…но 15 тысяч. Эта сумма была чудовищна. Пришлось многое из дома продать, включая проигрыватель, от чего я просто чуть не заплакал. На стенке опять повис график погашения долгов. Но заработки тогда были стабильные, и работа – тоже… С этим было полегче. Да и люди, имевшие возможность дать деньги в долг, никогда не брали процентов. Это считалось стыдно. (хотя – смотря в какой среде). В нашей – считалось…
И все же, несмотря на отсутствие процентов по долгам, этот график вышел длиннее и мучительнее. Дороже стоила страховка. Через полгода эксплуатации полетел коленвал. Еще через полгода прислали новый. Машина едва влезала в гараж… Ох.
Среди наших знакомых появился дядя Коля, у которого во время съемок фильма «Отпуск в сентябре» по пьесе Вампилова, регулярно бывали в гостях артисты Даль и Леонов. Олег Даль был вечно небрит, и все говорили что пил, хотя теперь я знаю, что он не пил. Выпил он в марте – в последний раз, чтобы использовать страшный подарок Высоцкого – ампулу «тетурама», вшитую в бедро на кухне, в квартире на Грузинской улице…
Дядя Коля был таксистом, который возил артистов – и мастером по части автомобилях. Он знал о машинах такое, чего не знали их конструкторы и сборщики. И работал в таксопарке. А там ездили на «Волгах», и поэтому потертый, но рабочий коленвал дядя Коля поставил в нашу машину задолго до того, как с завода прислали новый.
А еще дядя Коля занялся подготовкой нашей машины к эксплуатации. Первое в этом деле – поставить машину на «яму» и перетянуть все гайки, отрегулировать все, что может двигаться, крутиться, шевелиться и отваливаться. Ну и антикоррозийное покрытие. В общем, нужно было сделать все, что в других странах делают на заводе.
Для борьбы со ржавчиной была приобретена где-то у военных летчиков банка красной краски «антикор», которую дядя Коля называл «суриком». Еще купили столько коробок пластилина, что хватило бы на уроки труда всем младшим классам района… Пластилин плавили и разбрызгивали по дну машины из краскопульта. Что там еще делали с машиной – я не знаю, но это заняло неделю. А нужно было еще получить номера!
Но наконец, все было готово. И главное, за что можно сказать этой машине спасибо – мы на ней встречали маму из больницы! Надо сказать, что тетки из палаты очень за маму радовались. Есть такие места, где люди быстро учатся радоваться и за других. Где радость как таковая – очень высоко ценится.
Конечно, такая покупка вызвала не только добрые чувства у знакомых. Про папу и маму разные неприятные люди за глаза говорили и гадости. Самые безобидные – что загордились, мол. Но маме было гордиться нечем, потому что на машине ездил папа, папе гордиться было некогда, потому что «представительский» автомобиль все время ломался, и число знакомых в таксопарке у папы росло. Там уж точно никто ему не завидовал. Даже прямо как-то сказали: «Эх, Анатолич, надел ты себе хомут на шею… Я со своей неделями не расстаюсь, так и утопил бы ее с моста, гадюку…».
Дядя Эйно не скрывал, что слегка завидует, но прокомментировал свои чувства так:
- Эх, Юра, не каждый так может. Не потратить, не пустить на ерунду. Жене не дать на глупости…
Хорошо, что его жена этого не слышала.
А мне до слез было жалко проигрывателя. Если бы не эта «Волга», то к нему бы успели купить колонки и усилитель «хай-фай»… Но что переживать. Все равно потом пришла бы очередь на машину, повысили бы цены… Тогда такой проигрыватель не вписывался ни в один из возможных вариантов финансовой истории семейства.
«ГЕОРГИН»
Говорят, что игра в «колпаки», она же «наперстки» известна со времен древнего Шумера. Таким образом тысячелетиями человечество добровольно делится на тех, кто катает горошину, и тех, кто добровольно становится в ряды дураков. Кто-то, конечно, не реагирует на призывы колпачников «Кручу-верчу - обмануть хочу!» или, как у О. Генри «Посмотрите господа! Вот шарик! Вот он есть! А вот его нет! Ловкость рук обманывает глаз!». Не льстите себе. Свой колпачник найдется и на вас, будь он хитрован с рынка, поездной катала, описанный Анатолием Барбакару, некогда промышлявшим этим ремеслом, или Мавроди с его МММ, или строительная компания, или лохотронщик у вокзала – правда, этих теперь гоняют, говорят. Но уверен, что не везде. А те же лотереи?
Удивительно, но во времена моего детства была одна относительно честная лотерея. Билетики были то красные, то синие, то коричневые или зеленоватые. На них неизменно была нарисована цифра 25, что означало, что стоит такой билетик 25 копеек. Их продавали в книжных магазинах, чтобы поддержать у населения интерес к чтению. Отдав 25 копеек (часто их предлагали взят вместо сдачи), нужно было оторвать верхний корешок, нижний корешок – и билетик превращался в квадратную книжку-гармошку. Ее нужно было развернуть, и прочесть на последней страничке… «Билет без выигрыша», скажете вы? Нет, такое бывало конечно. Но чаще бывало «выигрыш 25 копеек» - и вы оставались при своих, «выигрыш 50 копеек» и два десятка тетрадок было вам обеспечено. Или семь тетрадок и авторучка. Или пара детских книжек с картинками – их было много, и картинки были, в отличие от бумаги очень хорошего качества. А если выигрыш был один рубль, то и книжку можно было купить и книгу посолиднее. Я дважды вытаскивал выигрыш в три рубля, несколько раз – рубли, а однажды – пять рублей! Но в «Спортлото» не угадал ни разу даже три цифры. И в денежно-вещевую лотерею – никогда ничего. Тут уж - кому что…
Ну, это так. А история собственно, про носки. Штопать носки я перестал давно. Продырявится – и на помойку. Но не всегда эта роскошь была позволительна. В те годы их штопали. Но однажды достав из шкафа пару носков и оценив площадь штопки, папа не выдержал.
- Я не могу этого носить! Я не нищий, черт возьми! Неужели нельзя купить пару нормальных носков! Андрюха, покажи, что у тебя за носки на ногах?
Мои напоминали носки Карлсона. Наружу торчали два больших пальца, сзади сверкали пятки.
Как папа воспитывает меня, я уже насмотрелся за годы детства. Но как воспитывают маму, с интересом наблюдал впервые.
Мамины контр-доводы, что купить в нашем городе носки – дело совсем непростое, и что те, что есть в продаже, папе не понравятся, приняты не были.
Взяв последнюю десятку, мама не в лучшем настроении и не в самом добром расположении духа пошла на базар (не через двор, а обойдя наш дом по проспекту, естественно, Ленина). Стояло жаркое лето, и на рынке были уже овощи, а в магазинах кроме хлеба, спичек и макарон все равно ничего не было. И не путайте это время с какой-нибудь перестройкой! У нас продукты прочно исчезли в 76 году по всей программе, чуть где что выбросят – очередь. Так что мама пошла на базар – куда еще-то?
Она не обнаружила на рынке носков, подходящих по качеству и цене. Выбор между носками и обедом на три дня был очевиден. А две пары этих самых носков перекрывали обеды. Одна пара не устроила бы либо папу, либо меня. Закупив продуктов на то, чтобы приготовить еду, мама уже выходила с базара, как вдруг ее внимание привлек человек с шестигранным лототроном и билетиками новой олимпийской лотереи. Она называлась «Спринт». И билетики стоили 50 копеек (Но это сначала! Через полгода, когда надо было покрывать олимпийские убытки, цену вздули до рубля). Не знаю, что творилось в преисполненной уязвленного женского сознания маминой душе, но она купила билет, и принесла его домой. Поставив продукты на кухне, она в ответ на папин вопрос о носках, вручила ему бумажку, размером с пластинку жевательной резинки (ох, предмет детской мечты и вожделения…) и сказала как можно язвительнее:
- Я, в отличие от некоторых, в карты играть не умею, и вообще не признаю азартных игр. Но вот тебе лотерейный билет. (И где тут логика? - подумал я об извечном вопросе мужского бытия первый раз в жизни). Или иди, сыграй со своими приятелями в преферанс на носки! Только попроси их, чтобы перед тем как отдавать тебе выигрыш, они их постирали!
- Какая у нас остроумная мама! – мрачно отреагировал папа, и брезгливо взял билетик. Он повертел его перед глазами, зачем-то понюхал и бросил обратно на стол:
- Это ты у нас переводишь деньги, я с государством в азартные игры играть не намерен. Сама и открывай.
- А почему это я? – обиделась мама. Тебе нужны носки, ты и открывай.
Пока родители готовили воскресный завтрак и слегка препирались, я потихоньку взял билет и стал пилить корешок ножиком. Картон был твердый, и оторвать его я не смог.
А потом все втроем мы с удивлением смотрели на не оставлявшую сомнения надпись «выигрыш пять рублей».
Снова возникла ситуация. Мама говорила, что билет она отдала папе, но тот отказался, так что она заберет выигрыш себе, но папа «задавил авторитетом» - и носками. Взяв меня с собой, он, когда мы позавтракали, отправился на базар, нашел продавца олимпийского счастья и мы незамедлительно получили сумму в пять рублей. И тут у папы что-то сверкнуло в глазах.
- Дайте-ка нам еще один! - сказал папа решительно. Он легко разорвал корешок билета и выиграл… еще один билетик. На сей раз обиделся я. «Моя очередь!» - сердито сказал я, и папа уступил мне право вытащить новый прямоугольничек с заклепкой на конце.
Я же собирался не только тащить, но и открывать. Папа, вспомнив мои старания вскрыть эти «консервы удачи» ножом, хотел было мне помочь, но я уже впился в билет зубами, и начал крутить его вокруг оси. Уж открутил я хвост билета или откусил – теперь непонятно, но когда оставшуюся к счастью, целой, бумажку развернули, на ней и я, и папа, и продавец прочли: «Выигрыш пятьдесят рублей».
Мне ужасно хотелось сыграть еще. Или получить часть денег, чтобы пустить их на те же билеты. Жажда мгновенного обогащения охватила меня. Но папа умел вовремя останавливаться, и останавливать других. Когда мы отошли от этого шестигранного вертепа, продавец явно вздохнул с облегчением.
На неожиданный «полтинник» мы с папой купили клетчатые носки – по две пары на каждого, зашли в лавку уцененных товаров и там наткнулись на венгерские мужские туфли большого и маленького размера – по два рубля за пару! Носки стоили, кстати, по три рубля. Мы купили каких-то фруктов и пирожных, десятку папа превратил рядом в магазине «Спорт-товары» в талоны на бензин (тогда так было – не на заправке платишь деньги, а идешь в «Спорт-товары», покупаешь талоны, и только на них машину заправляли).
А за шесть рублей мы купили маме огромный, высокий и красный с рыжиной цветок.
Я в цветах не разбираюсь. Кажется он называется «Георгин». Но я не уверен. Он высокий, и цветки торчат из одного стебля, сразу несколько штук. Цвет – ну я уже писал. Так, торжественно мы и шли домой – с пакетами и «Георгином». Цветком папа размахивал, как шталмейстер, дирижирующий оркестром.
Кроме этого случая, я выигрывал в «Спринт» несколько раз по рублю, и все. А, нет. Однажды, когда появились первые «однорукие бандиты» со сливами, вишнями и семерками, я выиграл сто рублей. Но это были уже очень смешные деньги. И всегда останавливался. Я не очень верю в азартную удачу.
А в книжную лотерею я выигрывал всегда – до того, как она исчезла. Жаль. Может быть, из-за таких, как я, ее и закрыли?
И как называется этот цветок, я тоже так и не усвоил. А ведь мама выращивает их на даче!
Ля минор
Гитару мне подарили на день рождения. Год она простояла без движения. Были на это свои причины.
Перед вторым классом меня заставили выучить какую-то дурацкую песню и повели в музыкальную школу. Принимать меня (не выговаривавшего шесть звуков) не хотели. Но, в конце концов, не обошлось без знакомств, наверное. Слух у меня есть. Это правда. С дисциплиной и другими требованиями музшколы было хуже.
Испортили меня папины пластинки. С самого рождения я слушал в сознательном и бессознательном возрасте джаз. Я знал кто такой Бах – но слышал его в исполнении трио Жака Люсье. На уроках физкультуры в первом классе я исполнял движение не по команде «раз», а «раз – точка»…
Преподавательница физкультуры говорила: «У него совершенно нет чувства ритма». Следом за ней то же самое заговорила преподавательница специальности. Что обо мне говорили преподаватели сольфеджио, лучше не вспоминать.
А возле здания этой окаянной школы был Парк Пионеров. И самая большая ледяная горка там выросла зимой. Туда я вместо занятий и ходил. И однажды выкатился прямо под ноги раскрывшей обман маме.
Папа резонно решил, что при таком отношении к занятиям и абсолютной взаимности с преподавателями незачем переводить деньги (за музыкалку надо было платить, и за пианино – его взяли в прокат).
Гитара поначалу напоминала мне о музыкальной школе. Но потом по ошибке папа дал мне послушать вместо бобины с Окуджавой пленку Высоцкого. Она начиналась с «Чести шахматной короны».
Я посмеялся и над шахматной короной, и над «Ой, Вань, гляди какие клоуны», но на другой стороне бобины первая же песня выбила из меня веселье. Это была «Тот, который не стрелял». А потом - «Банька по-белому».
Лучший учебник истории – семейный альбом. Лучшее пояснение – молчание. Нам промолчали в мельчайших подробностях конец тридцатых годов, ни единым словом не выдали, как стояли в очередях с передачами для родственников, уже получившим «10 лет без права переписки». Нам не делали ни намека на то, почему на еще довоенных фотографиях наши семьи ежегодно уменьшались вдвое. Никто не посмел бы при детях сказать, что такое «враг народа». Так что мы все – у кого было хоть что-то в голове – были прекрасно обо всем информированы. Мелодия тридцатых годов была мне прекрасно понятна. Слова спел Высоцкий.
Он, Высоцкий, объяснил мне, почему красавица и умница мамина тетка вышла замуж за животное в фуражке по имени дядя Прокофий. После этой свадебной фотографии семья перестала уменьшаться количественно на фотоснимках. И только одного Высоцкий не мог мне объяснить – кто рядом с дедом на фотографии, спрятанной под корешок альбома, красивый, в шляпе и галстуке и с такой милой девушкой под руку, и что значит на фотографии надпись «Рика и Катя»…
Это я уже выяснил сам. Потом. Когда купил книгу «Голос Рамзая». На этом снимке были Рихард Зорге и двоюродная сестра деда – Катя Максимова. Мама подтвердила. Врет автор книги – не была она никакой рабочей ткацкой фабрики на Трехгорке. Она была актрисой, и сначала учила Зорге говорить по-русски без акцента, а потом стала его женой…
Дедушка Виктор. Легенда семьи… Летчик, герой, затем – комбриг и большой армейский начальник, погиб на вторую неделю войны. Следом за похоронкой пришли трое – за ним. Не верили. Думали – прячется. Не знали они деда…
Бабушку с грудной мамой забрали в мрачное здание, а тетку Иринку, которой было пять лет, оставили ждать на крыльце.
Бабушку и маму отпустили через пять дней. За это время ушла та баржа, на которой их должны были эвакуировать. Их отпустили без опаски – поедут на следующей барже. Доедут – а там их «встретят».
Вторая баржа была набита до последнего предела людьми, ставшими уже и тоньше – от страха. Первую финский летчик, наверное молодой и счастливый, чувствовавший себя героем, потопил, прекрасно видя, что на палубе женщины и дети. Половина из которых были такими же финнами и финками, только маленькими…
У мамы поднялась температура. Кто-то «добрый» крикнул слово «тиф». Родная сестра уговаривала бабушку бросить маму за борт. Толпа начал звереть. Капитан буксира, видя, что сейчас начнется, соскочил на борт баржи и пальнул несколько раз над безумными головами из пистолета. И высадил бабушку с двумя сестрами на берег. Мама мало что помнит об этом – только то, что там была деревня, старушка по имени Марья Флегонтьевна, которая поливала ее из медного ковша. Никакой это был не тиф. Корь это была. Вылечила ее безвестная и неграмотная старушка из прибрежной деревни. Вспоминая ее, я не хочу быть атеистом. Хотя себя, конечно, не переделаешь. Но если потом окажется, что я тут ошибаюсь, то, отбыв свое в чистилище, первым делом найду старушку Марью Флегонтьевну.
А когда война кончилась, и бабушка с мамой и Иринкой вернулись из эвакуации, оказалось, что негде работать и нечего есть. Хорошо хоть, остался цел дом, где жил когда-то дед, и семья его брата. И брат деда – живой.
Бабушка была в отчаянии. Но на улице ее увидел из окна автомобиля знакомый деда – Юра. Юра был в наших краях большим начальником. Это он отогнал от бабушки беду, готовую снова разразиться после войны. Он устроил ее работать в комиссию по приему возвращавшихся из эвакуации. И даже как-то, получив «американский подарок» к новому году – посылку с двумя детскими шубками, консервами, яичным порошком и бутылкой виски, забрал виски себе, а остальное отдал бабушке. Шубки продали – на эти деньги перезимовали.
Бабушка очень радовалась когда «Юрочку» показывали по телевизору. Его фамилия была Андропов. Потом я где-то прочитал, что Андропов всем напиткам предпочитал виски. Я знаю, с каких пор. И должностное лицо по фамилии «Андропов» и «Юрочка», которого знала бабушка, для меня – разные люди.
Высоцкий об этом не пел, конечно. Но это он дал нам слова, из которых мы – те, кто хотел – сумели сложить предложения, из предложений составить рассказы. И все, о чем молчали, стало ясно. Я повзрослел на несколько лет, а то и больше – в тот день, когда папа перепутал бобины.
25 июля, в день моего рождения, папа купил приемник «ОКЕАН – 202» и мы стали вечером – как и все у кого были приемники, крутить его, в надежде послушать «вражьи голоса». И я узнал, что Высоцкого больше нет.
Это был самый худший день рождения в моей жизни.
А через неделю достал я из шкафа гитару и стал играть. Сначала научился сам – первые аккорды я сам и нашел. Шесть штук. Потом мне кое-что объяснил Леша – сын дяди Эйно. Первый год я пел исключительно Высоцкого, что было смешно со стороны, но мне было плевать на «сторону». Потом уже появились «Машина времени», «Воскресение», «Аквариум». Потом – Джо Пасс, Августин Барриос и Наполеон Кост. Потом книжки по музыкальной теории. Свои песни. Концерты и даже небольшие гастроли…
Гитара дома есть до сих пор – но я все реже к ней прикасаюсь из-за травмы пальца.
Бабушка поддерживала отношения с сестрами – со всеми, кроме одной.
Моего двоюродного брата Иринка назвала Виктор – в честь деда.
А что значил для меня и для всех нас Высоцкий… Тут я попытался сказать, что думаю по этому поводу.
FERMATA
Ферма́та — «остановка», «задержка») — знак музыкальной нотации, предписывающий исполнителю увеличить по своему усмотрению длительность ноты, обычно, в 1,5-2 раза, но возможно и вплоть до полного затухания звука. Продление ноты или паузы ферматой, однако, принято считать обратно пропорциональным номинальной длительности ноты: если сама нота достаточно длинная, фермата, зачастую, означает вообще не продление указанной ноты, а вовсе, что эту самую ноту, наоборот, можно сократить.
В городе всего два места, где продают проигрыватели и пластинки – Универмаг и еще магазин «Мелодия». В «Мелодии» выбор побольше. В Универмаге чаще что-нибудь «выбрасывают». Но «выбрасывают» то, что больше нравится широким массам – двойник Пугачевой, «Верасы», Леонтьева. Мне это совсем не нужно.
В «Мелодию» поступает все самое лучшее – но не зевай. В конце месяца, в конце квартала и перед новым годом нужны деньги – и не маленькие. На пластинки, разумеется. У пластинок твердая цена – классика – рубль сорок пять, нелицензированные пластинки, вроде как-то уворованных без авторских прав – рубль восемьдесят, это например пластинки Армстронга и Эллы Фитцджеральд, или концертные диски побывавших в СССР западных групп: «Грег Бонам и вокальный дуэт «Липс», итальянский органист, фамилии которого не помню, группа «Тич Ин». Грег Бонэм пел на этой пластинке «Blue seude Shoes» - думаю тоже без уплаты авторских прав. «Тич Ин» - полностью диск не помню, кроме песни «Дин-Дон» - смешная и простенькая, но чем-то приятная песенка.
Мир рок-н-ролла пока нам недоступен – «Битлз» и «Роллинги», «Пинк Флойд», «Криденс», «Назарет» и «Юрай Хип» нам доступны только на магнитофонной пленке через двадцать пятую перезапись. Так же и с Высоцким, «Машиной Времени», «Воскресением» - качественной записью считается такая, на которой можно разобрать слова. Ну, если одно-два непонятно – тоже ничего.
А у меня, вопреки музыкальной школе есть слух. Мне трудно слушать то, что плохо записано. Да и кассеты дороги. Пластинки лучше. Тем более, что во дворе все потихоньку напевают, мелодию я уж как-то услышу, а транспозиция под свой голос для меня не проблема. Это вызывает вопросы: почему играю не так, «как надо». То есть, как написано в журнале «Ровесник».
А мои учителя игры на гитаре пока Алексей Кузнецов и Николай Громин. Не удивляйтесь, именно так. Первая их большая пластинка – «Джазовые композиции» - заслушана мною до совершенно «запесоченного» состояния. В результате первая мелодия, которую я научился играть так, что не было противно самому, был «Сент-Луис Блюз». Залезать ниже десятого лада на грифе было трудно, рука была поставлена криво, но результат уже был. Переучиваться пришлось у Леши – сына дяди Эйно. Но уроки скоро кончились – он защитил диплом в университете и уехал строить атомную электростанцию. Куда-то под Мурманск, в город под красивым названием «Полярные Зори».
А пластинки добывать было все труднее, я ходил в «Мелодию» и в конце месяца, и в конце недели, и в конце дня. И примелькался там продавщице.
Продавщица была красивая, и с музыкальным образованием – она закончила музыкальное училище. Звали ее – перед этим надо сделать вдох и успокоить частоту пульса – Эстери. У нее были огромные серые глаза, и понимания мы достигли быстро – у нас были общие вкусы.
Это благодаря Эстери у меня составилась чудесная виниловая коллекция. Она оставляла мне самые лучшие пластинки, рискуя схлопотать выговор или остаться без премии. Первая пластинка, которую ей удалось для меня придержать, была в бракованном конверте – так что она и не рисковала в этом случае. Но потом оставляла мне самое лучшее. И без всякого брака.
Иногда мы играли в такую игру – вторая продавщица ставила в отделе рядом бобину, не говоря нам, кто играет, или пластинку, так чтобы нам не было видно конверта – и мы угадывали произведение и исполнителя. Через полгода я узнавал десятка три дирижеров по манере исполнения, не говоря о джазовых музыкантах – если бы проводились музыкальные викторины «на слух», я бы побеждал в них всех – спасибо Эстери и ее подруге.
Маму я теперь просил привозить из командировок исключительно пластинки.
А как-то зашли мы с папой и увидели на прилавке двойной альбом Гершвина – симфоническую сюиту «Порги и Бесс», «Концерт Фа-мажор для фортепиано с оркестром», «Американец в Париже» и «Рапсодия в стиле блюз». Дирижировала Вероника Дударова. Не самое мое любимое исполнение. Но тогда это была единственная доступная пластинка Гершвина в полноценном симфоническом звучании. Грустный парень, которого я потом видел возле консерватории и на концертах не раз, но так и не познакомился, смотрел на альбом из двух пластинок в картонной коробке. Три сорок… У меня не хватало рубля с мелочью. Папа выручил. Парень ушел из магазина печальный-печальный. Если бы был только повод познакомиться – я бы дал ему переписать обе пластинки. Сейчас бы я ему этот альбом перекатал на два обычных лазерных диска – просто на память.
Слушай, если прочитаешщь ты это, и случай этот вспомнишь, и меня узнаешь, – извини, что на «ты», ты был тогда постарше меня – ты меня найди. У меня теперь столько Гершвина, что такой коллекции ты можешь и в фонотеке консы не найти. Даже точно не найдешь… Если тебе, конечно еще нужно. Ну да ничего – просто так найди. Кофейку попьем. Чтобы без ошибок – скажешь мне, где лежал альбом. Ты не забыл, я точно знаю. А я тебе дам отзыв. Судя по тому, как ты на этот отзыв смотрел, какими глазами, я тоже не ошибусь…
Эстери… Я ее иногда встречаю в городе. Тогда я мучился ревностью – у нее появился поклонник, и, он, похоже, преуспел. А мне бороться с ним было
трудновато. В 12-то лет…
Эстери…
Опасная фамилия
После смерти бабушки мы с мамой ездили в Астрахань к тетке – к Иринке. По дороге была пересадка в Москве, и я потребовал, чтобы меня отвели в мавзолей. Отстояв длинную очередь, я посмотрел, на то, что там, в мавзолее, лежит, и мужчина с повязкой «распорядитель» на рукаве спросил меня с нарочитой торжественностью: «Ну как, запомнишь этот день?». Я ответил совершенно искренне и прямо – «Конечно! Не каждый день видишь чучело Ленина!».
Повисла тишина… Всем стало страшно. Вдруг кто-то крикнул: «Товарищи, это ребенок! Ребенок сказал!» От мавзолея наш кусок очереди разлетелся со скоростью осколочной гранаты. Но это, что называется, не по делу возникшая ретроспекция. Так. Провокация памяти. Глава о другом.
Футбол во дворе как-то не задался – дождичек пошел, и вдруг родители закричали, что надо занимать очередь в ЖЭК за талонами. Дело обычное. Мы заворчали, ЖЭК был от нас пяти шагах, и как только его откроют, мы должны были занять первые позиции, а одного делегировать во двор орать под окнами, что «уже дают» и родителям пора брать квартирные книжки и идти. Случалось, что талонов не хватало. Тогда можно было и без продуктов остаться. Не без всех конечно. В свободной продаже всегда была зеленая студнеобразная масса «зельц». Ее не покупал никто, даже самые бесстрашные. Тем более что дырки в туалетах так и оставались еще не заделанными. Из маргарина вырезали полушария, в которые втыкали спички, чтобы было похоже на ежей. Так украшали витрины.
Олега Родиончик комментировал, прямо скажем, хреновое продовольственное положение в нашем городе по-своему. Он считал, что нечего удивляться, и что по-другому и быть не может.
- Все всегда в Москву увозили. И всегда все было по талонам, что вы мне шурупы в башку заворачиваете? Пушкина читали?
Цитата из Пушкина в устах Родиончика была сама по себе делом стоящим того, чтобы послушать. Все притихли.
- «Евгений Онегин», блядь! Слушайте!
Родиочик извлек из сумки, которую подложил по тощий зад, сидя на мокром после дождя теннисном столе, распухшую от воды книжку из серии «Библиотека школьника», послюнявил пальцы, долго шерстил страницы, пока не нашел нужного места:
- Во! «В «Талон» помчался он уверен, что там уж ждет его Каверин, вошел и пробка в потолок!» Во! В те времена у них даже бухло по талонам было! Даже шампанское! Даже у дворян!
Мы дружно засмеялись, но он гордо и презрительно на нас посмотрел и показал длинный, острый язык.
- «Гы-гы-гы»! Ржете, как ослы без морковки! Пушкин им уже не авторитет! Вот попомните меня, скоро все будут за талонами на чернила в очереди стоять! Будете еще свои слезочки пополам со слезами Мичурина бодяжить!
Не буду комментировать взаимоотношения Родиочника с Пушкиным, но талоны на спиртное через несколько лет и правда появились, и даже прославили на весь Союз наш дом – причем очень недоброй славой. Но – как говорится – нет пророка в своем отечестве, а уж во дворе своем – тем более. У нас, оказывается, был.
К талонам мы давно привыкли. Сначала ввели талоны на мясо – в середине семидесятых. Выдавали их на большие праздники и день освобождения города от фашистских захватчиков. Так как город наш взяли в свое время финны, а теперь у нас с ними дружба, да и каждый третий в городе – финн, национальность захватчиков в именовании праздника не уточнялась. Талоны были маленькие, прямоугольные – из такой бумаги, как обложки тетрадок, зеленые, и на них было написано только слово «ТАЛОН» большими буквами и маленькими – «май» или «ноябрь».
Выдавали талончики в жилконторе, и чтобы получить их, требовалась книжка с отметками об оплате за квартиру и свет. Тут возникли проблемы, именно у нас. Дело в том, что папа мой – сторонник прогресса, это, во-первых, а во-вторых, не любит никаких очередей. А перед тем как попасть в любую очередь, сначала нужно было попасть в очередь за…чем? Правильно. За зарплатой. Папа попросил переводить его зарплату на книжку и очень давно, ну об этом вы знаете. Но чтобы не стоять в лишней очереди (все равно он оставлял все деньги на счету) папа воспользовался непопулярной тогда услугой – плату за свет и квартиру снимали с его счета прямо в сберкассе. Но в квартирной книжке на этот счет никаких отметок не делалось, и когда мы шли за талонами, тетки из ЖЭКа устраивали скандал и даже грозили выселением. Объяснения, логика и даже справки из сберкассы не действовали, пока тетка не проорется до хрипоты.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 34 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |