В Париже добрые люди уже закрывали свои окна и снимали нагар со свечей. Дворяне и буржуа направлялись в театры и таверны. На интимных ужинах обменивались стаканами вина и галантными поцелуями.
Часы Шатле пробили десять. Анжелика спрыгнула на землю и подбежала к капитану.
— Позвольте мне отнести моего ребенка в безопасное место, — с мольбой сказала она. — Я клянусь вам, что приду обратно завтра ночью.
И, не зная, как убедить его в своей честности, она скрестила два пальца и плюнула на землю, как делали люди дна, когда хотели в чем-нибудь поклясться.
— Хорошо, — сказал капитан. — Мне не часто случалось видеть, чтобы эта клятва нарушалась. Я буду ждать тебя... но не заставляй меня ждать слишком долго. А пока что иди сюда и чмокни меня в качестве задатка.
Но она отпрянула и бросилась бежать. Как он смеет прикасаться к ней, когда она держит на руках свое драгоценное дитя! Мужчины ни с чем не считаются!
Улица Вале-де-Мизере находилась прямо за Шатле. До нее было всего несколько шагов. Не замедляя шага, она добежала до «Бронзового петуха», прошла через ресторан и вошла в кухню.
Барба еще сидела там, устало ощипывая старого петуха. Анжелика завернула ребенка в фартук.
— Вот Кантор, — задыхаясь, проговорила она. — Посмотри за ним, защити его. Обещай мне, что ты не оставишь его, что бы ни случилось.
Растерянная Барба прижала к груди и ребенка и птицу.
— Я клянусь вам, мадам.
— Если твой хозяин Буржю придет в ярость...
— Пусть покричит, мадам. Я скажу ему, что это мой ребенок, и что его отцом был мушкетер.
— Очень хорошо... А теперь, Барба...
— Да, мадам?
— Возьми свои четки.
— Хорошо, мадам.
— И начинай молиться за меня Святой Деве...
— Да, мадам.
— Барба, у тебя есть водка?
— Да, мадам, вон там, на столе...
Анжелика схватила бутылку и сделала прямо из горлышка большой глоток. Ее качнуло, и чтобы не упасть на пол, она прислонилась к столу. Но через секунду перед глазами все снова прояснилось, и она почувствовала, как по всему ее телу разлилось благотворное тепло.
Барба смотрела на нее округлившимися глазами.
— Мадам — где ваши волосы?
— Почем я знаю, где они? — огрызнулась Анжелика. — У меня есть занятия поважнее, чем поиски моих волос.
Она решительно направилась к двери.
— Куда вы, мадам?
— Я иду за Флоримоном.
Глава 13
На углу, около грязного дома, стояла статуя бога жуликов: скульптура Небесного Отца, украденная из церкви Сен-Пьер. Единственными молитвами, которые обращали к нему эти люди, были богохульства и непристойности.
За ней, через лабиринт отвратительных, вонючих переулков, можно было попасть в королевство мрака и ужаса. Статуя Небесного Отца означала рубеж, за который не мог осмелиться проникнуть ни один полицейский или стражник, не рискуя расстаться с жизнью. Порядочные люди тоже никогда не пересекали эту границу. Да и что им было делать в этих безымянных трущобах, где разрушающиеся старые дома, грязные лачуги, ветхие повозки и кареты, старые мельницы и баржи, бог знает как доставленные сюда, служили пристанищем тысячам семей, которые были сами без имен и, без всяких корней, и, кроме дна, не имели места в этом мире.
Анжелика поняла, что она вошла во владения Великого Кезра по еще более глубокой темноте, по особого рода тишине, окутавшей ее. Песни, долетавшие из таверн, затихали где-то в отдалении. Здесь не было ни таверн, ни песен, ни огней. Ничего, кроме ничем не покрытой нищеты, с ее зловонием, ее крысами, ее рычащими псами...
Анжелика бывала здесь и раньше, но всегда в дневное время и с Каламбреденом. Он показал ей собственную цитадель Великого Кезра, странный дом в несколько этажей, должно быть, служивший раньше монастырем, потому что и сейчас еще можно было различить колоколенки и монастырские аркады среди земляных куч, старых досок, столбов и камней, которые укрепляли его, не давая ему рухнуть. Шаткий и раскачивающийся, подпертый со всех сторон, зияющий провалами пустых окон и аркад, чванящийся плюмажем из своих башенок, это был поистине дворец Короля Нищих!
Великий Кезр жил здесь вместе со своим двором, своими женщинами, своими телохранителями, своим идиотом. И здесь, под крылышком своего великого хозяина, Протухший Жан держал украденных детей — как незаконнорожденных, так и законных.
Инстинкт говорил ей, что Флоримон находится именно там; она шла под прикрытием черной, как смоль, темноты. Встречавшиеся ей тени не обращали внимания на эту оборванную женщину, походившую на обитательницу жалких лачуг. Подойди кто-нибудь к ней, она бы не вызвала никаких подозрений. Она была достаточно хорошо знакома с языком и повадками жителей дна.
Она обладала единственной маскировкой, которая могла ей позволить безнаказанно пройти через этот ад — нищетой и печатью падения.
И тем не менее, ей следовало соблюдать осторожность, чтобы ее не узнали. В этом районе жили две банды, соперничающие с бандой Каламбредена. Что могло бы случиться, заметь кто-то, что Маркиза Ангелов бродит поблизости? Ночная охота зверей в гуще леса далеко не так безжалостна, как погоня людей за одним из своих ближних в самом сердце города!
Для большей безопасности она вымазала лицо грязью.
В этот час дом Великого Кезра отличался от всех остальных домов в этом районе тем, что был освещен. В окнах тут и там можно было увидеть тусклые красноватые огоньки ночников, устроенных из бутылок, с налитым в них маслом и опущенным в масло фитилем из старой тряпки. Спрятавшись за столб у входа, Анжелика некоторое время наблюдала за домом. Это был еще и самый шумный дом. Он был местом сборищ нищих и бандитов, точно так же, как Нельская башня служила местом встреч людей Каламбредена. Поскольку ночь была холодной, все окна закрыли старыми досками.
Наконец Анжелика подошла к одному из окон и заглянула внутрь сквозь щель. Комната была набита людьми. Она узнала некоторые знакомые лица: Маленького Евнуха, Жана Седобородого, главного придворного с его развевающейся бородой, и, наконец, Протухшего Жана.
Он протягивал свои белые руки к огню и говорил с Седобородым.
— Вот это я и называю успешной операцией, мой дорогой учитель. Полиция не только не причинила нам никакого вреда, но еще и невероятно помогла нам прикончить банду этого наглого Каламбредена.
— Мне кажется, что ты сильно преувеличиваешь, когда говоришь, что полиция не причинила нам вреда. Пятнадцать наших человек повешены, без суда и следствия, на виселице Монтфуко! И мы даже не уверены, болтается ли вместе с ними и Каламбреден!
— Фу! В любом случае, он разбит и уже не сможет вернуться... если он вообще вернется, в чем я сомневаюсь. Родогон занял все его места.
Седобородый вздохнул.
— Значит, вскоре нам придется вступить в борьбу с Родогоном. Нельская башня, которая стоит на подступах к Понт-Нефу и Сен-Жерменской ярмарке, — опасный стратегический пункт. Бывало, когда я учил истории этих бездельников в коллеже Наварры...
Протухший Жан не стал его слушать.
— Что касается меня, я не возражаю, чтобы время от времени устраивались такие маленькие перевороты. Какие прекрасные трофеи я захватил в Нельской башне! Почти двадцать выродков, которые принесут мне чистую прибыль в звонких монетах.
— А где твои херувимчики?
Протухший Жан жестом указал на растрескавшийся потолок.
— Там наверху, заперты на ключ... Мадлен, девочка моя, иди сюда и покажи мне твоего сосунка.
Толстая неповоротливая женщина отняла от своей груди ребенка и протянула его отвратительному созданию.
— Ну разве он не прекрасен, этот маленький мавр? Когда он вырастет, я продам его ко двору, нарядив в костюм из голубого шелка.
В этот момент один из оборванцев начал играть на тростниковой дудке, а двое других принялись отплясывать крестьянский танец. Анжелика ничего больше не слышала из разговора Протухшего Жана и Седобородого.
Но кое-что она теперь знала совершенно определенно. Дети, украденные из Нельской башни, находились здесь, и, очевидно, были заперты в комнате, которая расположена прямо над главным залом.
Она очень медленно обошла дом кругом. Наконец, она нашла открытый проход, который вел к лестнице. Слева от лестницы была комната, где мерцал тусклый светильник. Анжелика сбросила башмаки и начала босиком подниматься по шатким ступенькам. Она увидела, что в стены комнаты, которая находилась в начале коридора, были вделаны кольца с цепями. Кого они тут заковывали?.. Кого они тут мучили?.. Она вспомнила, что люди рассказывали, будто Протухший Жан во время гражданских войн похищал молодых людей и одиноких крестьян, чтобы перепродавать их вербовщикам рекрутов... Тишина этой части дома наводила ужас.
Анжелика продолжала продвигаться вперед. Прошмыгнувшая мимо крыса так испугала ее, что она чуть не вскрикнула, но подавила свой крик.
Теперь до нее из глубин дома донесся какой-то новый звук.
У Анжелики сжалось сердце: это был детский плач, становящийся все отчетливее. Она представила себе Флоримона, его испуганные черные глаза, слезы, бегущие по бледным щекам. Он боялся темноты. Он звал на помощь... Она пошла быстрее, миновала еще один пролет лестницы, прошла через две пустые комнаты, освещенные угрюмым светом маленьких ламп. Здесь она заметила на стенах медные гонги; вместе со связками соломы, брошенными на пол, и несколькими кружками, валяющимися на полу, это были единственные предметы обстановки зловещего дома.
Анжелика вошла в маленькую комнату с левой стороны коридора. В нише мерцал светильник, но никого не было видно. И тем не менее именно отсюда доносился плач. Потом она заметила в глубине комнаты тяжелую дверь со множеством запоров. Это была первая дверь, которую она встретила, все остальные комнаты дверей не имели.
В двери было маленькое зарешеченное отверстие. Она ничего не могла разглядеть сквозь него, но поняла, что дети были заперты в этой темнице без света и воздуха. Как ей привлечь внимание перепуганного двухлетнего малыша?
Она прижалась губами к прутьям решетки и нежно позвала:
— Флоримон! Флоримон!
Рыдания стали тише, потом чей-то голос прошептал:
— Это ты, Маркиза Ангелов?
— Кто это?
— Это я, Лино. Протухший Жан схватил меня вместе с Флипо и другими.
— Флоримон с тобой?
— Да.
— Он плачет?
— Он плакал, но я сказал ему, что ты придешь и заберешь его.
— Потерпите, я выручу вас, — пообещала Анжелика. Она отступила назад и осмотрела дверь. Запоры выглядели крепкими, но, может быть, удастся выдернуть дверные петли из осыпающихся стен. Она начала скрести штукатурку ногтями.
Потом она услышала у себя за спиной какой-то странный звук. Он походил на кудахтанье, поначалу сдавленное, но потом становился все громче, и наконец превратился в раскатистый смех.
Анжелика резко обернулась и увидела в дверях комнаты Великого Кезра.
Чудовище помещалось на низкой платформе с четырьмя колесами, на которой он, отталкиваясь руками, перемещался по коридорам своего жуткого лабиринта.
Стоя на пороге комнаты, он не отрывал от Анжелики взгляда. А она, парализованная страхом, узнавала привидение, явившееся ей на кладбище Святых Младенцев.
Он продолжал смеяться с завываниями и ужасной икотой, сотрясавшей его искалеченный торс и короткие, слабые и тонкие ножки. Потом, не переставая смеяться, он снова начал передвигаться. Она, как зачарованная, следила за движением этой скрипучей маленькой тележки. Он направлялся не к ней, а пересекал комнату, и тогда она вдруг увидела висевший на стене медный гонг, такой же, как и те, что она видела в других комнатах. Около него лежал на земле железный прут.
Великий Кезр собирался ударить в гонг, и в ответ на его призыв в комнату ворвутся из глубин дома, бросившись к Анжелике, бросившись к Флоримону, все нищие, все бандиты, все демоны этого ада...
* * *
Глаза зверя, лежавшего с перерезанным горлом, начинали стекленеть.
— Ох! Ты убила его! — сказал чей-то голос.
На том же самом пороге, где только минуту назад появился Великий Кезр, стояла молодая девушка, скорее, даже ребенок, с личиком мадонны.
Анжелика посмотрела на лезвие своего кинжала, красное от крови. Потом она тихо сказала:
— Не кричи, или мне придется убить и тебя тоже.
— Ох, нет! Я не закричу, потому что я так рада, что ты его убила!
Она подошла ближе.
— Ни у кого не хватало мужества убить его, — пробормотала она. — Все его боялись. А он был всего лишь мерзким маленьким уродом.
Потом она перевела свои большие черные глаза на Анжелику.
— Но теперь тебе надо быстро улизнуть.
— Кто ты?
— Я Розина — последняя жена Великого Кезра.
Анжелика засунула кинжал обратно за пояс. Протянув дрожащую руку, она прикоснулась к свежей, розовой щечке.
— Розина, помоги мне. Мой ребенок за этой дверью. Протухший Жан запер его. Я должна вернуть его.
— Второй ключ к двери здесь, — сказала девушка. — Протухший Жан позволял Великому Кезру держать его у себя. Он на этой тележке.
Она наклонилась над безжизненной, отвратительной грудой. Анжелика не могла смотреть на это. Потом Розина выпрямилась.
— Вот он.
Она сама вставила ключ в скважину, заскрежетали замки. Дверь отворилась. Анжелика ворвалась в темницу и схватила Флоримона, которого держал на руках Лино. Ребенок не кричал, не плакал, он был холодным, как лед, и вцепился в нее с такой силой, что она не могла перевести дыхания.
— Теперь помоги мне выбраться отсюда, — сказала она Розине.
Лино и Флипо уцепились за ее юбку. Она высвободилась.
— Я не могу взять вас всех с собой.
Она снова выдернула свою юбку из грязных детских рук, но мальчишки побежали за ней.
— Маркиза Ангелов, Маркиза! Не оставляй нас!
Внезапно Розина, тащившая их к лестнице, приложила к губам палец.
— Тшш! Кто-то поднимается.
Ниже этажом раздавались чьи-то тяжелые шаги.
— Это Бавоттан, идиот. Идите сюда.
Она отчаянно помчалась. Анжелика следовала за ней вместе с двумя детьми. Когда они уже выскочили на улицу, из недр дома донесся нечеловеческий крик. Это идиот Бавоттан изливал свою скорбь перед трупом царственной лягушки, на которую он так долго расточал свою нежность и заботы.
— Бежим! — снова сказала Розина.
И они обе, в сопровождении задыхающихся мальчиков, бросились сквозь путаницу темных переулков. Их босые ноги скользили по грязным камням. Наконец молодая девушка остановилась.
— Вот и огни, — сказала она. — Это улица Сен-Мартин.
— Мы должны бежать дальше. Они могут преследовать нас.
— Бавоттан не умеет говорить. Никто ничего не поймет; они могут даже подумать, что это он его убил. Они выберут другого Великого Кезра. Я никогда больше не вернусь туда. Я останусь с тобой, потому что ты убила его.
— А что, если Протухший Жан сумеет найти нас? — спросил Лино.
— Он не найдет вас. Я сумею защитить вас всех.
Розина показала на светлое пятно, видневшееся в дальнем конце улицы, на фоне которого казались бледными огни фонарей.
— Смотри, ночь прошла.
Глава 14
В аббатстве Сен-Мартин де Шамп каждое утро готовили суп для бедняков. Прекрасные дамы, приезжавшие сюда прослушать раннюю мессу, помогали монахиням в этом благочестивом занятии.
Бедняки, зачастую не имевшие другого места для ночлега, кроме как около пограничного столба, находили в этой большой трапезной недолгий отдых. Каждый получал здесь по миске горячего супа и булочке.
Анжелика случайно забрела сюда, неся на руках Флоримона и сопровождаемая Розиной, Лино и Флипо. У всех пятерых были грязные, осунувшиеся лица. Они присоединились к целой толпе обездоленных и уселись на деревянные скамьи, стоящие перед длинными деревянными же столами. Появились прислужницы с большими суповыми мисками.
Запах супа был необыкновенно аппетитным, но Анжелика, прежде чем насытить свой голод, хотела накормить Флоримона. Она нежно поднесла миску к губам ребенка.
Только теперь, при дневном свете, проникшем через тусклое стеклянное окно, она как следует разглядела его. Глаза были полузакрыты, нос заострился... Он дышал очень часто, как будто его сердце, охваченное ужасом, все еще не могло войти в обычный ритм. Он равнодушно позволил супу скатиться с его губ. Но теплота жидкости, тем не менее, оживила его. Он с трудом сделал глоток, потом протянул руки к миске и начал жадно пить.
Анжелика, не отрываясь, смотрела на это жалкое, несчастное личико под копной темных, всклокоченных волос.
«Так вот что ты сделала, — сказала она себе, — с сыном Жоффрея де Пейрака, наследником Графов Тулузских, ребенком Цветочных Игр, рожденным для света и радости...»
Она пробудилась от своего долгого оцепенения, осознав ужас и крушение своей жизни. Дикая ярость на себя и на весь мир нахлынула на нее, словно прилив. В этот момент, когда она должна была бы чувствовать только невероятное потрясение и опустошение после ужасной ночи, она вдруг ощутила в себе огромную силу.
«Никогда больше... — сказала она, — никогда больше он не узнает ни голода... ни холода... ни страха. Я клянусь в этом».
Но разве не холод, голод и страх ожидали их за воротами Сен-Мартинского аббатства?
«Я должна что-то придумать. И немедленно».
Анжелика огляделась вокруг. Она была всего лишь одной из несчастных матерей, тех бедных, которым ничего не позволяется, над которыми покровительственно склонялись роскошно одетые дамы, раздававшие милостыню, прежде чем вернуться к своим сплетням в литературных «альковах» или к своим придворным интригам. Они переходили от одной несчастной к другой, в своих мантильях, приколотых к волосам, чтобы спрятать сверкание жемчужин, в фартучках, приколотых к бархату и шелкам. За ними следовали прислужницы с корзинами, из которых дамы вынимали пирожные, фрукты, иногда пирог или кусочек цыпленка, — остатки со столов принцев.
— О, моя дорогая! — сказала одна из них. — Это большая смелость с твоей стороны в твоем положении встать так рано, чтобы раздавать милостыню. Господь наградит тебя за это.
— Я тоже надеюсь на это, моя дорогая.
Смех, последовавший за этими словами, показался Анжелике знакомым. Она посмотрела вверх и узнала герцогиню де Суассон, которой рыжеволосая Бертиль подавала в это время темно-малиновый шелковый плащ. Герцогиня плотно закуталась в него.
— Господь был не слишком милосерден, — сказала она аббатисе, сопровождавшей ее до двери, — когда заставил женщину девять месяцев носить в своем чреве плод минутного наслаждения.
— А что бы оставалось нам, монахиням, если бы все минуты этой земной жизни были наполнены наслаждением? — с улыбкой ответила монахиня.
Анжелика резко поднялась и протянула сына Лино.
— Возьми Флоримона.
Но ребенок уцепился за нее, пронзительно закричав. Она поняла, что ей придется не расставаться с ним, и сказала остальным:
— Оставайтесь здесь и не двигайтесь с места.
Карета ожидала на улице Сен-Мартин. Когда герцогиня де Суассон уже собиралась сесть в нее, оборванная женщина с ребенком на руках подошла к ней и сказала:
— Мадам, мой ребенок умирает от голода и холода. Прикажите своему лакею отнести по адресу, который я ему укажу, полную тачку дров, миску супа, хлеб, одеяла и одежду.
Знатная дама с изумлением уставилась на нищенку.
— Ты довольно нагло себя ведешь, дочь моя. Разве ты не получила свою миску супа?
— Я не могу существовать только с одной миской супа, мадам. То, что я у вас прошу, ничего не значит для вас, при вашем огромном богатстве. Всего лишь тачка дров и пища, которую вы будете посылать мне до тех пор, пока я не смогу обходиться без них.
— Невероятно! — воскликнула герцогиня. — Ты слышала это, Бертиль? Бесстыдство этих попрошаек с каждым днем становится все неслыханнее! Оставь меня в покое, женщина! Не прикасайся ко мне своими грязными руками! Или тебя поколотят мои лакеи.
— Берегитесь, мадам, — сказала Анжелика очень тихо, — берегитесь, как бы я не рассказала о сыне Куасси-Ба!
Герцогиня, которая уже подобрала юбки, чтобы залезть в карету, так и застыла на месте с ногой, поднятой в воздух. Анжелика продолжала:
— Я знаю дом в предместье Сен-Дени, где воспитывается ребенок мавра...
— Говори тише, — пробормотала мадам де Суассон. — Ну так и что?
И, чтобы сохранить невозмутимый вид, она раскрыла веер и начала им обмахиваться, хотя в этом не было никакой нужды, потому что дул резкий, холодный ветер.
— Я знаю о ребенке мавра... Он родился в Фонтенбло в известный мне день, и его матерью была женщина, имя которой я назову любому, кто им заинтересуется. Вы представляете, как будет веселиться весь двор, узнав, что мадам де Суассон носит в чреве своего ребенка целых тринадцать месяцев?
— О! Свинья! — заорала прекрасная Олимпия, которая никогда не умела как следует справляться со своим южным темпераментом.
Она уставилась на Анжелику, пытаясь узнать ее, но молодая женщина опустила глаза, уверенная, что никто не подумает, при ее теперешнем жалком состоянии, искать какое-то сходство между ней и блестящей графиней де Пейрак.
— Нет, этого достаточно! — сказала герцогиня де Суассон, совершенно взбешенная. Она торопливо направилась к своей карете. — Ты заслуживаешь порки. Я хочу, чтобы тебе было известно, что я не люблю, когда меня дурачат.
— Король этого тоже не любит, — пробормотала последовавшая за ней Анжелика.
Знатная дама залилась краской и, откинувшись на бархатных подушках, начала в волнении расправлять свои юбки.
— Король!.. Король!.. Послушать только, как эта нищая оборванка рассуждает о короле! Это невыносимо! Ну так что?.. Что ты хочешь?..
— Я уже говорила вам, мадам. Очень немного: полную тачку дров, теплую одежду для себя и своего малыша, а также для моих мальчиков в возрасте восьми и десяти лет, немного пищи...
— Ох! Как унизительно вести подобный разговор! — сказала мадам де Суассон, кусая свой кружевной платочек. — И подумать только, что этот болван, лейтенант полиции, поздравлял себя с тем, что эта операция на Сен-Жерменской ярмарке заставила вездесущих бандитов присмиреть... Чего вы дожидаетесь, почему не закрываете дверцы кареты? — закричала она на своих лакеев.
Один из них, выполняя приказ своей госпожи, отпихнул Анжелику в сторону, но она и не подумала считать себя побежденной и снова подошла к карете.
— Могу я явиться к вам на улицу Сен-Оноре?
— Можете, — отрывисто сказала герцогиня.
* * *
Вот так и случилось, что метр Буржю, поставщик провизии с улицы Вале-де-Мизере, стал свидетелем странной процессии, появившейся перед его домом, в то время как он сидел над своей первой пинтой вина и печально размышлял о том, что мадам Буржю обычно пела ему в этот час веселые песенки.
Перед семейством оборванцев, состоявшим из двух молодых женщин и троих детей, шел лакей в вишневой ливрее герцогского дома, кативший тачку, нагруженную дровами и провизией. Дополняла картину маленькая обезьянка, восседавшая поверх поклажи, которая, казалось, была в восторге от своего способа передвижения и строила рожи прохожим. Один из мальчиков держал шарманку и весело играл на ней.
Метр Буржю подскочил, выругался, грохнул кулаком по столу и появился в кухне в тот самый момент, когда Анжелика передавала Флоримона в руки Барбы.
— Что... что это? — пробормотал он, заикаясь. — Или ты собираешься сказать мне, что и этот тоже твой? Мне, который всегда считал тебя достойной, порядочной девушкой?
— Метр Буржю, послушайте меня...
— Ничего не желаю слушать! Ты превратила мою харчевню в приют для подкидышей! Я опозорен...
Он швырнул на землю свой поварской колпак и выбежал, собираясь крикнуть стражу.
— Подержи малышей в тепле, — посоветовала Анжелика Барбе. — Я пойду разожгу огонь в твоей комнате.
Растерянный и негодующий лакей мадам де Суассон должен был затащить дрова на седьмой этаж по шаткой лестнице и сложить их в маленькой комнате, в которой не было даже приличной кровати с пологом.
— И не забудь сказать мадам де Суассон, что она должна присылать мне все это каждый день, — сказала ему Анжелика.
— Слушай, девушка, если ты хочешь, чтобы я дал тебе совет...
— Я не нуждаюсь в твоих советах, деревенщина, и запрещаю тебе разговаривать со мной так фамильярно, — отрезала Анжелика тоном, который плохо согласовывался с ее изодранным корсажем и остриженными волосами. Лакей спустился по лестнице, чувствуя себя, как и метр Буржю, опозоренным.
Немного погодя, по лестнице вскарабкалась Барба, несущая на руках Флоримона и Кантора. Она увидела, что Лино и Флипо раздувают великолепный огонь. Жара была уже невыносимой, и у них были пунцовые щеки. Барба сообщила, что хозяин все еще в ярости, и его бурные вспышки напугали Флоримона.
— Оставь их здесь, теперь уже тепло, — сказала Анжелика, — и иди выполняй свои обязанности, Барба. Ты не сердишься на меня за то, что я пришла к тебе со своими детьми?
— О, мадам! Это великая радость для меня.
— Мы должны приютить также и их, — сказала Анжелика, указывая на Розину и двух мальчиков. — Если бы ты только знала, откуда они пришли сюда!
— Мадам, моя бедная комната в вашем распоряжении.
— Ба-р-ба!..
Со двора донесся рев метра Буржю. Его вопли разносились по всей округе. Мало того, что оборванцы ворвались в его дом, так еще и его служанка совсем потеряла голову. Она позволила сгореть шести каплунам, насаженным на вертел!.. И что означал сноп искр, вырывающихся из трубы — той самой трубы, которой не пользовались вот уже пять лет? Дом загорится!.. Это его окончательное разорение. Ах, почему мадам Буржю умерла!..
* * *
Среди запасов провизии, посланной мадам де Суассон, был мясной бульон, суп, отличные овощи. Кроме того, там были две булки хлеба и кувшин с молоком. Розина опустилась вниз и принесла ведро воды из колодца, которую они нагрели на каминной решетке. Анжелика выкупала обоих детей, завернула их в теплые одеяла, переодела в чистую одежду. Никогда больше они не узнают голода, никогда больше не будут мерзнуть!
Кантор сосал взятое на кухне крылышко цыпленка. Он ворковал и играл своей маленькой ножкой. Флоримон, казалось, все еще не мог придти в себя. Он быстро уснул, потом с криком проснулся. Он дрожал, и она не могла понять, чем была вызвана эта дрожь — страхом или лихорадкой. Но после купания он уснул спокойным сном.
Анжелика отослала из комнаты Флипо и Лино, и, в свою очередь, вымылась в лохани, которая обычно служила для омовений скромной служанки.
— Как ты прекрасна! — воскликнула Розина. — Я не знаю, кто ты, но, наверное, ты одна из девушек Красавчика.
Анжелика энергично скребла свою голову, обнаружив, что очень легко мыть волосы, когда от них почти ничего не осталось.
— Нет, я — Маркиза Ангелов.
— О! Так это ты! — воскликнула пораженная молодая девушка. — Я так много слышала о тебе. Это правда, что Каламбредена повесили?
— Я не знаю, Розина. Ты видишь, мы с тобой в очень простой, очень приличной маленькой комнатке. Вот распятие на стене. Ты не должна больше говорить обо всем этом.
Она набросила на себя грубую льняную сорочку, надела темно-синий саржевый лиф и такую же юбку из присланных даров. Изящная фигура Анжелики исчезла под этой грубой, бесформенной одеждой; но она была чистой, поэтому Анжелика почувствовала огромное облегчение, бросив на пол свои грязные лохмотья.
Она достала маленькое зеркало из шкатулки, за которой ходила на улицу Вал-д’Амур. Она хранила в этой шкатулке самые разнообразные предметы, в том числе и черепаховый гребень. Она причесалась, и ее лицо, обрамленное коротко остриженными волосами, показалось ей совсем незнакомым.
— Это в полиции тебе остригли волосы? — спросила Розина.
— Да... ну и бог с ними! Они отрастут снова. Но, Розина, что это у меня тут?
Розина посмотрела.
— Это прядь седых волос, — сказала она.
— Седых волос! — в ужасе повторила Анжелика. — Но этого не может быть! Я... еще вчера у меня не было ничего подобного, я в этом уверена...
— Но это в самом деле так. Может быть, это за прошлую ночь?
— Да, в прошлую ночь...
Почувствовав слабость в ногах, Анжелика опустилась на кровать.
— Розина... Я стала старой?
Молодая девушка, опустившись на колени перед кроватью, серьезно и внимательно посмотрела на нее, потом погладила ее по щеке.
— Мне так не кажется. У тебя совсем нет морщин, и кожа такая гладкая.
Анжелика постаралась спрятать злополучную прядь под другими, насколько это было возможно при такой прическе. Потом она повязала голову черным атласным шарфом.
— Сколько тебе лет, Розина?
— Я не знаю. Вероятно, четырнадцать или пятнадцать.
— Теперь я тебя вспомнила. Я видела тебя на кладбище Святых Младенцев однажды ночью. Ты шла в процессии Великого Кезра, и твоя грудь была обнажена. Это было зимой. Разве ты не умирала от холода, обнаженная почти до пояса?
Розина подняла на Анжелику свои большие темные глаза, и та могла прочесть в них смутный упрек.
— Ты сама сказала, что мы больше не должны вспоминать об этом, — пробормотала она.
В этот момент в дверь забарабанили Флипо и Лино. Они весело ворвались в комнату. Барба украдкой сунула им сковородку, кусок сала и кувшин с тестом. Они собрались печь блины.
Во всем Париже в этот вечер не было места веселее, чем маленькая комнатка на улице Вале-де-Мизере. Анжелика подбрасывала на сковородке блины; Лино играл на шарманке старого Тибо. Полак подобрала инструмент около пограничного столба и вернула его внуку старого музыканта. Никто не знал, что стало со стариком в этой потасовке.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 37 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |