Музыка всегда легко давалась мне. С ранних лет я стремился быть успешным. Я постоянно фантазировал о том, как однажды я стану рок-звездой, и члены моей семьи поддерживали мои стремления... Ну, позвольте уточнить кое-что: мои мама и сестра поддерживали меня. Мой отец не так относился к этому. Фактически, именно из-за этого наши отношения как отца и сына пошли по нисходящей спирали. Я нахожу несколько ироничным то, что он был против моего серьезного отношения к музыке, ведь он сам всю жизнь был музыкантом и не выступал против моих уроков. У меня не вызывали никаких чувств его часто повторяемые фразы, типа “нельзя все время уделять только музыке”, “тебе стоит подумать о нормальной работе как о запасном варианте”, “музыка — лишь хобби”.
Какой еще запасной вариант? Музыка — лишь хобби? Если бы я действительно думал о другой работе, это значило бы, что я не уверен в себе и своей мечте об удачной музыкальной карьере. С чего мне думать так? И если музыка — лишь хобби, к черту ее! Музыка — это единственное, что меня интересует и в чем я хорош. Я хотел, прежде всего, стать музыкантом, а уже все остальное могло стать хобби.
Возможно, даже сейчас я не знаю всего о том, как быть отличным отцом, но через опыт общения с моим я точно знаю, как нельзя поступать. Никогда не говорите своим детям таких слов, как “ты навсегда останешься таким же лодырем, как сейчас” или “если ты не станешь учиться лучше, я каждый день буду наказывать тебя все строже”. Его характер был слишком прямолинейным для маленького ребенка, и все те словесные унижения и отсутствие его поддержки стали причиной наших спорных отношений. С годами я ненавидел его все сильнее — именно из-за этого.
С другой стороны, когда я стал отдаляться от него, я в какой-то степени стал на него похож. А чего еще можно было ожидать, если он был единственным образцом мужского поведения в семье? Все мы в свое время выходим в люди, и все мы сталкиваемся с разными трудностями, сталкиваемся с жестокостью, порой даже необоснованной. И я прошел через это и именно эти вещи сделали меня самостоятельным человеком.
В то время я и понятия не имел, откуда у моего отца такой характер — до тех пор, пока не узнал, какие издевательства он переносил от своего отца. Боже мой, он привязывал его к столу и избивал натянутой веревкой за плохие отметки в аттестате... Удивляюсь, как в таких условиях вообще можно сохранить человечность.
Несколькими годами позднее мой отец нашел себе новую жену — прекрасную девушку из Центральной Америки по имени Зойла Азуцена, которую мы звали просто Кэрол. Сейчас у них есть сын Карло и дочь Элизабет. Несмотря на то, что с отцом у нас были не лучшие отношения, мама однажды отправила меня жить с ним, когда я окончательно потерял контроль над собой и стал мелким правонарушителем. Она знала, что я его побаивался, и надеялась этим усмирить мой пыл. Однако это никогда не срабатывало. Я приходил и уходил, когда хотел, даже если за это мне угрожали наказаниями. Уверен, я каждый день играл у отца на нервах, но что поделать — когда я не играл на ударных, я любил шляться по улицам.
С какой-то стороны, жизнь на улицах просто великолепна. Ты узнаешь о том, как защитить самого себя и выжить; она мотивирует и учит тебя самому добиваться того, что тебе нужно, невзирая на трудности... Но с другой стороны, она делает тебя хладнокровным и необщительным, она закаляет твои эмоции до такой степени, что порой ты вовсе не чувствуешь никакого раскаяния за свои поступки.
За всю свою уличную жизнь — с раннего детства до двадцати лет — я превратился в человека, которому почти безразличны чувства других. Я не чувствовал сожаления, глядя на чьи-то избиения. Даже наоборот, они казались мне весьма захватывающими. Меня абсолютно не волновало, если я разбил сердце девушке или слышал выстрелы и сирены неподалеку. Для меня это было лишь повседневным событием. Как я уже сказал, улицы ужесточили мой характер. Они сделали меня замкнутым и черствым.
Когда мне было одиннадцать, я как-то решил поужинать у моей бабушки, что жила, как вы помните, этажом выше. Когда я возвращался вниз в свою комнату, я заметил, что дверь на кухню слегка приоткрыта. Я не придал этому значения и вошел в комнату. Что-то у стены мешало двери открыться целиком. Я никогда не забуду того леденящего холода, который прошел по моей спине, когда я заглянул за дверь. Там стоял огромный мужчина латиноамериканской внешности — он весь вечер прятался за нашей кухонной дверью. Он был ростом почти в два метра, его штаны были почти все изорваны, цвет его кожи был как у тяжелобольного наркомана, а глаза, казалось, были мертвые.
Я заорал что было мочи и рванул в ванную, где мама прибирала волосы ко сну. Она тут же выбежала навстречу и увидела этого мужчину, который, выпрямясь, стал еще больше похож на зомби. Мама, испугавшись, накричала на него: “Что вам здесь надо? Убирайтесь из моего дома!” Мы напугали его не меньше, чем он нас, так что он просто выбежал из двери на улицу.
Я по сей день не могу понять, какими были его намерения, но что-то подсказывает мне, что я спас мою маму от покушения или даже убийства. Было ли это воспоминание одним из тех, что ужесточили мой характер или нет, я не могу сказать. Я не психолог. Могу лишь сказать, что именно такие события обычно остаются в подсознании человека и заставляют его всегда быть готовым к неожиданным опасностям.
В такие минуты я особенно переживал за то, что я не могу защитить мою маму. Я остался единственным мужчиной в семье, но мне было лишь одиннадцать — я не был готов к таким жизненным испытаниям и, что там говорить, моих сил не было достаточно для ее безопасности. И речь вовсе не шла о том, что у меня не хватало смелости для этого — даже в том возрасте я всегда был готов постоять за себя. Речь шла о настоящих жизненных трудностях, к которым я был еще не готов. Это беспокоило меня, даже тогда...
Часть первая
Глава 2
ДРАЧЛИВЫЕ ГОДЫ
В возрасте одиннадцати лет я стал свидетелем самого невероятного происшествия в моей жизни.
Стоял прекрасный солнечный майский день, и парк был полон посетителей. Подростки играли в мяч, а маленькие дети играли в песочницах и беззаботно качались на качелях. Картина напоминала идеальную сцену из кино.
После школы я с парочкой моих приятелей пришел в тот парк погонять мяч и просто убить время.
В парке было так много людей, что мы с трудом нашли свободную площадку для игры. Внезапно небо разразилось ужасным грохотом прямо над нашими головами. Шум был настолько громким, как если бы кто-то подбросил в воздух связку динамита.
Мы инстинктивно подняли головы и увидели лишь серое облако дыма и серебристые отблески, опускающиеся все ниже и ниже, как конфетти. Не думаю, что кому-то пришло в голову, что это было, но я помню, как весь парк словно застыл в волнении, и можно было буквально слышать дыхание его посетителей.
Вскоре из-за облака дыма показались огромные обломки самолетов, падающие прямо на нас. Два небольших самолета кружили над парком и врезались друг в друга! Весь парк разразился криком, люди в ужасе начали бегать по его территории в поисках укрытия. Я никогда в жизни не бежал так быстро, как в те минуты. Еще бы, представьте, как бежали бы Вы, если бы на Вас падал самолет!
Через мгновение раздались самые громкие звуки, которые мне довелось слышать. Земля начала трястись, словно сам Господь содрогал ее, и эти секунды настоящего ада казались мне вечностью. Огромные обломки самолетов начали падать на землю. Когда же пыль, поднятая ими, слегка осела, перед моими глазами предстала ужасная картина — окровавленные части человеческих тел лежали повсюду. Это было невероятно. Недалеко от парка, около начальной школы была найдена застрявшая в ветках дерева человеческая нога; двигатель одного из самолетов отлетел на несколько десятков метров и разрушил второй этаж жилого дома; крыло угодило в провода и лишило электричества целую улицу; окровавленное человеческое тело упало на лобовое стекло машины и так сильно напугала девушку, сидящую за рулем, что та чуть не съехала с моста.
Я помню маленькую девочку, которая качалась на качелях и ела чипсы, когда прямо к ее ногам упала человеческая голова. Бедная девочка бежала так быстро, что, казалось, ее ноги и вовсе не касались земли. Многие дети не могли пошевелиться от страха и просто отчаянно кричали о помощи, другие падали в обморок.
Когда все это закончилось, люди начали подходить к месту происшествия, пытаясь выяснить, из-за чего это произошло. Парень по имени Фредди, который вскоре стал моим лучшим другом, тоже был там. Он рассказал мне, как, стоя в стороне, наблюдал за всем этим сумасшествием и увидел окровавленный палец. Он сразу побежал домой рассказывать маме о случившемся. Та, разумеется, приняла это за плохую шутку. Когда же он достал из кармана палец, она вовсе не на шутку испугалась.
Выяснилось, что один из тех самолетов шел на посадку в аэропорту Бедфорд Масс, а пилот второго проходил лицензию. Самолеты летели прямо друг на друга, и, когда пилоты попытались совершить обходной маневр, они направили свои самолеты в одну и ту же сторону. Столкновение произошло в 1000 футах (304.8 м) над землей. Пилоты погибли на месте. Это просто чудо, что никто на земле не пострадал...
Вы, наверное, готовы сказать, что большинство моих детских дней проходило в подобных происшествиях, что со мной постоянно что-то происходило, и я никуда не мог от этого деться. Ну, сколько я себя помню, я всегда ввязывался в разные драки. Я действительно прожил мое детство в драках. Я не преувеличиваю, когда говорю, что меня сразу выгоняли почти из всех школ, в которые я ходил. Поверите ли Вы в то, что меня выгнали даже из детского сада? Большинство детей целыми днями сидят за раскрасками, играют в прятки и спят во время тихого часа. Но только не я! Я был в крайней степени... гиперактивным.
Моя тетя Барбара рассказывала мне, как ей приходилось являться на вызовы воспитательниц вместо моей мамы, когда та работала в двойную смену. Первым ее вопросов обычно было: “Неужели он настолько плох? Нет ли других детей, которые вели себя так же?” Похоже, я то и дело стоял в углу в бумажном колпаке* за свои постоянные проделки.
Лично я не помню этого, но я знаю, что я был настоящим смутьяном, так что меня это нисколько не удивляет. Некоторые воспоминания все же остались в моей памяти. Однажды я все же принялся за раскраску, и какой-то пацан начал насмехаться надо мной. Я не помню, с чего все началось, и сделал ли я что-то, что спровоцировало его. Возможно, я был всему виной, кто знает. Он принялся кидать в меня игрушки, раздразнивая все громче. Мелкий сукин сын! Я вскочил, резко развернулся и въехал ему кулаком прямо в лицо. Это я помню ясно как божий день. Ну, потом воспитатели позвонили моей маме, рассказали обо всем и просили как можно скорее прийти и утащить меня оттуда — прямо из детского сада!
В первом классе в Holy Rosary School меня начала раздражать девчонка по имени Линн, когда мы вместе стояли в очереди. Она делала все, лишь бы выбесить меня — толкалась, встряхивала мои волосы, тянула за уши. Я не выдержал и ударил ее в нос. Она тут же упала на одно колено, и из ее носа фонтаном хлынула кровь. Я испугался не на шутку, прекрасно понимая, что из моей задницы точно сделают отбивную. Когда мой отец пришел в школу, он был настолько зол, что схватил меня за волосы и потащил по школьной лестнице в машину. Что было дальше, я не помню.
После этих происшествий родители просто не знали, что со мной делать. Я был еще первоклассником, а меня уже выгнали из двух школ. Они решили возложить свои надежды на католическую школу, считая ее гарантом хорошего поведения и образования. Итак, моя следующая остановка — Mary's Elementary School. Моя сестра Мария была вне себя от этой идеи, ведь она училась там уже несколько лет и считалась превосходной ученицей — воспитанной, аккуратной, пунктуальной и честной. И тут появляюсь я — сплошной фильм ужасов! Мария ясно представляла, что останется от этой школы после меня, и даже пыталась предупредить об этом родителей, но это не помогло. Вскоре в школе начался ад.
Все шло просто замечательно до четвертого класса, пока один пацан не вызвал меня на поединок. Разумеется, я принял вызов и мы начали мериться силой прямо на асфальте. Вскоре я обхватил его шею рукой и решил не отпускать своей мертвой хватки, пока он не сдастся. Я обладал невероятной для моего возраста силой в руках, ведь уже тогда я много играл на ударных — у него не было ни единого шанса вырваться. Через минуту мой соперник перестал подавать голос: ни стонов, ни криков — ничего. Я отпустил его, ожидая неожиданного нападения, но вместо этого он просто упал на асфальт и начал громко плакать, обхватив свою шею. Затем, насколько я помню, приехала “скорая”, собрались его родители, мои родители, и я оказался в полном дерьме. Я обхватил шею того пацана так крепко, что его забрали в больницу с переломом шейного позвонка. Я чувствовал себя просто ужасно, ведь для нас это началось лишь как игра.
Боже, я думал, отец убьет меня за это прямо на школьной площадке, но я искренне надеялся на то, что в какой-то степени, будучи моим отцом, он будет рад за мою победу. Я пытался объяснить ему, что произошло, но он ничего не хотел слышать, так что я больше не надеялся на беседу. Все, что я хотел ему сказать, было лишь: “Я бы отпустил его, если бы он попросил о пощаде и сдался!”.
Когда же я вернулся в школу после небольшой передышки от тех событий, я снова
стал делать то, что делал всегда: болтал со всеми подряд и был школьным клоуном. Ничего серьезного. А что, неужели кто-то думал, что я изменю свое поведение или стану уделять
внимание учебе?
Ну, очевидно, Сестра Маллуф думала именно так. Она постоянно подходила ко мне во время урока и била по рукам одной из тех самых гребаных указок, которые она всюду носила с собой, как самурайский меч. Наконец одним днем она просто довела меня этим. Я вскочил с
сиденья, схватил свою парту, поднял ее и яростно бросил прямо в нее, сломав школьную доску. Выражение ее лица было бесценным. Она была в ужасе. Мои одноклассники были в не меньшем
*такие колпаки (обычно конусной формы) надевали на головы непослушных детей в качестве наказания
ужасе, ведь на их глазах я только что кинул парту в воспитательницу. Готов смело предположить, что, даже если она боялась подойти ко мне, она хотела меня убить. Я вылетел из класса и пошел домой. Вся эта небольшая вспышка гнева стала причиной моего отчисления из St. Mary’s навсегда! Наконец-то мои дни в католической школе закончились!
Я провел остаток четвертого и весь пятый класс без особых проблем в школе Tarbox, находившейся прямо на той улице, где я жил. Не могу вспомнить ничего особо интересного за то время, разве что открытие моего мини-бизнеса. Я научился продавать моим одноклассникам разные сладости за десять центов — намного дороже, чем они стоили на самом деле. После того, как директор поймал меня и вызвал маму пару раз, мамино терпение закончилось. Она позвонила отцу и отправила меня жить с ним на Проспект-хилл.
К счастью, была еще одна школа — Rollins — прямо на улице папиного дома, и меня зачислили туда. Однако немного времени прошло, прежде чем мои дела снова ухудшились. Спустя несколько месяцев после начала шестого класса ко мне стала приставать эта долбаная толстожопая латиноамериканская стерва со своими подружками. Она решила, что хочет со мной драться. Поначалу я просто игнорировал ее, считая смешной одну лишь мысль о драке с девчонкой (та девка с разбитым носом в первом классе не считается, о’кей?). Но она настойчиво продолжала доставать меня повсюду, желая драки. Разумеется, для меня не представляло трудности драться с курицей, так что я считал правильным не обращать внимания на ее кудахтанье, но она то и дело вставала передо мной с этим воинственным выражением лица, как на афише Нью-Ингленд Пэтриотс.
Наконец пришло время раскрывать карты. Она подошла ко мне и начала внаглую лупить меня по лицу и пинать. С меня было довольно. Не могу точно сказать, надрал ли я ей задницу как следует или ей показалось этого мало, но одно могу сказать точно — я снова был выгнан из школы.
С гордостью в одиннадцать я твердо решил, что мои драки с девчонками закончились. И слава Богу. Мне бы не хотелось прослыть тем, кто избивает девушек. И я не помню, что после этого что-то подобное со мной происходило... за исключением, разумеется, моей сестры, но это ведь нормально, правда?
Видите ли, мы с Марией получили абсолютно разное воспитание. Мы редко делали что-то вместе, по крайней мере, до моего совершеннолетия. Она была опрятной заводной девушкой с хорошими манерами, а я был противным мелким панком. Мы всегда готовы были вцепиться друг
Одиннадцать лет -
готов к драке с
отцовским 30/30
другу в горло. Если у нее было плохое настроение, а я появлялся в поле ее зрения, по дому летало все — от горшков до сковородок. Полагаю, Вы уже ждете какой-нибудь нашей истории.
Что ж, читайте. В мое Рождественское утро я проснулся в 6 часов, как и все десятилетние дети, и с трепетом ожидал получения подарков. Я зашел в мамину комнату и прыгнул на ее кровать. “Мам! Пора вставать и открывать подарки!” Мама посмотрела на меня и нежно сказала: “Хорошо, мой сладкий, дай мне пару секунд выпить кофе, и я выйду”.
Я побежал в комнату Марии, чтобы разбудить ее. По-прежнему взволнованный, я распахнул дверь и закричал: “Мария! Уже Рождественское утро! Вставай открывать подарки!” Она заорала на меня: “Убирайся из моей комнаты, я буду спать до полудня!”
Я сказал: “Нет, ты не будешь! Пора открывать подарки. СЕЙЧАС ЖЕ! ВСТАВАЙ!!” Да, я тогда не на шутку психанул. Раньше она просыпалась утром, но теперь — в возрасте тринадцати лет — будучи уже подростком, она посчитала, что ей нужно больше спать.
Я начал толкать и пинать ее, пытался скинуть одеяло с постели. Наконец она не выдержала: “Если ты не уберешься из моей комнаты, я за себя не отвечаю!”
Разочаровавшись, я поплелся на кухню за мамой пожаловаться на Марию, чтобы она велела ей поднять с кровати свою ленивую задницу. Но мамы там не было. Я поднялся в ее спальню и нашел ее там — спящей. Она и не думала делать себе кофе. Я начал просто сходить с ума, думая: “Этого не может быть! Наступило Рождество, и я должен открыть подарки!”
Итак, ни мама, ни сестра не собирались просыпаться. Особенно меня выводила из себя сестра. Я вышел из кухни с одной мыслью: “Сейчас я ей устрою!”
Я побежал в ванную, открыл шкафчик с медикаментами и сделал чашечку Алка-Зельцера. Затем я вернулся в комнату сестры, незаметно подошел к ней и вылил все содержимое этой чашечки в ее ухо.
Дальнейшие события можно описать как поведение резко разбуженного человека, но это было покруче любых конвульсий. Мария подумала, что я вылил в ее ухо кислоту. Она слетела с кровати и с криком начала ковыряться в ухе: “Ма! Он вылил мне в ухо кислоту! Оно горит! ОНО ГОРИТ!”
Она прекрасно понимала, что это никакая не кислота. Это было лишь обычной подростковой истерикой. Я так ржал, что чуть было не обмочился. Вскоре появилась мама — все эти крики и танцы сестры разбудили и ее.
Разумеется, весело было только мне. Как хорошо, все проснулись — можно открывать подарки! Я не обратил внимания на мамино расстройство. Но что намного важнее, я не обратил внимания на движения Марии. Когда я обернулся посмотреть, до сих пор ли она скачет по комнате, схватившись за ухо, она так сильно вдарила мне между ног, что я с трудом ходил весь день.
Итак, в комнате все выглядело так: мама подбежала к Марии и дала ей подзатыльник, дядя с тетей прибежали сверху выяснить, что за хрень у нас творилась, я валялся на полу после удара, пытаясь перевести дух, мама пыталась контролировать нас, в то время как все превратилось в сплошной бардак.
Думаю, нет смысла говорить, что подарки я так и не открыл в то утро. Нас растащили по комнатам и не позволяли открывать их несколько дней. Ну, зато мне удалось разбудить всех в доме!
Со мной все время что-то происходило. В школе или дома — не важно, но когда я был один, было еще хуже. Мое первое знакомство с законом произошло в одиннадцать лет. Я знал одного сыночка богатеньких родителей, жившего по соседству. Когда дома никого не было, я влез к ним через окно спальни и украл восемьдесят долларов из бумажного конверта. Не зная, что кто-то заметил меня, я пошел в небольшой магазин на улице и начал сходить с ума, часами играя в видео-игры Pacman и Space Invaders. Когда мама поймала меня там, у меня оставалось где-то семнадцать долларов. Видео игры, как Вы, должно быть, знаете, далеко не дешевы.
Я помню тот охвативший меня ужас, когда мама схватила меня и сказала, что полицейские меня повсюду ищут, и она должна меня сдать им. Я умолял ее не дать им забрать меня, но она прекрасно понимала, что я перешел все границы и проникновение в дом и кража денег непозволительны для одиннадцатилетнего ребенка.
Чего я действительно не мог знать, так это то, что мой дядя Пол работал в полиции Лоренса уже несколько лет и именно он настоял на этих жестких мерах воспитания. Мама согласилась с ним. Итак, парочка детективов забрали меня для опроса в отдельную комнату. Я не находил себе места, не переставая плакать. “Мы должны взять его отпечатки пальцев” - сказал один детектив другому. Затем они достали камеру и выдали мне одну из тех самых бумажек, на которых черным маркером написали какой-то номер, и велели мне держать его у груди до тех пор, пока они не сделают снимок. Меня трясло. Я начинал думать, что меня отправят за решетку на всю жизнь. Я смотрел на маму выпученными глазами, умоляя ее забрать меня оттуда... Как же я хочу знать, где эта фотография сейчас.
После этой фотосессии меня провели вниз по лестнице к тюремным решеткам. Я помню крики заключенных и их истошные стоны, раздававшиеся по всему коридору. От них бросало в дрожь. Пол был облит бог знает чем, и пахло все это еще хуже, чем смотрелось.
Когда я увидел во тьме пустую камеру, издалека эхом раздался голос детектива: “Ну, вот. Это твой новый дом”. Я стоял, как вкопанный, в полном оцепенении. Когда я подошел чуть ближе, я заметил кое-что странное. В камере не было туалетной бумаги. Я посмотрел на детектива глазами невинного щеночка и решился спросить: “А чем вы подтираетесь?”, на что он рявкнул: “Ты будешь подтираться руками! Заходи!” Они захлопнули за мной дверь и пропали из виду. Я начал отчаянно плакать, зовя их и умоляя об освобождении, обещая никогда больше так не поступать. Но все, что я слышал, было лишь пустое дрожащее эхо, отражающееся от грязных решеток камер. Меня настолько охватила паника, что я не мог ничего сделать с дрожанием моего тела.
Примерно через пятнадцать минут они забрали меня и сказали, что отпускают, но если я попадусь снова, они заключат меня надолго. Затем меня отвели к маме.
По дороге домой я все еще с трудом переводил дух после той истерики. Хоть моя мама и понимала, что это нужно было сделать, она чувствовала себя не лучше. Она мягко спросила меня, усвоил ли я свой урок, и я поклялся впредь не делать ничего подобного и вести себя, как ангелочек. Мой нимб ясно светился над моей головой. Вот только никто не видел, что он стоял на рожках...
Наряду с этим воспоминанием я никогда не забуду совет, который мне однажды дал бывший близкий друг мамы. Она называла его Эдди, и, сколько я его помню, он был очень приятным парнем. Однако вскоре и у него появилась масса проблем, и постоянные стрессы взяли над ним верх.
В нашем районе крайне трудно было зарабатывать деньги, и многие люди, тратя много времени в поисках приличной работы, изо всех сил старались прокормить свои семьи. А когда ты потратил все последние деньги и тебе не хватает даже на еду, инстинкты берут верх. Иногда это приводит к ужасным последствиям.
Что касается Эдди, его страхи перед будущим привели его к мысли ограбить банк. Он был сразу пойман и приговорен к 30-ти годам тюремного заключения. Мы приезжали к нему каждую неделю.
Я навсегда, наверное, запомнил дорогу до его тюрьмы. Когда мы приезжали туда, я каждый раз испытывал все те же страхи перед огромными тюремными стенами с колючей проволокой. Нас провожали через массивные железные двери, проверяли металлоискателями и всюду сопровождали вооруженные до зубов охранники.
Только после тщательной проверки нас допускали в комнату, где мы могли разговаривать около получаса. Каждый раз, когда я приезжал туда, я думал лишь об одном: “Я ни за что не окажусь здесь. Никогда!”
Однажды когда мы приехали навестить Эдди, а он спал, один из охранников прямо на наших глазах подошел к его камере и жестоко ударил по спине около пятнадцати раз. До сих пор не понимаю, как он остался жив. Когда ему разрешили под надзором приходить к нам домой, и мама рассказала ему о моих проступках, он подошел ко мне и, сняв с себя рубашку, показал свои ужасные глубокие шрамы.
“Избегай неприятностей, Салли”, — сказал он. “Ты славный парень, и я не хочу, чтобы что-то подобное произошло с тобой. Тюрьма — не шутка!” Увидев его шрамы и услышав парочку тюремных историй, мне мало не показалось. Вот только всем известно, что дети быстро забывают все предостережения и наставления, так что вскоре я снова начал впутываться в передряги.
Примерно в том же возрасте я закурил мою первую сигару. Мама попросила Марию посидеть со мной, пока она сходит в гости к друзьям. Мария не очень-то обрадовалась этому, ведь и она планировала сходить на вечеринку к своему новому парню, но мама настояла на своем. Когда она ушла, Мария просто взяла меня с собой — не без моего обещания ничего не вытворять и не говорить маме. Когда мы явились на вечеринку, в комнате было всего лишь пятнадцать человек. Мария представила меня друзьям и пошла общаться с ними. Парочка парней сказали, что присмотрят за мной краем глаза. Оставив меня с ними, Мария пошла на кухню, а эти парни отвели меня в спальню.
Они достали бонг*, который был с меня ростом. Я понятия не имел, что это такое, когда увидел. Но это смотрелось действительно круто; большая прозрачная красная трубка, из которой идет густой дым. Конечно, будучи одиннадцатилетним любознательным ребенком, я начал расспрашивать их об этой штуковине. Это выглядело весьма забавно.
Они предложили мне попробовать, и я согласился. Они показали мне, как следует держать пальцем это “дуло пистолета” и куда подносить рот. Вот только проблема — я с трудом доставал
до конца этой трубки, а мои руки попросту не дотягивались до карбюратора. Я был слишком маленьким, и им пришлось держать трубку самим, когда они заливали в нее воду.
После первого вдоха я чуть не задохнулся — казалось, дым дошел до мозга. Я начал кашлять, а парни начали смеяться надо мной, как смеялись бы вы, бросив наивной собаке мячик на мокрый пол и наблюдая, как она врезается во все углы, пытаясь его поймать.
Когда кашель прошел, я попросил еще, но парни тут же убрали бонг обратно и велели не говорить ни слова моей сестре. Они оставили бонг и пачку сигарет в комнате со мной, а сами ушли закуривать папиросы на улице. Оставшись одним, я сразу достал сигару и поместил ее в бонг, как они мне показали. Я понятия не имел, что я делаю; даже не знал, что именно курю — я лишь понимал, что это пахнет не как обычный табак.
Когда моей сестре наконец сказали, что я курил с другими парнями, она наорала на всех сразу: “Какого хрена вы все делаете? Ему только одиннадцать! Как вы могли такое допустить?” Она вытащила меня из спальни и повела домой.
Не могу сказать, что та штуковина сильно на меня подействовала. Да и с чего мне было знать о том, как она должна действовать на организм? Я помню лишь головокружение и странное чувство расслабленности.
В первый раз, когда я действительно чувствовал себя дико обкурившимся, мне было двенадцать. Я шлялся по улицам с приятелем по имени Кит, которому было столько же лет, сколько мне. Наши с ним отношения строились на чувствах любви-ненависти. Он жил прямо за углом и ходил со мной в одну школу. Мы оба были настоящими панками — упрямыми и вредными детьми, которых не волновало мнение окружающих. Это обычно играло против нас. Когда-то мы были настоящими лучшими друзьями, а когда-то (в зависимости от настроения) мы были готовы надрать друг другу задницы. У Кита был твердый характер — он жил со своими старшими братьями. Он был несговорчивым ребенком, всегда злившимся на этот мир. Именно он предложил мне начать курить в том возрасте.
Однажды вечером, когда мы гуляли в том самом парке, где произошла авиакатастрофа, мы встретили его друзей. Мы сели на стену игрового поля, слушая альбом Aerosmith — Rocks. Я никогда не забуду рифф из песни Last Child, повторяющийся снова и снова и вводящий меня в глубокий транс. Это непередаваемое чувство, словно музыка уносит тебя в иной мир... Мне так понравились эти ощущения, что я на той же неделе купил этот альбом, и по сей день он является одним из моих любимых.
Я прожил весь седьмой класс в обычных школьных драках и наставлениях родителей, и в конце концов мои драки закончились моим исключением из Methuen East Middle School из-за этого гребаного придурка Стивена, который постоянно доставал меня. Стивен был надоедливым болтливым идиотом с короткими коричневыми волосами и очками и постоянно нес всякую хрень типа: “Вали на хрен, Шалли!” Мы всегда дразнили его и кидались фразами: “Ты тварь, Шалли!” – “Неужели, Штивен?”
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |