты сделал все, что мог, и даже больше того, что было в твоих человеческих силах!
Война еще не кончена. Не время еще отдыхать. Впереди и Луга, и Псков, и Нарва, и Выборг, томящиеся под пятой Гитлера. Впереди сотни городов до Берлина, которые нашей армии надо взять, чтобы полной и навеки неотъемлемой стала наша победа.
Война еще не кончена. Но я хорошо знаю, что мы, ленинградцы, уже сейчас переживаем прекрасные дни! Я жалею всякого, кто не был в эти дни в Ленинграде и на Ленинградском фронте. Нам, видевшим все и участвовавшим во всем, может позавидовать любой человек, мечтающий быть счастливым! Ощущение, что исторические события как живительный ток проходят сквозь тебя, — невыразимое счастье!
Война еще не окончена. Наступление продолжается!..
Чувства и впечатления
30 января
Еще невозможно разобраться во всех своих чувствах и впечатлениях, потому что сердце и переполнено счастьем, и безмерно утомлено после сплошь бессонных ночей, спешки, скитаний по фронту, напряженнейшей работы в условиях порою непосредственной большой опасности. Пройдет какое-то время, все можно будет оценить, обозначить точной мыслью и точным словом.
Как и сотни тысяч фронтовиков, я видел многое.., Снова и снова вспоминаю утро первого дня наступления, — бесподобный, разбудивший весь город гром нашей артиллерийской подготовки, которая смела всё на своем пути, перепахала землю на несколько километров в глубину вражеской обороны. И потом... Я видел везде наших бойцов, для которых воистину наступление было долгожданным, незабываемым праздником, таким, что раненый, отмахиваясь от своей раны, как от чего-то докучливого, отказывался эвакуироваться, устремлялся, вопреки всем запретам, в бой.
Я видел, как водружаются красные флаги на руинах освобожденных городов и сел. Артиллерийские дивизионы вкатывались в ночные, пустые, горящие деревни; высылали вперед разведку, чтоб занять новые рубежи, на которых еще искали тайных прибежищ последние фашистские автоматчики... Были бесконечны непрерывные потоки спешивших к первой линии фронта машин — боевой техники всех видов и всех назначений. Я сам бывал в русле этих потоков — каплей взметенного гневного океана...
Наступление продолжается... Снова нужно видеть и гневные и счастливые глава побеждающего бойца, освобожденных от фашистского ига детей и женщин, целующих загрубелые /солдатские щеки. Нужно до конца войны или до конца своих дней быть проникнутым чувством победы и славы, витающим над нашими наступающими войсками. Ради этих дней мы терпели всё, терпели долго, упорно, 'безропотно. Изумительный, величественный салют в Ленинграде был (вещественным, зримым символом всего, что испытываем мы в эти дни.
А сейчас я у себя в квартире — без голоса: дни были оттепельными, сапоги дырявыми, и на снегу у ночных костров всегда не хватало места! Варю и пью крепкий чайный настой с вином...
Дома — покой, тишина и приятное сознание, что квартира моя уже не карточный домик, который пронизывается железом и сталью, как бумага пронизывается ножом, а> настоящее жилье, с кирпичными крепкими стенами, с окнами, в которых стекла уже не вылетят, когда я вставлю их, на место разбитых, в последний раз...
И счастье живет в душе!
Свободное дыхание
31 января
...Город меняется на глазах. Иные уже в городе разговоры, иные начинаются дела. Надо очень внимательно всматриваться и вслушиваться, чтоб заметить конкретные проявления нового... Ну вот, взглянул вдоль Невского... — все движение пешеходов переметнулось на северную сторону. Нет обстрелов! Теперь нет менее и более опасных сторон, и люди отучают себя от блокадного способа, ходить по городу. Раньше Дворцовую площадь не пересекали, — ходили по окружности. Теперь идут напрямик. На Невском в потоке пешеходов есть попрежнему много военных моряков, но почти нет людей в серых шинелях и в полушубках: фронт ушел от города, фронт теперь далеко... Подешевели папиросы, массовый покупатель их — фронтовики — теперь далеко. На стенах — крупно отпечатанными черными буквами «Приказ войскам Ленинградского фронта» — победный приказ от 27 января. В трамваях меньше народа, а вообще на улицах — больше, значительно больше: те, кто выбирался из своих квартир только по насущным делам, теперь гуляют, ходят и по делу и без дела, «дышат воздухом», счастливые сознанием своей безопасности, привыкая к нему, напитываясь им, растворяя им напряженность, в какой пребывали два с лишним года блокады, когда каждую минуту были готовы к смерти от вражеского снаряда.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |