Зато двор ликовал! Пацаны у меня даже попросили подписать газету. Я до того обнаглел, что подписывал.
Из газеты позвонили, и сказали, что мой материал повесили на доску.
Офигеть.
А по почте пришел квиток. Мне полагалось получить по нему 17 рублей 25 копеек.
Я сейчас знаю, что материал был средней паршивости. Что Галя Скворцова – Галина Георгиевна – еще и прекрасный учитель. Что-то она во мне такое разглядела, и не зря мучилась с моими словесами, и Валерий Николаевич тоже, наверное, улыбался, когда вывешивал мое творение на доску.
Но потом меня как прорвало. Я писал о стройотрядах, о молодом ученом (тот ужасно на меня обиделся, но и этот материал оказался на доске – эх, бывает и так), и о прачечной самообслуживания, а год спустя мне стали доверять рецензии на выставки и спектакли…
Чтобы собрать материал для очередного опуса, я бывало, и с уроков сбегал. Уж не знаю, что я за журналист получился, но с тех пор ни дня я не писать не могу. В крайнем случае – не думать о том, что и как можно написать.
А гонорары увеличили мой персональный бюджет. Приятно. Родители стали изредка занимать у меня деньги. Разбогател, ишь ты!
Но главное – я теперь знаю, что из любого текста можно без ущерба для целого выкинуть строк десять-двадцать. И из этого тоже. О деньгах, например.
«TANGO»
Каждый во дворе знал, как называется лучший футбольный мяч. Его можно было увидеть. Он был совсем рядом, с надписью «Super Cup», читавшейся во дворе как «супер куп», синего цвета, с короткой шнуровкой, и продавался он в «Спорттоварах», а стоил 11 рублей.
Это было слишком дорого, чтобы сброситься него всем двором за один раз, а вместе аккумулировать деньги не получалось. Зимой у одного из наших не было клюшки – он жил без отца, на пенсию больной матери, и даже летом ходил в суконных зимних ботинках на молнии. Молнии все время расстегивались, так что он, как и все, пришил ниточку слева, пропускал ее через ушко замка и застегивал на пуговицу. Так клюшку ему покупали всем двором, и не искали особого повода, чтобы вручить – просто сунули в руки и крикнули «играй!». А кто-то отдал для хоккея – небезопасного для обуви – свои старые валенки.
Но клюшка – это пятерка. Одиннадцать – в два с лишним раза больше. А хитрый «суперкуп» еще и подорожал до восемнадцати рублей. Задача усложнилась.
Но и мы росли – вместе с ценами. Родиончик получил в своем ПТУ загадочную бумагу, удостоверявшую, что он «прослушал курс и прошел производственную практику». После осмотра медкомиссией военкомата, куда пришел пьяный, он так и не попал в армию, и даже обиделся. Но переживал недолго, и уже через неделю пасся возле кооперативных гаражей и мог все починить и достать – а уж если человек обладал сразу двумя такими талантами, ему могло не хватать чего угодно, кроме денег.
Колька Васильев получал стипендию, как студент машиностроительного техникума. У меня регулярно случались гонорары. «Червонный валет» еще не зарабатывал, но увлекся биатлоном, и стал ездить на соревнования, где получал талоны на питание и «командировочные». «Костолом» и «Казбич» - два персонажа, чьи портреты еще вам не были представлены – тоже имели стабильный доход. Казбич, несмотря на юный возраст, уже отпустил под носом полоску пуха и играл в кабаке на ударных. «Костолом» занимался вольной борьбой и, кажется, фарцевал по мелочи. Так что покупка «суперкупа» была вопросом времени.
Никто не сомневался, что хранителем «суперкупа» будет Колька Васильев. К тому времени уже подрос, окреп и стал играть с нами его младший брат Леха. Вдвоем они стали непобедимым игровым звеном. Но май и июнь портили экзамены, потом всех гнали в колхозы убирать турнепс или культивировать картошку. Так что наши «матчи» становились реже. Тем более хотелось играть приличным мячом.
В середине июня вопрос о покупке «суперкупа» решился сам собой. Наш старый мячик погиб смертью достойных. Он неоднократно бывал и на базаре, и в тюрьме, и в окне парикмахерской во время бритья клиента, едва не оставшегося без уха, и даже в салоне машины у Плейшнера. Ему нанес проникающее ножевое ранение какой-то парень, которому он попал прямо в жопу, когда тот с какой-то хабалкой решил в положении стоя заняться сами понимаете чем в кустах у тюремного забора. Он разбил десятки стекол и испачкал сотни платьев, плащей и костюмов… Его грозились отобрать, сжечь, пытались украсть. Такой мяч мог умереть только на нашем поле. После розыгрыша стандартного положения и чудовищного удара Костолома «пыром», бедняга взлетел на полметра и пал, разорвавшись от старости пополам.
Родиончик не мог оставить такое событие без комментария:
- Во-во. Вот так от обдрочества переходят к долбоюношеству… Тебе еще надо кирпич на головку подать с углового! Расколотишь ведь в дым его башкой своей тупой, рыжим станешь, как Цунич! Ну кто пыром-то хуярит, ты что убить кого-то собрался? Щечкой надо, пяточкой. Аккуратненько. Нет ведь, ебнул же, как по Рейхстагу… Поиграли…
Вот тут-то сразу и решили, не валять дурака, и купить «суперкуп», немедленно, что поклонник Пушкина Родиончик тут же зарифмовал:
- Деньги на стол прямо щас, а у кого нету, тот пидорас! – и обрадовался – Блин, стихи! Скоро буду, как Цунич, в газете тискать. К праздникам.
Скинулись, сбегав по домам. Вышло больше двадцати рублей. Торжественно купили и принесли «суперкуп» во двор. Полчаса искали иглу для насоса, «суперкуп» был новомодный, без шнуровки. Накачали до звона и начали играть. И тут я сделал страшное.
По новому мячу можно было лупить пыром без всяких сомнений. Так и сделал Костолом, и мяч был бы в наших воротах, если бы я не подставил ногу. И вот от моей ноги мяч, по траектории, более заковыристой, чем полет любой фантазии, взметнулся над крышей базара, угодил прямо в трубу, и там исчез. Достать его оттуда... Нет, с того света не достают.
Красноречие Родиончика погасло. Он только покрутил пальцем у виска и сказал:
- Костоломео и Цунич. Что и требовалось доказать… Дурдом на выезде…
Дома я рассказал о случившемся папе. Он высказался так:
- Ну что? Не удивляюсь... Все, в общем, в порядке вещей.
А поздно вечером папа принес… натуральной кожи, с надписью… Любители дворового футбола, у которых еще не стерлись воспоминания детства! Возьмите валидол, а лучше сразу нитроглицерин. Вдохните поглубже. Сядьте в удобную позу. А вот теперь читайте: … «TANGO durlast* ADIDAS Made in France … глотайте, пихайте под язык таблетку, живее! - Official World Cup 1978».
И ведь как назло три дня во двор никто не выходил… На четвертый не мог выйти я… Но наконец, когда Олега зашил проволокой убитого Костоломом ветерана, хотя тот уже не летал, а ползал, и все собрались, я вынес во двор это чудо…
Замолкло все. Даже машины на улице. Кто-то прошептал: «А как по нему – ногами… А?»
- А вот так! – Родиончик деловито установил «Танго» на угловую точку, потребовал, чтобы Казбич встал в ворота, и приложив все мастерство, как «тонкий» шар в лузу положил в верхнюю девятку идеальный «сухой лист». И сам себе не веря, не смог сдержать чувств, простонав – «Это кайф… это же… как ебаться…»
Мы толком в тот вечер и не играли. Мы просто разыгрывали стандарты, пасовались, накидывали «на головку». Это было действительно танго, но такое, для которого нужны не двое – а двадцать два и футбольный газон. Нас было меньше, газона не было, но кайф был полный.
Мы сыграли этим мячом раза четыре и разъехались на каникулы. «Tango» унес с собой Колька.
А мы не знали еще, что на вопросы времени чаще всего получаешь ответы судьбы…
КОЛЬКА
Когда я вернулся из Астрахани, куда ездил к тетке и брату, первая, кого я встретил, была Танька Лобанова. И сразу захотел притвориться, что ее не вижу, или тороплюсь. Ноги не несли в ее сторону. И не в Таньке самой было дело…
Обычно она только торчала из окна с магнитофоном, издававшим «романтичные» медляки и любовалась на «Червонного валета», но в кино предпочитала ходить с Колькой Васильевым. Таньку уже слегка раздвинуло в ширину, она уже носила лифчик третьего номера и с Колькой выглядела гармоничнее, да и «Червонный валет» в ее сторону даже не смотрел. Ему по-прежнему были интересны только бесконечные книжки про Д'Артаньяна, да лыжи со стрельбой.
Она сидела теперь не на своем окне, а на земле у теннисного стола. Не дожидаясь с моей стороны никаких слов, она сразу сказала: «Коля Васильев умер».
Почему я знал, когда выходил во двор, что именно это я услышу сегодня и именно от нее? Как я мог знать?
Помню, что еще дошколенком я определял с одного взгляда, кто добрый, а кто злой, от кого ждать плохого, а от кого хорошего. Наверное, каждому сначала дается интуиция – чтобы защитить нас, беззащитных, предупредить нас, незнающих. А потом постепенно заменяет ее, совершенную и безошибочную, неказистый, примитивный, грубый и неточный опыт. Интуиция до самого конца, даже сквозь толщу опыта, нарастающего как сало по бокам мозгов, что-то кричит нам – а мы не слышим. Или не слушаем…
На производственной практике Коле достался кончено, самый худший станок. «Наставник» с утра посылал ученика за портвейном, а сам валился спать, когда мастер уходил в управление… Станок, еще с гитлеровской свастикой, купленный у Германии в тридцатые годы, сохранил верность фюреру и выстрелил в Кольку лопнувшим на шкиве ремнем. И Кольку еще можно было спасти – но был обеденный перерыв, «наставник» во дворе резался в козла за штабелем старых шпал от заводской узкоколейки.
На похоронах мы были всем двором, держась одной компанией вместе с Колькиным братом Лехой, которого невозможно было заставить сесть на скамейку рядом с гробом. Со щек Кольки так и не сбрили пух, который через пару месяцев мог стать бородой.
Прошло несколько дней. Мы по привычке выползали во двор. Но больше сидели на теннисном столе и болтали. Кто-то уже курил в открытую. Казбич и Родиончик поднимали себе настроение «слезой Мичурина».
Постепенно забылись похороны. Мы стали травить анекдоты, к нам присоединились доселе никогда не искавшие нашей компании дворовые девчонки. Приходила и Танька. Скоро стала смеяться. Кое-кого уже начали уводить в крепость из ящиков, но уже не для игры.
Потом настала осень. Умер Брежнев. На фоне смерти Кольки Васильева это событие прошло почти незамеченным.
Больше мы не играли во дворе в футбол. И он опустел. Мы – дети демографической ямы. Следующих за нами еще долго не было.
«ГОЛУБИ»
Эта глава не о том, что вы подумали. Эта глава – о песне.
В нашем подъезде песню эту хором запели первый раз, когда уезжали из квартиры снизу Беленькие – семья потомственных врачей.
- «Летите, голуби, летите
Для вас нигде преграды нет…» - тоскливо бубнили родственники и знакомые уезжающих.
В их квартиру, в основном осторожно, с оглядкой, заходили гости. Некоторые вели себя совсем по-другому – шли открыто и торжественно, несли с собой букеты цветов, как на свадьбу. У многих в руках были совершенно не принятые в семье Беленьких бутылки с водкой «Посольская».
Хор стал громче и развязнее:
- «Несите, голуби, несите
Народам мира наш привет…»
Вскоре открыли окно, и оттуда на весь двор раздавались крики:
- Да что вы мандражируете! Завтра утром вы будете в Питере, а вечером – в Вене. Там надо найти представительство Сохнута, и передать вот эти бумаги, а потом идти прямо в посольство США, в консульский отдел со справками и прошением о воссоединении семьи на имя…
- Сема, вы так кричите! Тут целый дом работает в КГБ!
- Да плевать уже вам на это Кегельбэ, бумаги на руках. Все, до свидания! Точнее, до свидания навсегда!
- По-русски правильно говорить «прощайте»… - поправляла волнующаяся интеллигентная соседка.
- Да вам давно пора английский учить! Забудьте вы этот русский! На нем там разговаривать не принято…
- «Пусть над землею ветер стонет,
Пусть в черных тучах небосвод,
В пути вас коршун не догонит,
С пути вас буря не собьет…»
- Как же не собьет! Вот корейцев так целый «Боинг» сбили…
- Мы не корейцы, мы еврейцы! Выше головы, шалом!
- Вэйзмир…
- Летите, голуби, летите
В лучах зари и в грозной мгле,
Зовите, голуби, зовите
К труду и миру на земле…
- Эй, там, хорош горлопанить, к труду и борьбе за мир меня уже тут привлекали, по трем статьям укаэрэф! Свобода!
- Шабат!
- Шлемазл!
- Хаудуюду!
- Гудбай!
- Сохнут!
- Пиздец!
- Заебись!
Назавтра их квартиру опечатали, потом распечатали и там появились новые жильцы. Их никто нет знал…
Уехал Плейшнер. Оказалось, что он врал, и никакой он не немец. Или врал, что он еврей, но другим, тем, к кому уезжал…
- Шалом!
- Сохнут!
- Щаранский!
- Бля буду!
- Заебись!
Казалось, вместе с разрешением на выезд, люди получали еще и разрешение материться на весь двор, несмотря на статусы и звания.
За два года в шести квартирах поменялись хозяева.
Самым потрясающим был отъезд Казбича. Слово «Израиль» он писал: «Эзраель», по национальности был чистопородный хохол Вакуленко, но его мать, работавшая каким-то ревизором, вовремя и небескорыстно вышла замуж за молодого еврея, оказав ему крупную услугу. При проверке у того на работе, она поняла, что через полгода его деятельность кончится девяносто третьей примой того самого укаэрэфа, (от шести до расстрела) и теперь жулик выезжал от греха подальше вместе с ней и усыновленным «малюткой», который был моложе его на десять лет. С утра до вечера Казбич сидел во дворе в ожидании, сосал портвейн и засыпал, положив под голову вместо подушки магнитофон, из которого орал Вили Токарев:
«Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой…»
Плейшнер и Беленькие уехали, и это было во всех отношениях плохо – хорошие соседи, хорошие врачи. Но от «привета», который принес бы Казбич, народам мира могло сделаться дурно. Где-то так, наверное, и случилось. Помимо игры на ударных, Казбич виртуозно чистил карманы пассажиров в троллейбусах… Об остальных скажу только, что мне было очень жалко дядю Володю Резника, героя войны, летчика-истребителя с десятком орденов и медалей. Он не прожил на «исторической родине» и месяца – сердце не выдержало жары.
Песню про голубей я не люблю. Ее пели те, кто уезжал навсегда. Об этом не принято говорить. Но часть из людей, уезжавших в те годы, нередко платили не только денежные отступные, чтобы начать жизнь сначала где-то далеко. У всех отнимали и жилье, и деньги, и вещи, многих заставили оплатить лучшее в мире и бесполезное на Западе советское образование. Среди уезжавших были и честные, и порядочные, и оскорбленные. Но были ведь и другие… Скольким из этих «других» случалось за выездную визу предавать, подличать, закладывать и обрекать на муки таких же как они, но остающихся - всего не знают даже архивы КГБ, наверное.
Ну, а у нас здесь - свои грехи, и свои молитвы.
ISOLATION
Итак, наши квартиры получили полный комплект оборудования для доставки горячей воды, правда без самой воды, и по здоровенной дыре в самом, можно сказать, укромном, потаенном уголке. Некоторое время, пока дом был гигантской коммуналкой – ну что было то и было, жили мы именно так - эти отверстия хотя и мешали, но не слишком, и даже служили кое-какие мелкие службы. Но что-то все время меняется, незаметно, от минуты к минуте.
Кто-то из дома уехал, и не только за границу, а просто перебрался в другой город, разменял квартиру, умер. А кто-то поселился на их местах, кто-то родился – и тот, кто родился, по праву рождения сразу занял свое самое законное место.
А те, кто остался – ссорились иногда, мирились со старыми недругами, заводили новых друзей, менялся состав традиционных компаний. После Кубка Канады 81-года никто уже не собирал соседей у единственного на подъезд цветного телевизора. Телевизоры стали цветными почти у всех…
Подорожали сигареты и выпивка. «Веревочная почта» прекратила существование… У всех установили домашние телефоны.
Проигрыватели и магнитофоны тоже приобрели почти все, каждая квартира потребовала акустической независимости.
Ждать милостей от кого-то уже и не думали. Дыры стали заделывать. Сначала клали на них фанерки и досочки, затем стали цементировать с нарушением технологий – или без нарушений, те, кто знал, как...
У меня играет на магнитофоне новая кассета. John Lennon and Plastic Ono Band. Песня как нельзя более подходит к случаю – Isolation. Кстати, если есть под рукой – послушайте! Поймаете настроение.
Три года назад сын дяди Эйно Леша приезжал из Полярных Зорь и рассказывал о своей новой работе. Он уже не строитель, он «эксплуататор» им же построенной атомной станции. У него горят глаза от восхищения. «Вы не представляете себе, как это интересно!». Год назад он подарил мне эту кассету.
Вот и я помогаю отцу подставлять дюймовую доску под фанерный щит. Сверху дядя Эйно уже положил арматуру, сетку, и сейчас будет лить цементный раствор…
Чернобыль будет потом. Была какая-то другая авария, совсем небольшая. Леша умер от лучевой болезни три дня назад. Он весил меньше сорока килограммов…
Я вспоминаю его. Мне уже не так горько. Ком в горле стоит – но я уже обладаю опытом. Умерла одноклассница от заражения крови, и одноклассник – от рака. Погиб на заводе Коля Васильев. Умер Юрий Львович. Мертвый, он был совершенно не похож на себя. А на его рабочем столе нашли фотографию, на которой он, доверяя своей по-детски безукоризненной интуиции, написал прямо сверху – «Вспоминайте меня веселым!». И через несколько дней, прорыдавшись совсем не по-взрослому, я вдруг понял, что вспоминаю его и улыбаюсь. Мне уже не надо помогать папе держать доску – она встала как надо, но я все равно стою рядом. Рядом с папой мне спокойнее. Нам обоим не по себе порознь. Он тоже рад, что я не ухожу. Я снова вспомнил сначала Лешу, а потом Юрия Львовича. И почему-то вообразил его скачущим на коне рядом с Юлом Бриннером.
Дядя Эйно не плачет. При нас. А кроме того – он не любит беспорядка. Он давно мечтал заделать эту дыру. Джон Леннон поет из магнитофона:
People say we got it made,
Don't they know we're so afraid
Isolation,
We're afraid to be alone.
Everybody got to have a home.
Isolation…
Мы слышим как сосед аккуратно шлепает мастерком раствор на нашу фанерку, на сетку, выравнивает ровный пол сверху шпателем… Шуршание стихает. Дядя Эйно всегда считал, что горе должно быть отделено от счастья – стеной, полом, потолком… He has to go through it himself. Он взрослый, он уже пожилой человек. Его нельзя забрать к нам, и не говорить, что где-то на спецкладбище упокоился Леша. Тот, который основал первую в нашем городе рок-группу. Который учил меня играть на гитаре и помогал переводить песни, когда приезжал. Который обожал свою работу, и как лучший специалист был вызван на опасный участок и прекрасно понимал, чем именно для него это кончится. И, к тому же, здесь играет Лешина кассета. Отверстие исчезло. Дядя Эйно запечатал дыру, которую бесстыдно устроенный уклад проделал в его доме, да еще и в таком месте…
С нижними соседями было труднее. Хозяйка нижней квартиры боится пускать в квартиру посторонних. Точнее – она так говорит. Просто она никого видеть не хочет. Мужа нет, с сыном она не ладит. Ей его девушка не нравится…
Just a boy and a little girl
Trying to change the whole wide world.
Isolation,
The world is just a little town.
Everybody trying to put us down.
Isolation.
Она наняла каких-то халтурщиков, и когда мы положили арматуру и сетку, и залили раствор, подпорки не выдержали. Пришлось переделывать. Ничего. Она во всем винила нас с папой. Ругала нас и через дырку, и по телефону, и приходила лично…
I don't expect you to understand,
After you caused so much pain,
But then again you're not to blame.
You're just a human, a victim of the insane.
Наконец, исчезла и эта дыра. Мы заодно разобрали никому не нужную старую антресоль и выкинули весь хлам из дома. Сдали в пункт приема вторсырья «Стимул» килограммов сто старых газет и журналов, и еще тряпья, принадлежавшего и нам, и тем, кто жил тут до нас… За это нас «простимулировали» правом купить три блока жевательной резинки и книги на выбор: исторические романы писателя Балашова, «Проклятых королей» Мориса Дрюона или роман неизбежного Дюма – «Асканио», который приемщица называла «Асканио Ново». Мы засмеялись, и вместо книг взяли еще два блока жвачки… Поделились по честному. Папе тоже нужна жевательная резинка – ему предстоит поездка по дальним районам – агитировать жителей деревень поступать в Пединститут, где он работает. Поедет он на своей машине, и ехать далеко, а жвачка помогает не задремать за рулем…
А люди, которые въехали в квартиру Беленьких, поставили первыми в подъезде железную дверь с сигнализацией. Говорят, что они богатые, и у них есть даже видеомагнитофон…
We're afraid of everyone.
Afraid of the sun.
Isolation.
The sun will never disappear,
But the world may not have many years.
Isolation.
Эти соседи не только зажиточные, но и прозорливые люди. Миру в котором мы живем, и правда осталось не так много. Скоро он станет совсем другим…
Когда исчезли в доме почти все дыры, снова явился он, Синяя Шляпа! Как злой дух, как сын неизбежного противоречия между каменным центром и деревянной окраиной без всяких удобств… Самостоятельно заделанные дыры он объявлял заделанными с нарушением технологий, и снова явились долбежники. Где-то они опять продолбили все снова, и собирались уходить, но их не отпускали. В одном подъезде их просто взяли в заложники разъяренные пенсионеры. В наш подъезд их не пустили. У нас поселился крупный строительный чиновник, и он заверил Синюю Шляпу, что здесь все сделано с точным соблюдением технологий. И Синяя Шляпа ушел.
А горячей воды так и не было, как не было.
ЭМУЛЬСИОНКА
В квартирах стало уединеннее и теплее. На пол мы купили серое покрытие вроде войлока, и пылесос. Уборка теперь – дело 15 минут. Постельное белье мы относим в прачечную, оттуда его выдают сухим и поглаженным. Не забывай только номерки пришивать. С прочим справляется стиральная машина «малютка» - «тазик с вентилятором» или «вывернутый Карлсон». У нас появился большой холодильник, и папа раз в пару месяцев ездит в Питер за продуктами, и иногда берет меня с собой. Быт налаживается…
Но вот с посудой все осталось по-прежнему. До смерти обидно. Греешь чайник и кастрюлю, смешиваешь в тазике воду до терпимой температуры, мылишь тряпку номер один хозяйственным мылом или мажешь пастой «Санита». Мне страшно подумать, из чего ее делают. Ею или мылом моешь все на первый раз. Чайник на это уходит полностью. Затем все споласкиваешь холодной водой, ошпариваешь кипятком из кастрюли, чтобы отбить запах «Саниты» или того же мыла. А еще надо чистить и драить плиту, вытирать со стола…
А ведь теперь и в ванной, которая стала просторнее, и над раковиной – два крана, а не один. Но во время последнего визита Синей Шляпы его приспешница с тетрадкой явилась с кучей бумажек с синими штампами, и проинструктировала всех устно, а вдобавок повесила внизу объявления:
УВ. ТОВ. КВАРТИРОСЪЕМЩИКИ!
О начале подачи горячей воды будет сообщено ко времени готовности централи. До особого распоряжения краны ГВ опечатываются. Крутить краны ГВ, снимать или менять смесители категорически запрещается! К нарушителям данного распоряжения будут применяться самые строгие меры (впл. выселение).
Подписи, естественно не было.
Это средоточие глупостей забавило весь дом.
Первое - и главное. Как это не покрутить то, что крутить запрещается? Не в ГДР живем какой-нибудь.
Во-вторых – а вот поди-ка ты проверь, крутил я или нет? И высели меня потом. А я скажу, что так и было!
В-третьих. Мой кран! Мой! Что хочу, то и делаю.
Кроме этих неопровержимых доводов, была еще и жизненная практика. Смесители ставили, как попало. У кого-то кран горячей воды был слева, у кого-то справа. Пришел сосед помыть руки, открутил не то – что его, это не то, чистыми руками обратно заворачивать? Бумажные «печати» смылись через день-другой…
Кроме того, цены. Не на воду, конечно. Вообще цены. На выпивку в частности. Одиноко живущие выпивохи продавали из дому все, что стоило денег. Продавали даже нужное. А уж ненужное – так немедленно. А что могло быть более ненужным, чем два смесителя в одной квартире, где все равно нет горячей воды? Пустую трубу забивали деревянным чопиком, на оставшуюся накручивали «сэкономленный» старенький медный кран.
Да и любопытство поначалу всех охватило. Что за такая «централь»? Что в ней происходит? Не помыться, так хоть послушать…
Но несколько лет слышно не было ничего. Дом стоит себе и живет, как прежде. И никаких вам централей и горячих вод. И все в баню с газеткой и кремом для бритья с красной полосой - по субботам.
У нас рано темнеет, и я люблю включать настольную лампу, а не верхний свет. У меня всегда играет музыка. Некоторые книги я перечитываю по нескольку раз. Новые книги выудить удается редко. А вот с музыкой все по-другому.
Появились «Аквариум», «ДДТ»… И я нередко притаскиваю домой все новые и новые кассеты с неизвестными доселе названиями.
Я засунул кассету в магнитофон, не успев прочесть названия. Пока разматывается ракорд, можно успеть прилечь, раскрыть книгу, или взять в руки гитару и начать, когда заиграют, подыгрывать…
А тут захотел я поставить чайник и вышел в коридор. Что-то насторожило меня. Этот звук напоминал скрип двери и свист паровоза одновременно. Затем свист превратился в рев атакующего слона, мрачный и угрожающий квинтовый скачок труб Иерихона пронесся над домом, и отовсюду раздался пулеметный треск и отдельные гаубичные выстрелы, вой привидений и стоны убитых при падении стен иерихонцев…
Как хорошо, мамы не было дома!!!
Я трясся и хлопал веками от ужаса. Вошел в ванну. Из смесителя шипело и рокотало, он трясся, шевелился, как живой. Сунув нос в кухню, я увидел, что там смеситель повернулся хоботом вверх.
Я принялся крутить его обратно, но он вышел из повиновения и не поддавался, и я стал крутить оба крана, не понимая, в какую сторону их надо повернуть. С кухонными я справился и бросился в ванную.
Одновременно из крана и из душевого рожка трубы плюнуло коричневым порошком, а затем из них фыркая, вывалилась коричневая масса, напоминающая то, что должно течь по другой трубе, потолще. На кране надулся пузырь и лопнул тысячей брызг.
Ну и какого цвета на мне была рубашка, какие брюки? ДА! ДА! На оба вопроса! Голубые джинсы, купленные вместо сожженных кислотой, и белая водолазка… Я еще не успел переодеться в домашнее…
Я не помню, как справился с краном в ванной, и вернулся в комнату, чтобы переодеться, а магнитофон орал голосом Петра Мамонова:
- Миллион кубометров горячей воды!
Я войду незаметно, пока дрыхнешь ты!
Кипяток! Кипяток не оставит следов.
Я приду незаметно, будь готов!
А в подъезде уже орали люди. А по двору уже бегали старухи, дети, интеллигентные и неинтеллигентные мужчины. Чопики выбивало из еще вчера молчавших труб. Потоки кипящей ржавчины били, как гейзеры, в стены и потолки, текло, текло, по всей земле, во все пределы!
«Ты думаешь я согреваю тебя?
Не надейся, не жди!
Я теку до тех пор, пока длится труба!
Я теку до конца, погоди!!!» - надрывался Мамонов, но рев труб его перекрыл…
ЖЭКовские бабы орали, что «всех же предупредили и всем все опечатали». Их посылали на редкость далеко.
Где-то рухнул потолок: пьяница-сосед сверху продал смесители и ушел по обыкновению принимать амброзию во двор, не в одиночку же – и исчез. В первом подъезде орала в окно Танька Лобанова – у нее в квартире случилось короткое замыкание. Это при том, что навозного цвета мерзость хлестала в три ручья, а на улице уже было темно.
К дому устремились аварийки, люк во дворе замерз, и его отогревали паяльной лампой, чтобы повернуть вентиль…
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |