Писать историю родного города

ЕЩЕ РАЗ К ВОПРОСУ О ТОМ,

КАК НЕ СЛЕДУЕТ

ПИСАТЬ ИСТОРИЮ РОДНОГО ГОРОДА

Вышла в свет очередная книга, посвященная истории г. Боровичи с многообещающим названием: «Боровичи. Страницы истории /Л. В. Подобед – СПб.: Астерион, 2013. –340 с.: 52 илл. Работа охватывает настолько огромный по времени период, что справиться с ним под силу разве что большому и опытному коллективу исследователей. Но, поскольку коллектива под рукой не оказалось, то посмотрим, что же удалось сделать автору. Книга красочно иллюстрирована. В оборот введены новые материалы и фотографии.

Это военные и гражданские деятели так или иначе связанные с судьбой города с достаточно емкими характеристиками. Это же самое относится и к боровичанам –Героям Советского Союза. В этом несомненное достоинство книги. Но, к сожалению, многие групповые фотографии конца Х1Х – начала ХХ века оказались безымянными и их невозможно идентифицировать. Отсюда трудно установить степень личного вклада в развитие городского хозяйства каждого из участников. Нет ни одного авторского комментария к помещенным фотографиям, письмам и воспоминаниям. За бортом исследования остается ценнейший материал по истории города и его учреждений. Фотографий в книге (в ущерб тексту) такое количество, что ее вполне можно было бы назвать: «Боровичи в фотографиях и открытках прошлого и настоящего». Издание, как уверяет автор, «строго документированное, изложение некоторых страниц (а почему бы не всех?) истории города Боровичи и Боровичского края в контексте русской истории. Книга рассчитана на широкий круг читателей и может быть использована как учебное пособие по краеведению». «Широкий круг читателей» вряд ли воспользуется предложением, ибо цена книги (1500 руб.) и рядовому труженику далеко не по карману. Тогда на кого же она рассчитана?

Теперь в отношении последнего утверждения об использовании книги в качестве учебного пособия. Д. С. Лихачев, действительно, писал о том, что «нет городов, в которых не было бы их истории, собственных примечательных событий в прошлом или выдающихся людей». Но при этом ученый предупреждал краеведов, что жизнь города должна познаваться в ее экономической, вещественно-бытовой и социальной, политической, умственной, художественной и религиозной природе и правде»[1]. «История города может быть разделена на целый ряд специальных историй (в книге они именуются «страницами истории»), каждая из которых должна учитываться в истории города.[2] Подытоживая сказанное, Д. С. Лихачев еще раз напомнил, что краеведение принадлежит к комплексным наукам. С этой точки зрения моральная отдача краеведения как науки исключительно велика».[3] В свете сказанного остается лишь проследить везде ли автор следует рекомендациям выдающегося ученого.

Итак, первые 44 страниц книги не вызывают нареканий, ибо материала по первым 10 разделам (Город на Мсте, В древне времена, «В Боровичах на погосте на ряду...», «...Да незабвеша будет в людех победа на месте том...», «Боек и знаменит был этот путь, да слава его минула...», «Вот порог! Прочь, порог...», «Учредился город Боровичи...», «Город построен красиво на трех береговых уступах...». Торговая сторона, Спасская сторона.) достаточно, как в самом Боровичском городском музее, так и в археологических статьях, посвященных древней истории города. Другое дело, когда автор переходит к рассмотрению истории города ХУ111 – ХХ и даже ХХ1 столетия. Здесь у автора явно не хватает ни материала, ни прочного знания истории Отечества, не знания персоналий. Если в 10 разделах еще присутствуют авторские ремарки, то дальше ни ремарок, ни одного авторского комментария.

Возьмем, например, одну из «страниц истории», озаглавленную «Теперь это гордость боровичан...». Речь здесь идет о строительстве городского металлического моста. Опуская заимствования из чужого источника, которые автор даже не счел нужным обозначить сносками, заметим, что подобное встречается в книге неоднократно и относится также и к фотографиям (С. 50. Строители моста) [4]. Такой метод «научного поиска» сильно смахивает на банальный плагиат. А дальше – еще хуже. На (С. 47) автор книги поместила фотографию неизвестного военного и, судя по мундиру и ордену Св. Анны, довольно высокого ранга, обозначив ее, как фотографию талантливого мостостроителя Николая Аполлоновича Белелюбского. Автор просто не держала в руках настоящей фотографии Белелюбского да и к тому же незнакома с историей Института инженеров путей сообщения. В противном случае она бы знала, что Николай Аполлонович Белелюбские ни военного мундира, ни наград никогда не имел, так как поступил в институт, когда он уже стал гражданским учебным заведением. Это произошло в 1864 г. Теперь выпускники института получали звания гражданского инженера, что и отразилось на их форменной одежде, с чином коллежского или губернского секретаря. Н.А. Белелюбский после продолжительной трудовой и научной деятельности был удостоены звания статского советника [5].

Фото, опубликованное в книге Л. В. Подобед

Запрос

в Центральный музей железнодорожного транспорта

Российской Федерации

(190068, Санкт-Петербург, ул. Садовая, 50)

Запрос, сделанный в ЦМЖТ, показал, что «в фондах музея хранятся многочисленные фотопортреты Н.А. Белелюбского разных лет. Визуальный анализ имеющихся изображений не соответствует изображению неизвестного на фотографии, помещенной в книге Боровичи. Страницы истории / СПб., Астерион, 2013. автор Подобед Л. В. Кроме того, косвенным подтверждением является то, что Белелюбский по биографическим источникам не награждался орденом СВ. Анны (?), в то время как у неизвестного эта награда присутствует.

Знак, прикрепленный с правой стороны мундира неизвестного лица, атрибуции не подлежит ввиду плохого качества изображения.

Прилагаем 2 копии фотографий Н. А. Белелюбского разных лет.

С уважением,

Директор ЦМЖТ Г.П. Закревская

Фото Н.А.Белелюбского, присланные ЦМЖТ

Подзабыла Л.В. Подобед наставление «буревестника революции», которой в беседе с начинающими писателями назидательно советовал: «Если пишешь о яблоке, то все должен знать о яблоне».

Та же самая путаница относится и к военным казармам г. Боровичи (С. 47). Их строительство было начато в 20-х годах прошлого столетия и предназначались они для 47 стрелкового полка Красной армии. Казармы до сих пор стоят на Парковой улице и на торцовой стене одного из зданий обозначена цифра 1928 г. Очевидно год окончания строительства. «Красными» казармы названы так потому, что Военвед запретил штукатурить фасады кирпичных казарм за исключением отдельных частей здания – наличников, поясков, фриза и т.д.[6]

На (С.58), озаглавленной «Засверкали штыки граненые», речь идет об организации народных ополчений в Петербургской и Новгородской губерниях для борьбы с вторгшейся французской армией Наполеона Бонапарта. Давая оценку военно-стратегическому потенциалу французской и русской армии, автор безоговорочно утверждает, что «Россия не смогла противостоять Наполеону своей уступающей по численности регулярной армией» и тем самым подтвердила, что продолжает находиться в плену старых представлений и приукрашиваний. На самом деле русская армия располагала в несколько раз большими, чем у французов запасами вооружений (порох, снаряды, патроны), провианта и фуража. Русская промышленность производила в год 163 тыс. тонн чугуна (французская – 99 тыс. тонн) и 176 тыс. ружей нового образца (французская 120 тыс.)

Общая численность вооруженных сил Франции оценивалась в 1 млн. 200 тыс. человек. В советских школьных и вузовских учебниках общая численность российских войск вообще не указывалась, а в действительности она тоже составляла не малую силу – 975 тыс. человек. Общая численность русских армий и корпусов в западных губерниях достигала 320 тыс. человек. Таким образом, превосходство французской армии по численности не было таким уж подавляющим. Другое дело, когда определилось главное направление движения французской армии к Москве с ответвлением на Санкт–Петербург. Вот тогда отряды народного ополчения пришлись весьма кстати, поскольку на этих направлениях Наполеон сумел сосредоточить 300 тыс. солдат против 120 тыс. войск Барклая де Толли.[7] Из трех военных округов в боях принимали участие лишь ополченцы 1-го и 2-го округов – Петербургского и Новгородского. 3-му округу – Нижегородской, Костромской, Казанской, Вятской, Симбирской и Пензенской губерниям предписывалось лишь «приготовить, расчислить и назначить людей, но до повеления не собирать их и не отрывать от сельских работ»[8].

Говоря о практическом участии в ополчении почти всех сословий, что, безусловно, имело место, автор забыла упомянуть, что новгородское дворянство, дав обещание выставить из числа крепостных крестьян в ополчение 10 тыс. воинов, неохотно выполняло его. Оно либо тормозило формирование дружин, либо стремилось взвалить это на другие слои населения, например, на горожан и ремесленников. Это вызвало возмущение городского населения Новгорода и чуть не вылилось в восстание.[9] Начальником Новгородского ополчения был избран генерал-от-инфантерии Н. С. Свечин.

Приведенные выше примеры уже свидетельствуют, что содержание книги дает заметную трещину с контекстом истории Отечества. В разделе «Из истории отмены крепостного права в Боровичском уезде» (С. 66) автор продолжает придерживаться ошибочного мнения о традиционной барщинной форме хозяйствования в Новгородской губернии до отмены крепостного права. Хотя исследования советских ученых показали, что значительная часть крестьян стояла на смешанной повинности, то есть, оброчная форма охватывала 64% крестьян и только 33,6% земледельцев исполняли барщину[10]. Из 387 селениях Новгородской губернии по Боровичскому уезду насчитывалось 33. Уезд, расположенный в юго-восточной части губернии, занимал площадь в 8472,8 кв. в. и находился лишь на 7 месте. Населен он был относительно густо (118 284 души об. п.) а по плотности населения (13,9 человек на кв. км) находился на 3-е месте среди новгородских уездов.

Далеко не вся территория Боровичского уезда была хорошо обжита населением. Тому были свои причины, о которых автор опять-таки не счел нужным посвятить читателя. Это сделал за него представитель губернского статистического комитета Н. Рыбкин, оставивший в 1870 г. зарисовку природных особенностей Боровичского уезда и тяжелого будничного труда крестьян. «Жители, – пишет он, – издревле страдали не только от камней и глины. Топором и огнем прокладывал крестьянин путь к пашне. И досели здесь есть местности до того лесистые, что нет возможности с дорожного экипажа проникнуть глазом в лес далее аршина... Воды Боровичского уезда до того обильны, что даже на карте Новгородской губернии их более 40 озер. Весной разливы захватывают десятки верст с деревнями, лесами и покосами. Отсюда календарь деления годового цикла на четыре трехмесячные части (весна, лето, осень и зима) лишь более или менее совпадал с реальностью. Пахарь выезжал на эту землю, испещренную валунами и подсыхающей глинистой почвой со своей бороной из еловых сучьев (смыком) и поднимал этим «орудием» трескотню и тучу пыли. Его домочадцы из всех сил разбивают колотушками глиняную землю весь день, обливаясь потом и задыхаясь пылью»[11].

После реформы 1861 г. в пользовании крестьян оказалось 180 536,5 десяин земли. (по 5,51 дес. на душу). Таким образом, в целом по Боровичскому уезду среднее значение душевного надела сократилось на 2,55 дес., или 31,6 %. Средний пореформенный надел оброчных составил 5,56 дес. (сократился на 2.95 дес., 34,7%) у барщинных – 5,47 дес. (2,21 дес., 28,8 %). У крестьян на смешанной повинности – 5,36 дес. (2,26 дес., 29,7%), в прочих селениях – 5,65 дес. (2,79 дес., 33,1 %).[12] Как и в других уездах Новгородской губернии практически для всех категорий крестьян и в целом по уезду средняя «стоимость» десятины выравнялась и различалась на несколько копеек. В Боровичском уезде она составила 1, 56 руб. (при среднем размере оброка на душу м. п. 8,61 руб.)[13]. В целом же уровень развития сельского в уезде был невысок; чему не способствовали ни климат, ни качество земли. Значительное распространение в уезде получили промыслы. К числу последних следует отнести лесные промыслы, связанные с распиловкой и сплавом досок, значительная часть которых использовалась здесь же, в уезде при постройке барок и других судов. В реках Мста и Быстрица добывалась известь, традиционным для жителей уезда считался промысел огнеупорных глин, продававшихся и в сыром виде, и шедших на изготовление кирпичей и посуды[14].

Разделив историю Боровичей и района на десятилетия советской власти, автор опять-таки не отмечает существенной разницы между ними. Если первая половина первого десятилетия была связана с Гражданской войной и пресловутым «военным коммунизмом» с его продразверсткой, то вторая – посвящена исключительно восстановительному периоду. Ни словом не упоминает автор ни о «военном коммунизме», ни о продразверстке, В таком случае читатель может подумать, что «военный коммунизм» вообще не добрел до Боровичского района.

Второе десятилетие советской власти оставило по себе горькую память и горы людских трупов, умерших от голода в 1921/22 г. в районах Поволжья, в бассейнах рек Кама и Урал, в Башкирии, на юге Украины, Армении, Азербайджана, части Казахстана и Западной Сибири. На пораженной голодом территории оказалось 69 млн. 795,1 тыс. человек, т. е. почти половина жителей страны. На территории одной только РСФСР засухой была поражена площадь в 23 млн. десятин. Голод охватил 26 млн. человек.[15] Однако причиной повального голода была не только засуха, а истощение крестьянских сел ленинским указанием об изъятии «кулацкого хлеба». Как же надо было ненавидеть свой народ, чтобы отдать распоряжение большевистской печати о замалчивании страшного голода в течение 5 месяцев. И только по истечении этого срока по распоряжению Ленина был создан Комитет помощи голодающим (Помгол) [16].

Как отнеслись к этому горю боровичские крестьяне. Не в пример соседней Тверской губернии, где излишки хлеба, благодаря хорошему урожаю, перегонялись в самогонку, в Новгородской губернии был создан Комитет помощи голодающим. По городам и селам губернии проходили субботники, воскресники, спектакли, концерты и другие мероприятия в фонд помощи голодающим. Из Симбирской губернии в Новгородскую губернию привезли и разместили по школам, детским домам и госпиталям 3 500 детей. Крестьяне Новгородкой губернии, несмотря на плохие виды на урожай, к весне 1922 г. передали Симбирской губернии 80 тыс. пудов продовольствия и 20 тыс. пудов семян[17]. В Боровичах эвакуированных подростков отдавали отдельным крестьянам на прокормление. Крестьяне выхватывали более рослых мальчиков и девочек и превращали их в батраков и нянек[18].

Ни словом не упоминает автор о реформе школьного образования, устроенной большевиками в 20 – годы в рамках культурной политики. Обойти вниманием тему образования, которая и сегодня-то не блещет успехами, запутавшись в тенетах ЕГЭ, большое и ничем не оправданное упущение автора. По мысли реформаторов начала 20 –х годов школа должна была двигаться по пути полной унификации, заменив собой все разнообразие типов школ царской России. Они были заменены школами 1 и 11 ступени. Вся программа с первого по четвертый год обучения в школах 1 ступени Боровичского уезда носила явный сельскохозяйственный уклон. Из-за отсутствия учебников и пособий по общеобразовательным предметам, малыши вынуждены были все запоминать со слов учителя, а последний иногда не мог решить, как поступить с новым материалом; давать на уроке весь текст или же делить его на части. В результате словарный запас детей не пополнялся и оставался катастрофически малым. При изучении стихотворения «На смерть Ленина» дети не могли объяснить значение слова «гудок», «гений», «преграды природы» и т. д. Под заводским гудком, который они в деревне никогда не слышали, дети понимали вой ветра[19].

В Боровичах школы 11 ступени кроме общего школьного образования больше ничего не давали, поэтому учащиеся из рабочих семей, которым после окончания 9 класса нужно было идти на производство, чтобы помогать семье, бросали школу. Те же из них, которые все же оканчивали школу, вынуждены были довольствоваться на Бирже труда ролью чернорабочего, что очень удручало родителей. Школы 11 ступени, призванные готовить контингент для поступления в вузы со своей задачей не справились. Те 40–45 % абитуриентов, отважившихся поступить в высшую школу, оказались настолько слабо подготовленными, что не смогли преодолеть экзаменационный барьер[20]. На селе крестьяне жаловались, что после окончания школы 11 ступени их чада могли лишь пахать землю, косить сено, а нужны были шорники, сапожники, кузнецы. Школьная реформа зашла в кризисный тупик. С полетехнизацией обучения тоже ничего не вышло. К 1930 г. безграмотность подрастающего поколения приближалась к 100%[21]. Центральная Правда с тревогой сообщала, что даже дети, окончившие семилетку, очень слабо вооружены грамотой, «они особенно плохо знают свой родной язык и простую грамматику» [22].

Явный провал школьной реформы вынудил руководство Наркомпроса СССР вернуться к наследию дореволюционной системы школьного образования. А постановление ЦК ВКП(б) положило конец прожектерским экспериментам Луначарского, Покровского и иже с ними. 5 сентября 1931 г. постановление ЦК ВКП(б) признало, что «коренной недостаток школы в том, что обучение в школе не дает объема общеобразовательных знаний» [23].

Новая экономическая политика – НЭП, 1921 – начало 1931 г. (161)

Рассуждая о значении НЭПа для сельского хозяйства Боровичского уезда, автор не проявляет достаточного знания предмета. НЭП отнюдь не свалился на голову власти, как плохо закрепленный кирпич карниза. Или же, скажем, на Совнарком вдруг неожиданно снизошло Божее озарение, и он принял НЭП. Нет! Лишь грохот двенадцатидюймовых (305 мм.) орудий кронштадских фортов, да полыхнувший в лицо власти пламень массового крестьянского восстания, заставил Ленина навсегда отказаться от своего детища – «военного коммунизма», опорные пункты которого были изложены им 8 мая 1918 г. в «Основных положениях декрета о продовольственной диктатуре» и направленные против крестьян и буржуазии[24].

Всего три жалкие строчки отвела автор НЭПу на селе. На самом же деле влияние НЭПа на сельское хозяйство было огромным и благотворным. Иначе и быть не могло, ведь НЭП-то и был рассчитан в первую очередь на подъем сельского хозяйства. Предприимчивому крестьянину больше всего по душе пришлись две вещи: свобода выбора формы обработки земли и гарантии землепользования. Было разрешено создавать мелкие частные предприятия и даже с учетом иностранного капитала. Крестьянам разрешалось после сдачи продналога продавать продукты своего труда. Ответственность за сдачу ке «военного коммунизма». В результате у крестьян появилась материальная заинтересованность в расширении посевов и росте поголовья скота. Большое значение имело введение в действие закона, разрешающего аренду земли и применение наемного труда в единоличном хозяйстве. Но самое главное для крестьянина стала возможность выбора той или иной формы землепользования (общинную. участковую, Товарищескую и смешанную) которая казалась ему наиболее целесообразной по природным и экономическим условиям.[25]

Как изменилось материальное положение крестьян? В книге опять – таки ни гу-гу. В действительности же в весенний сев 1926 г. крестьяне Боровичского уезда смогли вывести на поля 44 тыс. 141 рабочую лошадь со все необходимым инвентарем. В хлевах, коровниках и овчарнях содержалось 299 тыс. 370 голов крупного рогатого скота, овец, коз и свиней.[26] Расходный бюджет на 1 крестьянское хозяйство (данные на 1923/24 г) составлял: на пищу и платье в месяц 260 руб. 33 коп, а на содержание скота – 163 руб. 9 коп. Доходная часть бюджета была значительно выше расходной и составляла на семью 435 руб. 39 коп. На одного члена семьи приходилось 69 руб. 90 коп., что было значительно выше месячного заработка рабочего-огнеупорщика тех лет. Понятно, что речь здесь идет не о бюджете бедняцкой или батрацкой семьи, которая продолжала жить за счет дотаций и льгот государства.

НЭП затронул и Боровичи. Там, действительно, открылась масса торговых заведений. Вот только молодежи и демобилизованным красноармейцам устроиться на работу было не так-то легко. Новая фигура в экономике –нэпман теперь сам отбирал рабочих и брал, конечно же, самых квалифицированных. Отсюда рост безработицы и миграция населения в поисках работы.

Ничего не говорится у автора о восстановительном периоде боровичской промышленности, а он был довольно трудным. Статистические отчеты свидетельствуют, что за первые 10 лет советской власти эти достижения были относительным. Годовая программа Боркерамкомбината за 1927/28 хозяйственный год была выполнена лишь на 97,3%. Восстановительный период заводов удалось завершить только накануне первой пятилетки, а довоенный выпуск огнеупорной продукции (601 тыс. т.) удалось превысить (704,2 тыс. т) только в 1928/29 году. Требования рынка заставили пересмотреть производственную программу в сторону увеличения производства боле дорогостоящих изделий. Осуществить эти требования малоквалифицированной рабочей силой, набранной из деревень, было невозможно. Брак по заводам составлял в среднем 5,6 по сифонным трубам и доходил до 26%. Не лучше было и с канализационными трубами. Успешно развивалась только легкая промышленность.

Далее (С. 156). Новгородская губерния вошла в состав Ленинградской области (август 1927 г.) опять же не по чьей-то прихоти и не случайно, ибо тому были серьезные основания, которые читатель обязан знать. Область образовалась из Псковской, Новгородской, Мурманской и Череповецкой. Она включала 9 округов (Ленинградский, Лужский, Псковский, Великолуцкий, Боровичский, Черповецкий, Лодейнопольский и Мурманский). Ленинградская область характеризовалась трехступенчатым делением: округ – район – сельсовет. По идее Госплана «крупные районы (примерно 20 на всей территории Союза) должны были быть построены с таким расчетом, чтобы каждый район представлял собой производственный комбинат и имел бы свой производственный уклон. Районирование, таким образом, устанавливало тесную связь между природными ресурсами, навыками населения, накопленные предыдущей культурой и новой техникой. Боровичский уезд с его самым крупным центром по развитию фабрично-заводской и кустарной промышленности полностью соответствовал требованием районирования.

В новом и малознакомом деле не обошлось без организационных трудностей. По новому районированию в Боровичский уезд включили 13 районов: Боровичский, Торбинский, Угловский, Окуловский, Валдайский, Рождественский, Бологовский, Бельский, Кончанский, Минецкий, Ореховский, Мошенской и Опеченский. В самих районах тоже шла реорганизация управления. Произошла невероятная путаница. Что раньше было своим, теперь отходило к соседям. Так, например, если больница оставалась на прежнем месте, то, скажем, школа оказывалась в другом районе и наоборот. В еще худшем положении оказались пока еще малочисленные и малолюдные колхозы (2-4 семьи), земли которых с дворовыми постройками, конюшнями и овчарнями тоже пришлось делить. В результате районирования некоторые сельсоветы остались, как говориться, и без кола, и без двора. Чтобы провести заседание сельсовета или собрание колхозников, нужно было где-нибудь временно снять помещение. Подобные сельсоветы иронически называли «блуждающими».

Кстати, о колхозах и колхозном строительстве в таком крупном сельскохозяйственном районе, как Боровичский, у автора опять-таки ни слова. А ведь колхозы и совхозы родились вместе с советской властью. Тема, разумеется, весьма объемная и многоплановая, но все-таки хоть что – то из истории колхозного строительства можно было бы поместить на «страницах истории».

Например, сообщить читателю, что в первых колхозах и совхозах преобладали, главным образом, спасавшиеся от голода 1921 г промышленные рабочие. В колхозах Северо –Запада рабочие составляли 70% от всего состава. Остальную часть составляли бедняки, более всего рассчитывавшие не на результаты своего труда, а на помощь государства. С началом НЭПа и оживления промышленности, рабочие стали покидать колхозы и возвращаться в привычные цехи, где хоть что-то платили. Оставшаяся без руководства беднота разбежалась, а колхоз развалился. Поэтому колхозное строительство на Северо-Западе развивалось стихийно. Беднота оказалась неспособной возглавить работу.

Хозяйничание НЭПа на селе обернулось для правящей партии «прополкой» рядов сельских коммунистов. В этом не было ничего удивительного. Новые условия хозяйствования вызывали стремление обзавестись недвижимостью и инвентарем. Люди настолько устали и изголодались на протяжении предыдущих четырех лет, что принялись приобретать всякую живность, коров, свиней и лошадей. Ими стало овладевать желание покоя, уюта и мирного жития. Устав РКП(б) что в городе, что в деревне запрещал коммунистам приобретать частную собственность, быть арендатором, участником коммерческого предприятия и выходить на хутора и отруба.[27] Заметное повышение уровня жизни беспартийных отрицательно повлияло на дисциплину в деревенских партячейках. Материальная заинтересованность в ведении собственного хозяйства в условиях НЭПа была настолько притягательна, что многие крестьяне-коммунисты, наплевав на устав, порвали с РКП(б), поскольку партия лишь стесняла их хозяйственную деятельность. Анализ хозяйственно-индивидуального положения крестьян-коммунистов выявил слой, не уступающий зажиточной части верхушки деревни. В Боровичском уезде более 3% коммунистов держали по 4 и более коров, выше был и процент посева. Арендовали землю и сенокосы в уезде 20% всех коммунистов. Сроковых рабочих каждый из них имел не менее 3%, а полных и сдельных – 8,5%. При анализе хозяйственного положения коммунистов выявилось, что наиболее зажиточные хозяйства оказались у старых членов партии. И они всячески противились коллективизации своих хозяйств. В деревне Браковка (Новгородский округ), где организовался колхоз, член партии с 1917 г. Ефремов на собрании партийной ячейки заявил: «Вышибайте из партии, а в колхоз не пойду»[28].

На селе начался массовый отток из партии. Секретарь соседней Псковской губернской организации РКП(б) сообщал, что «такой процесс в деревне протекает интенсивно, коммунистические коллективы распадаются и обращают внимание на свое хозяйство»[29]. Для предотвращения гибельного для партии процесса, партийная конференция в Москве постановила давать сельским коммунистам три свободных дня в неделю, чтобы они могли устроить свои дела[30].

«Первые два десятилетия советской власти, как и последующие пять лет, проходили под лозунгами...» – утверждает автор (С. 158). Да лозунгов и призывов хватало. Вот только шляться под этим лозунгами рабочим было некогда. Нужно было срочно восстанавливать фабрики и заводы. Первое десятилетие (1917 – 1927 гг.) по всей стране было посвящено восстановлению промышленности. Заводы Боркомбината действительно потерпели значительный материальный урон в годы Гражданской войны, но вовсе не были «заброшенными», как уверяет автор на (С.157). В 1918 году действовали (правда, с перебоями) два завода (№ 1 и № 4) с 588 рабочими[31]. Завод № 5 смог выпускать только спички, а на заводе «№7 за неимением сырья жерновая мельница молола зерно. Готовой продукции произвели тогда всего 998 вагонов[32]. 30 июня 1921 г В. И. Ленин подписал постановление Совета Труда и Обороны (СТО). «О Боровичских огнеупорных заводах». Началось их постепенное восстановление. Второе (1928 – 1938 гг.) – индустриализации колхозному строительству и созданию Вооруженных сил страны.

Вообще материала о местной городской промышленности уйма. Достаточно просмотреть подшивки «Красной искры» или же машинопись Б. Капустина, хранящаяся в городском музее, журнал «Огнеупоры», чтобы убедиться в этом. Но автору книги, очевидно, лень было копаться в материалах и он пошел по самому легкому пути – использованию фактологии, забывая при этом, что часть приводимых фактов не обладает достаточной информационной емкостью и нуждается в расшифровке. Так, например, автор приводит на (С.151) факт убийства солдатами в июле 1917 г. командира запасного 174 пехотного полка полковника Буланова. Но не говорит о причинах. А они были общими для того суматошного времени. Во-первых, солдаты-запасники 174 пехотного полка, переведенного в Боровичи из Петрограда, не отличались хорошей дисциплиной и вовсе не рвались на передовые позиции, дабы сменить своих боевых товарищей. И, в-третьих, больше любили погорланить на сборищах да при случае расправиться с кем-либо из офицерского состава. Так погиб полковник Буланов, который выполнил приказ Временного правительства об отправке оружия в Петроград, поскольку готовилось мощное летнее наступление на фронте.

Или другой пример (С 177): «Колхозы,– пишет автор,– организуют командно-силовыми методами». Вот те раз! Выходит, что упрямых крестьян тащили в «светлое будущее» за шиворот, не забывая поддавать на ходу под зад за недомыслие? Да нет же. Методы загона в колхозы были агитационно–угрожающими. Вот лишь несколько примеров из протокола нарследователя Новгородского округа СОЛОВЬЕВА в с. ПОДОГОЩИ:

1. Николай Иванович Лашков из д. Подогощи. Середняк, семья 7 человек трудоспособных, сельхозналог – 3.34 рубля.

«Записался я в колхоз, потому что мой однодеревец Василий Ушков и гр. Стеценко приходили ко мне на квартиру и говорили, что если я не запишусь в колхоз, то от меня отберут имущество и выселят на болото...»

2. Василий Афанасьевич Зимин, д. Подогоща, середняк, 9 человек семья. 2 трудоспособных, сельхозналог – 21 рубль.

«Я записался в колхоз не добровольно, а по принуждению, так как мой однодеревец Василий Ушков и страхагент Смирнов неоднократно приходили ко мне и стращали, что, если я не запишусь в колхоз, то от меня отберут имущество, а меня выселят. Кроме этого член сельсовета Корольков произвел опись имущества и сказал, что я подлежу высылке...»[33].

Самых упорных из крестьян ждала высылка частью в Боровичском округе. Лишенцы теряли право на землепользование в связи с коллективизацией.

	Характер земли
1. Минецкий район Дача «Радцы»	Заболоченное, суглинок, насаждение хвойно-лиственное
2. Дача «Кушеверовская»	Заболоченная, супесь подпочвенная глина, хвойный лес.
3. Опеченский район. Дача «Перелучская»	Северная часть болотистая, песчаник и хвойный лес и. д.[34]

Разработчики плана переселения «позаботились» и о хозяйственном устройстве выселяемых, но отнюдь не за счет государственных фондов обеспечения, а за счет «конфискуемого на местах имущества.

На каждые 3 хозяйства выделялось:

Лошадь			Саней
Сох			Коров
Плуг			Овец
Борон			Топоров
Цепов			Пил
Комплект упряжи для лошади			Бык на партию в 30 хозяйств
Телег	1[35]

Нечего и говорить, что все, вплоть до рытья землянок, начинать надо было с нуля. От того высокой среди переселенцев была смертность стариков и детей.

Почти ничего не говориться у автора о героических усилиях рабочих по спасению местной промышленности. Были целые коллективы, которые отчаянно боролись за сохранение своих предприятий. На механическом заводе «Кустарьсоюза» в тяжкую пору разрухи Гражданской войны из своего дневного заработка кустари отчисляли по 2 копейки с каждой пары чулок и перчаток, чтобы сохранить и восстановить завод. Без помощи инженерно-технического персонала, которого на заводе вообще не существовало, используя производственный опыт и природную смекалку, они сумели в 1925 г выпустить пробную партию из 10 плоских вязальных машин, которые для этого ввозились из-за границы[36]. Это ли не проявление высшей степени сознательности.

А каков был жизненный уровень боровичских рабочих и служащих в годы НЭПа? Считается, что 1926 г. был расцветом НЭПа, хотя заработок неквалифицированного рабочего все еще не превышал 14-15 рублей в месяц[37]. Что можно было купить на эти деньги? Кожаные мужские сапоги стоимостью 15 руб. 28 коп. Метр ситца № 5 обходился покупателю в 49 коп., льняного полотна – в 1 руб. 37 коп., метр черного сукна тянул уже на 8 руб. 30 коп. Но все эти товары надо было еще застать на прилавках магазинов. Розничные цены на продукты питания в государственной и кооперативной торговле стоили копейки: мука ржаная (в кг.) – 11,5 коп., пшеничная – 31 коп, горох – 22 коп., масло подсолнечное – 57,5 коп.. картофель –2 коп., лук – 20 коп. масло сливочное – 1 руб. 66 коп., сахар-рафинад – 77 коп. и т.д. Мясопродуктами боровичан и жителей уезда на 80% обеспечивал частный сектор. В кооперативной и государственной торговле цены были ниже, но они быстро раскупались. В бытовые расходы входил еще и наем жилья. Поэтому вряд ли даже самая высокая зарплата слесаря Кустарьсоюза (70 руб.) или огнеупорщика – (61 руб.) могла покрыть все расходы семьи. В дальнейшем и вплоть до начала Великой Отечественной войны материальное положение рабочих и служащих оставалось неудовлетворительным.

Большой урон бюджету рабочей семьи наносило пъянство, о котором автор, в полном соответствии с идеологическими установками советского периода, стыдливо умалчивает. А ведь оно было повсеместным. Тон в этом деле задавали крупные промышленные центры страны. Не миновала сия разорительная эпидемия и Боровичи. Текучесть кадров в результате прогулов и пьянства с 1 января по 31 октября 1939 года приобрела катастрофические размеры. И это в третьей пятилетке! По комбинату «Красный керамик» из 3391 списочного рабочего состава по собственному желанию уволилось 168, а за прогулы и пьянство – 1328 человек.[38] Число пьяных прогулов резко возрастало в дни выдачи зарплаты и религиозных праздников. На заводе № 6 комбината на работу не вышло всего четверо рабочих. Зато «производственная головка вместе с членом завкома Яковлевым отгуляли «Успенье» от начала и до конца. «Спасов день» в Боровичах отпраздновали 121 рабочий завода № 1. Вся Заводская сторона города к вечеру напоминала поле битвы. В пьяном угаре чуть не сожгли поселок «Корино»[39].

С пьянством боролись едва ли не до начала войны, но справиться с укоренившимся злом было нелегко. Не помогла и грозная 47 статья Кодекса законов о труде – об увольнении за прогулы. «В случае одного дня неявки на работу без уважительных причин (прогулы) работник подлежит увольнению с предприятия или учреждения с лишением его права пользоваться выданными ему, как работнику данного предприятия или учреждения, продовольственных и промтоварных карточек, а также с лишением права пользоваться квартирой, предоставленной ему в доме данного предприятия или учреждения»[40]. В крупных городах с их острейшим жилищным кризисом 47 статья, действительно, в какой–то мере сдерживала рост пьянства. Но не в Боровичах, где у большинства рабочих было собственное жилье. В 1927 г. 1 литр водки стоил 1 рубль 77 коп.[41]

Вступление СССР во вторую мировую войну, вторжение в Польшу, ввод советских войск в Прибалтику и, особенно советско-финляндская война, резко ухудшили и без того шаткое материальное положение рабочих и служащих. Нормы продажи продуктов в госторговле сократились. С октября 1940 г. на руки покупателю отпускался 1 кг. хлеба и крупы, 500 гр. мяса и колбасных изделий, 2 банки консервов, 1 кг. рыбы, 200 гр. животного и 400 гр. растительного масла, 500 гр. сахара, 1 кг. овощей, 400 гр. мыла и 2 литра керосина. Базарные цены на продукты питания также подскочили. За кг. говядины приходилось платить от 20–до 24 руб., баранины – от 24 до 26 руб., масло сливочное теперь стоило от 42 до 45 руб. и т.д.[42]

Зарплата рабочих и служащих в массе своей оставалась низкой и редко могла обеспечить нормальную жизнь рабочему, служащему и даже инженеру. В 1940 г. среднемесячная зарплата составляла у рабочего – огнупорщикм – 283,3 руб., машиностроителя – 329 руб., бумажника – 201 рубль. Рядовая работница комбината «Красный керамик» получала 150 руб., работница промартели – 60 руб. и т.д.[43] При этом еще надо учитывать подписку на займы, печать и прочие расходы. Наем жилья в частном секторе (в государственном вообще невозможно было получить жилье из-за огромной очереди) стоил от 30 до 40 руб. в месяц. Вот так жили боровичане накануне самой разорительной войны ХХ столетия.

И в заключении остановимся на участии города в Победе над врагом в Великой Отечественной войне. Все, что изложено автором книги об участии города в Великой Отечественной войне не несет ничего нового, а Боровичский район – ближний тыл Волховского фронта, по мнению автора, вообще «жил своей жизнью» (С.185). Нести такую нелепицу можно лишь при полном незнании темы. На селе довоенная жизнь в одночасье сменилась тяжелой военной страдой. Колхозница М. Чумакова из колхоза «Красная Нива» Шиботовского сельсовета, выражая общее настроение собравшихся на митинге колхозников, заявила: «От зари до зари, работая на полях, мы будем знать, что наш труд будет нашим вкладом в Отечественную войну великого советского народа!»[44]. В ответ «на бандитское нападение Гитлера» колхозницы-старушки Мелексинского сельсовета за 20 дней скосили и сметали 9 стогов сена[45]. Из 72 районов Ленинградской области к сентябрю 1941 года было полностью оккупировано около 50 районов, или почти 2/3 ее территории. Из 26 районов северо–востока области не подверглись оккупации лишь Боровичский, Ефимовский, Капшинский, Любытинский, Мошенской, Окуловский, Опеченский, Пестовский и Хвойнинский. В результате, на 9 неоккупированных районов северо-востока области, пока не было налажено воздушное, ледовое и железнодорожное сообщение Большой земли с Ленинградом, легла в 1941 – 1942 году основная тяжесть в обеспечении продовольствием, фуражом и военным снаряжением Волховского, Ленинградского фронтов и осажденного Ленинграда.

Война коснулась и города, который, как писала «Красная искра»,– «сразу же, как – то посуровел». На предприятиях прошли митинги. В резолюции митинга рабочих 5-го цеха «Красного керамика» говорилось: «Если понадобится – мы пойдем на фронт, а за станки и машины на наше место встанут наши отцы, жены и сестры[46]. Не остались в стороне пенсионеры и инвалиды. Резолюция их митинга также носила патриотический характер: «Своих сыновей, дочерей и внуков пошлем на фронт, накажем им быть беззаветно храбрыми в боях. Мы займем их место у станков на производстве, чтобы полностью обеспечить все нужды Красной Армии, которая стальной грудью станет на защиту нашей цветущей родины»[47]. Попасть на фронт стремились даже дети. Пионер Саша Волков, из села Опеченский Рядок, писал: «Прошу меня направить на фронт добровольцем. Мой возраст 13 лет и 3 месяца. Хочу хоть чем-то помочь нашей Красной Армии...».

Молодой читатель (если ему все же удастся заполучить книгу) может спросить: «А куда же подевалась продовольственная помощь Восточных районов страны? Проверка Наркомзема СССР перед войной работы 39 колхозов Татарии, Алтайского края, Тамбовской, Саратовской, Пензенской, Сталинградской, Свердловской, Северо–Казахстанской, Новосибирской, Омской и Челябинской областей выявила значительное число случаев нарушения Устава сельскохозяйственной артели. Попадались колхозы, в которых установленная норма трудодней, выполнялась лишь на 39%. Из-за слабой трудовой дисциплины работа начиналась поздно, а заканчивалась слишком рано. В таких колхозных бригадах даже в августовскую страду до 25% колхозников вырабатывали менее 5 трудодней, а более 60% – менее 15 трудодней. Угрожающее положение сложилось в Пензенской области, которая из-за некомпетентного руководства три года подряд, начиная с 1939 г., не выполняла планов хлебосдачи государству: в 1941 г. в области не были скошены зерновые на площади в 50 тыс. га, не обмолочено 119 тыс. га. План хлебосдачи в 1941 г. был выполнен лишь на 56,3%[48]. Зато себя колхознички не забывали обеспечить едой. В Тамбовской области на 1 мая 1942 г на едока приходилось 3,4 центнера продуктов, в том числе в порядке общественного питания –45 кг. В некоторых колхозах на питание выдавали молоко, масло, мясо и яйца. Такое богатство на трудодни колхозникам северо-восточных районов не снилось и в мирное время.[49] Наркомзем адресовал докладную записку секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Андрееву и заместителю председателя Совнаркома Н. А. Вознесенскому. Круг проверки расширился. Теперь «трясли» руководителей уже 520 колхозов[50].

Абсолютно ничего не сказано у автора о героическом и полном лишений труде колхозников Боровичского района. Зимой 1941 –1942 г. запасы продовольствия в северо-восточных районах подошли к концу. Появились случаи массовой дистрофии и голодных смертей. Теперь уже надо было спасать от голода само население северо – восточных районов. С 1 января 1942 г Леноблсовет рассмотрел вопрос о снабжении хлебом населения этих районов и установил три нормы снабжения: рабочим всех отраслей народного хозяйства отпускалось по 500 гр. хлеба в день, служащим всех предприятий организаций – 400 гр., иждивенцам и детям всех категорий – 250 гр. хлеба. Работающие колхозники получали 500 гр. хлеба семьи не получали ничего. С ноября 1942 г. население стало получать по карточкам 5 кг. картофеля вместо 1 кг. крупы или макарон[51]. Муки голода навсегда останутся в памяти тех, кого война застала у станка или на колхозном поле.

На (С. 186) автор с гордостью сообщает: «Электростанция комбината («Красный керамик» прим. В. Е.) работает на одном котле и одной турбине, без всякого резерва, обеспечивала электроэнергией все промышленные предприятия города». Действительно, ЦЭС комбината «Красный керамик» работала с большой нагрузкой. Там оставалась одна турбина мощностью 3500 квт, но был и резервный двигатель в 600 квт. для экстренных случаев. Но чего стоила коллективу электростанции бесперебойная подача электроэнергии многочисленным потребителям. Поместив лишь первую строчку газетной заметки, автор по абсолютно непонятной причине ампутировала основное содержание текста, выхолостив тем самым из приведенного факта героизм рабочих. И это в то время, когда сегодня на самом верху пока не могут нащупать действенной формы патриотического воспитания молодежи.

Труд слесарей – котельщиков на ТЭС в тех обстоятельствах был тяжел и опасен. От перегрева постоянно ломались колосниковые решетки. Их меняли без остановки котла, но однажды произошла настолько серьезная поломка, что для ее устранения потребовалось остановить работу котла. Тогда остановились бы все работающие предприятия, а в госпитале невозможно было бы проводить операции. По инструкции и технике безопасности следовало ждать, пока остынет топка, но фронтовые заказы, ремонтировавшаяся боевая техника и сложнейшие операции не могли ждать. Мастер котельной А. Лукин, слесари Я. Ремнев, Д. Егоров и другие добровольно вызвались забраться в раскаленную топку. Завернувшись в асбест, обливаясь потом от нестерпимой жары, сменяя друг друга, они сумели устранить неисправность. Город и предприятия продолжали получать электроэнергию[52]. Высочайшая ответственность перед страной и своими обязанностями превращала героизм многих тружеников в обычное для них дело.

Можно было бы и дальше продолжить разбор книги, но и без того становится ясно, что научный уровень предлагаемой читателю книги катастрофически низок. Происходит это потому, что нарушена система научной экспертизы, отсутствует практика рецензирования рукописей специалистами, отчего и наступила эра полнейшего издательского беспредела. Никто не несет ответственности за бесчисленные ляпсусы, которыми наводнена и предлагаемая книга. Так будет продолжаться до тех пор, покуда власть, безмерно влюбленная в спорт, не обратит внимание на состояние краеведения в стране. Сегодня в роли краеведов выступают учителя русского языка или «историки от учебника» мало или вообще незнакомые с методикой научной работы. Отсюда непрофессиональное использование архивных источников и даже материалов местных музеев и библиотек. В приведенной книге в списке литературы и архивных источников насчитывается 22 архивных дела НГМ КП, но из-за отсутствия названий архивных дел и соответствующих сносок на них, трудно определить, какой материал использовал автор в своей книге. Весьма сомнительно, чтобы автор подробно просмотрела «Красную Искру» с 1923 по 2000 год, ибо сноски на этот источник встречается в книге всего четыре раза раз. А на архивные материалы, использованные в книге, вообще ни одной сноски.

Что же касается послевоенных десятилетий жизни города и района, а также ХХ1 века, то этот период, за редким исключением, отмечен лишь фактами ввода в строй того или иного предприятия или объекта культуры. Одним словом, как и в советское время, только одни успехи. А сколько предприятий в городе, школ, поликлиник в районе, ясель и детских садов прекратило свое существование хотя бы за последние десять «демократических» лет и почему? Об этом автор старательно умалчивает.

В заключении можно лишь посочувствовать главному спонсору, так опрометчиво инвестировавшему капитал в заведомо провальное предприятие, да пожалеть околпаченных представителей Комитета по культуре, администрацию Боровичского муниципального района, сотрудников музея и всех местных краеведов, способствовавших в той или иной мере появлению на свет подобного издания.

В. А.Ермолов

Санкт - Петербург

14/Х1 – 2013 г.

[1] Лихачев Д. С. Книга беспокойств / Статьи, беседы, воспоминания/. – М.: Издательство «Новости», 1991. С 402. – 528 с., ил.

[2] Там же. С.403.

[3] Там же. С. 473.

[4] См.: Ермолов В. А. Мост Белелюбского. – СПб.: Астерион, 2004. С. 14 – 15, 41 – 42. –152 с., ил.

[5] Известия Собрания Инженеров Путей Сообщеня № 17, 1913. С.267 – 280.

[6] Каперович Н. С. Общевойсковое необоронительное строительство РКК Казармы.-- М.: Изд.ВИА им. В.В.

Куйбышева, 1938. С. 44. –С. 97. Чертежи.

[7] История Отечества. Новые подходы к содержанию предмета. Учебное пособие.—Псков, 1993. С. 44–45.—145 с.

[8] Полное Собрание Законов Российской империи. Т. 32, № 25188.

[9] Бабкин В. И. Народное ополчение в отечественной войне 1812 г.—М.: Соцгиз, 1962 – 212 с с ил и 1 картой.–. С. 57.

[10] Розов Е.К. Оброчная форма феодальной эксплуатации в Тверской и Нвгородской губерниях накануне реформы 1861 г. // Вопросы всеобщей истории / Отв. ред. Н. М. Балалаевю–Хабаровск, 1972 г.

[11] Рыбкин Н. Хозяйственная летопись за 1870 г. по Боровичскому уезду Новгородской губернии, село Кончанское, 1871 г. – 28 с.

[12] Дегтярев А. Я., Кащенко С. Г., Раскин Д. И.. Новгородская деревня в реформе 1861 года: Опыт изучения ЭВМ. – Л.: Изд. Ленинградского университета, 1989. С. 98-99. –200 с.

[13] Там же С.100.

[14] Иосса Л. Каменный уголь, огнеупорная глина и серный колчедан в Новгородской губернии. – СПб.: 1855 г. с.

[15] Ленинградская правда № 144, от 27 июня 1924 г

[16] Миллер А. П. Жертвы коммунизма.— М.: «Великий Град», 2013. С. 25. – 384 с; ил.

[17] На земле Новгородской. – Новгород, 1970. С.92.--;»» с., ил.

[18] Орлов И. Б. Между «Царь-голодом» и «Товарищем Урожаем!1921 – 1922 г). С. 7.

[19] Боровичский краеведческий музей им. С. Н. Поршнякова. Ф.31. Оп.1. Д.27. Л. 1.

[20] Известия ВЦИК № 17, от 17 января 1930 г.

[21] Нанивская В. Т. Анатомия репрессивного сознания (как создавалась отечественная школа) // Вопросы философии № 5, 1990. С. 60.

[22] Известия ВЦИК № 223, от 14 августа 1931 г.

[23] Правда № 245, от 5 сентября 1931 г

[24] Латышев Г. А. Рассекреченный Ленин.—М.: Изд. «Март», 1996. С.:». – 336 с.

[25] Законы о трудовом землепользовании. – М.: 1922. 1922. С. 49.

[26] Краткий статистический справочник по Новгородской губернии. календарь-книжка на 1927 г.— Новгород, 1927. С. 72.

[27] Стенографический отчет ХУ1 губернской конференции Петроградской РКП, 20-22 марта 1922 г. С. 65.

[28] Ленинградская правда № 90, от 19 августа 1929 г.

[29] Стенографический отчет ХУ1 губернской конференциии... С. 65.

[30] Там же.

[31] Статистический справочник по Новгородской губернии. Издание первое.— Новгород, 1921. С. 293.

[32] Красная искра № 3, от 7 ноября 1925 г.

[33] ЦГА СПб. Ф. 7179. Оп. 3. Д. 12. Л. 39.

[34] ЦГА СПб. Ф. 7179. Оп. Д. 128 № 1. Л. 6.

[35] Там же. Л. 96.

[36] Красная искра № 2, от 10 января 1927 г.

[37] Статистический справочник по Боровичскому округу.— Боровичи, 1928. С. 79.

[38] ЦГА СПб. Ф. 95. Оп. 4. Д. 639. Л. 41.

[39] Красная искра № 63, от 25 августа 1927 г.

[40] На борьбу с прогулами и текучестью. Материалы для докладчиков и беседчиков.— М.—Л.: Партиздат. 1932. С. 9. –28 с.

[41] Алкоголизм. Социально–гигиенические исследования. Украина. Госиздат. 1930. С. 101 – 213 с.

[42] ЦГА СПб. Ф. 1684. Оп. 5. Д. 629. Л. 28.

[43] ЦГА СПБ. Ф.7179. Оп. 11. Д. 610. ЛЛ 44,53,56.

[44] Красная искра № 147, от 24 июня 1941 г.

[45] ЦГА СПб. Ф. 7179. Оп. 22. Д. 3. Л. 4.

[46] ЦГА СПБ. Ф. 7179. Оп. 53. Д. 41. Л. 139-141.

[47] Красная искра № 146, от 23 июня 1941 г.

[48] Савушкин Л. М. Идеология советского тыла: проблемы и протворечия 1941 – 1945 гг.—Воронеж. 1990. С. 143. – 372 с.

[49] Там же. С. 263.

[50] Там же.

[51] ЦГА СПб. Ф. 7179. Оп. 53. Д. 52. Л. 302.

[52] Красная искра № 3, от 5 марта 1983 г.

Дата добавления: 2015-08-28