Ронни
— Вы действительно закончили витраж? — спросил отец Джону. Ронни сидела тут же. Отец по-прежнему выглядел усталым, но щеки чуть порозовели, и двигался он с большей легкостью.
— Это потрясающе, па! — воскликнул Джона. — Скорее бы ты его увидел!
— Но там оставалось еще много работы.
— Мне Ронни и Уилл помогли, — признался Джона.
— Правда?
— Пришлось их обучить. Они ничего не знали. Но не волнуйся, я был терпелив, даже если они делали ошибки.
— Приятно слышать, — улыбнулся па.
— Да. Я очень хороший учитель.
— О, в этом я уверен.
Джона сморщил нос:
— Как-то странно здесь пахнет, правда?
— Немного странно.
— Я тоже так думаю, — кивнул Джона и показал на телевизор. — Ты кино смотришь?
— Редко, — покачал головой отец.
— А это что такое?
— Капельница. В пакете лекарство.
— И тебе от него станет лучше?
— Мне уже лучше.
— Значит, скоро ты будешь дома?
— Довольно скоро.
— Сегодня? — не унимался Джона.
— Может быть, завтра. Но знаешь, чего бы я выпил?
— Что?
— Газировки. Помнишь, где кафетерий? По коридору и за углом.
— Я знаю, где это. Я уже не маленький. Что тебе принести?
— Спрайт или севен-ап.
— Только у меня денег нет.
Отец поглядел на Ронни. Она понимающе кивнула и сунула руку в задний карман джинсов.
— У меня есть.
Ронни вытащила деньги, отдала брату, и как только за ним закрылась дверь, отец обратился к ней.
— Сегодня утром звонил адвокат. Заседание суда перенесли на конец октября.
Ронни уставилась в окно.
— Мне сейчас не до этого.
— Прости, — тихо сказал отец и, помолчав, спросил: — Как держится Джона?
Ронни слегка пожала плечами.
— Растерян, напуган, не знает, что делать. Не знает, как быть.
«Совсем как я», — подумала она.
Отец знаком велел ей подойти. Она села на освободившийся стул Джоны. Отец дотянулся до ее руки и сжал.
— Жаль, что я свалился и пришлось ложиться в больницу. Яне хотел, чтобы ты меня видела таким.
— Никогда не смей извиняться за это! — запротестовала Ронни.
— Но…
— И никаких «но», договорились? Мне нужно было знать. Я рада, что знаю.
Отец, похоже, согласился с этим, но тут же удивил ее, спросив:
— Хочешь поговорить о том, что случилось между тобой и Уиллом?
— Почему ты вдруг заговорил об этом?
— Потому что знаю тебя, чувствую, когда что-то у тебя на уме, и вижу, насколько он тебе небезразличен.
Ронни выпрямилась. Ей не хотелось лгать отцу.
— Он поехал домой собирать вещи.
Отец покачал головой.
— Я никогда не говорил тебе, что мой отец блестяще играл в покер?
— Говорил. А что? Хочешь сыграть в покер?
— Нет. Просто вижу, что Уилл не так просто ушел собирать вещи. Но если не хочешь говорить об этом, не надо.
Ронни поколебалась. Она знала, что он поймет, но сама не была готова к разговору.
— Как я уже сказала, он уезжает, — пробормотала она.
Отец кивнул и немедленно сменил тему.
— Выглядишь усталой, — заметил он. — Тебе бы нужно поехать домой и поспать.
— Обязательно. Но пока посижу тут.
— Хорошо, — согласился отец.
Она глянула на пластиковый мешок капельницы. Джона уже спрашивал о нем, но в отличие от брата Ронни знала, что никакое лекарство не облегчит состояние отца.
— Очень болит? — спросила она.
Прежде чем ответить, отец помедлил:
— Нет. Не слишком.
— Но все же больно?
Отец покачал головой.
— Солнышко…
— Я хочу знать. А до того как ты попал в больницу, болело? Скажи мне правду, пожалуйста.
Отец почесал грудь.
— Да.
— И как долго?
— Я не знаю, о чем ты.
— Я хочу знать, когда начались боли.
Ронни нагнулась над отцом, почти вынуждая встретиться с ней взглядом.
Стив снова покачал головой:
— Не важно. Сейчас мне лучше. И доктора знают, чем мне помочь.
— Пожалуйста, скажи, когда начались боли, — попросила Ронни.
Он взглянул на их крепко сцепленные руки.
— Не знаю. В марте или в апреле. Но не каждый день…
— И что ты тогда делал? — настойчиво продолжала она, желая узнать правду.
— Ну… тогда все было не так страшно.
— Но все равно больно?
— Да.
— Что же ты делал?
— Да не помню, — запротестовал он. — Я пытался не думать об этом и сосредоточиться на других вещах.
Она ощутила, как напряглись ее плечи. Страшно подумать, что он сейчас скажет! Но ей необходимо знать.
— На чем же ты сосредоточился?
Отец свободной рукой разгладил морщинку на простыне.
— Почему это так важно для тебя?
— Хочу знать: игра на пианино — это способ сосредоточиться на других вещах?
Еще не договорив, она поняла, как была права.
— Я видела, как ты играл в ту ночь в церкви. У тебя тогда тоже приступ начался. А Джона сказал, что, как только привезли пианино, ты постоянно прокрадывался в церковь.
— Милая…
— Помнишь, ты сказал, что от игры на пианино тебе становится легче?
Отец попытался кивнуть. Он знал, что за этим последует. И Ронни понимала, что отвечать ему не слишком хочется.
— Хочешь сказать, что тогда боль немного отступала? И пожалуйста, скажи правду. Если солжешь, я сразу догадаюсь.
На этот раз Ронни с пути не собьешь.
Отец на мгновение закрыл глаза.
— Да.
— И все равно спрятал пианино за перегородкой?
— Да, — повторил он.
После этого ее самообладание, которого и так было мало, дало трещину. Нижняя челюсть задрожала, из глаз полились слезы. Ронни опустила голову на грудь отца и заплакала. Отец погладил ее по волосам.
— Не плачь, — попросил он. — Пожалуйста, не плачь…
Но она ничего не могла с собой поделать. Воспоминания о том, как она вела себя с отцом, что ему пришлось вытерпеть, лишали ее сил.
— О, папочка…
— Нет, малышка, пожалуйста, успокойся. Тогда все было не так и плохо. Я думал, что справлюсь. И вроде бы справлялся.
Он коснулся пальцем ее щеки. Она подняла голову, взглянула в его глаза, и то, что увидела в них, едва не разбило ей сердце. Она поспешно отвела глаза.
— Тогда я справлялся, — повторил он, и Ронни ему поверила. — Честное слово. Болело, но я думал не только об этом, поэтому всегда мог уйти от боли. Работал вместе с Джоной над витражом, просто наслаждался летом, о котором мечтал, когда просил твою ма позволить вам приехать.
Его слова жгли огнем. Она не имеет права на такое всепрощение!
— Прости меня, папочка…
— Взгляни на меня, — попросил он, но она не могла. Однако его голос был мягким, но настойчивым.
Ронни неохотно подняла голову.
— Я провел лучшее лето в жизни, — прошептал он. — Наблюдал, как ты спасаешь черепашек, видел, как ты влюбляешься, пусть даже это долго не продлится. И главное, у меня был шанс узнать тебя. Молодую женщину, а не девочку. И не могу тебе сказать, сколько радости это мне дало. И сил, чтобы прожить эти месяцы.
Ронни понимала искренность его слов, отчего ей было только хуже. Она уже хотела что-то сказать, когда в комнату ворвался Джона.
— Смотрите, что я нашел! — закричал он, размахивая банкой спрайта.
Позади Джоны стояла мать.
— Привет, солнышко, — кивнула та.
Ронни вопросительно посмотрела на отца.
Я должен был ей сказать, — пояснил он.
— Как ты? — спросила мать.
— Я в порядке, Ким.
Мать восприняла это как предложение войти.
— Думаю, нам всем нужно поговорить, — объявила она.
Наутро Ронни приняла очень важное решение и стала ждать мать.
— Ты уже собралась?
Она окинула мать спокойным, но решительным взглядом.
— Я не еду с тобой в Нью-Йорк.
Ким уперла руки в бока.
— Я думала, мы это уже обсудили.
— Нет, — бесстрастно заметила Ронни. — Ты обсудила. Но я не еду с тобой.
Мать не придала значения словам дочери.
— Что за чушь! Конечно, ты едешь домой.
— Я не вернусь в Нью-Йорк, — повторила Ронни, не повышая голоса.
— Ронни…
Она покачала головой, сознавая, что в жизни не была более серьезной.
— Я остаюсь, и больше мы об этом не говорим. Мне уже восемнадцать, и ты не можешь заставить меня ехать. Я взрослый человек и могу делать что пожелаю.
Мать нерешительно переступила с ноги на ногу.
— Ты… — наконец выдавила она, обводя взглядом комнату и пытаясь говорить как можно убедительнее, — не можешь брать на себя такую ответственность.
Ронни шагнула к ней.
— Не могу? А кто о нем позаботится?
— Мы с твоим отцом говорили об этом…
— О, ты имеешь в виду пастора Харриса? — усмехнулась Ронни. — Можно подумать, он позаботится о па, если тот лишится сознания или снова начнет харкать кровью! Пастор Харрис просто физически на это не способен!
— Ронни… — снова начала мать.
Ронни воздела руки к небу. Никакие уговоры не подействуют: ее решимость только росла.
— Если ты до сих пор зла на него, это еще не значит, что я тоже должна злиться. Я знаю, что сделал па, и мне очень жаль, что он тебя ранил, но это мой отец. Он болен, нуждается в моей помощи, и я буду здесь, потому что ему плохо. Плевать мне, что у него был роман. Плевать, что он нас оставил. Но он мне небезразличен.
Похоже, она впервые застала мать врасплох.
— Что твой па говорил насчет этого? — очень тихо спросила она наконец.
Ронни хотела запротестовать, объяснить, что все это не имеет значения, но что-то помешало. Лицо матери стало таким странным… почти виноватым. Словно… словно…
Она с ужасом уставилась на мать. Кажется, ее осенило.
— Это не у па был роман. У тебя, — медленно выговорила она.
Мать не шевельнулась, только потрясенно ахнула. Реальность обрушилась на Ронни словно удар в челюсть.
Это мать изменила отцу, а не наоборот. И…
В комнате вдруг стало душно. Ронни поднесла руку к горлу.
— Так вот почему он уехал! Потому что все узнал. Но ты все это время позволяла мне верить, что именно он виноват, хотя сама вынудила его покинуть Нью-Йорк! Как ты могла?! — выпалила она, начиная задыхаться.
Мать, казалось, потеряла дар речи, и Ронни вдруг спросила себя, да знала ли ее вообще.
— Это Брайан?! — вскрикнула она. — Ты изменяла папе с Брайаном?
Мать продолжала молчать. И Ронни поняла, что это правда. Мать постоянно давала понять, что это отец бросил их, причем без всякой причины.
«А я из-за этого три года с ним не разговаривала…»
— Знаешь что? — отрезала Ронни. — Мне все равно. Безразлично, что случилось между вами. Безразлично, что случилось в прошлом. Но я не оставлю папу, и ты не сможешь…
— Кто это не уезжает? — вмешался Джона, вошедший в комнату со стаканом молока. Судя по голосу, брат был в панике. — Ты остаешься здесь?
Несколько секунд ушло на то, чтобы справиться с гневом.
— Да, — ответила она наконец, надеясь, что голос ее не выдаст. — Я остаюсь.
Джона поставил стакан на комод.
— Тогда я тоже остаюсь! — объявил он.
Лицо матери на миг стало беспомощным, и хотя гнев Ронни все еще не прошел, она ни за что не позволит Джоне смотреть, как умирает отец!
Она подошла к нему и присела на корточки.
— Понимаю, дорогой, но нельзя, — мягко ответила она.
— Почему? Ты же остаешься!
— Но у меня нет занятий!
— А я могу ходить в школу прямо здесь! Мы с па говорили об этом!
Мать шагнула к ним.
— Джона!
Но он неожиданно отскочил, поняв, что перевес не на его стороне.
— Плевать мне на школу! — панически завопил он. — Это несправедливо! Я хочу остаться!
Стив
Он хотел сделать ей сюрприз. По крайней мере таков был его план.
Он давал концерт в Олбани. Следующий был назначен через два дня, в Ричмонде. Когда Стив бывал в турне, родных, как правило, не навещал. Так было легче поддерживать тот ритм, в котором он переезжал из города в город. Но на этот раз у него образовалось немного свободного времени, и он вот уже две недели не видел семью. Поэтому Стив сел в поезд и прибыл в город как раз во время ленча, когда толпы служащих валом валили из офисов в поисках еды.
То, что Стив увидел ее, было чистым совпадением. Даже сейчас, после стольких лет, случившееся казалось малоправдоподобным. Нью-Йорк — город с миллионным населением, а он находился около вокзала Пенсильвания и проходил мимо ресторана, который был почти полон.
Увидев ее, он первым делом подумал, что женщина удивительно похожа на его жену. Она сидела за столиком у стены, напротив седоволосого мужчины, на вид немного старше ее. Женщина была одета в черную юбку и красную шелковую блузку. Она нервно водила пальцем по краю бокала.
И тут Стив с изумлением понял, что это действительно Ким, обедавшая с человеком, которого он никогда раньше не видел. Он долго смотрел, как она смеется, и с упавшим сердцем осознал, что уже видел это выражение лица раньше. Несколько лет назад, когда отношения между ними были совсем другими.
Ким встала. Мужчина сделал то же самое и обнял ее за талию, нежно, почти привычно, словно делал это раньше сотни раз. Возможно, ей нравились его прикосновения, подумал Стив, наблюдая, как незнакомец целует в губы его жену.
Он не совсем представлял, что делать, но сейчас, вспоминая это, понимал, что вряд ли испытывал какие-то чувства. В последнее время они отдалились друг от друга, слишком много спорили, но большинство мужчин в такой ситуации вошли бы в ресторан и приперли жену к стенке. Возможно, даже устроили бы сцену. Но Стив был не из таких. Поэтому он переложил маленькую сумку с вещами в другую руку, повернулся и пошел по направлению к вокзалу.
Через два часа он уже был в поезде и к вечеру прибыл в Ричмонд. Как всегда, снял трубку, позвонил жене, и она почти немедленно ответила. Он услышал музыку и голоса: дома работал телевизор.
— Ты наконец-то в Ричмонде? — спросила жена. — Я уже волновалась.
Стив сел на кровать и снова вспомнил чужую руку на талии жены.
— Я только что вошел.
— Какие новости? Что-нибудь случилось?
Он находился во второразрядном отеле, и покрывало на постели было уже поношенным. Под окном гремел кондиционер, от которого слегка шевелились занавески. Стив видел слой пыли на телевизоре.
— Нет, — сказал он вслух. — Ничего особенного.
Лежа в больничной палате, он вспоминал все это с ясностью, поражавшей его самого. Наверное, потому, что знал: скоро придет бывшая жена с детьми.
Ронни уже позвонила ему и сказала, что не вернется в Нью-Йорк. Стив знал, что ей будет нелегко. Он вспоминал исхудавшее, сморщенное тело отца и не хотел, чтобы дочь видела его таким. Но она все твердо решила, и он не сможет уговорить ее уехать, и это пугало его.
Как и ближайшее будущее.
Последние две недели он постоянно молился. Или по крайней мере делал так, как советовал пастор Харрис. Он не складывал руки, не склонял голову, не просил исцеления, но делился с Богом тревогами за своих детей.
В этом он вряд ли сильно отличался от других родителей. Дети все еще слишком молоды, впереди у них долгая жизнь, и он гадал, что будет с ними. Он спрашивал Бога, будут ли они счастливы, станут ли по-прежнему жить в Нью-Йорке, обзаведутся ли семьями, будут ли у них свои дети. Все как у всех, но в этот момент он наконец понял, что имел в виду пастор Харрис, когда сказал, что разговаривает с Богом во время прогулок.
Однако в отличие от пастора ему еще предстояло услышать ответы в собственном сердце или ощутить присутствие Господа в своей жизни, а времени у него почти не осталось.
***
Стив глянул на часы. Ким улетает через три часа. Из больницы она сразу отправится в аэропорт вместе с Джоной, и эта мысль пугала его.
Скоро он в последний раз обнимет сына. Сегодня он с ним попрощается.
Джона в слезах вбежал в палату и сразу метнулся к кровати. Стив едва успел расставить руки, как мальчик упал в его объятия. Худенькие плечи вздрагивали, и Стив ясно ощутил, как рвется сердце, но постарался запомнить этот момент, когда Джона прижимался к его груди. Он любил детей больше жизни, сознавал, что Джона нуждается в нем, и сознание того, что как отец он потерпел крах, убивало.
Джона продолжал безутешно рыдать, и Стив все крепче его обнимал, ни за что не желая отпускать. Ронни и Ким стояли на пороге, не входя в комнату.
— Они стараются отослать меня домой, па! — бормотал Джона. — Я говорил, что хочу остаться с тобой, но они и слушать не хотят. Я буду хорошим, па, обещаю, буду хорошим! Стану ложиться спать, когда прикажешь, убирать комнату, не буду есть печенье вместо сандвичей. Скажи им, что я могу остаться. Обещаю слушаться тебя!
— Знаю, малыш, знаю, — вздохнул Стив. — Ты всегда был самым лучшим.
— Скажи ей, па! Скажи, чтобы я остался! Пожалуйста! Только скажи!
— Я хочу, чтобы ты остался, — повторил Стив, страдая не только за себя, но и за сына. — Хочу больше всего на свете. Но ты нужен маме. Она скучает по тебе.
Окончательно потеряв надежду, Джона заплакал еще громче.
Стив пытался сглотнуть ком в горле.
— Эй… послушай меня, малыш. Можешь сделать это для меня?
Джона вынудил себя поднять глаза. Стив почувствовал, что захлебывается собственными словами. Каким-то невероятным усилием воли он сумел не разразиться слезами.
— Хочу, чтобы ты знал: лучшего сына нельзя и желать. Я всегда гордился тобой. Ты вырастешь и добьешься многого. Сделаешь в жизни столько чудесных вещей! И я так тебя люблю!
— Я тоже люблю тебя, па! И буду ужасно скучать.
Краем глаза Стив заметил слезы, льющиеся по щекам Ронни и Ким.
— Мне будет очень тебя не хватать. Но честное слово, я всегда буду присматривать за тобой. Помнишь витраж, который мы сделали вместе?
Джона кивнул. Губы его дрожали.
— Я называю его Светом Господним, потому что он напоминает мне о небесах. Каждый раз, когда свет будет падать из нашего витража или любого окна, знай, что я здесь, с тобой. Это и буду я. Светом из окна.
Джона всхлипнул, даже не пытаясь вытереть слезы. Стив продолжал обнимать сына, всем сердцем желая, чтобы все было по-другому.
Ронни
Он хотел сделать ей сюрприз. По крайней мере таков был его план.
Он давал концерт в Олбани. Следующий был назначен через два дня, в Ричмонде. Когда Стив бывал в турне, родных, как правило, не навещал. Так было легче поддерживать тот ритм, в котором он переезжал из города в город. Но на этот раз у него образовалось немного свободного времени, и он вот уже две недели не видел семью. Поэтому Стив сел в поезд и прибыл в город как раз во время ленча, когда толпы служащих валом валили из офисов в поисках еды.
То, что Стив увидел ее, было чистым совпадением. Даже сейчас, после стольких лет, случившееся казалось малоправдоподобным. Нью-Йорк — город с миллионным населением, а он находился около вокзала Пенсильвания и проходил мимо ресторана, который был почти полон.
Увидев ее, он первым делом подумал, что женщина удивительно похожа на его жену. Она сидела за столиком у стены, напротив седоволосого мужчины, на вид немного старше ее. Женщина была одета в черную юбку и красную шелковую блузку. Она нервно водила пальцем по краю бокала.
И тут Стив с изумлением понял, что это действительно Ким, обедавшая с человеком, которого он никогда раньше не видел. Он долго смотрел, как она смеется, и с упавшим сердцем осознал, что уже видел это выражение лица раньше. Несколько лет назад, когда отношения между ними были совсем другими.
Ким встала. Мужчина сделал то же самое и обнял ее за талию, нежно, почти привычно, словно делал это раньше сотни раз. Возможно, ей нравились его прикосновения, подумал Стив, наблюдая, как незнакомец целует в губы его жену.
Он не совсем представлял, что делать, но сейчас, вспоминая это, понимал, что вряд ли испытывал какие-то чувства. В последнее время они отдалились друг от друга, слишком много спорили, но большинство мужчин в такой ситуации вошли бы в ресторан и приперли жену к стенке. Возможно, даже устроили бы сцену. Но Стив был не из таких. Поэтому он переложил маленькую сумку с вещами в другую руку, повернулся и пошел по направлению к вокзалу.
Через два часа он уже был в поезде и к вечеру прибыл в Ричмонд. Как всегда, снял трубку, позвонил жене, и она почти немедленно ответила. Он услышал музыку и голоса: дома работал телевизор.
— Ты наконец-то в Ричмонде? — спросила жена. — Я уже волновалась.
Стив сел на кровать и снова вспомнил чужую руку на талии жены.
— Я только что вошел.
— Какие новости? Что-нибудь случилось?
Он находился во второразрядном отеле, и покрывало на постели было уже поношенным. Под окном гремел кондиционер, от которого слегка шевелились занавески. Стив видел слой пыли на телевизоре.
— Нет, — сказал он вслух. — Ничего особенного.
Лежа в больничной палате, он вспоминал все это с ясностью, поражавшей его самого. Наверное, потому, что знал: скоро придет бывшая жена с детьми.
Ронни уже позвонила ему и сказала, что не вернется в Нью-Йорк. Стив знал, что ей будет нелегко. Он вспоминал исхудавшее, сморщенное тело отца и не хотел, чтобы дочь видела его таким. Но она все твердо решила, и он не сможет уговорить ее уехать, и это пугало его.
Как и ближайшее будущее.
Последние две недели он постоянно молился. Или по крайней мере делал так, как советовал пастор Харрис. Он не складывал руки, не склонял голову, не просил исцеления, но делился с Богом тревогами за своих детей.
В этом он вряд ли сильно отличался от других родителей. Дети все еще слишком молоды, впереди у них долгая жизнь, и он гадал, что будет с ними. Он спрашивал Бога, будут ли они счастливы, станут ли по-прежнему жить в Нью-Йорке, обзаведутся ли семьями, будут ли у них свои дети. Все как у всех, но в этот момент он наконец понял, что имел в виду пастор Харрис, когда сказал, что разговаривает с Богом во время прогулок.
Однако в отличие от пастора ему еще предстояло услышать ответы в собственном сердце или ощутить присутствие Господа в своей жизни, а времени у него почти не осталось.
***
Стив глянул на часы. Ким улетает через три часа. Из больницы она сразу отправится в аэропорт вместе с Джоной, и эта мысль пугала его.
Скоро он в последний раз обнимет сына. Сегодня он с ним попрощается.
Джона в слезах вбежал в палату и сразу метнулся к кровати. Стив едва успел расставить руки, как мальчик упал в его объятия. Худенькие плечи вздрагивали, и Стив ясно ощутил, как рвется сердце, но постарался запомнить этот момент, когда Джона прижимался к его груди. Он любил детей больше жизни, сознавал, что Джона нуждается в нем, и сознание того, что как отец он потерпел крах, убивало.
Джона продолжал безутешно рыдать, и Стив все крепче его обнимал, ни за что не желая отпускать. Ронни и Ким стояли на пороге, не входя в комнату.
— Они стараются отослать меня домой, па! — бормотал Джона. — Я говорил, что хочу остаться с тобой, но они и слушать не хотят. Я буду хорошим, па, обещаю, буду хорошим! Стану ложиться спать, когда прикажешь, убирать комнату, не буду есть печенье вместо сандвичей. Скажи им, что я могу остаться. Обещаю слушаться тебя!
— Знаю, малыш, знаю, — вздохнул Стив. — Ты всегда был самым лучшим.
— Скажи ей, па! Скажи, чтобы я остался! Пожалуйста! Только скажи!
— Я хочу, чтобы ты остался, — повторил Стив, страдая не только за себя, но и за сына. — Хочу больше всего на свете. Но ты нужен маме. Она скучает по тебе.
Окончательно потеряв надежду, Джона заплакал еще громче.
Стив пытался сглотнуть ком в горле.
— Эй… послушай меня, малыш. Можешь сделать это для меня?
Джона вынудил себя поднять глаза. Стив почувствовал, что захлебывается собственными словами. Каким-то невероятным усилием воли он сумел не разразиться слезами.
— Хочу, чтобы ты знал: лучшего сына нельзя и желать. Я всегда гордился тобой. Ты вырастешь и добьешься многого. Сделаешь в жизни столько чудесных вещей! И я так тебя люблю!
— Я тоже люблю тебя, па! И буду ужасно скучать.
Краем глаза Стив заметил слезы, льющиеся по щекам Ронни и Ким.
— Мне будет очень тебя не хватать. Но честное слово, я всегда буду присматривать за тобой. Помнишь витраж, который мы сделали вместе?
Джона кивнул. Губы его дрожали.
— Я называю его Светом Господним, потому что он напоминает мне о небесах. Каждый раз, когда свет будет падать из нашего витража или любого окна, знай, что я здесь, с тобой. Это и буду я. Светом из окна.
Джона всхлипнул, даже не пытаясь вытереть слезы. Стив продолжал обнимать сына, всем сердцем желая, чтобы все было по-другому.
Стив
Жизнь, осознал он, очень похожа на песню.
В начале это тайна, в конце — подтверждение, а в середине кроются все те эмоции, которые делают жизнь достойной.
Впервые за много месяцев он совсем не ощущал боли. Впервые за много лет он был уверен, что получил ответы на все свои вопросы.
Слушая песню, законченную и исправленную Ронни, он закрыл глаза, преисполненный сознания того, что его поиски присутствия Господня были вознаграждены. Оказывается, Бог присутствует повсюду и всегда, и время от времени это испытывает каждый. Бог был в мастерской, когда они с Джоной трудились над витражом, он присутствовал рядом все время, проведенное с Ронни. Он присутствовал здесь и сейчас, пока его дочь играла песню. Их последнее совместное произведение. Как же он мог не понимать нечто совершенно очевидное?
Бог есть любовь в его чистейшей форме. И за эти последние несколько месяцев, проведенных с детьми, Стив чувствовал его прикосновение так же отчетливо, как слышал музыку, создаваемую пальцами Ронни.
Ронни
Отец умер неделю спустя. Умер во сне. Ронни, как всегда, ночевала на полу в его спальне. Позже она не могла заставить себя говорить о подробностях. Конечно, мать ждала этого от нее, но она и проговорила три часа, и все это время мать молчала. Совсем как отец в свое время. Все же те моменты, когда отец испускал последнее дыхание, оставались очень уж личными. И она вполне ясно сознавала, что не поделится этими воспоминаниями никогда и ни с кем. То, что она оказалась рядом, когда он покидал этот мир, стало последним его подарком Ронни, и только Ронни, и она никогда не забудет всего, что при этом испытывала.
И сейчас она смотрела в окно на ледяной декабрьский дождь и говорила о своем последнем выступлении, самом важном в жизни.
— Я играла для него бесконечно долго. И старалась играть как можно лучше, потому что знала, как много это значит для него. Но он уже был так слаб, — прошептала она. — В самом конце я даже не была уверена, что он меня слышит.
Ронни ущипнула себя за переносицу, рассеянно задаваясь вопросом, остались ли у нее еще слезы. Она уже так много их пролила…
Мать поманила ее к себе. В ее глазах стояли непролитые слезы.
— Я знаю, солнышко, что он тебя слышал. И что это было прекрасно!
Ронни прижалась к матери и положила голову ей на грудь. Совсем как в детстве.
— Никогда не забывай, каким счастливым сделали его вы с Джоной, — пробормотала мать, гладя ее по голове.
— Он тоже сделал меня счастливой, — ответила она. — Я многому у него научилась. Жаль, что не сказала ему об этом. И о миллионе других вещей.
Она на секунду закрыла глаза.
— Но сейчас уже слишком поздно.
— Он знал, — заверила мать. — Он всегда знал.
Похороны были скромными. Заупокойная служба проходила во вновь открытой церкви. Отец попросил, чтобы его кремировали, и родные выполнили это желание.
Панихиду читал пастор Харрис. Речь его была коротка, но переполнена истинными любовью и скорбью. Он любил Стива как родного сына, и Ронни, не сдерживаясь, плакала вместе с Джоной. Обняв брата, она слушала отчаянные рыдания осиротевшего ребенка и пыталась не думать о том, как отразится на Джоне эта потеря в столь юном возрасте.
На церемонию пришли совсем немногие. Ронни увидела Галадриель, офицера Пита, услышала, как несколько раз открылась и закрылась дверь церкви. Но большинство мест пустовало. У нее болело сердце при мысли о том, как мало людей знали, каким необыкновенным человеком был отец и как много значил для нее.
После службы она и Джона продолжали сидеть на местах, пока Брайан и мать пошли поговорить с пастором. Все четверо должны были через несколько часов лететь в Нью-Йорк, и Ронни знала, что времени у нее почти нет.
И все равно не хотела уезжать. Дождь, ливший все утро, прекратился, и небо начало проясняться. Она молилась об этом и не сводила глаз с витража, мысленно прогоняя тучи.
И тучи, словно по волшебству, разошлись, и все случилось так, как описывал отец. Солнце полилось сквозь стекло, разбрызгиваясь на сотни цветных пятен. Пианино оказалось в водопаде блестящих солнечных зайчиков, и на секунду Ронни представила отца, сидящего за клавишами, с лицом, повернутым к свету. Продолжалось это недолго, но она в безмолвном благоговении сжала руку Джоны. Несмотря на тяжесть скорби, девушка улыбнулась, зная, что Джона думает о том же.
— Привет, па, — прошептала она. — Я знала, что ты придешь.
Едва свет померк, она молча попрощалась с отцом и встала. Но когда обернулась, увидела, что они с Джоной не одни в церкви. В последнем ряду, у двери, сидели Том и Сьюзен Блейкли.
Ронни положила руку на плечо Джоны.
— Послушай, пойди к ма и скажи, что я сейчас приду. Сначала мне нужно кое с кем поговорить.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |